— Выхожу вместе с любовью паром изо рта.
Приблизился рассвет. Из-за горизонта появляется розовый свет солнца и по морю цвета белого вина плывет к поместью на склоне горы. А Санджи… любит. И любим. Сёдзи впускают редкие лучи, позволяют задевать самые кончики светлых волос. Он, растрепанный, в ворохе хлопков, глядит на человека, которому отчего-то доверять хотелось запредельно. И все его мысли пропитаны им, как белые холсты пропитаны ивовым углем и пышным пурпуром янтарного кармина. Понять, была ли прошлая ночь — сном… или явью — не выходит. Но на сердце все горит осадок дурмана, а в душе мерещатся пышные цунами во много миль высотой. И его глупое сердце не может себе представить, что когда-нибудь полюбит другого человека так же, как его. Ведь… в сердце, не знавшем тепла, впервые стало так горячо. А после тихий вздох, взгляд теплее некуда, неуловимая улыбка, обращенная ко всем и ни к кому в частности. И Санджи водит пальцами по беспорядку чужих волос, впервые пробуя, каково это: когда голову от чувств ведет нещадно. Его тело и душа, с притяжением которых вряд ли другим удастся сравниться. Санджи касается ладонью плеча, так, чтобы не разбудить. А после отрывает руку, растопыривает пальцы и внимательно изучает свою кожу. Ищет на ней следы чужих губ. Но следов нет. Наверное… уже впитались до самого сердца. «Позволь мне?» — тихо спросил этой темной ночью Зоро. А Санджи даже не нужно было отвечать, чтобы он всё понял. Этой темной ночью, что наполнилась вздохов, а вздохи эти были полны чужого имени, что он шептал в туманном бреду, словно это единственное слово, на которое он был способен. И утро, полное покоя, в котором он так мирно спит на краю того же футона, весь в белоснежных и смятых пухах хлопка, свесив одну руку на пол. А тепло раннего солнца падает на его широкую спину, подсвечивая отдающую жаром кожу. Утро, полное тишины, из-за которой чужая душа не слышит его спутанных мыслей, в которых столько всего… столько всего о нём же. И воспоминания, в которых прикосновения фантомно жгут кожу. А губы помнят несдержанность поцелуев и терпко-винные нотки рядом с приоткрытым ртом. Ткани, что открывают вид, позволяют Санджи жадно впитывать глазами каждую линию: крепость плеч, что нальются силой, как спящий пробудится, ровность бугров позвоночника, россыпь уже заживших шрамов, прикрытые глаза с приоткрытыми губами, и то, как солнце играет с золотом обработанного металла в его ухе. И это – самое ценное, что он когда-либо ощущал. Санджи словно всю жизнь бродил, чтобы в один день прийти к поместью на склоне горы, что обозначено редкими блуждающими огнями. Сейчас, видя, как он — внезапно ворвавшийся в его жизнь и перевернувший ее с ног на голову самым ярким образом — спит, понял: не суждено уйти. Понял в этих же самых покоях, которые станут последним пристанищем его первой и последней любви и его, но уже не принадлежащей ему одному, жизни. Ровный нос превращает чужой профиль в граненое творение. Угловатость в его внешности мешается с красотой, и это каждый раз заставляет все живое в груди биться обезоружено. И в этот самый момент в сердце Санджи зажигается мягкое светило, что ощущается куда губительнее огня страсти и влечения. Потому что Зоро… красив. Красив, в этой своей завораживающей гремучей смеси внешней твердости и решимости, и окончательно выбивающий весь воздух из легких неожиданной заботой и внимательностью. А за глазами у него… тепло. Тепло, которое Санджи слишком сильно и ярко ощущает даже сквозь ткань своих одежд. …Санджи влюбился в него в ту темную, далёкую ночь объятий и шепота, и сейчас, через два месяца он любит лишь сильнее. Любит того, кто выкрал его из прошлой жизни самым варварским образом и спас, оставив жить в поместье у моря цвета темного вина…*
— Чем кормить будешь? — шепчет ему на ухо неожиданно подошедший Зоро, заставляя едва ли не подпрыгнуть на месте, когда его горячее дыхание жжёт шею. И Санджи с трудом удается сдержать порыв потереть то место рукой, что жаром покрылось от чужого вздоха, чтобы стереть тот густой и липкий румянец, что красит ему кожу в это самое мгновение. — Я не уверен, что ты поймешь по названию, Зоро, — вскидывает Санджи голову, встряхивая волосами и пряча наливающиеся красным уши. По крайней мере, он… надеется, что ему удается их скрыть. — А не слишком ли ты наглый после вчерашней ночи? — улыбается Зоро, после чего у него достает наглости склонить голову ближе и посмотреть совершенно бесстыдными взором. И Санджи мечет многозначительный взгляд на повеселевшего Зоро. А рука неслабо дрогнула, от чего на тарелку с тонкими кусочками жаренной говядины в кисло-сладком соусе просыпалось больше кунжута, чем требовалось рецептом. — Откуда мне знать, что тебе снится ночами, — слабым голосом хмыкнул он. Неприкрытые намеки заставляли глухо стучать глупое сердце в самые уши. — Многое снится, — уголок рта вновь дёрнулся. — Многое, Принц. Санджи взглядом упирается в листья салата, что невпопад перебирают безвольные руки. Он не видит и не очень хочет видеть то, как на его состояние реагирует Зоро. Но он отчетливо чувствует нутром, как рядом мягко улыбаются — и понимает это еще отчетливее, когда тепло чужой руки скользит по предплечью. Сейчас Санджи не уверен, что в состоянии усмирить свои взбеленившиеся чувства, но в чем он точно уверен, так это в том, что буквально кожей ощущает цепкий взгляд, что жжёт изнутри меткими огнями. И ощущает себя загнанной пташкой, которая чувствует, что угодила в чьи-то теплые лапы, мечется из стороны в сторону, пока лапы эти кутают неведомым чувством, от которого лишь сильнее прижаться хотелось. Взгляд Зоро, определенно… чарует. Раз одного его было достаточно, чтобы целиком и полностью околдовать и накрепко привязать к себе глупое до любви сердце Санджи.*
Снаружи дует мягкий бриз, и яркость полной луны загораживается густой вишневой рощей, разросшейся вдоль поместья. А его чувств так много, что кажется, будто их можно потрогать, вот они, окружили мягкой дымкой. Слышатся шаги, отдающие эхом о начищенные плиты. Стены коридора остаются позади, и перезвон серебряных фуринов под каскад воды схож с биением сердца в беспокойной груди. Подняв глаза, Санджи мутным взором смотрит на клубы пара над широкой купальней. Воздух вокруг начинает густеть, и глаза искрами устремлены лишь вперед. Ведь Зоро, опутанный тонкой дымкой благовоний, тут же ловит радужкой его взгляд. Вода скрыла его тело до пояса, мешая Санджи созерцать во всей красе. Затянутые томной поволокой зрачки плывут с широкой груди на расслабленные руки. Все слова, что крутились в голове, испарились под безжалостной памятью, заставившей вспомнить тяжесть этого тела, прерывистое дыхание, ищущие губы, ладони, скользящие по коже… Перед тем, как поднять глаза и наконец взглянуть в глубокий омут, и безвозвратно утонуть на его теплом дне — Санджи на пару долгих мгновений замирает взглядом на широкой шее, по которой медленно и тягуче скатываются крошечные капли воды, пропадая в глубине ключиц. И чувствует, как нити между ними стали гораздо крепче от одного лишь взгляда. — Затерялся в поместье, Принц? — «Нашелся» мелькает в голове. — Пришел проверить, не утопился ли наш великий даймё, — хмыкает Санджи, пряча улыбку и изображая несокрушимое спокойствие, что не особо хорошо получается. — Признайся, что просто пришел погреть глаза, — усмехается самым краем губ Зоро, определенно, совершенно не веря. А Санджи слишком сильно отвлекает чужой взгляд — изменчивый и непредсказуемый, пронзительный и опасный, что в глубине темного зрачка, на самом его дне — самый спокойный и тёплый. А голос — морская тишь. Санджи сглатывает, когда в мутную голову приходят невольные сравнения. Так же звучал Зоро в ту ночь — томно, внимающе. И это выбивает из колеи, трогает все живое в сумасбродном и своевольном сердце, которое отныне лишь он успокоить и способен. — А может… — шепчет Санджи, самому себе скорее. — Совсем немного. Ведь как можно устоять перед кем-то подобным? И каким же глупцом нужно быть, чтобы не восхищаться всем этим? Сквозь ресницы Санджи смотрит на его слаженную литыми мышцами грудь; на широкие округлые плечи и точеные руки; на шею, под которой прокатывается кадык, и ведет взглядом выше, к лицу, что любовно очерчено на челюсти лунным светом. Чтобы заставить беспокойное собственными мыслями сердце успокоиться, он шагает ближе — к спасительному равновесию и телесному покою — воде. Он не пил, но голову ведет неслабым дурманом от воздуха, что пропитался чужим запахом. Санджи ведет плечами и едва касается пояса, ослабляя тот под чужим внимательным взором. Он не думает — он делает. Узлы стекают вдоль тела, и хлопок спадает к предплечьям, оголяя кожу. И медленно выдыхает, безвозвратно падая в чужой тёмный взгляд, по самое его дно. Одежды стекают окончательно, оседая на пол, и Санджи делает шаг, выходя из кольца ткани, ведомый пылающими чувствами. Теплая вода касается ног там, где плитка перетекает вниз в ступеньки, пока воздух остужает горячее тело и разум. — Теряйся так почаще, Принц, — шепот, расползающийся по широкой купальне до самой души. И залитое теменью око, глядящее прямо в него, в самую суть, неотрывно и внимательно. Санджи молчит и шагает ближе, пока тепло воды обнимает его охваченное легким ознобом тело. И вспоминает о том, где он и… зачем, лишь тогда, когда горячие ладони укладываются на кожу. А сердце сбивается с ритма от осознания того, как знакома ему тяжесть этих рук, обернувшихся вокруг талии. Зоро совсем тихо смеется, и на этот звук Санджи поднимает глаза. И немеет. Во взгляде этом, что стреляет шальными огнями — все. Все — о чувствах, о ночи, в которой две души проведут ещё нескончаемые, длинные мгновения, сами с радостью поддавшись этому заточению. Теплые и такие широкие ладони водят жаром по бокам, мнут в пол силы. И по касаниям этим ясно, как Зоро… любит. Отчаянно и неспешно, сильно и безоглядно, с непривычной для него нежностью. Белизна кожи Санджи сменяется розоватыми всполохами на скулах и губах, пока густой пар заставляет ту мерцать. Голова трезвонит осознанием, и из рта выходит едва уловимый выдох, стоит только понять то, как они близко. Но Зоро хотелось доверить даже это — дыхание, сознание и близость. Санджи касается его острой скулы, гладит подушечкой большого пальца, отчего резкие черты сменяются ласковостью. И слышит, как Зоро томно дышит, когда длинные пальцы поддевают золото в пробитой мочке. Санджи, совершенно не умеющий читать мысли, неожиданно начинает — и прерывает чужой самоанализ легким касанием пальца по нижней губе, а после соскальзывает на крошечную родинку, что притаилась под ней, что заставляет Зоро на мгновение прикрыть глаз. Ведет линию тепла от челюсти к крепкой шее, отчего у несокрушимого воина несдержанно дергается кадык. И капли пота вперемешку с минеральной водой рисуют узоры под его острым подбородком. Пальцы касаются совсем невесомо вдоль груди, отчего собственные ладони кажутся бесцветными на фоне лепленных мышц цвета подгорелого полотна. А стоит только вновь поднять глаза и встретиться с черным, как беззвездное небо зрачком — понять, что исчез в чужом избытке. Зоро обдаёт покрытые влагой уста горячим дыханием и пятернёй тянет к себе плотнее — навстречу мелькающему меж губ языку, и на миг замирает. Их губы разделяют лишь короткие глотки воздуха. То, как глухо дышит Зоро, служит ему музыкой — тягучей и приятной, настолько, что выворачивает душу. Выворачивает от патоки, азарта и страха, что мешаются в помутненной голове в одно целое. И Санджи запускает пальцы в волосы, тянет к себе для поцелуя — жаркого и глубокого. Вновь пробует на вкус эти губы, натертые терпким вином, нетерпеливые, пылающие, что непроизвольно распахиваются шире, позволяя ударяться о его язык своим. И от подобного пульс силой заходится прямо в уши, неистово разгоняя кровь по венам. А искорка тепла оседает в сердце лепестком белоснежной лилии. Рука скользит по обнажённой груди, тёплой ладонью накрывая поверх сердца, что вынуждает улыбнуться в губы. Ведь вновь ощущает, как сильно бьются чужие чувства. Пока Зоро смиряет сбившееся дыхание, Санджи тянется выше и проводит губами по линии брови, а после влажно касается в самый уголок сокрытого века, кончиками пальцев щекоча скулу. От всего этого сердце жжётся, а все мысли плывут прочь из опутанной туманом головы, оставляя после себя лишь возможность разглядывать чужой лик, что ведом чем-то глубоким и разгоряченным. И ему кажется это столь ценным — то, что Зоро… рядом. Рядом и от него несет смертельной жарой и голодом до любви. — Что удумал, Принц? — хрипит Зоро и смотрит в глаза своими ошалевшими… дикими. Дергает заинтересованно бровью, пока темный омут метает молнии молчаливого поражения. Санджи молча наблюдает за чужим порханием ресниц, что скрывают упершийся ему в куда-то вглубь сердца цепкий глаз. И его не может не волновать подобная близость, которая, без всяких сомнений, очень нова для него и так любима. Их губы все еще на расстоянии мгновенного касания, и они щедро делятся клубами пара, что растворяется в жаре воздуха. Санджи, ведомый сердцем касается о стройный нос своим, а после целует в ямку над верхней губой — пока капли пота скатываются с острой челюсти на широкую шею Зоро. Желваки играют на острых скулах и выдают все чужое взвинченное состояние, а губы раскрываются, чтобы вновь сказать, но Санджи заглатывает чужой порыв новым поцелуем. Зоро отвечает почти отчаянно, гранича с лаской оттягивает нижнюю губу, пока его рука медленно опускается вниз, проводя линию вдоль позвоночника. Санджи чувствует, как Зоро тает, как волны плывут в его неугомонной душе. И без промедлений толкается языком в горячий рот, вынуждая его выдохнуть от обрушившегося разом желания. Рука тонет во влажных волосах, пока очи считают звёзды под сокрытыми от неги веками. И все с тем же взглядом Санджи обрывает связь, тут же бодаясь лбом в чужой. Он упивается тяжелым дыханием, что испускается пышущим паром с губ Зоро, пьет то с таким блаженством. Он бы не солгал, если бы признался, что готов вручить ему не только поцелуй… Сейчас он готов вручить ему все. Ведь терпкое вино заполоняет легкие и душу снизу доверху. Накрепко. Так, что Санджи ловит себя на мысли, что чужим запахом можно век дышать и никак не надышаться. И последний поцелуй он пеклом ставит на мокром виске. — Сандал? — тише шепота звучит в раскаленном воздухе купальни. Даже сейчас, проявляя столь смелый порыв, Санджи сдержанно глядит из-под ресниц, так нелепо скрывая чувства. Хотя на его щеках красные пятна тут же с грохотом рушат весь искусственный покой. И видит его — тяжко дышащего воина, что казался самим воплощением силы. Его — с поджарой солнцем и пылом жизни кожей. Санджи прослеживает глазами путь одной капли воды, от подбородка до впадины между ключиц, и сглатывает слишком, как ему кажется, громко. Санджи берет с полки одну из пиал — и к носу пробирается терпкий, столь знакомый запах с нотками бальзамика. Тот же, что кутает Зоро каждый ясный день и каждую темную ночь — и Санджи каждый раз сдерживал порывы вдохнуть притягательный аромат кожи крепче, чем себе позволял. На руку льется немалая часть масла. И Санджи жжёт первым касанием плечо, медленным мазком оставляя топкий след, что позволяет лунному свету замерцать на коже. От шеи Зоро несет сладостью сожженых благовоний. Хотелось, чтобы пахло и им самим. И Санджи ведет мокрой ладонью, касается ключиц с сжигающим изнутри трепетом. Пальцами он ощущает мурашки, что проходятся по чужой коже. Хотелось отдать все, на что способен и упасть с головой в это чувство. Водит рукой вдоль груди, спускаясь к ребрам и очерчивает ряд тяжко дышащих костей. Густая жидкость ласкает кожу и течет ниже по животу, пока капли кляксами оседают на водной глади. Санджи видит краем глаз, как с каждым его касанием увитые крупными венами руки теряют напряжение. Красиво. Он думает, как же это — красиво. Зоро прикрывает веко и дышит так низко, что звук бальзамом ложится на измученную от чувств душу. Кожа кроется мурашками — не от холода, а от того, как на него реагируют. И это все пылью рассеивает по воздуху и безудержно вынуждает припасть губами к самому краю уха. Мокрые, покрытые приятной теплотой масла ладони скользнули к бокам — и ощутили, как Зоро зажегся, подобно костру. И горячими руками-углями обхватил, крепко прижимая к себе. Санджи упирается растопыренными пальцами в грудь, выдыхая жаром в лицо Зоро. — Решил испытать мою выдержку? — шепот гремит неведомым эхом о стены поместья. И голос этот — томный, разбитый, пускает вибрации по телу. Бескровные губы Зоро, мягкие, жадные и нетерпеливые губы, покрытые росой от влажности и от языка, что раз за разом проходился по ним, растягиваются в замученной улыбке. И взгляд его — темный омут, готовый разом проглотить. Целиком. И за один только наполненный жаждой глаз Санджи готов утянуть его прямо сейчас и шептать, а после целовать, целовать и шептать о своих… чувствах. — Я же… — глядит в душу совсем шально, пристально. И Санджи хватается за этот взгляд, смотрит выжидающе и улыбается призывно. Хотелось, чтобы Самурай позволил себе любить так, как может и… хочет. — …Не стальной, Принц. Зоро излучает несокрушимую силу, волю и господство. От него несет кровью и мощью не побежденного ни разу воина на поле боли и огня. И Санджи готов признаться, что это все… влечет. Влечет тело, что тянется губами к его краю рта, вминаясь в мокром поцелуе. — Понимаешь? — хрипит на выдохе едва не сплетающимся языком. — Понимаю… — вторит Санджи, пока голова идет ватными кругами. Шепчет так, словно стены могли расслышать его сдавленный от желания голос. Зоро дышит громко, ищет внимательным взглядом что-то в душе, не находя. Руками гладит кожу, отдает жар все крепче и резче. А Санджи мажет носом в его скулу, втягивает носом естественный запах тела — дает время на мысли. — Посмотри на меня. — выдыхает Зоро тоном, не терпящим отлагательств и касается теплом щеки. Слова эти… внимательные, стекают в ушную раковину патокой. И Санджи глаза поднимает. И жалеет. Потому что тонет безвозвратно, теряется, когда в него впираются взором полным дурмана вот так. И совсем не уверен, что вынырнет, и что вовсе захочет вынырнуть. — Санджи, — Зоро ищет взглядом малейшие сомнения в лице, пока зрачок его чернит нелюдским пламенем и яростным голодом. — Ты не обязан… Санджи хочет сказать, хочет убедить, но его прерывает то, как нежно и невероятно жарко чужая ладонь скользит по позвоночнику. А горячее дыхание обдает ухо, пока мокрые губы мажут по виску, поднимаются к уху, и Зоро столь мягко сцепляет челюсти на мочке. — Я доверил тебе день, почему не должен доверить ночь? — шепчет он теплом в чужую душу и терпеливо толкает все свои мысли и чувства наружу, чтобы понимание достигло не его одного. Водное спокойствие и тишь прерывается всплеском воды — Зоро делает шаг, крепко держа при себе как можно ближе. — Только с твоего позволения, — хрипит он неузнаваемым голосом и тянет туда… Туда, где стены вновь станут безмолвными свидетелями его первой и последней любви.*