Папенькин сынок

      Джин лежал на кровати, уставившись в потолок, в который раз пытаясь сосчитать всё-таки расползшиеся по свежей штукатурке трещины. Директор интерната уведомил, что он, и интернат в том числе, лучший в городе, и что заботливая бабуля, которую Джин увидел впервые только на похоронах мамы, может не беспокоиться, отдавая внука в надежные руки. И всё равно, что заботливая бабуля присвоила все скопленные мамой деньги, на которые она просто не успела оформить завещание, просто… Джин сильно зажмурился, затем прижав к стремительно намокающим глазам ладони. Просто сложно было смириться. Сложно было думать об этом, потому что в голову сразу лезли возможности и вероятности, которым никогда не суждено было сбыться. Она торопилась, говорила по телефону и просто не заметила, а водитель не уехал, вызвал скорую, пытаясь помочь, и… Неужели, так должно было случиться и никто не виноват? Не виноват в том, что молодая цветущая женщина умерла под чужими колесами, оставив своего ребенка… Одного во всем мире. Джин не знал, что быстрее доведет его до какой-нибудь трагедии: тоска по маме или одиночество. Всё сливалось в одно. В отчаяние, которое он глушил, пытался заслонить, заменить, замазать и прикрыть, чтобы не распугать им и без того едва-едва оставшиеся в нем силы. Жить. Без нее. Он всё потерял. Абсолютно всё.       Он остался сиротой и при этом продолжал быть омегой, причем сильным, о чем сразу стало известно на медосмотре, который он проходил при зачислении в интернат. Джина был сильным омегой и при этом подающим надежды старшеклассником, который учился с отличием и везде и во всем был на хорошем счету. Олимпиады, конкурсы. Он учился так усердно, как только мог. Он тратил всё свое время на учебу, потому что ни для чего другого оно ему не было нужно. Сверстникам он был интересен только как зубрила, который, только за то, чтобы его лишний раз не трогали, помогал с рефератами и тестами. Да и сверстники его не интересовали, потому что с ними не о чем было говорить. И не хотелось. Джин страдал от одиночества и при этом никого не подпускал к себе. Наверное, у него были для этого причины. И одна из них заставила его с подозрением посмотреть на дверь. У него очередной гон, а это значит, что ему могут устроить очередную встречу с каким-нибудь отъявленным меценатом, который захочет взять над ним покровительство.       Он был отличником, почти гением, по крайней мере, для своего возраста и если дело касалось химии, и это, казалось, должно было стать каким-то преимуществом при его дальнейшей... социальной адаптации, о которой им всем постоянно твердили. Джин на самом деле считал так, а потом директор, внимательно следивший за его успехами, завел разговор о том, что ему обязательно нужно поступить в университет. А для этого нужно много денег, которых у сиротки быть не могло. Как и поручителей для того, чтобы ему одобрили кредит, при том, что он был несовершеннолетним и не мог самостоятельно решать какие-либо денежные вопросы. Он говорил об этом с задумчивым видом, рассуждал пространно, но, казалось, не без желания во всем этом разобраться и как-то Джину помочь, во что Джин хотел верить. А он на самом деле хотел помочь. И помогал. С другими омегами под разными предлогами приглашал на различные… культурные мероприятия. Какие-то были связаны с наукой, вроде конференций и непонятных, но устраиваемых за счет города симпозиумов, на которых не только дискутировали, но и пили. Какие-то с искусством, вроде выставок и спектаклей. Всё прилично. Солидный мужчина в окружении талантливых питомцев, которых приобщал к общественной жизни.       И знакомил с влиятельными людьми, от сальных взглядов которых Джин потом долго отмывался под горячей водой. Мужчины и женщины, все, разумеется, альфы и все добрые-предобрые, щедрые-прещедрые, стремящиеся тебя ободрить, утешить, сжимая плечи, проводя невзначай по спине… Только не было в этом поддержки — грязь и похоть, которые они тщательно прятали за сочувствием, трусливо страшась в любой момент выдать себя и свои желания, которые все были в районе беззащитных омежьих шей. Это было настолько очевидно, насколько мерзко. Наверное, не так мерзко было бы, если бы кто-то из этих голодных предприимчивых альф просто предложил ему денег за... лояльность. Это было бы по крайней мере честно, в то время как вокруг всё было пропитано приторно сладкой ложью и обманчиво безобидными предложениями и связанными с ними обещаниями.       Джин ничего не пил из чужих рук. Омегу нельзя было склонить к… лояльности угрозами, потому что, пугаясь, они теряли запах, но можно было подпоить и лишить способности ясно мыслить. Тогда на уговоры поддаться намного проще, и запах немного ярче, а если добавить еще что-то расслабляющее… Открывались заманчивые перспективы. Перед тобой открывали заманчивые перспективы, уговаривая ласковым шипением. Вообще, в первый такой… культпоход Джин еще сомневался в том, что директор был настолько циничным человеком. А потом господин директор, как будто невзначай, заговорил о древней Японии и о том, как гейш западные люди ошибочно считают обычными проститутками, при том, что настоящая гейша имела только одного покровителя, жизнь которого украшала, сохраняя при этом свое достоинство и уважение. Джин был умным, а после того, как оказался выброшен на обочину жизни, чуть не сломав шею от придавившего его горя, стал сообразительным. Альфы любили омег. Искали омег. Готовы были пойти на многое, чтобы омегу заполучить. Особенного молодого и со всех сторон обделенного. Не о таких омегах рассуждала мама, не такого желала бы сыну. Это были не альфы. Это не было покровительством. Покровитель защищает, а не пользуется твоей слабостью. Это были обычные озабоченные мрази.       Но иногда, кстати, на него смотрели не просто как на кусок ароматного мяса. С задумчивостью, без намека на пошлую сальность и безуспешно прикрываемую доброжелательностью грязную похоть. Как будто в нем пытались что-то разглядеть. Что-то, помимо красивого личика. Джин заочно был благодарен этим людям и альфам, и был особенно приветлив, если они вдруг заводили с ним какие-то разговоры. Без желания втереться в доверие — с ленивым любопытством интересовались. Юный омега сначала задавался вопросом, зачем, но потом перестал, поняв, что грязного контекста в этом не было, а значит, можно было ненадолго выдохнуть.       Но вот в дверь постучали, а потом, не дожидаясь позволения, открыли, что могло значить только одно — это был директор. И ему что-то было нужно от омеги в воскресенье, когда нет никаких занятий и обязанностей, которые срочно нужно было исполнить.       — Джинни.       По началу омеге казалось, что директор — хороший человек, способный на сочувствие, проявляющий нежность из сострадания, вынужденный по своей доброй природе сопереживать несчастным сиротам, которые только недавно были любимы, а теперь остались одни. Омега делился с ним своей историей чистосердечно, без оглядки на то, что это может быть использовано против него, но… Джин поднялся, поправив слишком просторную футболку, пытаясь натянуть ее пониже, почти до вытянутых коленей любимых мягких тренировочных штанов. Сегодня он чувствовал себя получше, чем вчера, потому что именно первый день гона обычно доставляет самое большое количество неудобств. В это время омега старался не выходить из комнаты и не открывать двери, уведомляя всех возможных посетителей о том, что занят. Хотя, к нему приходили только за сделанными заданиями. И Джин был за это благодарен. Уважали, сторонились, постепенно перестали даже подсмеиваться над его нелюдимостью.       Джин внимательно следил за директором, который неторопливо и задумчиво оглядел его комнату. У них часто устраивали проверки на предмет наличия беспорядка, но омеге повезло, что чистоплотность в нем была врожденной. Возможно, именно поэтому он не переносил ту грязь, что творилась вокруг директора, который остановил взгляд на нем.       — Ты знал своего отца?       Услышав этот вопрос, Джин так резко поднял до этого смиренно опущенную голову, что перед глазами потемнело.       — Нет. Я не помню его, но мама рассказывала, что они… — Омега сглотнул. — Почему вы спрашиваете?       — Пойдем.       Директор, растерянный и нисколько не пытающийся заискивать, чтобы в очередной раз хотя бы попытаться усыпить бдительность слишком недоверчивого омеги, вышел в коридор, терпеливо ожидая обувающегося Джина. А Джин старался ни о чем не думать, следуя за мужчиной по коридорам, быстро поняв, что шли они в его кабинет. Он в этот момент не боялся, не испытывал опасений и страха. Только глупую и поэтому быстро ставшую громкой надежду. А вдруг...       — Господин Ким.       Дверь открылась, директор прошел внутрь, а стоящий у его стола мужчина, высокий и широкоплечий, тут же обернулся. И у Джина замерло сердце, забрав себе всю кровь и тем самым лишив ноги твердости и опоры. Он… Они были похожи, как… Омега не понял, когда на его глаза навернулись слезы. Наверное, в тот момент когда мужчина сделал к нему шаг, зачем-то вытянув руки.       — Нашел.       Он криво улыбнулся, а Джину больше не нужно было ничего. Он бросился в эти объятия, судорожно, доверчиво прижимаясь к совершенно незнакомой ему груди, чувствуя, как совершенно незнакомые руки стиснули его плечи… Незнакомые и родные. Это его отец. Джин был уверен, потому что невозможно быть настолько похожим на постороннего человека.       — Я забираю сына. Подготовьте все необходимые документы.       Властный голос раздавался где-то над ухом Джина, который продолжал сжимать мужчину двумя руками, прижимаясь щекой к его груди. А ведь мама говорила, что папа его любит, просто не может… Он потерял маму, но нашел папу, и даже если он никогда не сможет ее заменить, Джин больше не будет один. Папа приехал, чтобы спасти его. Чтобы не дать ему однажды сдаться или же сделать что-то непоправимое. Он даже был похож на героя. Высокий, сильный, красивый, богаты... Разумеется, мама не могла выбрать другого! У них не получилось стать семьей тогда, но получится теперь.       — Джинни. Меня зовут Ким Джисо, если... Прости.       Юный омега чувствовал короткие вдохи на своей макушке и слышал, как подрагивал мужской бас. Он точно любит его. Не может не любить. А Джин… Он будет любить его еще больше, потому что у Джина больше никого нет. Только отец. Который любит его. Который, поддавшись природному инстинкту, потянулся к шее растерянного омеги, сильнее прижав его к себе. Если бы Джин знал, чем обернется это неожиданное спасение... Но пока он был счастлив.

* * *

      Юнги стал чувствовать себя лучше, намного. Сразу после приема необходимых лекарств, которые альфа безропотно принял из рук омеги, и супа, до этого только будоражащего вкусовые рецепторы запахом, а потом окончательно и бесповоротно их поработившего. Голова больше не кружилась, и он больше не боялся лечь полежать там, где до этого стоял. Правда, голова теперь болела, и первую мучительную волну боли, прокатившейся по его черепной коробке, он смог быстро и эффективно покорить обезболивающим, который, на поверку инструкции, оказался и эффективным, и почти безвредным. Особенно, если ты не планировал принимать алкоголь, а они с омегой на своем свидании пили не вино, а какой-то ароматный травяной чай, который Юнги согласился пить только потому, что его заварил Джин.       Вообще, если бы не Джин теперь, альфа вряд ли чувствовал бы себя настолько хорошо. Разумеется, сказывалось то, что он вовремя получил квалифицированную медицинскую помощь, избавился от ебавшего его каждый свободную минуту стресса и… Всё это вновь благодаря Джину. Даже обычный разговор с ним обладал какой-то особой, живительной силой. Хотя он почти не рассказывал о себе, ограничившись лишь несколькими забавными случаями из университетской жизни. Юнги понимал, что Джину быть откровенным было сложно, и поэтому не собирался давить. А омега умел просто слушать так, что невольно появлялось ощущение, что всё, о чем бы ты ни говорил, интересно, важно и очень увлекательно.       Юнги не заметил, как рассказал ему о себе практически всё. В том числе, о том, почему, почти не задумываясь, двумя ногами встал на кривую дорожку после того, как совершил тщательно спланированное возмездие против подельников своего отца. Настолько тщательное, что о нем пошла слава в узких кругах, и очень быстро нашлись покровители, которые стали подбрасывать ему работу. Рассказал о том, как заслужил право работать только на себя, самостоятельно отбирая заказы. И только тогда дал возможность младшему брату присоединиться, получив полный контроль над тем риском, которому они подвергались. Омега не стремился дать оценки или просто осудить — лишь проявлял живое любопытство, которое подкупало. Наверное, в том, что закрытый ото всех человек мог любого разговорить, была логика. Или магия.       — О чем ты задумался? — Омега, отставив тарелку, на которой красовались аккуратно обглоданные куриные ножки, подпер голову двумя руками, с любопытством смотря на альфу. — Хочешь добавки? Или я могу убрать посуду?       — Нет. Посуду убирать ты точно не будешь. Я не мертв, у нас свидание, и я, как порядочный альфа, обязан хоть как-то за тобой поухаживать.       Джин не стал высказываться против, лишь внимательно наблюдая за движениями альфы, в которых было больше уверенности и твердости. Разумеется, в любой момент омега сможет подставить руки и спасти Юнги от падения, но… Возможно, немного физической активности было полезно в его состоянии. Тем более, что после этого…       — Я обещал тебе десерт.       Услышав это уточнение, Юнги сначала ухмыльнулся, а затем, выпрямившись над посудомоечной машиной, перевел на Джина задумчивый взгляд.       — Так вот откуда во мне силы…       Омега звонко рассмеялся, затем оставив на своем красивом и потерявшем в болезненной бледности лице лишь довольную улыбку.       — Боюсь, это всё же заслуга Джуна. И пусть он надеется, но то, что ты вернешь ему долг, согласившись на работу… Он очень помог.       Джин, после того, как Юнги рассказал ему о том, что альфа сделал ему предложение, от которого тот не собирался отказываться, до сих пор не мог определиться с тем, как относился к этому. Точнее, перспектива постоянно находиться рядом с Юнги делала его бесконтрольно счастливым, но вот то, что он обязан будет защищать его, даже ценой своей жизни… Омега ухмыльнулся и сделал это достаточно зло. Альфа еще не успел согласиться, но уже рисковал из-за него жизнью. Из-за того, что Джин оказался самонадеянным и при этом глупым, что в его случае было… убийственным сочетанием, причем, в прямом смысле.       Альфа видел, что омега успел погрузиться в какие-то не сочетающиеся с повесткой их романтического ужина размышления, и поспешил прервать их.       — А ты знал, что Намджун безответно влюблен?       — В кого? — Омега удивленно распахнул глаза, сразу поддавшись на эту провокацию против его плохого настроения.       — Не знаю. — Альфа пожал плечами, продолжая собирать грязную посуду в посудомоечную машину, на всякий случай, примеряясь к тому, как лучше будет упасть, чтобы не сломать голову. Он не чувствовал себя на это способным, но готов был перестраховаться. На всякий случай. — Кажется, этот кто-то успел вас спалить, когда вы сосались, причем, только после этого любовь моего спасителя стала безответной. Не уверен, но судя по тому, что узнал…       — Хоби?!       Пока омега пытался как-то сдержать выплескивающееся из берегов и выпученных глаз удивление, альфа изобразил задумчивость, затем виновато улыбнувшись.       — Я в душе не ебу, Джинни. Он не назвал мне имени.       — Только Хоби нас видел! А он… Он старший брат Чонгука и…       — Блондин? — А это было интересно, и Юнги, поняв, что без потерь успел расправиться с посудомоечной машиной, выставив нужный режим, повернулся к ней спиной, прислонившись к столешнице и скрестив на груди руки. — Я видел Чонгука с блондином. Они пасли меня на пару.       — Нет, это, скорее всего, Чан Банчан, он отвечает за безопасность. А Хоби — он правая рука Джуна, управляет всеми его делами. И… — Джин задумчиво нахмурился. — Но он всегда был добр ко мне. Когда я задерживался в их с Гуком квартире или приезжал поздно, никогда не ругался, всегда кормил, заботился как… А если у них с Джуном что-то было, а из-за меня…       Омега поднял на альфу растерянные напрашивающимися размышлениями глаза.       — Очевидно, этот Хоби не просто так стал правой рукой большого босса и сразу смекнул, что в этом случае претензии должны быть не к тому, с кем целуется твой ненаглядный, а к ненаглядному. Вот и всё. — Юнги пожал плечами. — А судя по всему, Ким Намджун полез первым, потому что при мне искренне сокрушался, что не смог удержаться.       — Да я всё делал, чтобы вовремя подлезть под его ноздри! Вином заправлялся, чтобы пахнуть сильнее! Но я же… — Джин обреченно выдохнул, уронив голову. — Я же не знал, что он… — Омега резко поднял на альфу блестящие глаза. Так резко, что у альфы как будто вновь закружилась голова. — А вдруг он затаил на меня обиду из-за этого? Ведь имеет право.       — Думаю, он затаил обиду только на Намджуна. Всё-таки альфа. Наверняка, ему предъявляли за это, потому что выглядел он в момент откровения так, как будто искал поддержки.       — Да, у него нет в ближайшем… — Джин вновь был сосредоточен. — Надо как-то всё исправить.       — Не суетись. Он сам с этим разберется, а если понадобятся твои показания, попросит. Если не попросил до этого, значит, понимает, что этот Хоби слишком умен и так просто его обратно не влюбить.       — А извиниться? — Омега до сих пор был сосредоточен.       — А ты знал, что Намджун занят? — И альфа повторил его выражение лица.       — Нет. — Джин отрицательно покачал головой. — Знал бы, не полез. Я... Я не стал бы разбивать чью-то пару, а они никак при мне не показывали то, что между ними чувства.       — Вот и всё. И… — Юнги задумчиво прищурился. — Здесь скорее помогут мои показания. Как альфы. Который тоже не смог перед тобой устоять. Но это только за отдельную плату, разумеется. Телохранитель омеги и адвокат альфы в одном красивом лице.       Альфа покачал головой, пока Джин широко улыбнулся. С Хоби он говорить не станет, чтобы случайно не испортить планы Джуна, а вот с Гуком поделиться может. А Гук потом как-нибудь… Вообще, омега всегда ловил себя на мысли, что альфа и его управляющий слишком хорошо смотрелись вместе. Органично. Как будто их задумывали, как два, но идеально дополняющих друг друга целых, а потом зачем-то разделили. И теперь, так как у Джина тоже была любовь, эта мысль стала очевиднее и больше не горчила глупой и наивной ревностью.       — Не знаю, как насчет свидания, удалось оно или нет. — Юнги быстро убрал со стола в холодильник остатки былой и недоеденной роскоши, пока Джин решил вновь заняться его лечением и что-то высыпал в высокий стакан. — Но я однозначно чувствую себя лучше. Как будто прошло не несколько часов, а пару дней.       — Доктор объяснял. — Омега, снисходительно улыбаясь, теперь размешивал порошок в теплой воде. — Это потому что ты сильный альфа и у тебя по плану гон. К хорошему самочувствию ты придешь быстро, но на восстановление сил всё равно понадобится время.       — То есть, мой организм просто торопится хорошенько поебаться, да? — Альфа с сомнением прищурился, а затем только заметил смущение Джина. — Прости за грубость. Это не…       — Ничего. — Джин улыбнулся, протягивая Юнги стакан, который тот, как уже у них было заведено, без вопросов осушил. — Сказать честно?       — Ага. — Альфа подлил в стакан еще воды, чтобы смыть с языка немного навязчивый налет лимонной кислоты, которая по началу отдавала апельсиновым вкусом.       — Я не могу представить себе ни как ебусь, ни как трахаюсь, ни как занимаюсь сексом или любовью. — Джин очаровательно надул губы. — Сказать еще честнее, мне всегда… Это представлялось чем-то отвратительным или грязным. Думаю, проблема в том, кто обычно проявлял ко мне сексуальный интерес, но… Как это?       — Что именно? — Юнги отставил стакан. — Секс?       — Ну да. — Омега как будто виновато улыбнулся, при этом опустил глаза. И чтобы сделать неудобную тему удобнее, альфа потянул его на диван. Он был вновь полон сил, но на мягком и с опорой из подушек за спиной всё же было надежнее и приятнее. — Я смотрел порно, но там… Не представляю.       — Я не знаю, расстроишься ты или нет, но так как твой первый секс, если мне повезет, совпадет с моим гоном… — Юнги сделал многозначительную паузу, смотря на Джина из-под ресниц, и тот только широко и довольно улыбнулся. — Ты вряд ли запомнишь хоть что-то кроме… Я не скажу, что это будет только удовольствие. Скорее я бы обозначил это желанием. Упрямым. Доебчивым. Кончить. — Альфа даже кивнул в подтверждение своих слов. — Похоже на карусель, когда ты кончить не успеваешь, сделав круг, но уже хочешь еще. И еще немного. И побольше. Так как мой запах тебе пришелся по вкусу, могу с уверенностью сказать, что мы будем с тобой охуевать от происходящего одинаково сильно. И вряд ли будем что-то понимать. Так что... — Юнги сделал паузу, чтобы правильно сформулировать мысль, пока Джин задумчиво смотрел перед собой, став каким-то слишком сосредоточенным. — Будет только приятно. Обещаю. Даже если это не будет только моей заслугой.       — И я ничего не запомню? Ну, в смысле… — Глаза омеги забегали, и альфа попытался самостоятельно сообразить, что именно его заботило. — Я не буду помнить свой первый раз?       — Вряд ли. Точнее, ты будешь помнить, с кем и когда, и как тебе было хорошо, но какие-то частности… Скорее всего, нет.       — То есть, как в фильмах… — Джин слегка покраснел. — Ну, романтика. Поцелуи, взгляды… Какие-то слова…       Юнги доводилось смотреть романтические фильмы, и он прекрасно понимал, о чем говорил Джин. Однако, то, что он понимал, никак не укладывалось в то, что он, на основании опыта, ожидал от гона. С омегой. Который его выбрал. Скорее всего, будет не до трепетных признаний, а язык станет делать лишь что-то… грязнее, чем признания в любви. Развратное и до зуда в яйцах приятное. Если бы не черепно-мозговая, у Юнги бы теперь обязательно встал от одной только мысли, неминуемо испортив этот замечательный вечер.       — Всё возможно, но… вряд ли. — Альфа покачал головой. — Хорошая новость в том, что в тот момент тебе это не будет нужно. Как и мне. Как и нам. Поэтому, можешь совершенно не беспокоиться…       — Но я хочу запомнить.       Наверное, Юнги не смог бы это понять, даже если бы очень постарался. Просто потому, что его первый раз не отличался ничем особенным и был по зову природы, а не сердца, которое обычное единственное требовало… запомнить.       — Или это… больно? Я понимаю, под гормонами и феромонами там вообще всё равно, а если… Без запаха?       — Главное, со смазкой. Она решает. — Альфа внимательно наблюдал за омегой, который теперь выглядел и смущенным, и как будто уже расстроенным. — У меня был секс с обычными людьми, и никто не жаловался. Поэтому… Думаю, это не больно.       — А у тебя же… ну… — Было видно, что омеге этот разговор давался сложно, но то с каким упорством и даже отчаянием он готов был окунуться в эту тему, не позволяло Юнги свернуть в сторону шутки. — Большой. В смысле…       — Мне сложно судить, но, повторюсь, никто не жаловался. Хотя, некоторые не просили еще… — Альфа изобразил глубокую задумчивость, всё же решившись немного пошутить, а затем обратил внимание на то, как омега был растерян и при этом в его взгляде отчетливо читалось какое-то невысказанное желание. — Что ты хочешь?       — Под бочок. К тебе.       Это было настолько трогательно, насколько забавно, и смотря на Джина, который одновременно был и смущен, и решительно настроен, Юнги не мог контролировать улыбку, которая расползалась на его лице стремительно и с обворожительной силой.       — Иди сюда.       Он отставил руку, поругав себя за то, что ему стоило с этого начать, и омега тут же прильнул к нему, обхватив двумя руками, для чего альфе пришлось приподняться, освободив пространство между спиной и мягкими подушками.       — Я хочу, чтобы ты назвал меня своим омегой в мой первый секс. И хочу это запомнить. Вот и всё. Зря я что ли так тщательно следил за… — Своей невинностью, но Джин выбрал другую формулировку. — Своим сексуальным опытом.       — Вообще, для меня это тоже первый раз, потому что меня никогда не выбирали омеги. — Юнги сказал это с задумчивым тоном, и Джин, чуть приподнявшись, повернул к нему голову, очень удобно разметив ее на плече альфы. Как будто так всегда должно было быть. — Тем более, такие сильные и красивые.       Альфа скосил на омегу полный игривых подозрений взгляд, а потом улыбнулся, но ненадолго.       — Я бы с радостью исполнил твое желание, Джинни, но, боюсь, пока я на это не способен.       — Я понимаю. — Джин вздохнул, начав пальцем рассеянно водить по груди Юнги, разглаживая хлопковые морщины на его футболке. — А мы будем спать вместе?       — Ты будешь спать там, где захочешь. Моя кровать как обычно только в твоем распоряжении, и если ты меня в нее впустишь… — Альфа с нежностью улыбнулся. — Я буду только рад.       — Тем более, нет риска, что ты в какой-то момент сможешь меня выебать.       — Блять, Джин!       Юнги закатил глаза, пока омега самым довольным образом улыбнулся. Но улыбка начала быстро сходить с его лица, когда он заметил обращенный на него взгляд альфы. Нежный укор — он даже нахмурился, но чем больше они смотрели друг на друга, тем меньше получалось изображать что-то, кроме безотчетных, но ласково взаимных чувств. Осторожных, но с каждым мгновением, взглядом, мыслью становящихся всё более очевидными. Особенно, когда взгляд альфы остановился на чувственно мягких губах, которые, приоткрытые, манящие так и напрашивались на поцелуй. Юнги знал, что голова вновь начнет кружиться, но на этот раз не от того, что он успел повредиться мозгом. Хотя, возможно, настолько сильная влюбленность была чем-то сродни черепно-мозговой травме, лишающей тебя не столько сознания, сколько ума.       — Десерт?       Джин заискивающе улыбнулся, и Юнги, как загипнотизированный, смотря на очаровательную в своей хитрости улыбку, потянулся к губам, горячей ладонью коснувшись щеки омеги. Пальцы скользнули к его затылку, зарывшись в мягкие волосы и чуть сжавшись. Джин прикрыл глаза, чувствуя, как нетерпеливо заколотилось сердце в предвкушении ласки. А Юнги тем временем медлил, как будто примеряясь к сладким губам, которые теперь совершенно точно будут иметь иной вкус. Раньше это была страсть, в которую дрова подбрасывал неосознанно сделанный ими один на двоих естественный выбор, и сладость которой затем оставалась горечью безысходности на языке. Как яд, который убивал так, что ты совершенно не страшился смерти. Теперь всё было по-другому. Теперь не было безысходности, не было запаха, который без твоей на то воли стирал все границы и убирал все условности, заставляя любить только здесь и сейчас, повинуясь естественной природе.       Горечь была. Она осталась после того, как им обоим пришлось бороться за свою жизнь, до этого столкнувшись со слишком суровой, чтобы просто ее принять, реальностью. Но фокус был в том, что эта горечь лишь придавала вкусу оттенки, никак его не определяя. Здесь была не сладость навязанных запах эмоций — забота, трепетная ласка, взаимность проросшей под теплыми лучами надежды симпатии, которая постепенно, но уверенно укоренялась, готовая выпустить бутоны нежных чувств. Теперь можно было целовать, не боясь запомнить, привыкнуть, подсесть, потеряв всякую возможность сопротивляться, чтобы затем с отчаянной тоской отказаться.       Другие эмоции. Другие желания, и альфа не торопился размыкать даже теперь, без запаха, слишком сладкие губы омеги, стремясь собрать с них как можно больше чувственной, мягкой, трепетной ласки. Юнги никогда не испытывал подобного. Не испытывал потребности просто касаться, игриво дразнить языком, при этом не стремясь возбудить. Только расслабить. Отвлечь. Заставить думать только о том, насколько приятен этот миг и о том, что он может длиться теперь бесконечно долго. Кажется, в какой-то момент Джин начал улыбаться, чуть больше прильнув к забавляющемуся поцелуями Юнги. Он подставлялся под губы, чувствуя, как таял в сильных руках альфы. Не страсть, а уверенность. Уверенность сделанного выбора, уверенность в до этого туманных перспективах их чувств. Это было признание, сделанное… на языках, наконец, соединившихся.       Другой вкус, другой поцелуй, совершенно другие эмоции, которые не разгорались стремительно, а постепенно, томительно медленно разогревались вместе с тем, как всё головокружительнее и слаще сплетались языки. Джин тянулся за этим поцелуем, послушно подаваясь за рукой Юнги, который, запутав пальцы в его волосах, направлял его голову, соединяя губы под всё нарастающим давлением чувств. Аппетит приходит во время еды, и теперь, попробовав настолько вкусный десерт… Хотелось еще.       — Кто тебя… учил целоваться? — Дыхание альфы сбилось, и он не торопился открывать глаза.       — Ты.       Джин улыбался, и услышав ответ, Юнги открыл глаза. Блестящие, но только не болезненно, что можно было предположить при его диагнозе — волнующе. Пьяняще. Пленительно. Захотелось вновь приникнуть к его губам и дать прочувствовать то, как сильно омега этого хотел. Как безоглядно доверял.       — Голова что-то кружится.       И омега не успел опомниться, когда оказался спиной на мягком сидении — только схватится двумя руками за своего альфу, который, придавливая его всем телом, продолжил начатое. Как будто предостерегая Джина от сопротивления. Как будто вообще Джин мог теперь сопротивляться, особенно тогда, когда, боясь прервать поцелуй, неловко попытался расправить ноги, чтобы Юнги стало удобнее. А Юнги, для опоры, локтем упирался в диван сбоку от головы Джина, положив под нее ладонь, чтобы омеге не нужно было тянуться и напрягать шею. Шея… И нетерпеливые губы как будто случайно соскользнули вниз, остановившись на тонкой чувствительной коже, заставив омегу запрокинуть голову и запустить пальцы в волосы альфы, который принял это за приглашение быть настойчивее. Как будто не было черепно-мозговых травм. Как будто он не пытался до этого умереть прямо здесь, прямо в этой гостиной, головой избавив интерьер от кофейного столика. Казалось, он был абсолютно здоров, и в момент, когда омега, совсем потерявшись в ласке, выгнулся, стало понятно, что… Если не абсолютно, то как минимум на две трети. Четыре пятых.       Юнги медленно, как будто до сих пор раздумывая над этим решением, отстранился, и Джин обхватил его лицо ладонями. И понял, что на него никогда до этого так не смотрели. Он видел в глазах альфы желание, но оно не шло ни в какое сравнение с той тошнотворной похотью, с которой ему приходилось встречаться до этого. Что-то сильное, яркое, кристально прозрачное, ничего в себе не таящее кроме чувств, ставших горячими от ласк, откровенными, и это нельзя было назвать похотью. Страсть. Именно так выглядела честная, заслуженная доверием страсть, которая сразу же оглушительным биением сердца начала отдаваться внутри Джина, разгоняя кровь. Но…       — Нет?       Джин успел вспомнить о том, что у Юнги была серьезная травма, которая заставила его несколько часов пролежать в больнице. Без сознания. Знал, что у альфы была схема лечения и наставление доктора в течение двух дней сохранять полный покой. Знал, но глядя в глаза Юнги стремительно об этом забывал. Он хотел остановить своего альфу, неуверенно пытаясь воззвать к здравому смыслу, а на самом деле лишь задал вопрос, как будто уже начав о чем-то умолять.       — Рискнем?       А альфа понимал, что, возможно, ему не удастся добраться до финиша. Что его тело, до этого истерзанное всеми видами стресса и только теперь уверенно вставшее на путь восстановления, может его подвести. Он до сих пор не чувствовал запах Джина, значит, эндокринная система не успела восстановиться. Разумеется, он не рисковал жизнью — максимум, что ему угрожало — потерять сознание. Блять, потерять сознание во время секса. Оставалось надеяться, что Джин, прежде чем напугаться, хотя бы посмеется. Юнги попытался прислушаться к себе, к своему самочувствию, чтобы понять, насколько подходящим был этот момент для того, чтобы сделать решающий шаг. Серьезный для Джина. Серьезный для них обоих.       — Я… Не знаю.       Время утекало сквозь пальцы, и в устремленном на альфу взгляде омеги теперь читалось сомнение. Или страх. Но страх не того, что он приобретет свой первый сексуальный опыт — страх, что этот опыт сможет навредить Юнги.       — Блять. — И Юнги бессильно уронил голову, прислонившись ко лбу Джина. — Ты хочешь? Честно. Хочешь или нет? Скажи честно.       — Хочу.       — Малыш, не бойся меня обидеть. Ты… готов?       Всё пошло не по плану, как тогда, когда он должен был Джина похитить. Рядом с этим омегой планы не работали, и альфа закрыл глаза, попытавшись поглубже вдохнуть и помедленнее выдохнуть. Открыл, посмотрел в глаза омеги, в которых теперь отражалась впервые озвученная нежность. Малыш. И это прозвучало так мягко, так ласково, что… вырвалось. Юнги никогда и никого так не называл. Вырвалось. Как рвались наружу чувства, убедившись, что никто не собирался им противостоять.       Что мог ответить на это Джин?