Не лишний

У него не было сил долго брыкаться. Мягко, словно старшая сестра, Шэрон держала его за запястье и чувствовала, как он приходит в себя. Энергия убывает, истерика сходит на нет. Пока его психика перевозбуждена, говорить бесполезно. — Лололошка… — Попробовала Шэрон создать точку внимания. Меланхолическая апатия едва заметно окрасилась тревожным интересом. В эти минуты в голове воцаряется пустота и шансов, что тебя услышат, больше всего. Лололошка превращался в потерянного ребёнка, а Шэрон заботливо утешала без слёз плачущего, хиленького скелетика в грязном тряпье, помогала собраться с духом в неблизкий путь из на самом деле совсем не страшного леса. — Твои сны правдивы. Беспокойное удивление чуть заиграла на лице Лололошки. Можно было подумать, что он всё-таки живой. Почти бестелесные слова Шэрон аккуратно и постепенно стала наполнять плотью, они проникали в сознание Лололошки и искалеченная психика их не отторгала. — Я слышала, как ты доверился Дженне, как она тебя прогнала, как ты попросил совета у Карла, и как он брезгливо, с притворной вежливостью попятился прочь. Лололошка, не все люди такие. Ты не виноват, что тебя не понимают. Я знакома с некоторыми из твоих старых друзей. Она остановилась, сосредоточилась на взгляде, одним им она и укрепляла веру Лололошки в её слова и передавала эстафету ему. Когда Шэрон сказала: «Твои сны правдивы» — она, сама того не зная, нимало не отклонилась от истины. Да, Шерон узнавала имена, но истории, с ними связанные, противоречили её памяти. Наконец, Лололошка сглотнул и дрожа от страха, заговорил: — Шэрон, даже если это правда, если это не ложная память и ты не галлюцинация, от меня другим один лишь вред. Я не могу жить с такой ношей: не спас Буриса, Скульптора, Алькафира и Войда, по моей вине погибла Халима, я убил Салмана Муджалида и Лоренса, не остановил Эмриса, не взял с собой Льярону и её сестёр, постоянно вымещал свою злость на погонщиках лам, со звериным оскалом набрасывался на этих безвинных торговцев и избивал до смерти, подставил Рэйя, Вольдемара, Фарагонду, врал Бастиану, Радану и Кейт, использовал Тори, уничтожил Джули и Ашру… Ни на секунду страдальческий, хриплый голос Лололошки не замолкал. Десятки миров, сотни разумных существ, которым он причинил боль, которых обрёк на погибель. Некоторые измерения были знакомы Шэрон, она даже описывала их в своей книге, надеясь, что прочитавшие её мироходцы, смогут вспомнить прошлое. Но слова Лололошки расходились с её представлениями о названных персонажах. Конечно, Шерон немногих знала лично, но и не слышала, чтобы их не стало в живых. Рассказ-перечисление тянулся, но, как ни удивительно, не становился механическим, однообразным. Нет, всплывали всё более и более жуткие случаи. Писательница-Шэрон и Шерон-полицейская сверяли услышанное со своей практикой: «Вздумай я напечатать рассказ о том, что сделал Лололошка с Здзиславом, Урсулой, и их соседями в измерении Геримспод, мне бы отказали почти все издательства, в Алотерре мной бы заинтересовалось Отделение Безопасности Цензурного Ведомства, с должности сняли бы без суда и следствия и под арест. Не припоминаю, чтобы у нас было похожее дело. Однако вроде как у коллеги из Якудзы что-то подобное в практике случалось. В Даливарике законы помягче, как гласные, так и негласные, там можно и опубликовать такое, разумеется, под псевдонимом. «Nadar Nhojson» — отличный вариант. Правда, маньяк из Якудзы оправдался психическим заболеванием и повесился с тоски сам. Значит, Лололошка — такой же маньяк, но которому просто отшибает память? Нет, не верю, не верю» Шэрон вынырнула из собственных дум и оглядела Лололошку. Пусть в его измученных, вылезших из орбит красных глазах не было проблеска надежды, явно считывалась жалоба, мольба не о помощи, та невозможна в совершенной безысходности, не о сочувствии, — о каком сочувствие к душегубу идёт речь? — а том, чтобы его лишь выслушали, чтобы, поняв, не пытались примирить со справедливо питающим к нему ненависть миром, чтобы отпустили, дали уйти навсегда. Шерон стало противно от воспитанной в ней холодной рассудительности. Это качество немало помогало на службе, но сейчас нужен был не допрос, а утешение. Если бы Шэрон меньше внимания уделяла психологии, то бы воспользовалась каким-нибудь трюком, за который потом пришлось бы жестоко расплачиваться. Всё говорило против жалкого, вонючего существа, распластавшегося перед ней. Весь облик его отталкивал, ничего, кроме его мерзких дел на ум не приходило. «Неужели в нём ничего хорошего нет!» — Шэрон гневно смерила взглядом человекообразный комок грязи. Она бросила судьбе вызов и вопреки здравому смыслу положила руки на слизкие плечи Лололошки и тихо начала, точно внушая: — Мы не властны над прошлым. Но и не должны отказываться от того, что ещё можно исправить. Лололошка, нельзя отчаиваться. Иногда кажется, что всё пропало. А причина в том, что мы просто забыли о том, что у нас ещё осталось и не вспомним, пока и этого не потеряем. Не забыл, как мы пробирались в заброшку? Разве не найдётся в твоей памяти моментов, которые бы вызвали улыбку и желание начать всё сначала? Ничего нового в словах Шэрон не было. «Самая обычная демагогия» — говорил себе Лололошка. Но доверительная интонация, не отпускающий, пронзительно сострадательный взгляд, сама ситуация так действовали на беднягу, что невольно душевная боль стихала, уютное спокойствие окутывало его и желание спорить улетучилось. — Это жетон. Я не вправе тебя об этом просить после того, как тебя не раз предали. Но… доверься мне. Шэрон протянула ему синий звёздчатый мерцающий кристалл, положила на безвольную ладонь, загнула непослушные костлявые пальцы. — Твои силы на исходе. Сам ты не сможешь его разбить. Но главное — другое. Настройся на волну согласия. Пожалуйста, сконцентрируйся: миг сомнения всё испортит. В оживших глазах Лололошки Шэрон искала знак готовности, твёрдый, уверенный взгляд. Она сжала его кисть с двух сторон и ждала секунды раздавить жетон. Тем временем к Лололошке подкрадывался страх, невыносимое предвкушение будущей боли, воя оголённых нервов, битое стекло, впивающееся в кожу… Лололошка снова стал корить себя за малодушие, за трусость, за эгоизм. Но что-то в нём переключилось. Теперь он видел в отчаянии, в непрестанной жалости к себе и желании свести счёты с жизнью болезненную зацикленность на своём эго, бессмысленной, не знающей пределов заботе о нём, об оценке окружающими и значимости в их глазах. «Кто я такой, чтобы причинять другим боль утраты, лишь потому что надоело переносить мучения? Пока есть хоть один человек, кому я нужен, я не лишний, и у меня нет права заставлять его страдать и винить себя в моей смерти», — пламя в глазах казалось слишком большим, слишком мощным для такого ссохшегося человечка, каким тогда был Лололошка. Шэрон, как заворожённая, тонула в этих глазах. Тектонические перемены в сознании Лололошки так ошеломили её, что она едва не забыла про кристалл. Шэрон приготовилась к последнему хлопку — и всё исчезло. Один мрак. Лололошка не чувствовал своего тела. В пространстве стали постепенно возникать ощущения: онемевшие конечности начинали ныть от неудобной позы. Холодная вязкая жидкость. Мысль о ней роилась в голове и с каждой секундой становилась тошнотворнее.