Она и так это знала

Тренировочная база Аврората располагалась в гигантском помещении без окон, разделенном на зоны. Обычный офис был изменен заклинателями с помощью магии расширения еще в те давние времена, когда Управление авроров только возникло при Отделе магического правопорядка. Неприметная деревянная дверь в углу вела в сквозную комнату со спортивным инвентарем и следующие за ней раздевалки и душевые, другая — двухстворчатая и с вычурными железными вставками, сильно выбивавшаяся из аскетичного интерьера зала, — в запутанные коридоры второго уровня министерства магии. Физическая выносливость являлась обязательным пунктом для сдачи экзаменов на курсах подготовки авроров, поэтому зал почти никогда не пустовал: новички тренировались с тем же упорством, с каким более опытные работники, вымотанные рутиной, избегали любой активности. Несмотря на то что он находился довольно близко к поверхности, в нем всегда чувствовался недостаток дневного освещения и вентиляции. Типовые светильники, расположенные на приличном расстоянии друг от друга, озаряли помещение, но потолки были настолько высоки, что утопали в тени, — это было сделано для того, чтобы прямо внутри здания была возможность отрабатывать рискованные виражи на метлах. Во время полетов включалось верхнее освещение — левитирующие в воздухе шары магического света, — однако сейчас в комнате царила полутьма. Относительно светло было только в одном из углов зала — там, где располагались манекены для отработки точности и быстроты ударов. Рон методично прикладывался кулаком к мешку — тот пружинисто дергался всякий раз, когда он со злостью впечатывался в него рукой, крепко обмотанной бинтами. С каждым ударом Уизли резко выдыхал через рот, напрягая мышцы пресса, а потом снова вдыхал носом, наполняя живот воздухом. В ушах стоял грохот, как будто что-то взрывалось. Рыжие волосы на висках взмокли и потемнели, приняв медный оттенок, щеки покраснели пятнами, а глаза сосредоточенно смотрели куда-то в пустоту, пока он считал вдохи и выдохи, стараясь не сбить дыхание. — Скоро сюда явятся первогодки, — сказал Гарри, который успел провести свою обычную разминку и теперь просто стоял у стены, восстанавливая дыхание и наблюдая за другом. Обычно они предпочитали для тренировок поздний вечер, и у него не было никакого желания упахиваться с утра пораньше. Не получив реакции, он напомнил: — И у нас куча бумажной работы сегодня. После вчерашнего рейда на Косой переулок нужно написать прорву отчетов, будь они неладны. — Мужчина поморщился, по привычке потянувшись поправить очки, но вовремя опомнился и опустил руку: они остались в шкафчике в раздевалке. Когда Рон никак не отреагировал и на эти полные благоразумия слова, продолжив наносить удары и шумно дышать, Поттер скептически заметил: — Что-то не наблюдал за тобой раньше подобного рвения воплощать в жизнь сумасбродные идеи Робардса. Повышение захотел, поэтому так стремишься выслужиться? Он намеренно подначивал друга, надеясь таким образом обратить на себя внимание, но тот сбился со своего размеренного ритма — крылья веснушчатого носа трепетали от гнева, когда Рон, сделав шаг назад, укоризненно взглянул на Гарри. — Не больше, чем ты, — выплюнул он более злым тоном, чем того требовала ситуация. По недавнему распоряжению их босса все без исключения авроры были обязаны сдать экзамен на пригодность для службы. Ничего подобного не случилось бы, если бы Терри Бут не упустил торговца запретными зельями просто потому, что банально не смог за ним угнаться. Физически. На Лютный переулок были наложены антиаппарационные чары, которые прежде долго и муторно согласовывались с Отделом торговли, и задержать беглеца магией не было никакой возможности. На планерке Рон громче всех возмущался, что расползлась талия Бута, а отдуваться за него должны всем отделом, но вместо справедливости, которой шумно требовал, получил Левикорпус от разъяренного начальника, не привыкшего церемониться. В Аврорате царили особенные порядки, которые работникам других отделов наверняка показались бы варварскими, — именно поэтому Уизли привычным, выученным за годы работы движением увернулся. Однако Невиллу, стоявшему прямо за ним, не повезло: он висел вниз головой до тех пор, пока его лицо по цвету не стало похоже на свеклу, и только тогда Робардс сжалился и позволил снять заклинание. Никто не осмелился спросить, почему расплачивался снова безвинный, но босс, осознав, что на этот раз сильно переборщил, снизошел до объяснений: — Это чтобы вы не расслаблялись, остолопы шерстеголовые. Вы всегда должны быть наготове, мантикора вас за ногу! Отрастили задницы на министерских булках. Я вам покажу дисциплину.. — пообещал он и ретировался к себе в сопровождении секретаря — готового ко всему человека с железными нервами, у которого все внутреннее напряжение выражалось в виде непрерывного подергивания века. Поначалу новый распорядок соблюдался строго, но, как это обычно бывает с темпераментными руководителями вроде Робардса, все быстро пошло по одному месту. Разговоры об «экзамене» затихли, как только впавший в немилость Бут восстановил репутацию, поймав того самого нелегального торговца. Однако многие, включая Гарри и Рона, привыкли регулярно посещать тренировочный зал и продолжали это делать, чтобы выпустить пар, даже когда распоряжение было неформально отменено. Подобное рвение не могло не стать предметом шуток. Постоянно сталкиваясь с теневыми сторонами жизни общества, в Аврорате отдавали предпочтение черному юмору и сарказму и умели отыскать смешное в самой мрачной повседневности. Выходки Робардса являлись излюбленной темой для взаимных подколов. Именно поэтому брови Гарри закономерно взметнулись: реакция Рона на его слова была чрезмерной. Вообще-то рабочий день в Аврорате был нормированным и прямо сейчас они должны были находиться в офисе — но это в теории. На деле авроры работали сменами и проводили на службе гораздо больше времени, чем позволяли законы трудового права и чем им того хотелось бы. Однако в этом были и несомненные плюсы — например, относительная свобода в передвижениях: они не были прикованы к письменному столу и могли позволить себе устроить внеплановую утреннюю тренировку. И платили за такие сомнительные условия труда хорошо, поэтому в свои двадцать семь Рон уже обзавелся собственным домом в уютном пригороде Лондона.. Вспомнив о нем, а точнее об инциденте за завтраком, мужчина стиснул зубы, слишком широко замахнулся и так неудачно вмазал по напольному мешку, набитому песком, что почувствовал, как кость жалобно застонала, но так и не вылетела из сустава — замотал руки эластичными бинтами он все-таки на совесть. Рон был готов делать что угодно, схватиться с любым врагом, окажись он сейчас прямо перед ним, лишь бы дать выход своему гневу и найти в этом облегчение. — Мне нужно было выпустить пар, — пояснил он в ответ на приподнятые брови Гарри, обхватив руками дергавшуюся грушу и тем самым остановив ее конвульсии. — Что-то случилось? Его друг поморщился, растерянным движением взъерошил отросшие волосы и буркнул: — Гермиона предложила сходить к семейному психологу. — Даже произносить эту глупость вслух было как-то неловко, и еще хуже стало, когда на лице Поттера появилась странная гримаса, сочетающая в себе сочувствие и выражение, означавшее «Ну, это когда-нибудь должно было произойти». — Ох, — только и смог сказать он, но увидев, как Рон мгновенно набычился и посмотрел на него из-под насупленных бровей, поспешно добавил: — Ты, как я вижу, не особенно в восторге. — Я не хочу заниматься этой хренью, но у меня как будто нет выбора, — скривился он, провел по волосам от затылка до лба обеими руками, потом обратно, зачесывая их назад. Создавалось полное впечатление, что он еле сдерживается, чтобы не начать рвать их на себе от охватившего беспокойства. — Почему? — непонимающе посмотрел на друга Гарри. — Гермиона сказала, что если я не пойду, то она подаст заявление в Визенгамот. — Голос Уизли звучал одновременно недоверчиво, разъяренно и даже немного обиженно. Скрестив руки на затылке, он начал нервно расхаживать взад-вперед, даже не замечая этого. — Неужели все настолько плохо? — сделал большие глаза Поттер, хотя до этого момента слегка щурился в полумраке, как крот, которого внезапно вывели на солнечный свет. С виду семья друзей была вполне счастливой. Да, они порой напоминали строгую мать и сына-подростка с затянувшимся пубертатом, однако их ссоры, по его мнению, были перебранками двух очень близких людей, которые не стесняются проявлять друг перед другом эмоции и демонстрировать себя в самом неприглядном виде. Гермиону вполне устраивали несерьезность и эгоизм Рона, которые являлись немалой частью его натуры, а тот привык к ее вечной требовательности, порой принимавшей обличье нетерпимости и категоричности. Казалось, если бы Уизли дал слабину, девушка взяла бы под контроль все, вплоть до выражения его лица, но он не прогибался и — более того — умудрялся постоянно вносить в их жизнь необходимый ей элемент хаоса. По мнению Гарри, они находились в полной гармонии. Гермиона не только умело направляла Рона там, где его заносило (а это случалось частенько), но и вообще была единственным человеком, к которому он прислушивался в моменты, когда вспыльчивый характер брал над ним верх.. Но судя по всему, Поттер совсем не разбирался в межличностных отношениях. Впрочем, не он один. — В том и дело, что нет! — возмутился Рон, от пышущего недовольства которого воздух в зале будто нагревался. — Конечно, мы периодически ссоримся, но разве так не все делают? Вот вы с Джинни, — с горячностью выпалил он, резко запнулся, окинул друга придирчивым взглядом с головы до ног и в итоге махнул на него рукой: — Нет, плохой пример. Она из тебя веревки вьет и, даже если в конце концов затянет их на твоей шее, ты и этого не заметишь. — Ты какую-то ерунду мелешь, — растянул губы в кривоватой добродушной ухмылке Поттер, на самом деле более чем довольный услышанным: он ценил хорошую атмосферу в своей семье, помня холодное, мрачное детство у Дурслей. У них споры происходили только по поводу Кикимера, мечтавшего превратить дом на Гриммо в свалку старых, но дорогих его памяти вещей. Гарри было жаль старого домовика, в его большом сердце могло найтись сочувствие для всех без исключения, но Джинни была неумолима и наводила свои порядки. — Ты мой друг. Я принимаю тебя любым. Даже если тебе нравится быть под каблуком у моей сестры, — фыркнул Рон, впрочем, менее насмешливо, чем планировал; было очевидно, что он по-настоящему встревожен и зубоскалил просто по привычке. — За тестостерон в нашей семье все еще отвечаю я, так что можешь не волноваться, — расслабленно пожал плечами Гарри, ничуть не задетый словами друга, после чего кивнул в сторону раздевалки и приподнял брови, намекая, что времени действительно в обрез. Вздохнув, Уизли направился за ним, на ходу разматывая бинты. Сжал и разжал кулак. Костяшки покраснели и саднили. Гнев он выплеснул, а вот беспокойство не только никуда не делось, но и вышло на передний план и затмило собой все. Рон буквально не знал, куда себя деть от скручивающего внутренности волнения. К различным странным идеям жены он привык — вернее, научился пропускать их мимо ушей. Ничего личного, просто он был человеком совсем другой, менее возвышенной породы и считал многие порывы Гермионы мышиной возней. Он воспринимал их как неотъемлемую часть ее натуры, что-то вроде странного, но милого недостатка, делающего ее собой. Когда ее стремления находили отклик в Отделе регулирования магических популяций и контроля над ними, мужчина искренне радовался — но только потому, что Гермиона была довольна, а не из-за ее успехов в деятельности. По этой причине опасения у него вызывал именно Визенгамот, который она упомянула в запале, когда Рон, на ходу завтракая, посмеялся над ее идеей посетить семейного психолога. Взрывной и болезненно независимый характер вопил, что это манипуляция, призванная в очередной раз прогнуть его под ее желания, однако рациональная часть была неумолима: для того, чтобы жена решилась на подобную угрозу, должно было произойти нечто очень серьезное. Подобными словами просто так не бросаются. Что-то было не так, и Рон, который чувствовал любую боль Гермионы, как свою собственную, становился беспокойным, если замечал, что с ней что-то не так. Замечал он, стоит признать честно, реже, чем следовало бы. Мужчина и раньше с трудом понимал, как работает незаурядный ум его гениальной жены, а теперь и вовсе терялся в догадках и чувствовал себя так, будто его бросили посреди глухого леса, не оставив даже ржавого компаса для навигации. Таким образом в Роне боролись два извечных врага — любовь и эгоизм. Впрочем, он заранее знал, кто победит. Гермиона для него всегда была на первом месте. — Так что у вас там происходит? — за шкирку вытянул его из тягостных мыслей голос Гарри, который не казался встревоженным, и это немного успокаивало. — Тебе нужно подробное описание пяти лет совместной жизни или сжатая версия? Скосив глаза, мужчина увидел, как Поттер, стянув пропотевшую футболку, зачем-то понюхал ее и поморщился, словно ожидал чего-то иного, потом очистил заклинанием и небрежно забросил в шкафчик. — То есть ты понятия не имеешь, в чем дело, я правильно понял? — сделал вывод он. Рон цокнул языком. — Ну, у меня есть некоторые подозрения, — начал он, подцепив край майки. Сняв ее, небрежно смял ткань в бесформенный комок и сунул в спортивную сумку, не позаботившись предварительно об Очищающем. В голове запоздало пронеслась мысль, что Гермиона не одобрила бы этого. Упрек был рожден его собственным мозгом, но Рон только сильнее раздраконился. Он залез в шкафчик чуть ли не с головой и принялся агрессивно искать полотенце —возмущения стали приглушенными, но не менее эмоциональными: — Вечно какие-то претензии! Разбрасываю носки, рассыпаю сахар, теряю ключи.. Но ведь я был таким и раньше. Всегда был! И это мелочи, нет? — Уизли выглянул из-за дверцы, ожидая подтверждения, но, не успел Гарри и рта раскрыть, снова спрятался за ней. — Все это можно решить одним взмахом палочки. К тому же я не специально. Просто для меня это не важно. Ты же сам столько раз становился свидетелем этого.. — Он с грохотом закрыл шкафчик, признав, что забыл полотенце там, где Гермиона его оставила для него — на стуле в кухне, и зло посмотрел на друга. — Чем ей не нравятся мои фланелевые рубашки и вельветовые брюки, черт возьми? Это удобно! А щетина? Я не обязан бриться каждый день — мне, блин, лень! «Ты выглядишь как лесоруб, это неприемлемо!» — весьма похоже передразнил Рон строгий тон жены, особенно отчеканив последнее слово. — Да у нас половина отдела так ходит. Все, в первую очередь Робардс, клали на это дромарогов хер, и только Гермиона не может успокоиться, что что-то идет не так, как она себе придумала.. Речь была довольно сумбурной, но Гарри понимал, что ему просто необходимо выговориться, и давал эту возможность. Вообще-то, это все, чем он мог помочь. Поттер и сам часто становился предметом перфекционизма Гермионы и соглашался, что иногда это было.. утомительно. Он понимал Рона, но не мог принять его сторону. Один из минусов дружбы с семейной парой — это постоянное нахождение между двумя маятниками, колеблющимися с разной амплитудой. И он вполне успешно лавировал между ними, как некогда между игроками на поле для квиддича. Сейчас Гарри не слишком верил в серьезность ситуации. Рон и Гермиона в его голове были чем-то постоянным, нерушимым и бесконечным, и любые трудности между ними были временным явлением. «Возможно, — подумал он, искоса глянув на громогласно бушевавшего Уизли. — Кое-кому даже полезно немного поволноваться». — Она просто хочет, чтобы ты выглядел респектабельно, — дипломатично проговорил Гарри, когда Рон слишком увлекся перечислением абсурдных, на его взгляд, требований жены относительно его внешнего вида. Наколдовав полотенце, мужчина забросил его на плечо, рухнул на скамью, сложив руки перед собой в замок, и заявил: — Я не собираюсь становиться гребаным министром магии, который весь день сидит на бутылочке от чернил вместо того, чтобы работать! — Ты так себе представляешь работу министра? — усмехнулся Поттер, успевший водрузить очки на нос, и сел рядом. — Только ни с кем своими умозаключениями не делись. Это я знаю, сколько раз ты падал с метлы и ударялся головой, но другие могут решить, что ты серьезно. — Я стараюсь по мере возможностей, — Рон вернулся к прежней теме — он был полностью погружен в себя и, казалось, не особенно прислушивался к другу, который пытался свести все к юмору; верный признак того, что он был на самом деле шокирован происходящим. — Например, не забрасываешь носки под кровать? Очищаешь зеркало в ванной после того, как заплевал его зубной пастой? — иронично спросил Гарри, который прожил с Уизли в одной комнате шесть лет учебы в Хогвартсе и был в курсе всех вредных привычек, а также того, что ему пришлось частично избавляться от них после женитьбы. Гермиона упорно работала над тем, чтобы превратить его друга из горного тролля в человека — надо сказать, с некоторым успехом. Когда Рон неопределенно пожал плечами, Поттер издевательски кивнул: — Это подвиг, достойный того, чтобы войти в историю.. — Да, черт возьми! — принял слова Гарри за чистую монету он, пропустив последнюю саркастичную фразу мимо ушей. — Я всегда иду навстречу, но ей никогда не бывает достаточно! — На мгновение поджав губы, он цокнул языком. — Порой я начинаю думать, что она вышла замуж не за меня, а за другого человека, которого нарисовала в своей голове и которым я мог бы стать, по ее мнению. Сказав это, Уизли помрачнел. Гермиона была как картинка в книге, нарисованная чьей-то твердой талантливой рукой, — не из тех, что иллюстрируют страницы сказки, в которой принцесса, встретив грубоватого неотесанного рыцаря, влюбляется в него без памяти и соглашается уйти в закат, а строгая гравюра из пособия «Как стать идеальной женщиной». Судя по всему, в издание входили дополнительные главы под названием: «Идеальный дом», «Идеальная работа», «Идеальная семья» и, наконец, «Идеальный муж». С последним пунктом у нее явные проблемы: Рон Уизли — антипод слова «идеальный». Его большое и доброе сердце искренне любило Гермиону. Он предан ей, как пес, готовый лежать у ног хозяйки, лишь бы находиться с ней рядом. Он не задумываясь отдал бы за нее жизнь. Однако Рону, привыкшему донашивать обноски за братьями и, скрипя зубами смирившемуся, что любой пьедестал для него ограничен вторым местом и, как ни лезь из кожи, выше головы не прыгнуть, физически трудно было переносить ее безупречность. Нет, он не пытался соревноваться или ставить под сомнение способности жены, просто.. слишком остро воспринимал ее критику. А Гермиона была человеком, который не жалел колких замечаний. В такие моменты его натура, натура настоящего бойца, привыкшего к трудностям, устраивала бунт, который выливался в поистине ослиное упрямство. В Уизли включалось какое-то болезненное себялюбие; он загораживался эгоизмом, как баррикадами, а потом, прямо во время боя, осторожно выглядывал над ними, чтобы убедиться, что она не поранилась. Судя по всему, он перешел черту, сам того не заметив. Рон чувствовал нежные ручки жены прямо на горле. Она предупреждающе обхватила шею, будто обняла ладонями, но он весь напрягся, потому как целиком находился в ее власти. Если Гермиона всерьез решит перекрыть ему кислород — у нее это запросто получится. Легкие Уизли уже горели от недостатка воздуха. Хотя внешне он упрямствовал, не мог думать ни о чем другом, кроме того, что может ее потерять. Мысль об этом приводила в замешательство. В Роне боролись неверие, что она, его Гермиона, способна на это, и какой-то покорный страх, который он и пытался и вытравить из себя в тренировочном зале. Неужели однажды она проснулась и просто поняла, что разлюбила его? Уизли мотнул головой, словно мог избавиться от этой ужасной мысли, но она продолжала сверлить виски. Без красной пелены гнева ситуация представала перед ним с новых неприглядных углов. Утром Гермиона вела себя почти как обычно. Разве что была немного более отстраненной и сосредоточенной на чем-то. Похожим образом она вела себя всякий раз, когда была всецело занята каким-нибудь проектом, поэтому Рон ничуть не обеспокоился. Он не запаниковал, даже когда она вывалила на него информацию о психологе и Визенгамоте — воспринял как шутку.. Но потом Гермиона не поцеловала его на прощание, как делала всегда. Обычно она клевала его куда-то в уголок рта, потому что спешила, и только потом аппарировала к министерству. Не ощутив мимолетного прикосновения ее теплых губ, Уизли резко поднял голову от тарелки с овсянкой и некоторое время тупо смотрел на то место, где она только что находилась, не понимая, что произошло. Он и сейчас не особенно понимал. Но в груди сдавило и до сих пор не отпускало. — Мне кажется, ты преувеличиваешь, — закатил глаза Гарри, в который раз доказав, что в межличностных отношениях он не более элегантен, чем взрывопотам, случайно оказавшийся в фарфоровой лавке. — Нет, я преуменьшаю. — Рон зло сверкнул на него синими глазами. — Ты же знаешь, я не из тех, кто придает значимость подобным вещам, но, раз уж я это заметил, — вздохнул он, свесив голову, запустил руки в волосы, натянув их у корней, и негромко сказал: — Гермиона никогда не бывает мной довольна. — Может, это ее язык любви, — немного подумав, изрек Поттер, но, желая подбодрить упавшего духом друга, глубокомысленно добавил: — Твое решение посетить психолога кажется мне отличным. Любой кризис ведет к росту, а сила, как известно, в развитии. Доктор вам поможет справиться с этим. Так ваша семья станет только лучше, — неловко и совершенно не к месту заключил мужчина, хлопнув его по плечу, и сдался: — Если ты всерьез ждал от меня какого-то совета в отношениях, поэтому притащил сюда в такую рань, то ты не иначе как поехал крышей. Ты, конечно, дубина, но не настолько же. Поэтому предположу, что ты просто хотел, чтобы я оценил, как поставлен твой удар правой. Что ж, недурно, — признал он. — Но всегда есть над чем работать.. — Если бы не Джинни, ты бы до сих пор использовал слово «отношения» только в отношении правовых отношений, — съязвил Рон, который и сам не рассчитывал на то, что начнет жаловаться, и немного смутился, поэтому с готовностью перехватил попытку друга перевести разговор в несерьезное русло, словно это был квоффл на поле для квиддича и он забросил его в кольцо противника, дожав шутку. — Если принесешь Робардсу отчет с таким количеством тавтологий, он заставит тебя его сожрать, — толкнул его плечом Гарри, но потом посерьезнел: — Так что, ты правда пойдешь? Уизли цокнул языком. — Ты же знаешь всех этих маггловских психологов. Они делают из людей настоящих психов, — Рон пытался говорить пренебрежительно, но звучало так, будто искал себе оправдание. При этом глаза растерянно бегали по ряду металлических шкафчиков напротив. — Гермиона и так вечно смотрит их. Даже за едой вместо того, чтобы просто.. не знаю, есть? Поговорить со мной? Он с досадой скривил губы, понимая, как жалко это прозвучало. К тому же не совсем честно. Она задавала все эти вопросы типа: «Что нового на работе?» Но ей будто не было интересно. Спрашивала для порядка. Порой Рон чувствовал себя.. незначительным. Гермиона уже узнала его и оставила на прикроватной тумбе, как любимую книгу, к которой иногда возвращалась по привычке, чтобы вспомнить пару глав, но которую никогда не перечитывала целиком, чтобы не испортить впечатление. — А ты сам спрашиваешь у нее что-нибудь? — осторожно поинтересовался Гарри. Уизли, почувствовав прилив раздражения, слишком резко откинулся назад, соприкоснувшись спиной со шкафчиком и произведя при этом гораздо больше шума, чем планировал. — Она всегда отвечает: «Все в порядке». А если что-то идет не так, говорит: «Я справлюсь». И в итоге я просто слушаю и киваю, как болван, думая, что у нее все под контролем. Это же Гермиона, черт возьми, у нее всегда все под контролем, — сказал он, нахмурив лоб и вспоминая, всегда ли так было, но потом вздохнул, потому что не видел смысла копаться в прошлом. — Потом она срывается на меня за носки — и это всегда как гром среди ясного неба.. — И тебя не беспокоит, что ты не понимаешь, что творится у нее в голове? — искренне удивился Поттер, который мог считывать эмоции своей жены, кажется, по самым мимолетным изменениям в мимике. — Нет, потому что я знаю, что там творится. Левая бровь Гарри скептически изогнулась. Он явно сомневался, и это задевало. Они все считали Рона каким-то недоразвитым, когда дело касалось чувств и эмоций. — Тогда не нужно говорить про какое-то там ясное небо. Ты сам призываешь бурю. И не нужно делать вид, будто ты не понимаешь, о чем я, — добавил мужчина прежде, чем он успел открыть рот, чтобы возразить. Уизли выдохнул, так ничего и не сказав, смежил губы и ненадолго задумался. — Любому человеку нужно личное пространство, — наконец негромко пробормотал Рон, поскольку не мог не признать, что в словах друга было нечто от истины — он отвоевывал каждый дюйм этого пространства с упорством, достойным лучшего применения. Но его все равно расслышали. — Наверное, Гермионе нужно что-то другое, — прямолинейно сказал Гарри. Несмотря на то что он старался по возможности обходить острые углы, лелеять самолюбие Рона тем, что тот всегда прав, не собирался. — Пять лет назад, когда вы поженились, она могла мириться с какими-то вещами, потому что надеялась, что ты изменишься, но, возможно, чаша ее терпения переполнилась, — он пожал плечами. — Так бывает. Какая-то капля всегда оказывается последней. — В каком это смысле? — прищурился мужчина. Поттер некоторое время молчал, подбирая слова. Вздохнул, указательным пальцем поправил съехавшие очки. Наконец заговорил: — Моя теория состоит в том, что люди могут находиться вместе, только когда меняются синхронно. Так и сохраняется чувство новизны. Ты начал отношения с одним человеком, но через пять лет он уже совсем другой. Разве просто так Гермиона смотрит этих психологов? У нее всегда была потребность получать новые знания. Очевидно, что при этом она меняется. Это видно невооруженным глазом. А ты.. Гарри не закончил, многозначительно взглянув на друга. — Я старший аврор, разве это не рост? — с искренним недоумением спросил тот. Рон упомянул свое недавнее назначение, потому что оно было последним достижением, которым он гордился, но кроме него было другое — их с Гермионой дом. Они так много работали, чтобы их первым собственным жильем после череды съемных стала не квартира, а целый дом — причем в приличном районе, с небольшим садом с фруктовыми деревьями на заднем дворе, уютным патио и раскидистым дубом в углу участка. Однажды Уизли собирался установить на его нижней ветви качели для их ребенка. Возможно, двух, если Гермиона захочет этого. Для Рона было важно обеспечить семье все необходимое, потому что он до сих пор помнил стыд, который испытывал в детстве, донашивая одежду за братьями. Он любил своих родителей, но до ужаса боялся стать похожим на них. После школы Аврорат был самым очевидным вариантом, чтобы покрепче встать на ноги. Уизли получал удовлетворение от своей работы, хотя и не считал ее пределом мечтаний. Это Гарри был в восторге, помогая всем, кто в этом нуждался, а Рон, возможно, хотел бы попробовать что-нибудь еще. Но это позже, а пока его все устраивало. Настоящее, как и будущее, виделось ему в самых светлых тонах, поэтому происходящее воспринималось как подлый и внезапный удар со спины — и реакция была соответствующей. Поттер сокрушенно вздохнул, но все-таки предпринял еще одну попытку: — Расти.. психологически, — неопределенно повел он рукой в воздухе. Судя по тому, что его лицо приняло мученическое выражение, мужчина пожалел, что вообще начал говорить об этом, и выдохнул, отчасти облегченно, когда Рон презрительно фыркнул: — Чушь какая-то. Мы взрослые люди, живем, работаем.. Все как у всех. Что еще нужно? Гарри собирался еще что-то сказать, чтобы навести на определенные мысли, но потом просто махнул рукой. Он сделал все, что от него зависело. Заставить Рона размышлять над чем-то пространным было из разряда невозможного. Он относился к тому типу людей, кто успешно решал проблемы, возникающие непосредственно перед носом, — именно по этой причине являлся отличным аврором. Пожалуй, только присутствие Гермионы и могло заставить его мозг мог заработать в правильную сторону. — Почему бы тебе не спросить у нее самой? — в конце концов предложил Поттер, который казался измотанным — и вовсе не от тренировки. — Странно, что вам для этого понадобится третий человек, но если это поможет, то почему нет?

***

Под ребрами заклокотало раздражение, и Гермиона протяжно выдохнула, чтобы унять его. Ее дотошный взгляд в одно мгновение оценил расхлябанный внешний вид мужа. Глаза сощурились. Девушка не сдвинулась с места, пристально следя за его передвижениями с дивана в зоне отдыха, на котором сидела вот уже полчаса. Сидела, к слову, далеко не спокойно, а нервно потрясая мыском сапога в воздухе. Выйдя из вращающихся дверей, Рон остановился и с потерянным выражением лица начал озираться по сторонам, словно отбившийся от стаи щенок. По крайней мере, глаза у него были такими же большими, круглыми и озадаченными. Заметив ее, мужчина выдохнул с таким искренним и неприкрытым облегчением, что внутри у Гермионы немного потеплело, однако снаружи она сохраняла невозмутимость, достойную самой королевы Англии. — Было бы неплохо хотя бы иногда вспоминать о существовании расчески, как думаешь? — не удержалась от укола девушка, стоило ему пересечь холл современного здания медицинского центра и приблизиться к ней. — Но я, конечно, не настаиваю. В голосе не было ни капли сарказма, однако подтекст его однозначно подразумевал. Только в последний момент она остановила себя и не добавила едкое: «Кто я такая, чтобы настаивать?» Челюсть заныла от напряжения, но едкие слова так и не сорвались с языка. Гермиона знала, что ее муж не выносит подобного. Рон был прямым, как древко палочки, и все его симпатии и антипатии выплескивались наружу, как закипающее зелье из котла. Он предпочел бы, чтобы она просто сказала: «Ты выглядишь так, как будто тебя прожевали и выплюнули, и меня это бесит настолько, что я хочу кричать, хотя, казалось бы, ничего такого не случилось», однако она неизменно выбирала этот преподавательский тон, и это было проблемой. Раньше Гермиона всегда успокаивала себя тем, что, удерживаясь от прямых упреков, избегает ссоры. Девушке нравилось считать себя здравомыслящей, но в последнее время ее рассудительное поведение отдавало нотками пассивной агрессии, которые сложно было игнорировать, — и это являлось одной из причин, по которой они оказались там, где оказались: в приемной у семейного психолога. Они договорились встретиться прямо на месте, потому что у Рона было задержание в Актоне. Отдел магического правопорядка собрал достаточно доказательств, чтобы взять одного известного коллекционера, приторговывающего запретными артефактами. Отряду из Аврората пришлось постараться, пробиваясь через защитные заклинания его старинного дома, и выглядел мужчина соответствующе приложенным усилиям — помятым и перевозбужденным от курсирующего в крови адреналина. Сити, где располагалась клиника, являлся слишком оживленным районом, чтобы без проблем аппарировать в его периметре, поэтому Гермиона заранее все предусмотрела и несколько раз предупредила, что безопаснее будет переброситься в соседний Ислингтон, известный своими старыми улочками с антикварными магазинами, в которых легко затеряться, и добраться до пункта назначения на общественном транспорте или на такси. Она сама поступила именно так, предварительно позаботившись о том, чтобы прийти пораньше. В итоге перестаралась, и довольно сильно, — пришлось даже взять кофе в ближайшей кофейне и погрузиться в мир маггловского глянца. Все эти бесполезные журналы, оказавшиеся в ее распоряжении, годились разве что на растопку камина, но Гермионе нужно было занять себя, чтобы не сойти с ума. Вопреки мнению Рона, поход к психологу не был для его жены рядовым событием. Она успела изрядно переволноваться и окончательно накрутила себя — так что в том, что теперь девушка была настроена если не совсем враждебно, то крайне неблагосклонно, следовало винить кофеин и ее беспокойный и склонный к самоанализу мозг. Гермиона не спеша встала с дивана и оценивающе осмотрела небрежно распахнутую коричневую дубленку, подбитую овчиной, рубашку в крупную клетку, черные вельветовые брюки. Задержалась на забрызганных засохшей грязью ботинках. Немного высокомерно вскинув брови, вернулась к лицу, покрытому кирпичными пятнами от долгого нахождения на улице. Она правда пыталась оставаться непредвзятой. Даже признавала, что для стороннего наблюдателя Рон выглядит не так уж безобразно, но ее все эти мелочи, собираясь вместе, выводили ее из равновесия. Ну неужели нельзя было привести себя в порядок? — Зато я не опоздал, — излишне широко ухмыльнулся мужчина, будто в ответ на ее мысли, однако взгляд при этом посылал сигналы бедствия. Если бы Гермиона не была так раздражена, то наверняка заметила бы нетипичную реакцию, но этого не случилось. Нырнув рукой в сумочку, увеличенную заклинанием, она извлекла изящный гребень, который лежал там словно специально для этой ситуации — ее собственные густые и непослушные волосы ни за что не подчинились бы деревянным зубчикам. — Шел пешком? — строго поинтересовалась девушка, зная, что он ужасно не любил иметь дело с маггловскими деньгами и еще больше — с такси. Автомобили вгоняли его в панику, только если он не находился за рулем самостоятельно. — Здесь недалеко было, — буркнул Рон, и неровные красные пятна расползлись на его щеки, шею и уши. Будучи бледнокожим, мужчина ужасно легко краснел. Румянец накладывался на веснушки, усиливаясь в своей интенсивности, поэтому сразу выдавал его с головой. Эта особенность мужа неизменно вызывала у Гермионы умиление, что не раз и не два играло ему на руку, и нынешний, к его удаче, не стал исключением. — Ну конечно, — проворчала она, впрочем немного смягчившись. — Всего-то полторы мили. Приподнявшись на носочках, потому что иначе было не достать до его макушки, девушка попыталась привести рыжие вихры хотя в подобие порядка. Обычно муж носил стрижку с выбритым затылком, но она давно отросла, а он упорно отмахивался от напоминания посетить цирюльника. Хотя Рон послушно наклонил голову, чтобы Гермионе стало удобнее, выходило у нее откровенно плохо: волосы около ушей немного завивались, создавая неряшливое впечатление, а челка никак не желала укладываться ни на одну из сторон. Наконец девушка оставила бесплодные попытки и просто небрежно взъерошила отросшие волосы. Несмотря на то что они были жесткими на ощупь, девушке всегда нравилось запускать в них ладони и перебирать пальцами, однако сейчас Гермиона действовала без капли нежности. У нее получилось нечто похожее на творческий беспорядок — если кто-либо вообще мог увидеть красоту в отсутствии порядка. Все это время Рон молча наблюдал за ней исподлобья, словно ожидал, что вот-вот Гермиона размахнется и влепит ему по лбу расческой. Опустив глаза и встретившись с его настороженным взглядом, девушка только сейчас заметила взвинченное состояние мужа. Внутри разлилось злорадное удовлетворение. Наверное, с такой же суровой миной он имел дело с изворотливыми преступниками на допросах в Аврорате. Эта мысль позабавила и помогла расслабиться. — Пойдем, — уже своим обычным деловым тоном сказала Гермиона, опустившись на всю стопу и бросив гребень обратно в сумку, где он потерялся бы, возможно, навсегда, если бы не полезное заклинание Акцио. — Нас уже ждут. Вскоре работница за стойкой администрации уже начала клацать по клавиатуре, вводя в базу фамилию Уизли, подтвердила запись и любезно указала в направлении лифтов. Гермиона слишком любила порядок во всем и везде и не хотела опаздывать, поэтому даже не подумала полагаться на своего безалаберного мужа и целеустремленно зашагала впереди него, как ледокол, прокладывающий путь экспедиции в замерзшем море. Рон же тяжелой поступью плелся следом, причем с таким видом, будто шел на гильотину, имея на руках смертный приговор. Перед дверями лифта он пропустил ее вперед, однако галантный жест испортил тот факт, что он при этом даже не взглянул на нее. Это больше напоминало безусловный рефлекс, нежели заботу. Конечно, Гермиона не выдержала и использовала очищающее заклинание на его обуви, как только они оказались в кабине. Для собственного спокойствия. Если бы Рон был магглом, такие бесполезные вещи, как утюг и щетка для обуви, почти наверняка покрылись бы у него слоем пыли, но, хотя он был менее щепетилен в вопросах внешнего вида, чем она, за годы брака сильно продвинулся в этом вопросе. С бытовой магией мужчина был вполне хорошо знаком, просто редко обращал внимание на такие условности, как складки на одежде и грязь на ботинках. Мужчина кашлянул, стараясь выглядеть не слишком взволнованным. Потом, набрав воздуха в щеки, шумно выдохнул. Ссутулился, желая стать менее заметным, что было почти нереально, учитывая его рост и комплекцию. Нахмурил брови, словно суровый вид мог скрыть уязвимость, которую он наверняка чувствовал в этом месте. Временами бледнел, а потом снова краснел. Все это немного согрело подернутую льдом душу Гермионы. Она приободрилась и расправила плечи, чувствуя воодушевление. Возможно, визит к психологу пойдет им обоим на пользу и этот день станет началом новой главы их отношений?.. Однако в следующий момент он, как обычно, все испортил, неожиданно брякнув: — Нам правда необходимо идти туда? Гермиона часто заморгала, слишком резко вернувшись в реальный мир из мира грез. И тут же снова принялась винить себя за то, что размякла. Знала ведь, что лучше не ожидать слишком многого, чтобы потом не разочаровываться. — Ты можешь не идти, — прохладным тоном сказала она, приподняв подбородок и глядя на мужа свысока несмотря на то, что едва доставала до плеча. В школе Рон хотя бы был худощавым, но с возрастом набрал необходимую массу и раздался в плечах, поэтому на его фоне она всегда казалась слишком мелкой. Обычно Гермионе это нравилось, но в такие моменты, как этот, она предпочла бы смотреть глаза в глаза, а не снизу вверх. — Тогда я пойду одна, а прямо оттуда — в приемную Визенгамота, подавать прошение.. — Ладно-ладно. Я понял, — поморщился мужчина, словно у него в один момент разболелись все зубы, голова и вообще все места, не лишенные нервных окончаний. Он немного помолчал, но это не продлилось долго — до того самого момента, когда лифт звякнул, как микроволновка, оповещая о прибытии на нужный этаж. — Мне кажется, ты слишком напряжена, — заметил Рон, опустив и скосив на нее глаза, хотя единственным, кто казался натянутым, как струна, был он сам. — О нет, я расслаблена, — заверила Гермиона, едва размыкая зубы, раздраженно повела плечами в кашемировом пальто и первой вышла из лифта. — Тебя как будто что-то гложет, — продолжал трепаться Рон, как делал всегда, когда паниковал, и шел следом, не глядя по сторонам, как ослик на привязи. — Не помешало бы отвлечься. Возможно, тогда ты поняла бы, что все не настолько серьезно, чтобы прибегать к.. подобному. Девушка резко остановилась и обернулась через плечо, пронзив его взглядом. — Поверь, тебе точно не понравится, если я отвлекусь от тебя, — отчеканила она, и он разъяренно засопел, стиснув зубы. Гермиона демонстративно отвернулась и больше не смотрела в его сторону, однако, пока они шли по коридору, постоянно чувствовала затылком пристальный взгляд. Так же оскорбленно Рон смотрел бы на страницы «Истории Хогвартса», которую его заставили бы прочитать, приставив к горлу палочку. Его задевала не сама концепция чтения, а то, что книга, в которую за все годы учебы он не заглядывал и которую знал только по пересказу (причем благодаря стараниям Гермионы), на деле оказалась гораздо сложнее, чем он себе представлял. Предстоящий визит к психологу волновал его ровно в той степени, в какой посещение врача беспокоит любого здорового человека. Каждому знакомо это чувство необъяснимой тревоги, возникающее в стенах больницы. Рон наверняка считал происходящее просто пустой тратой времени, но всерьез опасался, что жена сошла с ума, и считал своим долгом позаботиться о ней в сложный период — отсюда слишком адекватная реакция. Ну, по крайней мере, по его меркам. Со стороны Гермионы все обстояло совсем иначе. Она была настроена крайне серьезно, потому что искренне видела в этом единственный выход. Именно поэтому девушка так нервничала: страх, что он не сработает, грыз ее, подобно стае оголодавших псов. В последнее время она чувствовала себя ужасно одинокой. Не как отшельник без единой живой души поблизости, а как человек, которого не понимали. Поначалу она мучилась стыдом и досадовала на себя всякий раз, когда начинала размышлять об этом, ведь у нее было все, чего только можно пожелать: муж, родители, друзья, любимая работа.. Однако отсутствие чего-то очень важного ощущалось так мощно, неотвязно и навязчиво, что становилось все тяжелее игнорировать его. У Гермионы словно когда-то была дополнительная конечность, которую отсекли, а воспоминания стерли Обливиэйтом. Но тело-то помнило. Помнило и тосковало о чем-то неведомом. Похожие чувства накрыли, когда она стерла память родителям, однако тогда это был ее собственный выбор. И справиться с его последствиями помогла разгоревшаяся война: стало не до анализа собственных ощущений. Просто времени не было. Поразмыслив об этом, рациональная от волос до кончиков ногтей Гермиона пришла к, казалось бы, самому разумному выводу из всех возможных: у нее слишком много свободного времени. И с удвоенной силой окунулась в любимую работу. Ей нравилось в Отделе регулирования магических популяций и контроля над ними, хотя он не пользовался большой популярностью и плохо финансировался. По карьерной лестнице девушка двигалась крошечными шажками, но все же двигалась, и ее тщеславие было вполне удовлетворено. Хотя скорее это была не лестница, а горная тропинка, на которую поднимаешься с рюкзаком, набитым тяжелыми камнями. Гермиона работала.. ну, по большей части за идею. Это стоило признать. Но благодаря упорству девушка завоевала определенную славу в министерстве: ей пророчили успешную карьеру, с ней хотели сотрудничать, ее постоянно пытались переманить в другие отделы.. однако она была всецело предана своему делу. Помощь вымирающим видам магических животных — вот в чем Гермиона действительно хотела добиться успехов. Какое-то время это действовало. Но приглушенное чувство недостатка, исподволь подтачивающее ее последние пять лет, внезапно усилилось после того, как ушел Живоглот. Это как будто стало последней каплей. Кто-то сказал бы, что Гермиона придает слишком много значения смерти питомца, но кот был важным кирпичиком, составляющим ее мир, — оказалось, тем самым, без которого все окончательно пришло в негодность и пугающе зашаталось. Потеряв чувство опоры, девушка стала еще более контролирующей и, соответственно, придирчивой. Весь удар от ее внутреннего разлада оказался направлен в одного-единственного человека, находившегося ближе всех. Раньше на многих вещах Гермиона не акцентировала внимание, потому что считала, что чувства сильнее, а любовь к мужу она испытывала — с этим не поспоришь. Но сейчас все невысказанные слова и задержанные вовремя поджатыми губами упреки падали обратно в желудок, как камни, и будто придавливали к земле. Она чувствовала себя такой тяжелой, усталой и несчастной. Все отчетливее девушка понимала, что одной любви недостаточно. Рон стал ее первым поцелуем, первым партнером, первым мужчиной, с котором она жила, первым опытом во всем. Однажды они вместе заглянули в лицо смерти, и казалось, что этого достаточно, чтобы стереть между ними все границы. Если они пережили самое страшное, разве их может что-то разъединить? Оказалось, может. В критический момент они становились плечом к плечу и переживали любое ненастье, но в мирное время их магнитами тянуло к противоположным полюсам. Сложно вообразить двух настолько разных людей. Это касалось характера, привычек, подхода к решению проблем.. Если задуматься, их разделяло гораздо больше вещей, чем объединяло. Конечно, Гермиона не могла не задаваться вопросами: что если она приняла за звезды небо, отраженное в поверхности воды? Что если их брак был ошибкой? Она никогда не представляла себя стоящей за плитой, но, зная, в какой семье Рон вырос, научилась готовить. Поддерживала в доме чистоту и порядок. Была в курсе всей внутренней жизни Аврората. Она даже в любой момент могла примерно сказать, что творится в турнирной таблице чемпионата мира по квиддичу. Все это занимало львиную доли времени и внимания, потому что иначе девушка не умела. Для нее казалось закономерным разделять интересы человека, с которым согласилась провести жизнь. Она с ужасом думала о моменте, когда Рон поднимет вопрос детей, хотя сама чувствовала, что созрела для ребенка, — девушка не планировала проседать ни в одной из сфер своей жизни, и чувствовала, что может загреметь в Мунго, если все продолжится в том же духе. Необъяснимое внутреннее беспокойство не помогало смотреть на вещи оптимистичнее. Тяжело стараться в одиночку и довольствоваться самой минимальной отдачей, утешая себя тем, что «ну, он просто такой». Невнимательный, безответственный, порой равнодушный, обидчивый, эгоистичный.. Кроме того, Рон обладал природным талантом идеализировать мир, что было бы ценным качеством, если бы, неизбежно получая от него по веснушчатому носу, он не реагировал слишком непредсказуемо. Это делало его ненадежным в ее глазах. Нередко не совсем несправедливо. Девушка признавала это, но почему-то не могла ослабить бдительность ни на мгновение, и сама же от этого страдала. Все это было еще более странно оттого, что она постоянно чувствовала жесткую шершавую ладонь в своей руке. Рон был рядом. Более того, из-за общего прошлого он будто находился у нее прямо под кожей, но в то же время все ее попытки сжать его руку покрепче воспринимал как намерение вцепиться в него ногтями и бесился или поднимал на смех. Ведь он и так рядом! Куда ближе? Чего еще она могла хотеть? А Гермиона и сама не знала чего. Но что-то внутри настойчиво просило большего. Если сейчас их отношения были зданием, в котором начался пожар, то Рон был тем, кто вытаскивал их из него физически. Их привязанность со временем приобрела более спокойный оттенок, однако секс все еще был замечательным, потому что они знали тела друг друга, как свои собственные. Что бы между ними ни происходило, она никогда не чувствовала к мужу физического отвращения. Пожалуй, именно поэтому продолжала пытаться наладить их связь. Пока здание еще горело, оно обеспечивало тепло, но это был тот самый лихорадочный жар, напоминающий последнюю агонию. Не так важно, с чего это началось. Нет причин искать источник возгорания. Да и желания, если честно, нет. Но если не остановить огонь, здание рухнет — и от одной мысли об этом сердце разрывалось. Они прошли по ярко освещенному коридору к простой офисной двери с надписью: «Миссис Уильямс. Клинический психолог». Рон снова пропустил Гермиону вперед, и она первой поздоровалась с сидящей за столом женщиной. Сам он буркнул за ее спиной что-то невразумительное и сразу же уселся на диван, даже не сняв верхнюю одежду, будто собирался встать и уйти при первой же возможности. Девушке тоже невольно пришлось остаться в пальто, чтобы не ставить его в неловкое положение. Словно его вообще волновало, какое он создает впечатление. — Мистер и миссис Уизли, — кивнула им из-за стола психолог по имени Эмили Уильямс, которую Гермиона выбрала по фотографии на сайте клиники. Ее мягкие карие глаза внушили ей доверие — и теперь они дружелюбно взирали на них обоих через всю комнату. Женщина с волосами, собранными в низкий гладкий пучок, была в уютном кардигане в бело-коричневый ромб и выглядела неформально. При их появлении она не встала с места и не пересела на кресло перед диваном, стоявшее там специально для сеансов, а осталась за своеобразным барьером в виде письменного стола — словно в цирке наблюдала за тем, как хищников выводят на арену. Это не понравилось Гермионе. Она как раз считала, что они с Роном нуждаются в чем-то вроде буфера. Однако девушка тут же осадила себя: специалисту виднее. — У вас здесь курят? — спросил он и, к ее немалому удивлению, демонстративно похлопал себя по карманам ладонью. Миссис Уильямс по возрасту приближалась к их матерям, поэтому его бесцеремонное поведение ее ошарашило. К тому же он, черт возьми, не курил! Возможно, ассоциация с цирком оказалась как никогда точной.. — Вообще-то, нет, — дружелюбно отреагировала женщина, поглядывая на него со спокойным выражением лица, которое невольно располагало — не казалось, будто она с ходу пытается препарировать их разумы. — Хорошо, что я как раз и не курю, — ухмыльнулся он, вызывая у Гермионы желание треснуть его, и уронил руку на бедро. Вместо этого она сжала покрепче кожаный ремешок сумки в кулаках и посмотрела на врача: — Прошу прощения. Та слегка вскинула тонкие брови. — Почему вы извиняетесь? — Мой муж ведет себя как неотесанный дикарь, — стрельнув в него глазами, с упреком сказала девушка. — Он немного скептически относится к психологии. В ответ на ее упрек Рон гневно задышал. Он даже побледнел от раздражения, отчего все его веснушки стали более заметны. Казалось, вот прямо сейчас встанет и уйдет.. Но оставался на месте. — Ничего страшного. Многие, оказавшись в этом кабинете, задают мне этот вопрос. Некоторым сигареты помогают успокоиться. Я разрешаю своим пациентам многое, лишь бы им было комфортно, но с правилами пожарной безопасности не поспоришь, — сказала миссис Уильямс, проницательно смотря на нее поверх очков, и под этим мудрым взглядом Гермиона почувствовала себя так, будто это она сделала глупость, а вовсе не Рон. — К тому же мистер Уизли в состоянии сам решить, как вести себя в той или иной ситуации, верно? Мы оставляем этот выбор за ним. — Женщина слегка улыбнулась, но от этого он только сильнее насторожился и закинул руку на спинку дивана за спиной Гермионы. — Так что, с чем нам предстоит работать? — Мне.. немного тяжело сформулировать запрос, — замялась она, коротко взглянув на Рона в поисках поддержки, но тот сжимал челюсти и всячески показывал презрение к происходящему. — Все в порядке. Для начала расскажите немного о вашей семье. Как долго вы вместе? — Десять лет, — девушка с облегчением воспользовалась шансом преодолеть первую неловкость. — Мы вместе еще со школьных времен, но женаты пять лет. — Вы протянули довольно долго, ведь, как известно, любовь живет всего три года, — сказала миссис Уильямс, но увидев непонимающий взгляд Рона, далекого от литературы, тем более маггловской, и понятия не имевшего, кто такой Бегбедер, добавила: — Всего лишь шутка. Но если неразрешимые разногласия возникли у вас только сейчас, это действительно приличный срок. Или что-то не так шло и раньше? — Да нет, все было отлично, — сказал, будто огрызнулся, мужчина. Его вид был враждебным и саркастичным — немалую роль в этом сыграло поведение Гермионы в лифте, — но она заметила, как он незаметно вытер свободную руку о брюки. И тем не менее несмотря ни на что, в его глазах горел вызов. Это разозлило ее — так сильно, что она сама от себя не ожидала. — Тебе только так кажется, потому что ты дальше своего носа не видишь. Пока тебе комфортно, на других ты не обращаешь внимания, — зная, что это заденет мужа, заносчиво произнесла девушка и, переведя взгляд на миссис Уильямс, принялась рассказывать: — Основная проблема в том, что я замечаю присутствие мужа дома только по тому беспорядку, который он оставляет, а мне приходится убирать. У нас нет взаимопонимания. Мы совершенно разные люди. Полностью. И мне бы хотелось понять, возможно ли это скорректировать? — А что случится, если вы не уберете? — дождавшись паузы, мягко спросила миссис Уильямс. Гермиона запнулась, замерла с приоткрытым ртом, потом, спохватившись, резко захлопнула его. Несколько раз ошарашенно моргнула, настолько неожиданно прозвучал вопрос. Понадобилось пару секунд, чтобы сориентироваться. — Это меня нервирует, — наконец сказала она таким тоном, словно более очевидную вещь тяжело себе представить. Женщина кивнула, принимая объяснение, и заговорила о другом, оставив пациентку наедине со своим недоумением: — Было бы куда хуже, если бы вы считали себя одним целым. В слиянии с партнером нет ничего хорошего, хотя некоторые находят в этом спасение. Временное спасение. Взаимопонимание — тяжелая работа, а не природный талант. — Она вновь улыбнулась. — Хорошая новость в том, что, как и в любой деятельности, со временем, приобретая опыт, выполнять ее становится все проще. Вы правильно поступили, что пришли сюда. Гермиона воодушевилась от мысли, что у них все не так уж плохо, как рисовало ее воображение, но ее снова грубо и бесцеремонно вернули на землю разъяренным шепотом: — Поверить не могу, что мы здесь только потому, что я, по-твоему, свинья, — процедил Рон, едва размыкая губы. Вот и появился тот самый Рон, которого Гермиона не выносила, — упрямый, как мул, эгоистичный, недосягаемый для здравого смысла. Боковым зрением девушка заметила, как миссис Уильямс что-то печатает в ноутбуке, но не придала этому особого значения, полностью сосредоточенная на муже, что само по себе было для нее необычно —в любой другой момент Гермиона непременно обратила бы внимание, что женщина какая-то слишком отстраненная для врачевателя душ. — Не поэтому, — взвилась она, напоминая кошку со вставшей на загривке шерстью, потому что никто не умел выводить ее из себя так филигранно, как это делал Рон. — Это вершина айсберга. Я устала тянуть нашу семью одна. — Девушка видела, как после этих слов его глаза сверкнули обидой, но была слишком заведена, чтобы остановиться: — Дома я больше общаюсь.. — ее голос внезапно дрогнул, — общалась с котом, чем с тобой. Это ненормально. — Кот? — вскинула голову доктор, уловив изменение в тоне девушки. Гермиона с трудом сглотнула ком в горле. — Недавно он умер. Она в красках вспомнила, как в голос рыдала над остывающим рыжим тельцем Живоглота, которого с утра обнаружила прямо около миски с водой, а Рон слишком крепко прижимал ее к груди, раскачивая, как ребенка, и вместо того, чтобы утешить, ругал несчастного кота, который так не вовремя отошел в иной мир. Как будто любое время было бы подходящим для этого! Тогда ей хотелось поделиться воспоминаниями и милыми моментами с родным человеком, немного поплакать у него на плече и услышать заверение, что Живоглот оказался в лучшем мире.. но Рон, как только они похоронили кота на заднем дворе (вернее, это сделал он, причем не заклинанием, а с помощью обычной лопаты, потому что вокруг были соседи) ходил за ней, как привязанный, и тяжело вздыхал. Своим преследованием даже поплакать не дал вдоволь — его паникующее и испуганное выражение лица, как только она позволяла себе всхлипнуть, сбивало с нужного настроения. Потом он и вовсе предложил отправиться в магический зверинец и купить нового кота.. Гермиона думала, что убьет его. — Что вы чувствуете по этому поводу? — окончательно убрала руки от клавиатуры миссис Уильямс, словно заметила выбившуюся ниточку на своем вязаном кардигане и решила потянуть за нее, чтобы увидеть, к чему это приведет. Рон заметил, как его жена растерянно заморгала, поджимая подрагивающие губы. Ладонь на спинке дивана дрогнула, как будто он хотел положить ее Гермионе на плечо, но в последний момент сдержался. Он все еще был обижен на нее, и эта обида на жену вылилась в ядовитую агрессию по отношению к психологу: — Ну уж точно не радость, как думаете? Но та будто не заметила враждебности — она была готова к проявлению любых эмоций у своих пациентов. Более того — была рада тому, что он наконец пошел с ней на прямой контакт. — А как к этому событию отнеслись вы? Однако прежде, чем Рон успел выдать очередную бестактность, Гермиона не выдержала и слегка толкнула его коленом, надеясь, что это не слишком бросится в глаза наблюдающей за ними женщине. Он в ответ все-таки соскользнул ладонью на ее плечо и чуть сжал его — машинально, словно желал остановить от дальнейших действий, — но тут же убрал руку. Поскольку все это время его мозг был занят мыслями о том, как он должен вести себя с Гермионой, чтобы как можно очевиднее демонстрировать свою досаду на нее, он отреагировал на вопрос миссис Уильямс рассеянно: — Как? Никак. Я его закопал на заднем дворе. — Это была ваша инициатива? — Что за идиотские вопросы? — взорвался Рон, наконец сосредоточив внимание на женщине. Ему приходилось проводить допросы в Аврорате, и на них они всеми правдами и неправдами старались вывести преступников из себя. Разозлить, расстроить, даже немного уязвить их гордость, и в его голове такие дотошные вопросы были имели под собой цель выбить у него почву из-под ног. А этого Рон очень не любил. Он как-то неосознанно пришел в состояние напряжения и боевой готовности, словно на него собирались напасть, и женщина сразу это заметила и поспешила заверить: — Не сердитесь. Эти вопросы помогают мне понять, в каком состоянии ваши находятся взаимоотношения. Их динамику. Взаимная поддержка — база любых здоровых взаимодействий между близкими людьми, — пояснила свое поведение она. — Так что, вы сделали это, чтобы помочь Гермионе пережить потерю? Рон пожал плечами, но выглядело так, будто он стряхнул с себя чьи-то руки. — По мне, так пусть заведет себя хоть десять котов, лишь бы была счастлива, даже если я считаю их бесполезными комками шерсти, — сказал он и замолчал. Поразмышляв немного, нехотя добавил: — Мне было жаль этого рыжего уродца, но еще больше жаль Гермиону. Она грустила. Это меня беспокоило. — Вот видите, он замечает происходящее только тогда, когда оно оказывает непосредственное влияние на его комфорт! — сверкнула глазами она, и у Рона появилось такое выражение лица, будто она подло подставила ему подножку, когда он меньше всего этого ожидал. — Вот примерно так все всегда и происходит. Фиксируете, доктор? Когда я прихожу домой, меня с порога встречают претензиями, — сказал он, заражаясь потрескивающей от напряжения искренностью жены, и принялся изображать ее: — Ты не туда поставил ботинки. Ты не так сложил рубашку. Ты не так отреагировал. Ты мог бы не дышать так громко? Ты не мог бы исчезнуть, чтобы не портить мою идеальную жизнь? — А как у вас с интимной жизнью? — внезапно перебила его эмоциональный всплеск Эмили Уильямс, и Рон подавился последней фразой и уставился на нее широко раскрытыми глазами. — Не сочтите за нездоровое любопытство, но это еще один из важнейших маркеров того, что на самом деле происходит в отношениях. Он смешался, покраснев ушами с глупейшим выражением лица, но прогрессивная Гермиона, подготовленная к такому вопросу, спокойно ответила: — С этим все в порядке. — У каждого свое понятие нормы, — мягко подтолкнула в выбранном направлении женщина. — Вопрос не в частоте, а в том, случаются ли у вас недопонимания по этому поводу? — А у нас все по расписанию, — неожиданно вспылил Рон, скорее от смущения, чем от чего-либо еще, и удивленная девушка с ужасом осознала, что он прав. — Если я, например, просто устал, Гермиона начинает волноваться. Нет, не о том, что я ей изменяю или не люблю ее, потому что считает, что такой подарок судьбы никому, кроме нее, не нужен, — он явно повторил слова жены, судя по язвительному взгляду, который бросил в ее сторону, — а потому что график сместился. Ведь в идеальной семье сексом занимаются регулярно, но не слишком часто, ведь есть и другие важные дела.. — Не правда, я волнуюсь, что с тобой что-то не так, — перебила она, от избытка эмоций придвинувшись к краю дивана, на котором они сидели, и повернувшись к мужчине всем корпусом. — Спрашиваю, что случилось, а ты закатываешь глаза и фыркаешь, как верблюд. Гермиона старалась быть кристально честной, но ей не нравилось, в каком направлении развивались события. Слишком мелочные вопросы поднимались. Это превращалось в какую-то безобразную ссору, которым стоило бы происходить за закрытыми дверями их дома. Кроме того, слова Рона стали для нее откровением. Она-то считала, хотя бы с сексом у них все в порядке, но оказалось, что нет. Расписание? Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Гермиона почувствовала себя хуже, чем когда-либо. Будто стажер, который думал, что выполнил задание идеально, но на деле сделал вообще не то, что от него требовалось. Даже физической близости у них нет? Если и эта ниточка не была такой уж крепкой, как ей думалось, они совсем трещали по швам. От осознания этого захотелось сжаться; остро разочарованная в себе и в них, оглушенная, она беспомощно посмотрела на мужа, однако он был в том состоянии, когда ничего перед собой не видел. Подавшись вперед, он кипятился: — А как я должен реагировать на вопрос: «Что ты чувствуешь?» Я чувствую заебанность! Но если скажу тебе так, ты будешь смотреть на меня вот как сейчас. Она недовольно скривилась, одновременно пытаясь взять себя в руки. — Я всего лишь хочу искренний ответ.. — Так он искренний! Их прервал цокот клавиатуры — Эмили снова что-то вносила в компьютер. Закончив в полном молчании, она подняла голову и сказала: — У вас явные проблемы с коммуникацией. У Рона вырвался гортанный смешок. Он слишком долго волновался, потом психовал до пульсирующей на лбу венки, а сейчас ему будто стало плевать. Мужчина откинулся на спинку дивана. — Да ладно? Это вы точно подметили. Хорошо, что мы пришли к настоящему специалисту, а то сами бы не справились с таким сложным выводом. — Вы напрасно язвите. Обозначить проблему — ровно половина на пути к ее решению, — сказала миссис Уильямс и обратилась персонально к потерянной Гермионе: — Знаете, многие люди даже сами не понимают, что чувствуют, и при этом хотят, чтобы их поняли другие. Например, ранее вы сказали, что вам одиноко.. — Я говорила не так, — заерзала на месте та, вдруг разволновавшись и забегав глазами по лицу женщины. — Я сказала, что устала тянуть все одна. Это разные вещи. — Так почему ты никогда не просишь помощи? — Ты, наверно, шутишь? — воззрилась на мужа девушка, действительно шокированная. — Я прошу, просто ты никогда меня не слышишь! Прежде чем этот диалог перерос в ссору, а у него были на это все шансы, миссис Уильямс вмешалась и вернула Гермиону в нужное русло: — Чем бы ни было это чувство, не хотите ли вы попробовать заглянуть в себя, чтобы понять, что его окружает? Это может помочь нам. Сосредоточьтесь на этом сильном чувстве, чем бы оно ни было. Оно наверняка живет где-то в вашем теле. Присмотритесь к нему внимательнее.. Она не произнесла никаких волшебных слов, в руках не было палочки, которая прочертила бы в воздухе нужные руны, но Гермиона почувствовала, что сотворилось волшебство. По позвоночнику прошел холодок, хотя она была в пальто. Она не знала, темным или светлым было заклинание, но что-то внутри нее отозвалось и пришло в движение. Мысленно девушка все еще пыталась осознать истинные масштабы постигшего их бедствия, поэтому сосредоточиться на пустоте оказалось легко — она ныла и болела так, что дышать становилось тяжело, а вокруг нее собиралась густая тьма. Стоило приглядеться — и во мраке стали появляться силуэты. — Обиду. Разочарование. Брошенность. Страх, — сдавленным голосом перечислила она, заламывая пальцы от волнения, и закончила: — Ненависть. Произнеся это вслух, позволив словам осесть в разуме и осознав их, Гермиона ужаснулась. Она чувствовала на щеке пристальный взгляд Рона, но не могла заставить себя посмотреть в ответ. Еще никогда она не была перед ним более обнаженной, чем в этот момент, — даже когда они находились в постели. Неужели желая близости, она на самом деле оказалась вовсе не готова открыться? Так чего же Гермиона на самом деле хотела? Накрывшее ее чувство уязвимости было отвратительно липким и забивало легкие ватой, затрудняя дыхание. Девушка сглотнула, борясь с малодушным желанием достать палочку и стереть из памяти всех присутствующих последнюю минуту. Вместо этого она поставила сумочку между собой и Роном, удерживая себя от искушения и неосознанно устанавливая дистанцию. — Когда еще вы чувствовали нечто подобное? — Глаза миссис Уильямс напоминали два крючка, которые подцепили что-то в ее взгляде и готовили вытащить на поверхность. Гермиона пока смутно понимала, что происходит, но почему-то не хотела позволить этому случиться. — Какое это имеет значение? — дергано спросила она, но мозг, будто повинуясь команде, подбросил картинку из хранилища, расположенного где-то далеко в подсознании. Магическая палатка, глухой лес. Ужас, дезориентация, паника. Рон ушел. Бросил ее. Вернее, бросил их с Гарри, но, по ощущениям, именно у Гермионы он забрал какой-то жизненно важный орган, а может, и несколько, но не сказал, что именно, и она мучилась болью и непониманием одновременно. Она была обижена и подавлена и возненавидела его с такой ужасающей силой, что кости зудели, проклинала, клялась себе, что такое не прощают.. хотя знала, что простит. И все на самом деле перестало иметь значение, когда Гермиона снова заглянула в глаза Рона — родные, преданные и очень виноватые. Сейчас они смотрели выжидающе. Она не видела, но ощущала всем телом. — Вы подумали о какой-то конкретной ситуации? — стояла на своем миссис Уильямс. — Ваш взгляд изменился. В Гермионе шла борьба не на жизнь, а не смерть. Внутри все подрагивало от тревоги и невыразимой печали, словно она только что своими руками столкнула их в бездну. Зачем ворошить прошлое? Это ранит Рона. И ей тоже нелегко об этом вспоминать. Ведь все давно забыто. Она и не думала об этом все эти годы. Память сыграла с ней какую-то глупую шутку.. Но губы раскрылись будто сами собой, и с них сорвалось: — Да. — Не хотите поговорить об этом? Она не хотела. Такой ответ был бы честным, но прозвучал бы неубедительно, если учитывать ее реакцию. Прийти сюда было огромной ошибкой, но идти на попятный поздно. Гермиона чувствовала, как Рон сверлил ее щеку взглядом, и впервые не могла решиться посмотреть на него. Боялась. Вот сейчас, именно сейчас боялась сломаться. Увидеть равнодушие в его глазах. Осуждение. Или презрение к ее переживаниям. Любовь Рона всегда читалась в его поступках. Он разочаровывал Гермиону в мелочах, но никогда не подводил в действительно важные моменты. Никогда, кроме одного-единственного раза, после которого в подсознании стихийно сложился определенный образ, плохой образ, которым можно было оправдать ужасные чувства, овладевшие ее сердцем, чтобы не позволить ей сломаться в такой неподходящий момент. С крестражем на шее было легче возненавидеть Рона, чем попытаться его понять. Она просто пыталась справиться с обстоятельствами. «Как и он, — подсказала рациональная часть разума, и Гермиона мысленно закивала, соглашаясь: — Конечно». Тогда все они были потерянными. Вынужденное бездействие и подвешенное состояние вызывали черные мысли, которые медальон усиливал во множество раз, и если у Гарри депрессивные настроения успешно перебивала фиксация на главной цели, а Гермиона со своей природной предусмотрительностью завязла в спасительной рутине, пытаясь предусмотреть все опасности и неожиданности, которые могли подстерегать их в лесах, то Рон, нетерпеливый Рон, привыкший действовать незамедлительно, чтобы не успеть испугаться, остался наедине со своими страхами. Каждую минуту без плана действий он становился угрюмее и злее. Сам факт бегства давил на него. Кроме того, Рона расщепило во время неудачной аппарации, и боль не добавляла ему веры в лучшее. Обстоятельства сыграли против них. После, когда все закончилось и Гермиона принялась анализировать, она вполне удовлетворилась этим объяснением: во всем был виноват проклятый медальон Слизерина. И они никогда не говорили об этом. Она заменила разговор приятным осознанием, что она выше глупых обид, а потом прибегла к своему любимому средству побега от жестокой реальности: с головой ушла в рутину. В этом помогали учеба, работа, повседневные обязанности, которые она с такой готовностью взваливала себе на плечи. Но те чувства, которые Гермиона впервые испытала в магической палатке, никуда не пропали. Они подло присосались к ней, как пиявки, проникли в кровоток, и вместо того, чтобы избавиться от них, девушка просто взяла и позволила остаться им внутри — ведь, чтобы сразиться, нужно было встретиться с ними лицом к лицу, а она не хотела. Всякий раз, когда происходили ситуации, побуждающие хотя бы на мгновение усомниться в Роне, Гермиона наглухо закрывалась от них. Так было, например, с Живоглотом. Не получив той поддержки, на которую рассчитывала, она просто снова проглотила это и.. подстроилась. Наполнилась до краев ложной терпимостью. Почему? Потому что была в ужасе от того, что один разговор мог снова разрушить мир, за который она так отчаянно цеплялась. Рон больше ни разу не подвел ее и, более того, всегда ставил на первое место, заботился и поддерживал, даже когда не понимал. Одно его присутствие разгоняло ее страхи — именно поэтому она не могла простить его отсутствие в нужный момент. Мерлин, до чего же это жалко. Какие глупости происходили у нее в голове! Нельзя было позволить Рону узнать об этом. Она уже открыла рот, чтобы твердо ответить «не хочу», когда он заговорил: — Хочет. Гермиона удивленно распахнула глаза и повернулась к нему. Ее безалаберный муж был как никогда серьезен, и это сбило ее с толку сильнее, чем все, что происходило до этого. — Я не.. — пролепетала она, но он остановил, положив руку на коленку, потому что Гермиона были занята тем, что заламывала пальцы, и проговорил: — Я не самый чуткий человек, но кое-что все-таки понимаю, даже если ты думаешь, что я в этом безнадежен. Слишком много времени мы вместе. Мы пришли сюда, потому что тебя что-то грызет. И большей награды за это мучение.. — Рон запнулся, коротко взглянул на миссис Уильямс, которая все это время внимательно следила за ними. — Не в обиду вам, док, — сказал он и снова сосредоточил все внимание на жене: — Так вот, большей награды, чем выяснить, что на самом деле происходит в твоей умной голове, для меня нет. Потому что я сам — говорю как есть — не справляюсь. Чувство вины впилось в нее раскаленным клыками. Она прерывисто вдохнула, почувствовав, как на глаза навернулись слезы. Потом протяжно выдохнула, умоляя влагу вернуться обратно в слезные железы. Гермиона знала наверняка, чего Рону стоило открывать душу в присутствии малознакомого человека. Также она могла примерно представить, что им двигало. Прямо как в той ситуации с Глотиком: ему не нравилась ее откровенность, она его даже раздражала, потому что заставляла сомневаться в себе, но он слишком любил Гермиону, чтобы обращать на это внимание. В этом она не сомневалась ни секунды. Рон готов пройти через любые испытания, лишь бы защитить ее даже от самой себя. Но что же с ним будет, когда он поймет, что является невольной причиной ее слез? Девушка и правда хотела разрыдаться — громко, всхлипывая от души, запачкать тушью его безобразную рубашку. Не из-за той забытой мерлином ситуации, а из-за его слов, окутавших на ее сердце, как целебный бальзам, в которых она нуждалась все это время. Рон как-то отчаянно всматривался в нее, ища подсказки во взгляде и в мимике, и ничего у него не выходило. Он не соврал. На лице было написано непонимание и непритворное усилие постигнуть, как работает неспокойный разум жены. Его нескладная попытка разбить между ними стену была для Гермионы чем-то по-настоящему драгоценным — она могла прижать этот момент к груди и греться его теплом до конца жизни. Именно поэтому она без слов замотала головой, испугавшись, что муж понял ее неверно, но он потянулся, осторожно разжал пальцы девушки и взял ее ладонь в свою, провел большим пальцем по костяшкам. — Гермиона, пожалуйста, — попросил Рон, синие глаза которого превратились в бездны паники и отчаяния. И снова она не могла им сопротивляться. — Когда-то давно ты подвел меня, и это было.. очень больно, — произнесла Гермиона непослушными губами. Несмотря на то что было ужасно тяжело поднять эту тему со дна своей души, ее накрыло опустошающее облегчение. Оно вовсе не было приятным. Вместо того чтобы стать легкой, девушка почувствовала себя хрупкой. Словно стремясь оправдаться, придать своим словам больший вес, она добавила еле слышно: — В очень важный момент нашей жизни ты не был рядом. В кабинете воцарилась гробовая тишина. Лицо Рона было непроницаемым, и только его глаза пылали. Гермиона, как ни старалась, не могла разобрать оттенки пламени и с их помощью понять, что именно горит. На мгновение ее снова перенесло в то страшное время, и она почувствовала себя одинокой. Со сдавившей легкие паникой Гермиона наблюдала, как между ними прямо на глазах вырастает стена, кирпич за кирпичом, и, когда кладка уже достигла ее глаз, голос миссис Уильямс очень вовремя выдернул девушку в реальность: — Вы хотите поговорить об этом более подробно? Она вздрогнула. — Если честно, мне не кажется, что это так уж важно, — тут же пошла на попятный Гермиона, посмотрев на женщину, потому что видеть застывшее лицо Рона и не понимать значение его взгляда было слишком тревожно. Она машинально сжала его руку, но ответного пожатия не ощутила. От этого пустота внутри заныла, вызывая желание сжаться в комок. — И в конечном счете все закончилось хорошо. Это главное. — Все, что вы говорите в этом кабинете, — важно. Но нам не обязательно в подробностях обсуждать тот случай. Важны только чувства, которые вы испытывали, а не обстоятельства. — Проницательный взгляд миссис Уильямс остановился на Роне, хотя Гермиона мысленно умоляла не трогать его. — С вашей стороны, Рональд, что это было? Я вижу, вы прекрасно понимаете, о какой ситуации идет речь. Гермиона была уверена, что сейчас он взбесится. Она набралась смелости, обернулась, окинула взглядом четко очерченные из-за стиснутых зубов скулы, сжатые в тонкую линию губы и только потом — глаза. Вопреки тому, что она ожидала увидеть в них пылающую ярость оскорбленного достоинства, Рон смотрел на нее внимательно. Изучающе. Совсем не так, как она привыкла. Слишком глубоко. Так пристально, будто хотел рассмотреть все ее органы, узнать, в каком ритме бьется сердце. Казалось, мужчина вообще не слышал вопрос, но тот просто достиг его сознания с некоторой задержкой: — Да, я понимаю, — с трудом произнес Рон, будто выдавил из себя. Потом моргнул, словно вернувшись откуда-то из глубин своих мыслей, и его взгляд окончательно прояснился. Он покосился на их переплетенные руки, мимолетно сжал ладонь девушки, отчего по ее телу пробежали теплые мурашки, и, снова вернувшись к лицу, сказал почти обычным своим голосом: — И, если честно, я не думал, что тебя это до сих пор беспокоит. Хорошо, что ты сказала. Гермиона не могла надеяться, что Рон заговорит более откровенно, но выдохнула облегченно — он не взорвался, не заискрил, словно оголенный нерв, как она ожидала. Это было даже больше, чем она могла рассчитывать, особенно при посторонних. Он и без того буквально переступал через себя и делал это.. почти запросто. Ради нее. Горло сжало спазмом, глаза снова запекло от слез. — Я тоже не думала, — честно призналась девушка, удивляясь тому, как непривычно высоко прозвучал ее голос. Пришлось откашляться. Она все еще чудом держалась, чтобы не начать всхлипывать, хотя никогда не назвала бы себя чувствительной натурой. Зато Гермиона считала себя требовательной — причем не всегда в положительном смысле этого слова. Если на работе это очевидно было только в плюс, то в остальное время подобная черта ее характера отыгрывалась менее удачно. Порой, ужиная на кухне в обществе кота после глупейшей ссоры, в результате которой Рон ушел с едой к телевизору, как и планировал изначально, девушка с досадой думала, что, не будь она такой дотошной, семейная жизнь была бы гораздо проще. В моменты срывов она приходила к выводу, что в ее муже отсутствует какая-то важная деталь, необходимая, чтобы они идеально совпали, и с этим ничего не поделать. Потом Гермиона остывала. И понимала: бесили вовсе не его недостатки, а то, что он так упорно стерег их, словно дракон свои драгоценности. У нее в голове не укладывалось, почему он даже не пытается притвориться, что старается? Ее придирки, с растерянным смятением поняла Гермиона, были не более чем попыткой держать его крепко. Контролировать. Это успокаивало. Будто, прислушиваясь, Рон не только показывал, как она для него важна, но и отдалялся от того человека, который когда-то ее предал, как можно дальше. В то же время Гермиона намеренно избегала давить слишком сильно, опасаясь, что он уйдет, как только станет сложно, и при этом злилась, злилась, злилась.. — Некоторые травматичные события накладывают отпечаток на долгие годы. Они способны даже менять поведение человека, приспособившегося в шоковый момент. Очень важно уметь заземляться, жить в настоящем и четко понимать, что и избранная когда-то стратегия может оказаться просто-напросто неактуальной, — заговорила миссис Уильямс, и они оба оторвали друг от друга завороженные взгляды и посмотрели на нее с легким удивлением — словно синхронно вспомнили, что находятся в кабинете психолога. — Что же касается прощения ошибок.. Каков бы ни был их масштаб, это редко происходит по щелчку пальцев. Прощение — это не только решение, как многие ошибочно считают, но и процесс. Рациональный и осмысленный. Как, например, решение жениться и прожить с этим человеком всю жизнь. — Она вновь располагающе улыбнулась им, вызывая у Гермионы ответную улыбку, а у Рона — нервное подергивание уголка губ, а потом внезапно припечатала: — Но, если это для вас невозможно, есть как минимум одно очевидное решение — развод. Это снова было как заклинание, которое подло выкрикнули, неожиданно появившись из-за угла. Или как пощечина — по крайней мере, было так же обидно и неприятно. На мгновение Гермиона забыла, где они находились. Все потонуло на заднем плане, когда она всерьез представила себе жизнь без Рона. Возможно, впервые по-настоящему. И тогда та пустота в грудной клетке, которая привела ее сюда, показалась Гермионе несущественной, потому что она стала падать в подлинную яму — настолько глубокую, что ни один солнечный луч не достиг бы ее дна. Годрик, а ведь она чуть было сама не толкнула их в нее! Она вздрогнула и вцепилась в руку Рона, придвинулась к нему. Впервые за этот день они оказались настолько близко, что его привычный аромат, присущий ему одному, окутал ее защитным облаком, и девушка глубоко вздохнула. Она невольно расправила плечи, как обычно желая выступить единым фронтом, как они привыкли с одиннадцатилетнего возраста. — Какой развод? Что вы такое говорите? У нас все не настолько плохо. Разводятся те, кто не любит друг друга, — возмутился Рон, перевернув руку и переплетя их пальцы. Смотрел он при этом только на миссис Уильямс — причем очень неблагосклонно. Неприязненно, словно она только что нанесла ему смертельное оскорбление. И хотя Гермиона была не совсем согласна с его формулировкой, иначе они бы не оказались здесь, сжала его руку в ответ. Глядя на них, напряженных, как две готовые взорваться пружины, женщина неожиданно усмехнулась: — Что ж, я рада, что ваша реакция на мои слова совпала, — довольно сказала она, а потом встала и под их настороженными взглядами наконец пересела в кресло, положила на колени планшет, щелкнула по нему шариковой ручкой и, поочередно посмотрев на них, сказала: — А теперь давайте обсудим, как мы будем работать дальше. Несмотря на то что следующие полчаса Рон вслушивался в диалог между Гермионой и миссис Уильямс, не проронив ни слова, он не упустил ни единого слова, сорвавшегося с уст жены. Они оба получили в кабинете психолога то, чего хотели. Рон чувствовал себя абсолютно счастливым оттого, что мысли Гермионы больше не покрыты таинственным туманом, за которым ничего не разглядеть, а та радовалась, что может быть услышанной без опасений, что ее поймут не так и это приведет к разрушительным последствиям. В итоге они договорились встречаться с врачом раз в месяц, чтобы поработать над коммуникацией. Хотя Рон явно не был в восторге от перспективы регулярно посещать миссис Уильямс, которая своими словесными провокациями пробуждала в нем недоверчивую подозрительность, он принял это стойко. Это был маленький шаг на пути к пониманию, который безмерно вымотал их, но он был сделан, и от этого оба чувствовали себя окрыленными. — Она какая-то равнодушная, тебе не показалось? — довольно громко спросил Рон, как только они отошли достаточно, чтобы через тонкую дверь кабинета его оценку не услышала миссис Уильямс. Впрочем, Гермиона тут же обернулась, чтобы убедиться в этом, и по привычке шикнула на мужа. Но тот пожал плечами и продолжил: — Мне кажется, психолог должен быть более человечным. Как ты там говоришь? Эмпатическим. А она была довольно бесцеремонной. — Эмпатичным, — машинально исправила девушка. — Ее главной задачей было заставить нас думать и навести на правильные мысли. Как будто именно это и произошло? — вскинула брови она; было непонятно, кому именно был задан вопрос. Между ними все еще висело легкое напряжение, но оно не грозило катастрофой, а приятно покалывало нервные окончания, словно предвкушение чего-то хорошего. Рон и Гермиона остановились около лифтов, она нажала на кнопку вызова, и тогда это произошло: — Я думаю, нам стоит обсудить это, — сказал он, собравшись с мыслями. Руки в карманах, на лице — непоколебимая уверенность в своей правоте, и только глаза беспокойно забегали по лицу жены, считывая реакцию. Уже за одну эту фразу Гермиона была готова простить ему все, что он сделал и сделает в последующие годы, которые им предстояло провести вместе. Влюбляются не в человека, а в чувства, которые испытывают рядом с ним. Ничего удивительного, что, когда Рон оступился в их шестнадцатый год жизни, это так основательно встряхнуло Гермиону. Их симпатия была такой неуверенной, незначительной, в отличие от дружбы, прошедшей испытания временем и трудностями, но она уже вовсю расправила свои крылья. Как ни крути, а к возлюбленному — возможно, неосознанно — предъявляются особенные требования. Там, где к другу возможно снисхождение, объект обожания будет оцениваться со всей строгостью, ведь любой его промах ранит гораздо сильнее. Иногда на долгие годы. Любовь — это совсем другое. Ее предмет — личность как она есть, а не фантазия, подкрепленная юношескими эмоциями и бушующими гормонами. Любят лучики солнца в уголках глаз во время улыбки; небрежно покрытый пятнышками коричневой краски нос; оголенный взгляд, который доверено увидеть только одной. Дурацкие привычки. Это невозможное ворчание, когда он устал. Его мозг, наизусть знающий всех игроков в квиддич, относящихся к профессиональной лиге, но неспособный запомнить день рождения ее мамы. Любви требуется время, много времени, чтобы вырасти во что-то крепкое и основательное, но если это все-таки происходит, то ее достаточно, чтобы исправить многое, если не все. В том, что Рон любил ее, девушка никогда не сомневалась, но ей хотелось, чтобы он любил ее определенным образом, а он делал это, как умел, — изо всех сил своей широкой души, щедро, порой неуклюже и по-дурацки. Он не был способен заполнить собой пустоту, которая периодически беспокоила Гермиону: он состоял из совсем иного материала и был другой формы, но он и не должен был. В его силах сделать кое-что гораздо важнее: он мог осветить ее своей любовью, показать, что в углах не скрываются тени и бояться нечего. Гермиона дотянулась до его шеи, обхватила ее руками и вдохнула знакомый аромат. Рон пах обычным мятным гелем для душа, магией и самим собой. Его теплое дыхание на лбу вызывало мурашки и непреодолимое желание прижаться ближе, но они были в общественном месте, и девушка оставалась благоразумной. Надавив на его затылок, она заставила мужчину наклониться и коротко поцеловала его. — Честное слово, Рон, это вообще не важно.. Она говорила правду. Однако он покачал головой. — Я был подростком. Испуганным, злым и беспомощным, но, думаю, именно тогда я и вырос. — Как-то устало вздохнув, он обвил руки вокруг ее талии и соприкоснулся с ее лбом своим. — Мне больно думать, что ты сомневалась во мне все это время, но я тебя не виню. Нужно было еще тогда извиниться. Я просто не подумал. — Тебе не за что извиняться, — закачала головой Гермиона, потянувшись, чтобы коснуться щеки мужа, и он прильнул к ее руке. — Я жалею, что сама не завела этот разговор давным-давно. Поэтому если кто и должен попросить прощения сейчас — так это я. — Нет. Стоило сделать это хотя бы для того, чтобы ты поняла, что мне не плевать. Потому что мне правда не плевать. Для меня важно знать, что рядом со мной ты в порядке. Да и вообще.. Тогда и у меня все хорошо. Так что я ни о чем не жалею. — Рон ненадолго замолчал, подбирая слова. — Мне жаль, что тогда я поступил так трусливо. Это одна из тех вещей, о которых я тоже постоянно вспоминаю. — Ты ни в чем не был виноват, — быстро перебила она, не желая, чтобы мужчина возвращался в то время. — И ты тоже, — поспешно добавил он, стискивая Гермиону в своих медвежьих объятиях, несмотря на то, что лифт давно остановился на их этаже, взглянул на развернувшуюся перед ним сцену и снова уехал на первый этаж. — Я просто хотел, чтобы ты это знала, что мне жаль.. Рон выглядел очаровательно, когда эмоционально заговаривал, запинался и морщился, с трудом подбирая нужные слова. Казалось, он копил их все то время, пока внимательно прислушивался к рекомендациям психолога, и не мог остановиться говорить. Ему всегда тяжело давались подобные беседы, но Рон слишком хотел убедить Гермиону, что все в порядке. Да, ему плохо удавалось облекать эмоции в слова, но у него всегда хорошо получалось показывать их действиями. Целоваться стоя им всегда было неудобно из-за большой разницы в росте, и обычно они предпочитали делать это сидя или лежа. Но Гермиона не жаловалась, потому что ей и самой хотелось почувствовать губы Рона на своих. Ее ресницы затрепетали, веки сами собой прикрылись, когда он наклонился и поцеловал ее — с гораздо большим пылом, чем можно было рассчитывать в общественном месте. Девушка, посмеиваясь, упиралась ладонями в грудную клетку мужа, не позволяя слишком увлечься и углубить поцелуй, поэтому ему приходилось прижиматься поочередно то к верхней, то к нижней губе, — без языка, сухими губами, легко, и это больше походило на игру. — Ну Рон! Пошли домой. — Да, сейчас.. Его лицо находилось так близко, что Гермиона могла в мельчайших деталях рассмотреть морщинки в уголках глаз, хаотичные коричневые пятнышки и темный, почти черный ободок около самых зрачков. Она так привыкла видеть их каждый день, что не представляла себе, как люди живут со скучной бледной кожей, как у нее самой. Веснушки Рона ей ужасно нравились, а еще больше нравилось, когда в весенне-летний период их становилось больше и они покрывали его бледные губы и веки. Сейчас, зимой, они потеряли яркость, но все равно их было великое множество. Девушка повторно нажала на кнопку, позволяя осыпать свое лицо поцелуями. От этого внизу живота зарождалось тепло, словно оледеневшей кожи коснулся солнечный луч. Когда лифт снова остановился и звякнул, руки Рона уже съехали на ее ягодицы. — Так, стоп, — подалась назад Гермиона, но ей не дали отодвинуться и буквально впечатали в грудную клетку. — Нам пора. Нужно сначала добраться в Ислингтон.. Рон невнятно промычал, потершись носом о ее зардевшуюся щеку, и двинулся вперед, побуждая девушку, неуверенно шагавшую задом наперед и поддерживаемую его руками, зайти в кабинку. — Это так уж необходимо? Давай мы аппарируем прямо отсюда. Мне не терпится продолжить то, что мы начали.. — Здесь повсюду камеры, — сообщила Гермиона на грани слышимости и, сделав большие глаза, многозначительно кивнула куда-то за спину. Мужчина послушно поднял голову. Так, в углу, красным глазком за ними зорко следила камера наблюдения. — У меня есть знакомые в Секторе борьбы с неправомерным использованием магии. Никто и не узнает, что мы не вышли из здания, — так же тихо ответил он, поиграв бровями, но Гермиона непримиримо покачала головой, одновременно потянувшись, чтобы вернуть его ладони себе на спину, и пряча глупую улыбку у него на плече. Благоразумие Гермионы, как обычно, перевесило..

***

Хватило его ровно до дома. Как только они почти одновременно перебросились в прихожую, Гермиона первая прижалась теплыми губами к его прохладной после улицы коже, оставив на подбородке легкий поцелуй. Она развязывала пояс пальто и отвлеклась всего на мгновение, но от этого безобидного действия у Рона заныло внизу живота. Он собирался ехидно прокомментировать, что они нарушают расписание, но девушка, сбросив верхнюю одежду, завладела его ртом, не давая сорваться с него глупостям. Не глядя сбросив дубленку со своих плеч, он сразу же соскользнул нетерпеливыми пальцами к строгим брюкам, потому что для того, чтобы стянуть водолазку, пришлось бы оторваться от ее губ и языка, а он был категорически против этого. Расстегнув тугую пуговку и молнию, вернулся обратно, посылая по теплому податливому телу волну мурашек от соприкосновения с прохладными ладонями, и задрал кофту, чтобы обнажить живот и грудь, скрытую полупрозрачной тканью. Уизли оторвался от жены, огладил лихорадочным взглядом припухшие губы, покрасневшие и блестящие от поцелуев, но глаза магнитом потянуло вниз: через лифчик призывно розовели затвердевшие соски. Он со стоном обхватил ее лицо ладонями и снова поцеловал — глубоко, влажно и развязно, своим напором побуждая запрокинуть голову. Все происходящее было настолько стремительным и хаотичным, что Рон возбуждался все сильнее с каждым сорвавшимся с уст Гермионы сладким вздохом. Время от времени он все же отрывался от нее, чтобы они оба могли отдышаться, и пользовался этим, чтобы раздеть девушку еще сильнее. В эти моменты мужчина не терял времени даром: жадно поглощал взглядом покрасневшие после мороза щечки и нос, затуманенные желанием глаза, чуть смазанную коричневую тушь у внешнего уголка левого глаза. Все эти крошечные неидеальности его безупречной жены делали его невероятно счастливым, и Рон широко и немного сумасшедше улыбался, как полный придурок, в то время как ее нетерпеливое ворчание по поводу тугих пуговиц оседало где-то намного глубже, чем ушные раковины, — наверное, в самом подсознании. В конце концов Гермиона, желая поскорее коснуться его голой кожи, запустила ладони под рубашку, провела по торсу. Ее брюки болтались в районе коленок, одна рука успешно покинула рукав водолазки, но Рон никак не мог сосредоточиться, чтобы раздеть ее окончательно, и возня девушки ничуть не помогала. — Можно как-то побыстрее? — захныкала Гермиона, заерзав ногами, чтобы штаны упали к щиколоткам, и обняла его плечи. — Ты сегодня такая нетерпеливая, — поддразнил Уизли, в груди у которого всякий раз теплело внутри, когда она начинала вот так капризничать, огладил поясницу девушки, лишь немного запуская кончики пальцев за кромку белья, от чего она выгнулась. — Да, мне не терпится почувствовать твой член в себе и как можно быстрее кончить, — прямолинейно сказала она, с намеком посмотрев на него. — Это был сложный день. Рон всегда плыл, когда в моменты близости Гермиона начинала говорить так откровенно. В постели она действовала с искренней самоотдачей, как и во всем, за что бралась, и вовсе не являлась скромницей, но в обычной жизни была более сдержанной в подборе выражений. Этот контраст всегда сносил ему крышу. Присев перед женой на корточки, чтобы окончательно стянуть брюки, он лицом почти уткнулся в низ ее живота. Вдохнул ее запах, запах женского возбуждения, смешанный с чем-то острым, хвойным и немного сладким, потому что в холодное время года Гермиона предпочитала именно такие ароматы. Девушка запустила пальцы в его отросшие волосы, слегка оттягивая их у корней, и подалась вперед почти инстинктивно, закусив губу и с тлеющем во взгляде желанием смотря на него сверху вниз. Уизли всего мгновение что-то прикидывал, а потом обхватил ее за бедра и поднял, заставляя вскрикнуть и автоматически пригнуться, чтобы они могли войти в дверной проход, хотя этого вовсе и не требовалось. Но вместо того, чтобы направиться в спальню, завернул в ванную комнату и осторожно опустил Гермиону на край ванной. — Хочешь принять душ вместе? — игриво спросила она, принимая как должное правила игры. Лукавая улыбка скрылась за воротом водолазки, которую девушка наконец стянула и отбросила в сторону, пока Рон с рекордной скоростью расправлялся со своими брюками и рубашкой. Оставшись в одних боксерах, он потянул ее на себя, заставляя подняться, и мягко подтолкнул к раковине. Встав вплотную к ней и намеренно упершись в поясницу стояком, давая его почувствовать, Рон повернул кран и принялся быстро намыливать ее руки, а после — свои собственные. Их взгляды переплелись в отражении зеркала. Он немного залип на ее губах, вкус которых до сих пор был на его языке, и не сразу заметил, что их уголки приподняты в вопросительной улыбке. — Гигиена прежде всего, — важно и серьезно произнес Уизли, копируя ее тон, и девушка рассмеялась. Обычно Гермиона напоминала об этом, и из-за того, что именно она напрочь забыла о предосторожностях, в этот момент Рон был еще больше без ума от нее. Он уже забыл времена, когда его жена действовала так — импульсивно и суетливо, и это разжигало в нем грязные, ослепляющие своей яркостью фантазии, которые он поспешил озвучить, склонившись к ее уху: — Я собираюсь трогать тебя в таких местах и так глубоко, что мои руки для этого обязательно должны быть чистыми. — О, жду с нетерпением, — вскинула брови Гермиона, щеки которой очаровательно зарделись. Пока она вытирала руки о полотенце, Рон все еще влажными пальцами одним движением расстегнул застежку лифчика, но снять не смог из-за ее согнутых локтей. Когда девушка опустила руки, белье свободно упало вниз, и он тут же обхватил полушария груди, заставляя ее выдохнуть как будто с облегчением. От этого негромкого звука внутри черепной коробки будто взорвалась Бомбарда, и взрывная волна заглушила все предусмотрительные мысли о том, чтобы как можно скорее добраться до горизонтальной поверхности. Рон поспешно огладил плоский живот, желая уделить внимание каждому дюйму молочного цвета кожи, потом вновь вернулся к груди и принялся осторожно сжимать ее и перекатывать соски между пальцами. Наклонившись, мужчина втянул в рот кончик уха Гермионы и довольно улыбнулся, когда от этого она задышала чаще, — почему-то в этом месте его жена была наиболее чувствительной. — Это запрещенный прием, — возмутилась она, сдерживая дрожь, когда Рон обдал горячим дыханием оставленный им же влажный след. — Мне следует подать жалобу в Отдел магического правопорядка.. — Я же говорил, что у меня там связи. — Ах, вот как? Продолжая стоять спиной, девушка проворно скользнула по его напряженному прессу, оттянула трусы и обхватила член ладошкой, выбив из груди сдавленный вздох. Провела по всей длине и закружила большим пальцем по головке, распространяя влагу. Уизли едва дышал от нарастающего напряжения внизу живота. Он не выдержал и обхватил ее руку своей, направляя движения, — ему нравилось, когда она небрежно проводила крепко сжатой ладонью по стволу до самого основания, потом, возвращаясь, с долей приятной грубости оттягивала крайнюю плоть. Гермиона всегда была способной ученицей, и вскоре мужчина жмурился и хмурился, будто от боли, неразборчиво мычал, чтобы не простонать, и скорее задыхался, чем дышал. Чтобы немного отвлечь ее, потому что в таком темпе кончил бы слишком быстро, Рон втиснул руку между ее подрагивающих бедер. Кончики его пальцев принялись поглаживать влажную ткань. Он слишком хорошо знал ее тело и то, какие точки следует задействовать, чтобы в самое короткое время Гермиона принялась самостоятельно потираться о его руку, жалобно постанывая. Отчаянно цепляясь за его запястье свободной рукой и прикрыв свои бесстыжие глаза, она дышала через приоткрытый рот. Ее первый настоящий стон прозвучал прямо в его сознании, разбиваясь эхом о стенки черепа. Опустив глаза на мокрое пятнышко, которое так старательно и умело растирал, создавая трение, Рон толкнулся тазом навстречу ее расслабленному кулаку, который тут же поспешно сомкнулся вокруг его члена. Он довольствовался медленными, тугими движениями, но сжимающиеся в кольцо пальцы не могли заменить того, чего он на самом деле жаждал: как можно скорее оказаться в ней, погрузиться в такую влажную, тесную, отзывчивую и податливую.. Не выдержав пытки, Уизли убрал руку, стараясь не представлять, как вдавит девушку в постель, потому что до той еще нужно было дойти, развернул ее и подхватил под ягодицы, побуждая обхватить себя ногами, и направился в спальню. — То есть для экстремального секса мы уже слишком стары? — поддразнила Гермиона. — Похоже на то, если секс на тумбочке в ванной для тебя что-то экстремальное, — не остался в долгу Рон, потянувшись, чтобы звонко поцеловать ее в улыбающиеся губы. — Лучше все же так не рисковать, а то мало ли? — А я бы рискнула.. Они ворвались в гостиную, непрерывно смеясь и обмениваясь шутками и потому что за время короткого пути руки Гермионы не уставали беззастенчиво лапать шею, плечи и грудь Рона, словно она была не в силах держать их при себе. Он с облегчением опустил девушку на диван, на мгновение придавив собой, а потом, не дав опомниться, подцепил и потянул вниз последний оставшийся на ней предмет одежды. Она приподняла бедра, позволяя снять с себя трусы, и с готовностью развела ноги. Уизли несколько мгновений стоял на коленях, зачарованно уставившись на ее покрасневшие, припухшие от возбуждения и влажные нижние губы. Осторожно провел по клитору и соскользнул вниз, погружаясь сразу двумя пальцами. Сделал несколько поступательных движений, всерьез размышляя, не отлизать ли ей прямо сейчас. Гермиона запрокинула голову, прикрыв глаза и негромко постанывая, и бесстыдно ерзала задом по бархатной поверхности дивана, желая насадиться на его пальцы как можно сильнее. Полностью открытая перед ним, она была такой мокрой, что его рот мгновенно наполнился слюной, и Рон тяжело сглотнул, чувствуя, как возбуждение покалывает внизу позвоночника. Однако последней каплей стало то, как Гермиона на мгновение сжала тяжело вздымающуюся от каждого вздоха грудь, а потом сразу же потянулись к нему, впилась в предплечья, словно у него было что-то, в чем она очень нуждалась. — Боже, Рон, и почему ты именно сейчас ты вдруг такой щепетильный? Пальцы.. это совсем не то. Я так хочу побыстрее почувствовать тебя в себе, — она нашла его ладонь, а мужчина переплел их пальцы и завел ее руку ей за голову, пока устраивался между ног и удобно упирался локтем в диван, чтобы не придавить ее своим весом. — Ты доведешь меня сегодня своим грязным языком, — хриплым голосом сообщил Рон, направляя себя рукой. — Потом могу и языком, — многозначительно пообещала девушка. Уизли чувствовал, как ее пятки хаотично касались то его поясницы, то ягодиц, и знал, что она наверняка поджала пальчики на ногах от удовольствия, когда головка растянула вход. Гермиона всегда так делала. Как только это произошло, он вошел быстро и резко, выуживая из нее протяжный стон удовлетворения. Рон чувствовал себя абсолютно счастливым, ощущая ее теплое дыхание на своем лице, слыша бессвязное возбужденное бормотание, крепко обхваченный со всех сторон руками и коленками и плотно стиснутый внутренними мышцами. Охотно принимая участие во всем происходящем, Гермиона искренне старалась помогать, но у них никак не получалось попасть в один ритм, что вызывало у обоих смех. В конце концов Рон увеличил напор, вбиваясь активнее, и под его весом бедра девушки разъехались сильнее. Он уткнулся в ее шею, обхватил губами солоноватую кожу, слегка оттягивая, прикрыл от удовольствия глаза, наслаждаясь частыми негромкими стонами над самым ухом, но под сомкнутыми веками тут же вспыхнуло видение: ее розовый, влажный язычок, то мягкий, то твердый, скользящий по его языку, и мужчина со стоном потянулся к губам жены. Левая рука легла на ее грудь, он надавил на сосок, зная, что это усилит вспышки наслаждения внизу ее живота. Такого всестороннего напора Гермиона долго выдержать не могла — к счастью для Рона, который чувствовал, что близок к грани. Жилы на его шее вздулись от напряжения, вспотевшая грудь вздымалась от рваных вдохов и выдохов, когда девушка начала содрогаться с протяжным грудным стоном. Сокращающиеся мышцы плотно сжимали его изнутри, и он ускорился, доводя себя. Несколько жестких движений, и Рон сдавленно простонал, зажмурившись до разноцветных кругов перед глазами. Если бы они были на кровати, он непременно скатился бы с нее, а потом притянул Гермиону к себе и обнимал, пока она не уснула бы. Потом, возможно, случился бы второй раунд. Но диван был слишком маленьким. Им следовало задуматься о покупке нового. Вздохнув, Рон вытащил член, собираясь невербально призвать палочку, чтобы очистить их от выделений и пота, но Гермиона не позволила — притянула обратно и обхватила руками и ногами, словно маленькая демимаска. Рон улыбнулся, представив, как она отреагировала бы на подобное сравнение. Не то чтобы он был против понежиться в объятиях жены, но диван действительно был не лучшим местом. Приходилось постоянно опираться на одну руку, и теперь, когда кровь отлила от члена и вернулась во все остальные части тела, он чувствовал сильный дискомфорт. — Только не усни здесь, ладно? Давай я тебя отнесу в спальню. — Когда Гермиона не отозвалась, он опустил глаза и взглянул на нее: — Эй? Ты что, уже? — Люблю тебя, — пробормотала девушка, сил которой хватило только на то, чтобы чуть повернуть голову и чмокнуть его в предплечье, находившееся ближе всего к ее губам. Рон усмехнулся. Самоуверенно, но с такой всепоглощающей нежностью в глазах, что если бы Гермиона увидела, то наверняка осталась бы довольна. Рука от ее прикосновения ныть, конечно, не перестала, но это не имело значения. От чувства значимости у Рона перехватило дыхание, и он шепнул едва слышно: — И я тебя. Гермиона задремала, но это было не важно: она и так это знала.