Афганец

— Олька, подмени меня в седьмой палате! Там ребят привезли. Усатого осмотри, у него осколки в ноге, - кричит моя напарница из коридора, убегая куда-то на улицу. Покурить бежит, наверное, снова. А как без этого? Каждый день медсестры здесь такое видят, что потом тяжело не спиться и не скуриться… Я-то еле как держусь, бабушке ж ведь слово дала не заниматься ничем таким и быть с самыми благочестивыми мыслями. «Олька, хорошая такая невестка… Побереги себя уж там… Совсем ты, девчонка, не то место работы себе выбрала… Тебе бы семью, да деток маленьких - внучат моих. Жениха хорошего, статного, чтоб все подружки мои обзавидовались, когда я про тебя бы им рассказывала» - говорила бабуля перед моей командировкой. «…И жениха найти хорошего…». Но с кем же тут женихаться? Одноногий и оглохший Семен Аркадьевич с пятой палаты? Или, может быть, тот сорокалетний покалеченный мужчина, которого бомбой подорвало, а потом его в операционной наши ребята по кусочкам собирали? Хм, нет, пожалуй, дядя Федя со второго отделения, которого контузило. Жаль так его, хороший был… Жена, говорят, не дождалась. А он, как узнал, то сердце не выдержало. Ужасные времена… Я несколько раз пожалела, что выбрала именно эту профессию. Можно же было в офисе спокойно сидеть, бумажки подписывать, а в свободную минуту с подружками хахалей обсуждать… В Казани сейчас кто-то этим и занят, может быть. Но в Кабуле все иначе. Я редко выхожу дальше территории госпиталя. Даже жить решила здесь; с тех пор кошмары одни снятся… Но мне так спокойнее: я могу в любой момент наведать своих больных и проверить их состояние. Заботиться о людях мне нравится. Пускай и выходят от сюда самостоятельно лишь половина, - остальных либо катят на пожизненном инвалидном кресле, либо, не дай бог, везут на каталке, - но я не жалею об этом опыте в своей жизни. Практика в госпитали очень ценна в дальнейшем, чтобы найти достойную работу. Я знаю, что моя работа полезна обществу, и что многие из моих выписавшихся будут вспоминать меня добрым словом где-то дома, с семьей за ужином, рассказывать армейские истории и упоминать мое имя. Может и без семьи… Кого-то ж ведь могут не дождаться. Всякое бывает… Я выхожу в растянутый коридор и отправляюсь в заветную седьмую палату, мимолетно наблюдая в коридоре типичную ситуацию: пару накрытых тел с окровавленной простыней везут ногами вперед. В морг, видимо. Он тут неподалеку. Я нервно сглатываю холодную и вязкую слюну, проходя в белую комнату. Я здороваюсь с уже знакомыми пациентами и спрашиваю об их самочувствии, на что получаю бодрые возгласы. Каждый раз удивляюсь силе их духа, когда в ответ они говорят «до свадьбы заживет» или «как на собаке заживает», имея на одну конечность меньше или другие серьезные ранения: вроде огромных ожогов на 70% тела или кучи переломов. Местные хирурги здесь каждого второго поступившего по частям собирают, словно пазл. Я отвлекаюсь от разговоров и нахожу глазами «усатого», к которому меня отправила напарница. Подхожу к его койке, внимательно осматривая военного. Вид, в принципе, здоровый: на загорелом мужественном лице заметна редкая щетина, нависшие уставшие веки прикрывают глаза. Наверное, они у него карие, ведь этот цвет ему больше всего подойдет к русым потрепанным волосам. — Здравствуйте… Суворов Владимир Кириллович…? - произношу я, наугад вспоминая имя с чек-листа, который забыла у себя в кабинете. Я окликиваю его имя и он резко отходит ото сна, как будто бы все это время просто дремал. И правда: его глаза насыщенно карие. Почти сливаются с цветом самих зрачков. Военный, наверное, возрастом около моих лет, а может чуть старше. В районе 20-23 лет – «самое то, чтоб учиться и потихоньку заводить семью» - как сказала бы моя бабушка. Но судьба распоряжается с молодым пареньком иначе. А может быть, он пошел добровольцем… но такое редко бывает с молодыми и перспективными. Наверное, как и всех, его просто загребли на службу. Он распахивает широкие глаза, едва его левое веко залипает в подсохшей крови над рассеченной бровью. — Верно… - Владимир Кириллович сначала внимательно фокусируется на мне, затем опускает свой хитрый взор на мой медицинский халат и видит именной бейджик, — Олечка… Сергеевна. Он сначала устало мне улыбается, но тут же оживляется, рассматривая меня без зазрения совести. Эх, очередной заигрывающий. Мило и грустно. Привязываться к кому-либо нельзя… Моя обязанность - выполнять долг и ухаживать за раненными, а дела сердечные оставлять на второй план. Лучше я послушаю его ласковый флирт пару дней и сочту это за пьяный бред (такая защитная реакция иногда случается после пережитых шокирующих событий), чем отвечу тем же. Как бы сильно ни хотелось. Очень тяжело, кстати, полностью отказываться от личной жизни, но того определенно требует ситуация. Парень-то симпатичный. Впервые вижу человека, которому идут усы. Но, надо отдать должное, он за ними и ухаживать успевает даже на войне. Подлецу все к лицу. Его лучезарная улыбка почему-то в миг подарила мне какое-то спокойствие и расслабление, хотя последние пару дней я очень вымоталась на своей работе. Я беру себя в руки и вхожу в привычное состояние бесчувственного медработника. Я достаю из прикроватной тумбочки спиртовые салфетки и промакиваю место ран на лице больного: сначала разбитый висок, потом веки, которые, наверное, после крепкого сна тяжело держать открытыми. Владимир терпеливо наблюдает за моей рукой и поглядывает в мои глаза, как вдруг снова заводит диалог: — А у вас кто кудрявый в семье? Я хмурю брови, но невольно отвечаю: — Бабушка… — Скажите ей спасибо. Лично от меня. Таких красивых ангелов-хранителей я еще не видел. Я вздымаю брови и невинно улыбаюсь пострадавшему военному. Отвечать лучше не буду - начальство, если заметит, что на левые темы беседую с пациентом, то может и выгнать. — Я осмотрю вас, Владимир Кириллович, - хладнокровно сообщаю я присаживаюсь на койку, чтоб было сподручнее. С мнимого согласия пациента я поднимаю одеяло, что ранее укрывало истерзанное тело военного. Какой-то медработник уже сумел "подчистить" раны и убрать основную массу потерянной крови, но его искалеченная коленка выглядела не менее ужасающе. Я незаметно захватываю дыхание и внимательно исследую рану взглядом. Военный внимательно и неповинно из-под полуоткрытых век следит за мной и моей реакцией на рану. Кажется, он еще сам ее не видел или не понимает, что с ним произошло. Но он точно не выжил из ума и абсолютно точно понимает, что происходит и где он находится. На левой ноге в области голени военного страшное ранение. Вижу кусочки торчащих осколков и сплошное мясо вокруг кости. Я задерживаю дыхание, когда понимаю, что у дальнейшей операции может быть и негативный исход. Ногу могут отнять, если уже случилось заражение крови, а в худшем случае - у Вовы не сильно большие шансы вернуться целым. И сможет ли он вернуться вообще? Боже, как это можно терпеть?… Сколько в нём мужества и отваги?... — Доктор, я буду жить? - наигранно продолжает свою комедию пациент, отвлекая меня от осмотра, — меня дома семья, дети ждут… и кошечка такая маленькая, серенькая… — Обязательно, Владимир Кириллович. Через час я за вами приду, а пока подготовлю операционную. Можете написать письмо своим домочадцам, что все с вами хорошо, и вы обязательно вернетесь домой, как только подлечитесь, - немного грустно говорю я, отмечая для себя в голове "у него семья и дети. Оля, успокойся". Жаль, парнишка чудный. Сразу чем-то цепляет, хоть я и не поняла чем. Правда покалеченный чуть-чуть, но ничего, зато орденов за мужество, говорят, много. Пострадал сам, спасая своего товарища в бою. А тот невредим остался. — Для вас я просто Володя, Ольга Сергевна. Про семью и детей, кстати, шутка была. А вот кошечка правда есть. Я вам как-нибудь фотографию покажу, когда мне вещи вернут. А вы приходите ко мне почаще, вдруг мне плохо станет. Хорошо? - взбодрившийся военный невзначай касается моей руки, но такой жест не может ничего значить. Я на работе. Никаких личных отношений. Я неодобрительно смотрю на него и убираю ладонь. Невольно замечаю его натренированный мускул на плече из-под поднявшейся больничной сорочки, что заметно шевельнулся, пока он просто дотронулся моей кисти. Я виновато улыбаюсь милому военному, заглядывая в глубину его карих омутов: в ней утонули все ужасы войны. Как ему удалось сохранить человечный и неотчаившийся взгляд? Он смотрит на меня с такой нежностью, что, кажется, он забыл все те события, которые с ним относительно недавно происходили. Я вижу, что в нем все еще живет способность любить и быть любимым. Редко мне встречались такие пациенты: в основном все напуганы и как будто загнаны в клетку. Его сухие губы вместе с уложенными светлыми усами содрогаются в ответной улыбке, он снова готовится продолжить свои пламенные речи, но я его затыкаю: — Владимир Кирилло- — Володя, - уверенно вставляет он. —…да. Вам нужно отдыхать. Я подготовлю операционную и вскоре вас заберут. С вами мы увидимся завтра. Пострадавший одобрительно кивает и я выхожу с палаты. *** Смотрю на время и смею предположить, что операция, должно быть, окончена. Я сильно волнуюсь, потому что исход операции, быть может, плачевный. Но узнать результаты раньше времени я не могу. Я опускаю печеньку в свежезаваренный чай и кладу ее в рот, прежде чем в мою дверь врывается старший врач с соседнего отделения и орет на всю Ивановскую: — Ольга, бегом в седьмую палату! Какого черта вы чаевничаете?! На пациентов похер?! Я не успеваю дожевать печеньку, как пускаюсь в след за разъяренным Дмитрием Ивановичем - практически моим начальником. «Боже, что могло случиться?…»