Энид нахмурилась, глядя на экран телефона, и с досадой склонила голову, глядя на прищуренное лицо Уэнсдей. Её жена стояла перед стеной своего кабинета со страдальческим выражением лица, а тёмные жаккардовые обои позади неё не могли избежать удушающего света, исходящего от кольцевой лампы оборотня.
— Выключи освещение, Синклер, — приказала она, и зловещий взгляд метнулся, как мяч для игры в пинбол, пока брюнетка пыталась бороться со светом, чтобы разглядеть очертания оборотня.
— Мне нужен адвокат.
Энид чувствовала, что это немного напоминает допрос. Возможно, так оно и было, поскольку женщина сначала стояла перед камерой с хладнокровным лицом, убийственно глядя на неё, а затем повернулась на 45 градусов для съёмки бокового профиля, словно привыкла к тому, что фотосессии связаны с формальными процедурами.
Оборотень хмыкнула, постучав пальцем по экрану, чтобы сфокусировать лицо Уэнсдей: её жена выглядела как олень в свете фар со всё теми же суицидальными намерениями. Через мгновение она уступила, выключив светящееся кольцо, пожевав внутреннюю сторону щеки.
Уэнсдей была одета немного по-другому в сравнении со своим обычным рабочем стилем. Вместо удобной, но простой одежды в одной цветовой гамме, она выбрала белую рубашку с пуговицами, которую сочетала с красиво завязанным чёрным свитером. Женщина переплела свои волосы заново, частично потому, что распущенные ранним утром волосы не годились для пожизненного сохранения в исторических записях, и частично потому, что Энид позаботилась о том, чтобы они были запутаны в событиях этого утра.
Теперь она выглядела совсем как та Уэнсдей, которую Энид впервые увидела, войдя в комнату общежития, и глаза которой расширились, когда они впервые увидели оборотня. В основном она была такой же — те же веснушки, те же безнадёжно глубокие коричневые глаза, та же неподвижная осанка. Но за годы, прошедшие с того дня, её лицо повзрослело и стало таким, что его было трудно описать, но невозможно было игнорировать.
Её сердце затрепетало, когда она с нежностью подумала о той юной версии себя, совершенно не подозревающей о том, что они будут наблюдать, как обе взрослеют, делить постель, жизнь, зубную щетку (ладно, это была СЛУЧАЙНОСТЬ, и Уэнсдей не нужно было об этом знать) вместо того, чтобы неловко попрощаться на том первом празднике урожая. На самом деле это была очень веселая ночь, вспоминала блондинка!
Если спросить ворона, можно было услышать совсем другую историю. Энид к тому моменту уже верила Уэнсдей по поводу того, что произошло той ночью
(увидеть органы Роуэна, плавающие в банке в каком-то жутком, захламленном подвале, было более чем достаточно, чтобы убедить её), но что она могла сказать? По её мнению, это была весёлая ночь, где она комфортно проводила время в компании Йоко и Дивины, будучи третьей лишней.
Они купили всевозможные ярмарочные блюда, особенно торт Воронка, съесть который было сущим кошмаром, но оно того стоило. К тому же, она показала рекорд в «High Striker», к удивлению скучающего подростка-нормиса, который с юмором разглядывал её, когда она управляла аппаратом. Её взяла! Энид ненавидела, когда её недооценивали.
Но оборотень вынуждена была признать, что с той ночи она тоже изрядно изменилась. Энид бежала по ярмарке с розовыми и голубыми прядями в волосах, с лицом, полным надежды, невинности и радости. Больше всего она беспокоилась о предстоящем экзамене по истории, о том, когда же она наконец обратится в волчицу, и о том,
нравится ли она тихому мальчику-горгоне с задней парты.
Тогда она старалась скрыть свои веснушки косметикой, стремясь к тому, чтобы кожа не подвергалась воздействию стихий и времен года, а лицо было идеально гладким и с ровным тоном, как у отретушированных женщин, которых она видела в своих рекомендациях.
Не прошло и четырех месяцев, как эти стремления были в буквальном смысле раз и навсегда разрушены — суровая реальность мира и того, что значит любить кого-то так сильно, что готов убить ради него, пронзила её насквозь одним махом.
Она очнулась в ту ночь, когда её жизнь изменилась, в одиночестве, если не считать Вещи, державшего её за руку, и рухнула на холодную, грязную землю. Всё вокруг болело. Она была ослеплена.
Стук в голове заставил её открыть глаза, лицо было настолько измазано засохшей кровью, что ресницы слиплись между собой. Зрение то появлялось, то исчезало, а всё тело вопило от ноющей боли глубоко в костях. Каждый сустав ощущался неправильно расположенным, каждое сухожилие порванным, обнажённая кожа горела, но при этом была настолько холодной, что на мгновение показалось, будто всё тепло в мире рассеялось.
А затем по лицу пробежала жгучая вспышка, и она почувствовала, как кожа и связки стягиваются и сшиваются. Не имея доступа к зеркалу, она боялась прикоснуться к ранам, чувствуя, как медленно вытекает кровь, нутром понимая, что это был обезображивающий удар.
В первые мгновения сознания, когда она была парализована, вжавшись лицом в листья и грязь, не в силах двигаться от дезориентации и боли, раны казались такими глубокими, что она могла бы поклясться, что чувствует дуновение ветра на какой-то скрытой части лица, которая никогда не должна была получать кислород. Но когда она пролежала на лесной подстилке, казалось, несколько часов, мучительное, но странно утешительное ощущение того, что её тело возвращается в норму, медленно вернуло её на землю.
Энид издала болезненный стон, впервые пытаясь подняться в сидячее положение. Тело словно выжали, как полотенце, а может, поместили в один из тех гидравлических прессов, которые она видела в TikTok, давили и сжимали, пока оно не треснуло или лопнуло под давлением. Вещь нервно бегал вокруг, пытаясь оказать хоть какую-то помощь или утешить, но, похоже, он был столь же растерян и потерян, как и девушка.
Наконец сев, она с ужасом осознала собственную наготу, глядя на свои руки, покрытые бордовым пятном окисляющейся крови. Запах был невыносимым, медно-кислый оттенок заполнил её чувства, от которых её вырвало на сухие листья остатками содержимого желудка.
Глаза наполнились слезами, когда она оглядела свои руки, вглядываясь в каждую деталь: грязь на ладонях, прилипшая к крови, как клей. Черно-красные разводы запеклись на свежевыманикюренных ногтях и под ними.
В тот вечер она накрасила их для Аякса, используя привычные холодные и тёплые оттенки, которые, как она надеялась, придадут ей уверенности в себе и позволят преодолеть нервозность и грызущие сомнения на задворках сознания, но при этом передадут её фирменную индивидуальность — перспективу, которая не воспринимает жизнь слишком серьезно, не заботится об однообразии и отмечает всё уникальное.
Петрополус проскользнул в Офелия-Холл через вращающееся балконное окно, пробравшись сквозь ахроматическую паутину со стороны её соседки, что вызвало у оборотня легкое раздражение. Разве он не знал, что Уэнсдей не любит, когда в её пространстве находятся другие люди? И принадлежало ли вообще это пространство ей, если она ушла навсегда, переступив грань терпения Уимс? Это не имело значения: в сердце Энид это было не
его окно, освещенное полной луной. Оно принадлежало
ей.
Но она сосредоточенно стряхнула раздражение — это был их шанс! Мисс Торнхилл нигде не было, Энид подозревала, что та сидит в лаборатории ботаники, кормит плотоядные растения или подрезает ядовитые… кусты? Она не знала, ботаника не была её сильной стороной… Но по какой-то причине, она явно отсутствовала в общежитии, что давало уникальную возможность пригласить Аякса на негромкие посиделки.
Парень разозлил её больше, чем она была готова признать, когда не явился на их свидание и оставил её одну у теплицы. ОН оставил ЕЁ одну? Она буквально упростила ему задачу, а он не мог просто проявить заинтересованность? Это было унизительно.
Но он поцеловал её в ночь после танцев, взяв её лицо в свои руки, как будто всё это не имело значения, и Энид почувствовала себя так, словно её ударили хлыстом. Нравилась она ему или нет? Сосредоточившись на поиске ответа, она смогла занять свои мысли чем-нибудь другим, кроме невысказанного вопроса: нравится ли ей
он?
От тепла его рук ей казалось, что по шее бегут муравьи и вгрызаются в кожу. Её грудь неприятно вздымалась от этого ощущения, излучая чувство, что его гладкая кожа была так
близка к тому, чтобы быть правильной, но так и не смогла заставить приземлиться.
В общем, в тот вечер у них был шанс ещё раз попробовать свои силы во всей этой игре «будем-целоваться-в-том-месте, где-нам, скорее-всего, не-следовало-бы», но что-то вызвало в её животе необычное, плавающее чувство. Это были не совсем бабочки. И не совсем чувство вины. Просто привлекало внимание.
Оно возникло ещё в тот момент, когда Аякс согласился прийти к ней в общежитие, и усиливалось по мере того, когда она осознала, что эта обстановка свидания изменила один важный элемент, защищённый неудачным планом с теплицей: подразумеваемую цель.
Тёмный переулок за зданием кампуса — это ещё ладно — конечно, покров ночи и архитектура располагали к поцелуям и возможным ласкам поверх одежды, но пустая спальня, изгнанная соседка, будучи без присмотра на бог знает сколько времени?
Все это казалось слишком реальным, когда они сидели на её милых вышитых простынях. Что, если бы он попытался зайти дальше? Что, если бы она позволила ему? От ощущения присутствия этого слона в комнате у неё сводило зубы.
Поначалу она почувствовала облегчение, когда Вещь прервал их. Во-первых, ей нужно было немного пространства, чтобы попытаться глубоко вдохнуть и взять под контроль когти — одно дело случайно проткнуть кому-то ухо или что-то в этом роде, но она не могла представить, как оправилась бы после убийства одной из его змей. Во-вторых…
Ей действительно нужно было это говорить? Да, она просто была рада передышке, вот и всё. Она наслаждалась облегчением лишь мгновение, прежде чем Вещь судорожно выпалил сообщение:
Уимс мертва. Уэнсдей в опасности. Тайлер. Торнхилл. Напали.
Всё произошло так быстро. Уэнсдей не успела сесть на поезд? Она была здесь? Она пострадала? И тут осознание этого погрузилось в её желудок, как камень, брошенный в озеро с глухим стуком. Аякс оказался в её комнате только потому, что Торнхилл…
Она могла бы свалится прямо там.
Поэтому, когда она вдруг оказалась наедине с Вещью, единственным, кто был достаточно смел или глуп, чтобы бежать в лес и попытаться найти Уэнсдей, то нервозность в её костях не показалась ей необычной — просто неустроенная реакция её тела, уже накачанного слишком многими чувствами и слишком большим количеством адреналина для одного дня. И только когда она почувствовала, что кость лодыжки щёлкнула на пустом месте, а колени подкосились, ей стало казаться, что что-то не так.
Энид вскрикнула, ощутив треск, и, упав вперёд на стремительно приближающуюся землю, но как только кости и мышцы её рук начали изменяться на глазах, мех пробиваться сквозь кожу, а когти неловко вытягиваться, она поняла, что происходит. Точнее, наполовину зафиксировала: на самом деле Энид долгое время была уверена, что это не может быть реальностью.
Она так долго ждала этого момента, ей даже говорили, что он никогда не наступит. Снова и снова её расспрашивали об этом моменте, затаив дыхание, а в ответ слышали разочарованные вздохи и комментарии, которые звучали обнадёживающе, но жалили, как оскорбления.
Она помнила чувство вины и тревоги, когда они с матерью загрузились в машину, направляясь в аэропорт, а все врачи, находившиеся в пределах досягаемости, были измотаны. Как выяснилось, они либо не знали, либо никогда раньше не видели ликана с задержкой развития, и они снова и снова тыкали в неё пальцем, пока нетерпеливые месяцы сменялись тревожными годами.
И вот, из последних сил, они заказали билеты в Милуоки, чтобы попасть на приём к единственному ликанологу, который мог бы сказать им, как она уже много раз слышала, что именно с ней
не так.
Энид сидела на тонком, хрустящем бумажном полотне в смотровом кабинете, пока её мать суетилась вокруг того, как хорош кабинет — «По всем этим журналам видно, что она настоящий профессионал, у неё новые журналы… Ну, это ей подходит, она требовала много денег…» — и блондинка почувствовала, что становится всё меньше и меньше. Можно ли уменьшиться настолько, чтобы полностью исчезнуть, навсегда раствориться в окружающих молекулах, как воздушные шары в небе?
Прошла, казалось, целая вечность, и вот пришла доктор, осмотрела её зубы, когти, измерила и взвесила её — всё это под напряжённым наблюдением Эстер. А затем — ещё одно ожидание, пока их не позвали в кабинет, и администратор не закрыл дверь жестом, не внушающим девушке особого доверия.
Доктор видела такое раньше
(хороший знак!) и могла дать им информацию
(тоже хорошо!), но, пока она продолжала объяснять, Энид слышала фразы вроде «одинокий волк», «отказ от стаи» и «умереть в одиночестве»
(ладно, последнее сказала не доктор… спасибо, мама). Атмосфера в помещении стала казаться удушающей.
После этого её мать бесцеремонно отвезла их обратно в аэропорт, рассказывая о радостях жизни оборотня так, словно она просто решила не участвовать во всём этом, предпочитая идти по неизбитому, одинокому пути изгоя среди людей, которых она любила больше всего на свете, из причудливости. Или от скуки! Возможно, из злости! Кто бы мог подумать — в любом случае, у неё не было права голоса в этом.
Так что долгое время, пока Энид не чувствовала себя никем в каждое полнолуние, реальный шанс того, что она никогда не станет такой, как остальные члены её семьи, не найдет себе пару или стаю, с которой проведет всю жизнь, не сможет стать
нормальной, начал пробираться в её кости.
И только в ту ночь в лесу, когда она почувствовала, как её лицо вытягивается вперед
(это ощущение трудно описать, если только сам его не испытаешь), до неё начало доходить, что она волчица!
Но торжественный момент был прерван, когда она почувствовала, как что-то в позвоночнике неестественно треснуло, и мучительная боль пронзила все её тело. Её руки и ноги начали выгибаться под разными углами, а она с ужасом смотрела на происходящее. Это напомнило ей автомобильную катастрофу, мимо которой она проезжала в восьмом классе, мельком увидев открытый перелом женщины через окно их микроавтобуса, прежде чем успела отвернуться. Или что-то из «
Анатомии Грей». Несмотря на боль и потерю контроля над телом, перед глазами стояло лицо Уэнсдей.
Ей нужно было добраться до неё. Ей нужно было помочь.
Возможно, уже слишком поздно.
Оборотень почувствовала, как из её горла вырвался вой, а шея снова затрещала в лунном свете. Она шла, чтобы найти её.
После этого Энид не помнила многих подробностей, но помнила отдельные моменты.
Уэнсдей, прижатая к пню, её тело, казавшееся необычайно маленьким, и выражение ни с чем не сравнимого ужаса в глазах.
Чувство, что она летит по воздуху, вздымая шерсть.
Её имя.
Лицо Уэнсдей. Она увидела густую кровь на боку её прекрасной головы, растекающуюся по передней части униформы, как красные чернила.
Расширяющиеся глаза. Осознание. Дом.
Она вспомнила, как хотела что-то сказать — что угодно — брюнетке, но слова не подходили: язык уже не чувствовал себя достаточно привычным на фоне зубов, чтобы придать им форму, которую она отчаянно пыталась создать. Она услышала своё имя, прошептанное с мягким недоверием.
Уэнсдей. Уэнсдей. Уэнсдей.
А затем ветер вырвался из её легких. Она почувствовала, как глубокие когти с костяной твёрдостью впиваются в её лицо.
Уэнсдей исчезла. Исчезла. Исчезла. В безопасности. Она не должна была этого видеть.
У Энид возникло странное чувство, что одному из них не удастся выбраться отсюда живым. Она надеялась, что это будет не она. Она подумала о руке Тайлера, занесённой назад, чтобы нанести удар и разорвать тело Уэнсдей, как он только что располосовал лицо оборотня.
Ощущение было такое, будто кто-то налил в её грудную клетку горячего масла, и жидкость, стекая по груди, покрывала органы первобытной яростью, которую она едва могла распознать.
Это был он. Она была уверена в этом.
Тьма.
Когда Энид снова пришла в себя на земле, голова раскалывалась и была покрыта кровью, она задумалась, закончила ли она работу. Ей было интересно, закончилось ли всё, в безопасности ли Уэнсдей. Она задавалась вопросом, должен ли волк чувствовать себя так, как сейчас, настолько жестоко, что это разрывает её изнутри. Неужели так будет всегда? И была ли Уэнсдей на самом деле? Ей казалось, что она видит свои воспоминания через грязное окно, отдалённые и затемнённые отбрасываемыми им тенями.
Не успела она и глазом моргнуть, как Вещь скрылся в лесу, волоча за собой по листьям и грязи остатки розового пальто. Ей было так холодно, что каждый вдох казался слишком глубоким, пронзая лёгкие дискомфортом.
Энид подавила всхлип, осторожно взяв пальто у Вещи, не в силах смотреть на него, и прикрыла им как можно больше своего нагого тела. Где её туфли? Что случилось со свитером, её любимым вязаным джемпером, который она носила под цвет ногтей? Где была Уэнсдей? Где
она сама?
Когда Энид, прихрамывая, вернулась к периметру школьной территории, Аякс был уже почти у самого её входа. Он взял её под руку, а оборотень остро ощущала, насколько тонок её плащ, помог ей дойти до группы студентов, стоявших в шокированном молчании. Энид не хотела смотреть на них. Она не хотела, чтобы они смотрели на неё. Их взгляды казались ей словно они смотрели на неё из объектива, заставляя напрягаться из-за чего-то, чего она и сама не могла понять.
Было ли это из-за её лица, изрезанного до неузнаваемости? Её едва прикрытое тело, с ног до головы измазанное удушливой кровью, которая по большей части ей не принадлежала? Или это из-за Аякса, обнимавшего её с такой нежностью и заботой?
В тот момент она ненавидела себя за это, но чувствовала, как по коже ползут мурашки, а желудок сводит. Энид хотела, чтобы рядом с ней был только один человек: все эти руки и глаза казались ей слишком большими, чересчур, перебор — неправильно.
Когда она увидела вдалеке маленькую фигуру Уэнсдей, то, не задумываясь, двинулась с места: тело вопило на неё, но не могло остановиться. С силой удара она врезалась в соседку, и они обе пошатнулись от инерции, прежде чем Энид успела по-настоящему обдумать возможность физического контакта. Но даже если бы она и успела, ей показалось, что потребовалась бы половина учеников во дворе, чтобы оттащить её от девушки.
Только сама Уэнсдей могла разлучить их. Она легонько толкнула Энид в плечи, чтобы та взглянула ей в лицо, глаза отметили всё ещё кровоточащие раны, прежде чем снова встретиться с ней взглядом. В глазах ворона мелькали миллионы мыслей, миллионы чувств — Энид видела вспышки беспокойства, гнева, вины, облегчения, а под всем этим — что-то тёмное и безымянное. Огненное, грохочущее, напряжённое.
Блондинка почувствовала, что её лицо начинает оттаивать, не в силах сдержать волну облегчения, захлестнувшую её тело. С Уэнсдей всё было в порядке. Она была в безопасности. Засохшая кровь стекла по лицу, прилипнув к скуле, а изысканный запах проливного дождя, книг и чернил был заглушен дымом, пеплом и кровью… так много крови. Но она с неожиданной силой притянула девушку обратно в свои объятия, и Энид впервые с того дня, когда они прощались, почувствовала, как мир замедлил ход. Момент озарения.
Всё будет хорошо.
Они обе носили шрамы, полученные в тот день, хотя Уэнсдей не любила говорить о своих: теперь уже едва заметная рана скрытая в волосах от перелома черепа, который чудом зажил без вмешательства; едва заметный порез на ладони, не столько шрам, сколько новый рельеф на географии её руки — что-то не такое, как было, но не выделяющееся из общего облика.
И, наконец, более значительная выпуклая рана в центре левой стороны её живота, почти в форме блестящей звезды, там, где нож Крэкстоуна вошёл и повернулся. Это был след глубокой раны, смертельной раны, раны, которая затянулась снаружи ещё до приезда медиков.
Энид не была уверена, как всё это работало с этим исцелением. Уэнсдей сказала ей, что Гуди прошла через неё в склепе, и она с мрачным восхищением наблюдала за заживлением её ран, но она знала, что брюнетка всё ещё чувствует острые, фантомные боли в том месте, где мужчина вонзил нож в её бок. По мнению врачей, это было поверхностное лечение, ускоряющее некоторые, но не все процессы заживления — достаточно для того, чтобы Уэнсдей могла встать на ноги и продолжать сражаться, но недостаточно для долгосрочной перспективы, и то, что было заживлено, периодически отзывалось какой-то сверхъестественной болью, не похожей на обычные раны.
Энид иногда задумывалась, каково это, когда твои внутренности разрываются на куски, а потом ты смотришь вниз и видишь, что всё в порядке. Уэнсдей не слишком задумывалась над этим.
Но в последующие месяцы, когда их не разделяло закрытие школы, каждый раз, когда Уэнсдей смотрела на Энид, она чувствовала, как её взгляд падает на её собственные следы той ночи. Её волчье исцеление было, пожалуй, единственным, что отделяло блондинку от маски «
Призрака Оперы», подумала она. Ладно, может быть, это было немного драматично, но трудно сказать, как бы всё зажило, будь она нормисом!
Ну, в любом случае она бы не дожила до того, чтобы рассказать эту историю, но она глубоко чувствовала, что в лесу произошёл невиданный момент, когда её лицо было наполовину оторвано или что-то подобное. Вещь никогда ей об этом не расскажет, от чего у неё только скрутило желудок.
Когда Уэнсдей смотрела на её шрамы, Энид пыталась притвориться, что не замечает этого. Ведь это не было характерно для Уэнсдей настолько открыто пялиться на неё, и она не хотела случайно осознать этот поступок настолько, чтобы та испугалась и остановилась.
Блондинка наслаждалась тем, что чувствовала, когда Уэнсдей смотрела на неё. Не было ощущения, что её расспрашивают, разглядывают, оценивают. Она чувствовала, что её видят. Это давало ей ощущение, что, возможно, в какой-то степени шрамы не являются уродством
(её мама даже пригрозила на минуту подать в суд на школу, так что трудно было поверить, что всё будет хорошо, когда Эстер говорила по телефону с членами совета директоров, разглагольствуя о том, что «её дочь была такой хорошенькой»).
Возможно, молчаливая мягкость в глазах её соседки была достаточной, чтобы превратить их в медаль мужества, физическое воплощение…
тесной женской дружбы? Уф, тогда всё это было очень запутанно.
Сейчас, когда Уэнсдей смотрела на её лицо, её шрамы не были первым местом, куда падал взгляд — все зависело от настроения брюнетки. Иногда это был нос
(за прошедшие годы она перестала пытаться скрыть веснушки — нужно любить свою кожу!) или волосы. Энид позволила разноцветным прядям отрасти через некоторое время, а затем попробовала стрижку пикси в университете, после чего начала трудный процесс отращивания волос до длины плеч, где они сейчас и находились.
Часто Уэнсдей сначала смотрела на её губы, но чаще всего просто встречалась с её глазами. Однако, когда она ловила взгляд жены, задерживающийся на одной из сторон её лица, Энид всегда видела ту самую бурную, напряжённую темноту той ночи под кровавой луной. Это придавало ей особую уверенность, сердце замирало, когда она позволяла себе почувствовать, как побеждает в схватке с хайдом, и все её тело ломалось, чтобы спасти жизнь другой девушки.
Уэнсдей посмотрела на неё теперь, хотя Энид не назвала бы этот взгляд бурным в хорошем смысле. Может быть, просто… бурным в плохом смысле. На самом деле, немного раздражённым.
Энид снова нахмурилась, пытаясь перефокусировать взгляд теперь, когда резкий свет её светодиодного штатива погас. Честно говоря, естественный свет подходил её жене гораздо больше — он выглядел менее искусственным, более правдивым, соответствующим той версии женщины, с которой она просыпалась каждое утро, засыпала рядом каждую ночь, имела редкую привилегию видеть ухмыляющуюся, раскрасневшуюся, темноглазую, тяжело дышащую, с распущенными волосами, запутавшимися в руках Энид. В особых случаях ей даже удавалось увидеть, как она смеется
(хотя ей грозила опасность, если бы она распустила этот особенно злобный слух…).
Оно того стоило, шрамы и всё такое.
Энид сделала несколько снимков, на которых солнечный свет отражался от бледной кожи лица её жены, поглощённый тёмным фоном и стилизацией. Честно? Неплохо! Конечно, та смотрела в камеру с маниакальным выражением лица и подёргиванием глаз, но с некоторых ракурсов этого не было видно! Да, эти подойдут как нельзя лучше.
Она выбрала несколько победителей и открыла приложение для редактирования фотографий, быстро отретушировав экспозицию, контрастность и немного повысив насыщенность, чтобы компенсировать видимость смертной болезни, которую излучала её жена. Когда всё было готово, Энид протянула Уэнсдей свой телефон. Та хмыкнула и проскользнула мимо неё, не удостоив более чем беглым взглядом.
— Сомневаюсь, что даже амфетамины придали бы мне столько энергии, чтобы высидеть всю эту кошмарную карусель, — пробормотала она, переходя к своему столу и напряжённо усаживаясь в кресло для письма, чувствуя заметным для себя дискомфорт. — Просто выбери одну, и покончим с этим, — закончила она, начиная танцевать пальцами по клавишам пишущей машинки с мелодичным щёлкающим звуком.
Энид посочувствовала ей — она явно не привыкла быть объектом такого внимания, тем более вынужденной рассматривать свои изображения на предмет мельчайших различий. Но, к большому счастью, её супруга разбиралась в этом
(не хвастаясь, но надо отдать должное).
Оборотень осталась стоять, пролистывая снимки полуфиналистов, пока наконец не остановилась на одном, который был узнаваем, но не создавал впечатление, что она может выползти из экрана, как женщина из «
Звонка».
Энид открыла приложение Instagram и просмотрела различные аккаунты, пока не нашла профиль Уэнсдей, дав приложению время для загрузки, пока она не остановилась на практически пустом профиле другой женщины.
Имя: Есть.
Партнерская ссылка: Есть.
Она перешла к анонимной серой иконке и ловко пролистала свою галерею, пока не выбрала победителя, и приложение предложило ей обрезать изображение. Она увеличила его двумя пальцами так, чтобы видна была только сторона лица Уэнсдей, экран был почти поровну разделен между ней и тёмными обоями в стиле барокко, увешанные богато украшенными рамками со всевозможными призрачными фотографиями и законсервированными насекомыми.
Это создавало впечатление, что её жена всматривается через замочную скважину в тёмное пространство, не раскрывая её полное фронтальное изображение в интернете для любопытных взглядов. Идеально жуткое и приглушённое.
Она подтвердила свой выбор.
Фото профиля: Есть.
Энид прислонилась к стене, все ещё приятно убаюканная звуком энергичного набора текста Уэнсдей, и открыла свою электронную почту, снова перебирая различные учетные записи, пока не выбрала свой профессиональный аккаунт. Она нажала кнопку «
Написать», пытаясь
(несмотря на своё волнение) переключиться в профессиональный режим.
———
Для тех, кого это волнует,
Меня зовут Энид, и я пишу от имени Уэнсдей Аддамс, чтобы поделиться деталями её нового Instagram-аккаунта для маркетинговых усилий с Penguin Random House.
Вы можете найти профиль уже сейчас по никнейму @sisyphean_visio_nocturna (я прочла ваши замечания о Twitter громко и ясно!), что, надеемся, удовлетворит требования, изложенные в ваших письмах. Я буду помогать Уэнсдей вести этот аккаунт, так что не переживайте (ха-ха!).
Спасибо! :)
Энид Синклер-Аддамс (она/её)
Внештатный консультант по коммуникациям, управлению социальными сетями.
———
Оно с характерным свистом отправилось, и оборотень почувствовала, что готова оставить пререкания с женой и заняться своей настоящей работой на день
(всё же было так приятно самой устанавливать часы работы). Она отошла от стены, сунула телефон обратно в карман и сняла кольцевую лампу с выдвижной подставки, заметив, как жена затаила дыхание.
Энид взглянула на брюнетку, которая, похоже, раздумывала над выбором слов или просто сидела, положив руки на клавиши, словно читая их ауру кончиками пальцев. Это напоминало оборотню доску Уиджи: руки ворона лежали на доске и ждали, когда слова сами потянут её к себе и вырвутся на свет.
— Я выбрала одну, думаю, она тебе не понравится! — прощебетала Энид, довольная тем, что ей действительно удалось завершить это задание невредимой.
Уэнсдей сухо ответила «
ммгммх», глаза все ещё были прикованы к наполовину написанной странице в её каретке.
— Иииии… ещё я написала издательству, — добавила она, внутренне довольная изображением всемогущей, безликой редакции Уэнсдей, обезоруженной, как стая нелетающих птиц. — И сказала им, что с этого момента буду помогать тебе управлять страницей.
Удар.
— Надеюсь, это сократит количество писем, которые нам придётся разбирать, — игриво заметила она.
Уэнсдей снова начала быстро печатать — Энид догадалась, что та нашла подходящее слово, которое искала.
Не желая больше нарушать хрупкую экосистему писательского досуга жены, оборотень вышла за дверь, чтобы спуститься по лестнице, расположиться на своём рабочем месте и продолжить работу над проектом блога по уходу за кожей. Едва переступив порог, она услышала голос, прорезавшийся сквозь ритмичное
клацанье клавиш.
— Ты получишь соответствующую компенсацию за свои усилия, — четко произнесла Уэнсдей, не переставая молотить кончиками пальцев по клавишам, когда машинка издала приятное
звон.
Энид закатила глаза. Они всё равно делили свои финансы
(после долгих уговоров не хранить свои сбережения в яме на заднем дворе или в виде золотых слитков и монет, спрятанных за каким-нибудь большим распашным книжным шкафом), так что независимо от того, поступали ли деньги от Уэнсдей или от работы Энид, они все равно оказывались в одном месте.
Кроме того, достаточно было просто видеть, на что готова пойти жена, чтобы развеселить её, хотя она не сомневалась, что Уэнсдей на самом
бы деле устроила обмен наличными.
— Я тебе не по карману, Аддамс, — усмехнулась она, выходя из комнаты.
