- Тот, кто говорит, что небо синее, не смотрит на небо.
На нем точно родовое проклятие. Фамильная кара, наложенная невинными людьми, уничтоженными военной силой флота Винсмоук. Или же… это высшие силы, решившие возложить все грехи отца на три поколения вперед в качестве искупления. Но отчего-то особенно сильно это покаяние возложилось на его плечи. Да, определенно, это все объясняет. Это единственная разумная причина, по которой его, Винсмоука Санджи, так ненавидит судьба. Санджи медленно кивает и покрепче сжимает тлеющую сигарету в пальцах и старательно держится за эти утешительные для себя выводы. Чтобы хотя бы так перестать прислушиваться к собственному усталому голосу в голове. Ведь если он продолжит прислушиваться к нему, то может вновь прийти к неутешительным выводам. Ему придется признать, что все это время он был рожден зря. Придется признать, что все это время он напрасно тратил кислород на этой крошечной планете. Но… Сколько бы он не блуждал по этим мыслям, ему ни разу не удавалось отрыть ответа на то, что именно в нем настолько сильно неправильно, что ему суждена такая жизнь. У него могла бы быть чудесная семья… Если бы он родился кем-нибудь другим, или же вовсе не родился. Санджи часто задумывался, почему вселенная решила сделать все таким эгоистичным образом — ради чего это все было нужно? Он не верил в Бога, но о существовании ада знал не понаслышке. Родной дом, где прошло детство и юность, оказался жестокой тюрьмой без окон и дверей. Тюрьмой, откуда не оказалось никакого выхода. Санджи уже вроде как должен был привыкнуть и научиться принимать подобного рода удары судьбы. Однако так и не смог. Он не привык и не научился. И никогда не мог предсказать, когда именно его… он никогда не ожидал. Возможно, потому что настолько сильно хотелось надеяться на лучшее. Пустота в его груди вновь начинает увеличиваться, колебаться, намереваясь захлестнуть его, заставить вновь, в который раз в этой жизни, задуматься о собственном одиночестве. Природу которого Санджи так пытается стереть из мыслей. Он не знает, как ему избавиться от этой змеящейся пустоты, развеять ее по ветру жарким пеплом, сжать, сделать ее хоть на каплю меньше. В такие моменты это непонятное, колющее чувство разрасталось в его медленно вздымающейся груди. Хотелось этому чувству поддаться — позволить одинокой слезе скатиться по щеке и упасть с напряженного подбородка вниз. Всего одной, никому не заметной, в тот момент даже нужной. Но, как говорится, слезы — чистой воды слабость. А ему слабым быть не хотелось.*
Отец называл это семьей. Но Санджи понимал: семья его ненастоящая — больная, неправильная, жестокая.*
В воздухе вновь витает привычный запах гнилой влажности вперемешку с глубоко впитавшейся в эти потресканные стены темницы — безысходностью. Невыносимой, но уже до боли в области ребер… привычной. От нее не спрятаться. Даже не выбраться из пустых, темных стен поместья, и не сбежать в мрак городских улиц. Ни убежать, ни уйти, не спастись. И Санджи с этим давно почти смирился. Санджи осторожно выдыхает задержавшийся в легких воздух, только что понимая, что его скупое молчание слишком сильно затянулось, и он так ничего и не ответил. Поднимает глаза и видит, что Рэйджу напряженно ждёт от него каких-то слов, какой-то реакции, как нервно она хмурит свои аккуратные брови, и как ее пальцы теребят платок на тонкой шее. Санджи втайне надеется, что ее судьба сложится иначе. Ведь она достойна всего самого лучшего в этом мире. — Отец велит начать… — голос ее при этом звучит как-то особенно обреченно и устало. — Собираться, Санджи. Часть мутного сознания, видимо, та далекая часть, что не оказывается объята внезапным параличом знает, что он должен сказать хоть что-нибудь, ведь в это мгновение он не имеет никакого права стоять истуканом и молчать. Не тогда, когда Рэйджу выглядит вот так. Даже она. — Уже? — он не мог ни понять, ни осознать, что именно ему ждать от этого очередного удара судьбы. Течение времени, мыслей, слов и всего того, что способно преодолевать просторы настоящего и будущего, замирает, а вместе с ними и все живое в Санджи. Словно Рэйджу одними словами нажимает на невидимый переключатель, отрубающий все основные когнитивные функции своего младшего, любимого брата. Будь он безымянной лошадью — его пристрелили бы. Но он был Принцем, и к нему никак не проявляли такого милосердия. Слуги при королевстве неспроста испытывали на себе завистливые взгляды, столь частые, что все уже притерпелись к ним и либо перестали замечать, либо приписали к характерным привычкам Санджи. Винсмоуку Джаджу было слишком скучно мучить и терзать тех, над кем его власть ни у кого не вызывала сомнений. Ему далеко не всегда нужен был повод для жестокого слова в сторону Санджи. Он даже перестал стараться его найти или придумать. Один долгий кровавый взгляд из-под широких бровей, презренный рык на вдохе — и Санджи осознавал, насколько сильно хотелось закрыть уши.*
Бесконечная, сильная и пугающая синева вокруг. Норт Блю, простирающийся по самый горизонт, где безоблачное небо встречалось с шумным морем. Ветер трепал светлые пряди волос и заставлял глаза, не привыкшие к свету солнца, слезиться. Лучи сверкали, игрались и резвились, отражаясь от водной глади. Огромный корабль с фамильным знаменем слегка покачивался, волны мирно бились о его крепкие борта. А протестующий ветер тянул паруса и всей своей природной силой двигал судно все ближе к его, будущему, неизвестному и пугающему… дому. С этим, видимо, просто нужно смириться, как с неизлечимой болезнью или неожиданным несчастным случаем, который никто не смог предугадать и предотвратить. И как бы страшно Санджи ни было, он не может… никак на это повлиять. Не здесь, ни в этой семье, где его чувства и мысли не имеют совершенно никакого значения. И он вновь жалеет, что способен на какие-либо чувства. Брак. Он думал об этом на протяжении всей этой долгой недели, практически все время, пока бодрствовал. Но чтобы получить больше ответов, ему пришлось бы говорить, а этого хотелось в последнюю очередь. Молчать и принять все — это единственное, что он может сейчас вынести. Потому что очень трусливая и испуганная часть его сознания сейчас боится сделать даже короткий вдох, потому что любое слишком резкое действие может привести к оживлению его чувств, а следовательно и к необходимости жить. Это страшно. Мысль, что еще всего каких-то пару дней в этом широком, негостеприимном море, и Санджи придется окончательно расстаться со своей хрупкой, оспоримой свободой. — Санджи? — он слышит все, но все равно медленно отмирает лишь тогда, когда замечает, как постепенно тускнеет взгляд Рэйджу. Санджи судорожно проталкивает застрявший посреди глотки воздух. Громкий, неровный стук сердца эхом отдает в голову, мешая истеричным мыслям сложиться в какую-то стройную цепочку размышлений. — Ты не ел со вчерашнего дня, — он вздыхает громко, набираясь сил перед тем, как вновь заговорить. — Я не голоден, — звучит так, словно приходится вытягивать силком. — Рэйджу, скажи мне, кто он? Санджи пытается одарить старшую сестру немного кривой, совершенно неестественной для него улыбкой, которая выходит больше горькой, чем ободряющей, в основном из-за выражения его уставших глаз, которые поблескивают тусклыми, неживыми огнями больше, чем обычно. — Он даймё Хакумай, — и Санджи прикрывает глаза то ли от усталости, то ли из злости на собственную слабость, что мгновенно рождается в нем. — Ророноа Зоро. Он собирался задать еще один вопрос, что тут же рассыпался на губах, стоило подошедшему его грубо перебить. — Да… Ёнджи не понять. Это сложно устроенный механизм, инженерный проект, способный понять лишь сам создатель. Он – неясный и нечитаемый, вызывал животные эмоции, что заставляли в природе слабейшего удирать от сильнейшего. — Тяжело тебе придётся, Санджи. Не было желания даже попытаться понять то, что именно он имеет ввиду. — Надеюсь ты не начнешь умолять вернуть тебя в Норт Блю спустя неделю, — продолжил слишком весело, издеваясь и глумясь. — Заткнись, — в голосе отчетливо звучит предупреждение, и Санджи глядит на него с остатками потоптанной гордости, даже если на самом деле никакой уверенности нет и в помине. Впрочем, он сейчас настолько сильно далек от уверенности, что пальцы непозволительно, предательски дрожат. Его разум действует сам по себе, видимо, подсознательно понимая, что не может позволить этому ублюдку делать что вздумается. Ни в коем случае. Пусть и чувствует, как нарастает паника в теле, пусть чувствует, как никак не получается подавить неприятной дрожи, что прокатывается по телу. — Санджи, ты похоже еще не понял, — и его жестоко хватают за глотку, чуть ли не оторвав от земли. Это все было слишком. Слишком тяжело. Заставляло живые чувства, эмоции стихнуть, осесть глубоко внутри и в ближайшее время не показываться. — Ты останешься с ним, там, где он пожелает и будешь жить так, как он тебе велит. Во всем будешь слушаться как дворовая шавка! Скажет работать — будешь рабом на всю жизнь. Скажет ублажать его по три раза на дню — будешь послушно раздвигать ноги и падать в колени, потому что ты слабак, Санджи, низшее ничтожество… Санджи смотрит ему в глаза без тени эмоций и крепче сжимает кулаки, вгоняя ногти в кожу на ладонях, боль в которых старательно его отвлекает. Отвлекает от паники, которая норовит разжечься в сознании. Самым горьким осознаем было то, что он даже не понял, в какой момент и какое несчастное созвездие в небе провело эту смертельную черту по его шее.*
И на горизонте показалась она — страна Вано. Окруженная теплыми водами Юго-Восточного моря, покрытая изумрудной зеленью тропических, диковинных лесов. И пронзающий розовые облака своим величием размеров – вулкан Фудзи. Великие дворцы с сине-золотыми крышами блестели в лучах закатного солнца, а все широкое побережье усыпано крестьянскими деревушками с разношерстными, украшенными позолотой, домами. Мощеные улицы порта Могура уже зажгли свои огни, раскрыли вечерние лавки и залились шумом жизни. Воздух в этой стране казался тяжелее, гуще из-за ароматов тропических цветов и могучих деревьев поздней вишни. Санджи не хочет хоронить себя раньше времени, совсем не хочет, но холод ядовитого страха и колкость его мыслей уже наполнило до краев слабое сердце. И он не знает, действительно не знает, что именно ему ждать от его новой жизни, кем или чем он будет спустя час, неделю, месяц или год.*