Как выжить в прижизненной могиле

Я открыл глаза. Бархатная чернота невесомым непроницаемым покровом обволакивала меня со всех сторон. Двадцать девятый уровень Большого Пика, где находился мой забой, и где я вместе с тремя другими рабами добывал опалы. Опаловая жила, видимо, тянулась сюда из-под Южного Пика, где, говорят, проходчики её забросили, так как из-под земли стали бить прозрачные стрелы, рассекающие человека пополам. Теперь, говорят, у них там под Южным Пиком на двадцать девятом уровне заброшенный забой перегораживают огромные стальные створки, вделанные в гранитную толщу горы. У них-то перегораживают, а у нас недавно докопались до пятьдесят седьмого уровня, на котором добывают мрамор и ярко-оранжевые кристаллы, легко растворимые в воде или вине и дурманящие разум. На самых нижних уровнях, говорят, есть целые забои, где стены сплошь покрыты друзами этих самых кристаллов. В этих забоях рабов не сковывают. Они и так не сбегут, потому что раз попробовавший оранжевых кристаллов, становится их рабом на всю жизнь. Легко растворимые в воде, а горячих подземных озёр на нижних уровнях предостаточно и даже на языке, эти кристаллы становились единственным, ради чего продолжали жить и надрывать жилы рабы на нижних уровнях. Эти кристаллы были рождены в подземном огне и, говорили, иногда язычки жидкого подземного огня порой слизывали их со стен целыми друзами, но каждый раз всё новые и новые Дети Пламени Недр возрождались к жизни, покрывая пористые стены нижних уровней с пола до потолка. Начиная с пятьдесят третьего уровня невольники скидывают с себя вонючие лохмотья и работают голыми, так там жарко от близости подземного огня. На тех уровнях рабам никогда не оставляли факелов, и они работали в полной темноте, порой озаряемой слабыми отблесками подземного огня, струйки которого порой стекали по стенам, сжирая на своём пути ярко-оранжевую отраву, которая однако всегда нарастала вновь. Об этих уровнях рассказывали страшные легенды. Рассказывали, что на нижних уровнях, где даже дерьмо спекалось в непробиваемое нечто, там, вблизи подземного жара и обитают рейки - страшные, пожирающие человечину человекоподобные существа, настолько тощие, что живые люди просто не могли быть такими. Говорили, что рейки - бессмертные демоны, и что каждый палец у них заканчивается огромным когтем, сотканным из тьмы, и этими когтями они вырывают у живых сердца. Все в руднике под Большим Пиком знали, что рейками становятся рабы, отправленные на эти проклятые нижние уровни. Не знаю, что в легендах было правдой, но вереницы этих, донельзя истощённых людей, нередко водили по забоям для устрашения прочих рабов. Я несколько раз видел этих полубезумных людей с расширенными глазами без зрачков, глазами, полностью затянутыми бельмами, с кожей, бурой от въевшейся многолетней грязи, кожи, обтягивающей кости, казавшиеся такими хрупкими и тонкими, что... Даже думать о них страшно. Иногда рейков оставляли среди нас, прочих каторжан, чтобы они рассказывали нам, какая участь нас ждёт, если не будем подчиняться надсмотрщикам. И они рассказывали... Но несмотря на все рассказы, я жалел, что не добываю самоцветы на нижних уровнях. Там жарко, а здесь холодно и сыро. Говорят, под Южным и Средним пиками на этом уровне уже чувствуется дыхание подземного огня. Что это нам так повезло, не пойму?.. - За работу, крысоеды! - повседневно тепло поприветствовал нас надсмотрщик, внося и укрепляя на стене смоляной потрескивающий факел. - Что, по кнуту соскучились, а ну, живо! Витой кожаный ремень хлестнул воздух. Мы вскочили, звеня кандалами опасных и схватились за инструменты. - А тебе, сагирр, что, особое приглашение нужно? - вкрадчиво поинтересовался надсмотрщик, обращаясь к могучему широкоплечему светловолосому парню, на несколько лет старше меня с двумя провалами на месте глаз. - Не тронь слепого! - звенящим от гнева голосом выкрикнул меднолицый маотори Кахуранги, что на языке островных маотори означало "голубоглазый". И имя очень ему шло. У меднокожего светловолосого красавца маотори были удивительного бирюзового цвета чуть раскосые глаза, как и у большинства жителей страны-материка Маотори. - Ульр, - сказал я тихо, - лучше тебе подчиниться, а то нам опять сегодня жрать не дадут. А крыс уже третий день нету. Надсмотрщик хищно усмехнулся: - Верно говоришь, кимр, как там тебя, Молдвин. Лучше будет, если вы поторопитесь и молитесь своим богам, чтобы жила не иссякла, а то запорю до смерти, а один из вас навсегда останется в забое в жертву духам горы. - Так может оно и лучше, ежели запоришь? - раздался звонкий едва ли не мальчишеский голос из соседнего забоя, где трудились проходчики, по нелепой случайности носившие не кандалы опасных, а лишь ошейники, за которые их в случае надобности приковывали к одной цепи. Я узнал голос. Кричал дерзкий слайвь Любомир Радович, сын славского купца. - Порассуждай мне ещё! - рявкнул надсмотрщик. - Не забыл, небось, разбитое колено того симраэг, что с тобой в забое горбатится? Мал-Дун, островной кимр с острова Эрин, принадлежащий к одному из эринских племён , горячий и вспыльчивый, как все мы, кимры, полгода назад получил от этого надсмотрщика удар, от которого уже не оправился. Ему начисто раздробило колено левой ноги, а левая сторона тела для нас, кимров, как материковых, так и островных кимров из племён Эрин и Симраэг, священна, как для веси и слайвьов правая. Надсмотрщик, всё никак не запомню его имя и принадлежность к какому племени, ушёл. Молчавший до этого оливкокожий гигант навайонец бросил ему вслед ругательство на своём языке. Насколько мы смогли понять, в ругательстве было не больше трёх кратких слов, и большая половина звуков была звонко щёлкающей, так что нам показалось, в проклятые подземелье залетела птица и запахло весной. Настоящего имени навайонца мы не знали. По вере его племени, обитающего в засушливых пустынях южной и центральной Навайо , открывать иноплеменникам своё подлинное имя значило навлечь на себя гнев духов песка и пыли. Так что мы звали его просто бушменом, то есть жителем пустыни, готтентотом, по названию его племени или попросту пустынником. Жители Навайо отличаются очень тёмной, даже чёрной кожей, но племя готтентотов отличалось очень смуглой, но всё же не чёрной, а какой-то зеленоватой кожей, оливковой, как объяснил мне молодой эллаин, житель просвещённой Эллаиии , ломавший сейчас скалу в соседнем забое. Четвёртый, сольгарец, которого недолюбливали ни эрин Мал-Дун, ни слайвь Любомир, обкалывал с вырубленных глыб опалов шлаковую породу. Просвещённого эллаина, кстати, никто из наших двух забоев тоже не любил, даже сольгарец, к которому эллаин благоволил. Не любили мы этого эллаина по одной очень позорной причине. По слабости здоровья и за девичью красоту его, всего полгода назад привезённого на рудник, сделали девочкой, то есть рабом рабов. Не понимаю, как он попал на двадцать девятый, но из нас, конечно, к нему никто не прикасался, и за это эллаин был нам безмерно благодарен. В первые годы на руднике меня тоже пытались сделать "девочкой". По сравнению с другими представителями моего народа я был невысок и слишком хрупок. Я был родом из островных кимров, из племени Симраэг. В отличие от родственному нам по языку и обычаям кимрским племенам с острова Эрин, которые были все как на подбор, высокие, светловолосые и светлоглазые, мы, симраэг с острова Могущества отличались небольшим ростом, смуглой кожей и хрупким сложением. Став взрослым здесь, на руднике, я, черноволосый и смуглый, отличался хрупкостью и невысоким ростом. Поэтому я дико завидовал могучим светлоглазым и светловолосым кимрам из эринов и других кимрских племён. На рудник я попал, когда мне исполнилось восемь. И, почти сразу же, меня, хрупкого мальчишку попытались сделать "девочкой". И, кажется, даже сделали. Но такое унижение и боль моя память просто отказалась запоминать. Я помню только, что по началу я лез в драку, но очень скоро научился очень метко бить между ног моих обидчиков, и меня оставили в покое. И с тех пор я люто ненавидел равно и тех, кто соглашался на подобную участь, так и не брезговавших подобным удовлетворением желаний плоти. Стройный ритмичный звон кайлов огласил оба забоя. Мы были скованы длинной цепью, а на ногах позвякивали ножные кандалы,. Вернее, должны были позвякивать. Вместо обычных кандальных браслетов мы носили каменные. И надсмотрщиков, как и свободных, так и из рабов не волновало, как опасные будут таскать такую тяжесть. Когда-то все мы были закованы в ручные и ножные кандалы, но потом за неповиновение сперва их сменили сперва деревянные, а затем и каменные колодки, от которых тоже тянулись цепи, волочившиеся по полу. Цепи ручных кандалов были длиннее, так, чтобы замахнуться кайлом, но не настолько длинными, чтобы дать совершить полный замах. Звон кайлов заглушал все остальные звуки, и мы могли разговаривать друг с другом, не опасаясь гнева надсмотрщиков, хотя, как минимум пятнадцать-двадцать часов покоя нам были обеспечены: к опасным без нужды надсмотрщики старались не соваться. - Слушай, Любомир, а как ты в снэугар-то угодил, - немилосердно коверкая слова слайвьской речи спросил Мал-Дун. Сславь отозвался: - Да в морду знатному вельможе дал за то, что... - Вы ничего не слышите? - громко перебил его Ульр, - какое-то потрескивание, или мне кажется? - Нет, - отозвались из соседнего забоя. - мы не... - Прочь, бегите прочь, к выходу! - по-кимрски прогудел гигант навайонец, отшвыривая в сторону Кахуранги, прикованного с ним рядом. Маотори отлетел от стены, в которой поблёскивал розово-голубой бок огромного опала, Пламени недр на языке проходчиков, Кахуранги отлетел, сбив с ног Ульра, я оказался последним. Уже поворачиваясь к проклятому камню спиной, как мне показалось медленно-медленно, я увидел, как из-под него высунулась ослепительно бирюзовая игла и потянулась-потянулась к нам, словно щупальце морского животного. И она дотянулась... Меня словно ужалило туда, где хребет переходит в... Ну, в общем, ужалило меня довольно болезненно и... И всё. Я попросту перестал ощущать нижнюю половину тела. Всё, что ниже пояса попросту перестало существовать для меня. Я рухнул навзничь, цепь натянулась и чья-то сильная рука сгребла меня поперёк туловища, и мне в ухо что-то заорали. Потом я услышал звонкий удар и почувствовал, как обрывок сковавшей нас цепи больно хлестнул меня по плечу. Но всё это словно происходило не со мной. Имела значения только страшная бирюзовая игла, тянущаяся за мной и... Соображать я начал только, когда мы, все четверо оказались в штреке. Обернувшись назад, мы от ужаса позабыли не то, что сквернословить, но и кажется, свои родные языки. Мы просто молча смотрели, как целый сноп игл высунулся из скальной стены и потянулся во всех направлениях, и камень таял, таял, словно масло на хлебе или горячий воск, а на загаженном полу забоя вдруг почему-то начала образовываться огромная лужа ярко-бирюзовая, как и сноп страшных игл. Вывел нас из оцепенения страшный крик из соседнего забоя, тут же оборвавшийся и замысловатое кимрское проклятие, а потом Любомир по-слайвьски выкрикнул: - Так не бывает! Они не могли... В следующий миг Любомир с глухим стуком влепился в стену штрека, а из забоя вылетел, словно на крыльях Мал-дун, совершенно позабывший про своё раздробленное колено. - Их разорвало, надвое, эллаина и сольгарца. И я... И тут он увидел бирюзовую лужу и всё новые и новые иглы, вылетающие из стен забоя, который как-то вдруг сразу стал единым, потому что и без того непрочная стенка, разделяющая два забоя попросту растаяла, а камень, стекая, словно вода, сразу же исчезал под бирюзовой поверхностью маленького озера, которое уже тянуло к нам жадные пальцы. Мы медленно пятились к скальной стене штрека, и когда до неё оставалось совсем немного, Любомир оглянулся через плечо. И на его сдавленный хрип обернулись уже все, даже слепой Ульр. Вся стена за нашими спинами ощетинилась бирюзовыми остриями. Они колыхались, вздрагивали, словно живые, но почему-то не торопились прикоснуться к добыче, и тут я услышал за спиной голос Кахуранги и обернулся, отстранённо подумав о том, что стою на своих ногах, ногах, которых я не чувствовал. Кахуранги стоял, выпрямившись, простирая левую руку над бирюзовой... Водой, ни водой и бормотал что-то на своём языке. Чувствовалось, что ему тяжело держать руку, каменные колодки и обрывок цепи - вещи не так, чтобы лёгкие, его ощутимо пошатывало, но он стоял прямой, как стрела, и словно бы повинуясь его приказу бирюза успокоилась, острия игл втянулись обратно в стену, а озеро перестало тянуться к нам своими щупальцами. - Во имя солнца твоей родины, светящего с севера, что ты делаешь? - воскликнул Мал-Дун. - Он молится Всаднику! - А ты-то Пустынник, откуда про Всадника знаешь? - удивился Любомир. Готтентот степенно ответил: - Кто же не знает легенду о Всаднике, блуждающей скале, топчущей корабли. Эту легенду знали все, по крайней мере, те, кто хоть раз общался с жителями равнинного Маотори. Легенда о человеке, у которого похитили любимую. Всё, что увидел с берега несчастный меднокожий маотори, был парус чужого корабля. Несчастный пастух обратился к богам, моля их о возмездии, и они вняли его мольбам, превратив его вместе с конём в скалу, о которую разбивались корабли чужаков, плывшие в степной Маотори. Иногда, говорили, Всадник, в человеческом обличье, ни кем не узнанный, бродит по земле и всё ищет свою любимую. Иногда Всадник щадил мореходов, но по какой причине, выжившие с кораблей, потопленных Всадником,, не понимали. Наверное, Всадник до сих пор надеется, что пощажённые им люди помогут ему найти его любимую. А ещё говорили, что бедную маотори продали именно в Снэугарские горы. Среди мореходов была распространена песнь Всадника, которую, разумеется, навряд ли сложил он сам, но я всегда плохо запоминал песни, особенно на другом языке, но я часто слышал, как её пели немногочисленные маотори, попадавшие на рудник. Они почитали Всадника то ли своим святым, то ли богом, ведь он защищал от врагов их и свою родину. Бирюзовые острия подрагивали в своих каменных гнёздах, но высовываться не торопились, словно наблюдали за людьми. Кахуранги замолчал и повернулся лицом к нам. Его ярко-голубые глаза подёрнулись белёсой пеленой. Он медленно, словно в забытьи подошёл к скальной стене штрека и протянул руку. Мгновенно из стены выметнулись две бирюзовые иглы и, изогнувшись, обвились вокруг каменной колодки с обрывком цепи. На наших глазах камень распался, растёкся, растаял вместе с металлом цепи. Мы уже готовились услышать дикий вопль боли, но живые иглы убрались обратно в стену, не причинив человеку вреда. - Помогите кимру! - прошептал он и потерял сознание. Я почему-то сразу понял, что речь идёт не обо мне, а о Мал-Дуне и посмотрел на эрина, который скорчился на полу, обхватив обеими руками левую ногу, побелевшие губы были плотно сжаты, а из-под зажмуренных век ручьями бежали слёзы, оставляя на щеках мокрые дорожки. Мужчины не плачут, плакать не достойно мужчин? Такие присказки придумали беззаконные эллаины, которые строят большие города в своей солнечной Эллайе и живут в золотых дворцах под правящей дланью своего царя Солнца и поклоняются богам Небесной горы, богам, которые и в помине не знают, что такое снег и лёд, лютый холод и голод, жажда, боль и отчаяние, тяжесть кандалов и язвы, которыми покрываются ноги, тонущие по щиколотку в дерьме, Прекраснейшая, великая богиня эллаинов, богиня любви, ни разу не испытывала на себе любови надсмотрщиков. - Давай, Готтентот, лечи!- крикнул слайвь Любомир. - Моё имя - Иорангата и готтентот я только наполовину, моя мать была из племени Дамара. Тот факт, что наш Пустынник оказался полукровкой ничего не значил для нас по сравнением с тем, что он открыл нам своё подлинное имя. Он ведь даже к нам никогда не обращался по именам, а только по прозвищам, если они были или по принадлежности к тому или иному племени или народу. Если бушмен с Навайо называет тебе своё подлинное имя - это значит многое, слишком многое, чтобы по сравнению с этим что-то ещё имело значение. От удивления маотори пришёл в себя, а Мал-Дун распахнул глаза и изумлённо моргнул, хотя, возможно, изумление вызвала у него резкая боль, вдруг пронзившая плечо и заставившая на несколько мгновений забыть о когда-то раздробленном колене. Это Иорангата со всего размаха вонзил ему в плечо подобранный из-под ног камень странной треугольной формы, очень похожий на коготь огромного неведомого животного. - Что случилось? - прозвучал у меня над ухом вопрос Ульра. Я рассказал. Услышав о камне-когте, Ульр страшно побледнел, но моё внимание было приковано к Иорангата, опустившемуся перед Мал-Дуном на колени и положившему ему на больную ногу обе руки. Иорангата затянул на своём языке странную унылую песню-заклинание. Звонкие щёлкающие звуки языка готтентотов гулко отдавались под каменными сводами, и от рук Иорангата распространялось слабое серебристое сияние. Даже в кромешной тьме было видно, как разгладилось напряжённое лицо Мал-Дуна. Он облегчённо вздохнул и откинулся назад, опершись спиной о стену. Никто не заметил, что за мгновение до этого от плеча кимра отдёрнулась серокожая длиннопалая рука с длиннейшими, словно сотканными из тьмы когтями, отдёрнулась от резанной глубокой раны на плече, раны, которой больше не существовало, словно её никогда и не было. Пальцев на руке было пять, а когтей на них осталось четыре. Никто так и не заметил, куда исчез камень, такой странной формы, похожий на коготь, который Иорангата положил на ледяные камни неровного пола штрека. А высокая серокожая фигура, стоя во мраке у стены, улыбнулась, сложив на груди худощавые когтистые руки и снова замерла. Иорангата закончил петь и, легко подхватив Мал-Дуна на руки, поднёс его левую ногу к стене. Нога не сгибалась и лежала на руке готтентота безжизненным грузом. Мал-Дун попытался вырваться. - Закрой глаза! - посоветовал Иорангата. Бирюзовые иглы-щупальцы опутали тело эрина. Я невольно зажмурился, а когда снова открыл глаза, на теле Мал-Дуна остались лишь следы колодок, кнутов надсмотрщиков и ошейника. Мал-Дун пытался вырваться из рук готтентота, но ему это не удавалось до тех пор, пока гигант сам не усадил его у стены, в которую уже втянулись бирюзовые иглы. - Эй, маотори! - позвал он, - я же вижу, что ты пришёл в себя. Поднимись и помоги остальным. Видишь, сагирр скоро не выдержит. Тут только я понял, что всем весом навалился на плечо Ульра, а тот поддерживает меня за плечи. Из-за своего малого роста и худобы много я не весил, но каменные колодки на руках и ногах и тяжёлая цепь, и то, что на ногах я держался каким-то чудом, всё это делало своё дело, и могучий Ульр с трудом удерживал моё хрупкое тело. Я попытался сделать несколько шагов, забыв, что ниже пояса моё тело мне не принадлежит. Грохнуться мне не дали, подхватили несколько пар рук. - Что-то опасаюсь я этих бирюзовых иголок и непривычно как-то! - в полголоса пробормотал Кахуранги, а уже громко спросил: - Слушай, Любомир! - как можно веселее и беззаботнее поинтересовался маотори, поддерживая меня с левой стороны, тогда как Ульр молча подхватил меня под правую руку, - Любомир, почему за тебя не заступился слайвьский кнес? - Наш кнес, Неждан Любимич во всём слушается свою супружницу , а кнесинка Гвенайра заступается только за своих земляков кимров. К тому же, ещё тогда, двадцать пять лет назад наш кнес был серьёзно болен, и ему было как-то не до спасения всяких там купцов. А сейчас и подавно. Наверняка, он давно умер. Немолод он был ещё в те годы. А супружница его из какого-то кимрского племени с побережья. А эти береговые кимры, не то, что кимры с островов. Смарагдовый остров Эрин да Остров Могущества да другие всякие кимрам принадлежащие, острова эти что, иной народ родят что ли, а, Молдвин? Я только молча пожал плечами. Когда мы по очереди стали подходить к стене, испещрённой мелкими отверстиями, из которых выметывались бирюзовые щупальца, обвивавшиеся вокруг наших скованных рук и ног, когда я следом за Иорангата ощутил, что камень и металл на моём теле осыпается прахом, я понял неуверенность Кахуранги, который провёл в оковах больше тридцати лет, больше нас всех, и теперь без них он чувствовал себя голым. Мы были свободны, но что делать нам со своей свободой,, как вырваться из проклятого рудника? А даже, если и вырвемся, мы попросту замёрзнем на горных ледниках. Я взглянул на три синих ленты татуировки, оплетающих мои запястья. Мне показалось, что синие змеи стали гораздо ярче. Мы сидели у стены, слишком уставшие, оглушённые случившимся, чтобы бояться или просто думать. Вдруг Кахуранги тихо сказал: - Скоро середина зимы, ведь скоро в Снэугарские горы приходит первый из рабских караванов. - Это на твоей родине зима! - откликнулся Любомир, - а у нас лето, неужели это так трудно запомнить? - Здесь, под землёй времён года не существует, а я солнце и звёзды в последний раз видел лет тридцать, а то и тридцать пять назад. - А на кой ты вообще переплыл море? - рассудительно спросил Мал-Дун, - продавал бы своих знаменитых маоторийских коней и степных волкодавов на рынках в вашем портовом городе, как там его, Тиньвилена вроде бы. Вы же там, в степях маотори совсем лгать не умеете. А у нас, в землях, где солнце днём светит с юга, ложь едва ли не единственный способ для купца, чтобы выжить. Небось за правду ты в рабство и угодил? Кахуранги молча кивнул в темноте. - На моей родине, - заговорил Иорангата, - за одно слово лжи мужчине отрубают яйца. - Не удивительно. Я слышал, что в ваших пустынях есть невидимая граница, перейдя которую человек видит звёздное небо перевёрнутым, а солнце начинает светить с севера. - Ты прав, кимр! - улыбнулся Иорангата. - В наших землях много чудес,, - продолжал Кахуранги. -В степях моей родины есть озёра, на которых водятся чёрные лебеди, есть озёра с ярко-розовой водой и с водой, чистотой цвета не уступающей самым лучшим смарагдам, эта вода исцеляет от всех болезней. У юго-западных берегов моей страны из воды поднимается огромный Загородительный риф, который тянется на множество миль, а из-под воды мореходы часто слышал подводный гул. В молодости я много плавал вдоль берегов Маотори и далеко на юг. Если плыть на юг, то однажды наступал момент, когда небо становилось ярко-оранжевым, а облака ярко-зелёными, но тогда я разворачивал лодку и спешил убраться из иного мира. Были у берегов моей родины и острова, на которых жили чернокожие люди с белоснежными волосами. На одной гряде островов, среди которых были два крупных, Северный и Южный, живут племена, название коих и стало названием сперва их островов, а позже и моего материка, хотя мы, жители равнинного Маотори, выглядим совсем иначе, чем исконные жители тех двух островов. Многочисленные племена островных маотори темнокожие, очень высокие и красивые люди. И их язык совсем не такой, как язык береговых маотори. Мой народ когда-то привела на земли материка царица Томирис, бежавшая со своим народом от царя-завоевателя Кира. Как она со своим народом пересекла бурное море я не знаю, но с тех пор, мой народ - меднокожие светловолосые кочевники южных степей равнинного Маотори, а не темнокожие и черноволосые, как жители окрестных островов. За то, что я спас жизнь вождю одного из племён островных маотори, он принял меня в своём племени, как гостя. В их обычае наносить татуировки не только на тело, как кимры, но и на лицо. У островных племён народа маотори считается величайшим знаком отличия. И рангатира Канахау, потомственный вождь того племени, вождь, обязанный мне жизнью, самолично набил мне на груди летящего альбатроса. А если чужаку набивают на теле татуировку, это значит, что его принимают в племя. Так что с тех пор я стал островным маотори. После того, как вождь своей рукой набил мне татуировку на груди без применений каких-либо трав или отваров, унимающих боль, это у них считается испытанием мужественности, хотя татуировки там делают и женщинам, после того, как моё тело зажило меня торжественно нарекли именем Кахуранги, на их языке это имя означает "угодный голубым небесам", хотя многие переводят его просто как "голубоглазый". Вождь Канахау предложил старейшинам племён избрать меня вождём, потому что он был очень стар. Ему было около ста двадцати лет и правил он своим племенем больше семидесяти. Но я тогда отказался, также, как и от татуировки на лице. Да, я стал членом племени островных маотори, но я оставался и жителем своей страны, своих южных степей. А сейчас... Сейчас будь я на свободе, я бы не задумываясь, согласился. Мне просто некуда деваться. Моё племя отреклось от меня в тот момент, когда... Рабов кочевники равнинного Маотори не признают за своих и бывших рабов тоже. Если бы мне суждено было освободиться, мне некуда идти, кроме Северного острова народа маотори, название коего с языка островных маотори обозначает "Длинное облако" и стать вождём племени Детей Длинного Белого облака. На тех островах тоже есть невидимая граница, перейдя которую оказываешься в ином мире. Я путешествовал по тому миру. Там племена и народы даже разговаривают на сходных языках, но носят совершенно другие названия.. Например, кимров, там называют кельтами, а сагирров - скандинавами. На землях моей родины, которые в том мире называются по-другому живут совершенно другие племена, говорящие на языке, похожем на язык нашего Иорангата. Навайо там называют... Но как называют Навайо в другом мире, нам узнать было не суждено, потому что в этот самый миг где-то под ногами раздался грохот. Гора содрогнулась, казалось, до основания. - На сорок третьем обвал! - объявил нам Ульр. - небось снова машины этих беззаконных эллаинов сломаются и перегородят лестницы на сорок четвёртый. Терпеть не могу этих вольнонаёмных эллаинов. Они вечно изобретают какие-то демонические приспособления, которые то и дело ломаются, а надсмотрщики потом на нас злость срывают.. - Ну, не скажи. Стальные когти на руки и на ноги для лазанья по вертикальным стенам колодцев очень пригодились. Теперь мальчишкам гораздо легче доставать оброненные... - Ты кого, эллаинов защищаешь? - возмутился Ульр,, - Иорангата, а ты знаешь, что эти умники напридумывали. Человек мыслит головой. Ведь всем известно, что знания хранятся в сердце, а не в голове. Ну, разве может такой народ придумать что-то стоящее? Говорят, у этих эллаинов был какой-то мудрец, наполовину человек, наполовину конь. Ну, разве такое бывает? - А почему же нет?? Наша богиня коней, мы на острове Эрин зовём её Эпона, а родичи Молдвина называют Рианон, она наполовину женщина, наполовину кобылица.. Ульр смущённо замолк. А потом продолжил: - А рассказывал я вам, как лишился глаз? Мы все принялись уверять его, чтобы он поведал нам эту историю ещё раз. - Мне только что исполнилось пятнадцать зим, - начал Ульр, - когда меня взяли на боевую лодью с резным драконом на носу. Наш кунг отплывал в далёкие земли, которые за две зимы до того открыл один удачливый кунг с острова Ясной Зари. Вернувшись из первого похода, тот кунг рассказывал, нам, детям племени острова Розовой Чайки, что в той стране растёт дивная ягода, из которой делают хмельной напиток, а высушив эту ягоду получают вкусное лакомство, называемое изюмом. И вот мы, сагирры с острова Розовой чайки вышли в море на двух боевых лодьях и трёх торговых. У берегов этой земли наш кунг подстрелил из боевого лука огромную птицу с длинными бело-серыми крыльями. Мы с Мал-Дуном и Кахуранги одновременно охнули: странствующий альбатрос. Для нас, островных кимров, как и для островных сагирров, да и вообще для мореходов всех земель убийство альбатроса являлось страшным проступком перед светлыми богами. А Ульр между тем продолжал свой рассказ: - Наш вождь убил альбатроса. Тогда ещё никто из нас не знал, что это за птица. Мы думали, что и кунг наш не знает. Но он знал, знал и всё равно убил, то есть нарушил завет любого морехода. А за вождя отвечает вся дружина, будь хоть сухопутная, хоть морская. И несчастья с тех пор преследовали нас по пятам. Первым мы увидели большой остров, а за проливом был берег, покрытый лесами. Мы шли вдоль побережья несколько дней, не встречая людей. Но вот в сумерках мы увидели людское поселение. Было уже поздно, чтобы высаживаться на берег, и мы бросили якорь. А ночью... Нет, на нас не напали. Просто всех на корабле вдруг охватил ледяной страх, и к нам вышли... Лесные рейк. Лесные рейк, или как их называли местные племена Вендиго. Это были высокие серокожие люди, с огромными водянистыми глазами, настолько тощие, что невозможно себе представить. Но тощими они были от природы, а не от того, что нечего было есть. У них были длинные пальцы на руках и на ногах. Пальцы на руках и на ногах оканчивались длиннейшими чёрными когтями, и как мы позже убедились, настолько острыми со всех сторон, что лучшие кинжалы с ними не шли ни в какое сравнение.. На ногах когти слегка загибались к низу,, но были настолько же смертоносными. Предводительница племени лесных рейк, оказавшаяся и их вождём, вышла вперёд и обратилась к нам на языке, сходным с нашим. Мы её понимали, хоть и не до конца. Она сказала, что они, народ лесных рейк, издавна живущий в этих лесах на берегу лесного озера, живёт в дружбе с местным племенем людей, называющих себя Беотуки, краснолицые. Было время, когда Беотуки боялись лесных рейк, называя их не иначе, как Вендиго, что значило человекоядцы или Духами ночи. Но после того, как на охоте троих охотников людского племени и самого вождя спасли от неминуемой гибели двое вендиго, между людьми обеих рас установилась прочная дружба. Хотя прозвание Вендиго и сохранилось. Сами вендиго считали себя людьми, но иной расы, или как они говорили, породы. Как я понял, лесные и пещерные рейк такие же люди, как слайвьские лешие. Вы же, слайвьы, боитесь и почитаете леших, огромных людей, обросших шерстью, но за людей их не почитаете? Хотя, насколько я слышал, сами лешие причисляют себя к роду людскому просто иной породы. Было темно, и мы плохо рассмотрели рейк, но помню, меня поразили ожерелья из нанизанных на жилы чёрных когтей,, таких же, как у них. Позже я узнал, что каждую осень рейк скидывают с рук когти, как олени рога и по десятку нанизывают их на сушёные жилы вокруг шеи, как ожерелья. Такие знаки отличия носили только вождь и старейшины родов. По таким вот ожерельям все вендиго сразу видели, сколько лет старейшина или вождь правит своим народом. Рейк ушли, скрывшись в лесу, а мы даже костров на щитах разводить не стали, вдруг огонь привлечёт злых духов этих мест. На следующее утро к нам вышли краснокожие люди племени Беотуков. Их язык был нам незнаком. Но знаками мы объяснили, что не хотим причинять им вреда и хотим просто высадиться на берег. Нас выслушали и позволили сойти на берег. С тех пор мы прожили среди Беотуков две зимы. На своём языке мы называли их скрелингами. Я сдружился с младшим сыном вождя по имени Ила, что на их языке значит "друг", как и твоё имя, Молдвин, которое по-кимрски означает "верный друг". Ила был моим сверстником. У него на шее висел чёрный коготь самого вождя вендиго. Он рассказывал мне, что освободил её из волчьей ямы, и она в благодарность взяла его под своё покровительство. Благодаря дружбе с сыном вождя, я быстрее других своих соплеменников выучил язык Беотуков,, пользовался уважением среди детей и юношей племени. И когда через две зимы на беотуков неожиданно напали сагирры с острова Хмурого человека, мы, сагирры с острова Розовой чайки оказались среди двух огней. Мы не могли нападать на своих сородичей, пусть даже из другого племени, но и нарушить закон гостеприимства мы тоже не могли. Но это мы, юноши не могли, а наш кунг, как оказалось, мог... Почти сутки мы рубились с племенем Хмурого человека под предводительством кунга Заралика - Именно Заралик, - хмуро перебил я его, - напал на нашу деревню на большом берегу через три зимы после того, как моё племя перебралось с острова Валлия на материк. Мал-Дун кивнул. - Он и меня продал в рабство. Меня и... Он почему-то замолчал, а потом обратился к Ульру. - Продолжай свой рассказ, друг.. Ульр продолжил: - А в сумерках из лесов вышли лесные рейк. И началось форменное избиение. Вендиго не нужно было оружие. Они просто слегка прикасались своими когтями к телу человека, и он истекал кровью. Кровь из тончайших, как волос, разрезов всё текла и текла и остановить её было невозможно не какими способами.. Но вендиго умели и исцелять. Меня и ещё нескольких юношей, женщин и детей они исцелили от всех ран одним своим прикосновением. А потом, когда всё неожиданно закончилось, скрылись в лесу. Ненадолго задержалась только их вождь, чтобы объявить нашему кунгу, если до восхода солнца его народ не уберётся с этих берегов, на следующую ночь в живых не останется ни одного. Наш кунг вместе со многими зрелыми воинами нашего племени вместе с племенем Хмурого Человека убивали как и краснокожих Беотуков, так и вендиго и даже убили двоих из них. Таким образом, когда взошло солнце, оно застало наши боевые и торговые лодьи далеко от берегов, которые были нашим домом последние две зимы. Мы возвращались домой. Вместе с нашими воинами плыли женщины и дети другого сагиррского племени, те, кто поселился на берегах той страны, а также те наши семьи, которые спасаясь от ледяного великана, захватывающего наш остров переселились в ту страну в последние две зимы. По пути нам попадались кожаные лодки кимрских племён с острова Валлия, переселяющихся на материк. Они рассказывали, что ледяные горы северных морей всё чаще и чаще достигают даже их острова, но мы не верили. Но вот однажды мы достигли берегов второго кимрского острова Эрин, высадились, чтобы пополнить запасы еды и пресной воды и передохнуть перед неблизким переходом на наши сагиррские северные острова. Многие из нас не захотели плыть дальше и остались среди кимров острова Эрин. Среди них был и Ила. Когда мы достигли, наконец, острова, с которого родом было большинство плывших с нашим кунгом, то поняли, что были правы те, кто не захотел плыть на родину. Тот остров был целиком захвачен ледяным великаном. А ведь наш остров Розовой чайки находился гораздо севернее. Пробираться к острову Розовой чайки нам пришлось сквозь льды и ледяные горы. Берегов родного острова мы достигли на закате третьего дня, когда слепящим светом отражённой зари пылал ледник на склонах утёсов. Ледяной великан полностью захватил мой родной остров. Оставаться здесь больше не было смысла. Но меня притягивал к себе отражённый поверхностью ледника свет. Помню, как выскочил за борт и по сплошному ледяному полю медленно словно во сне пошёл к острову. У самого берега, а, может, уже и на берегу, лёд подо мной подломился, и я по пояс окунулся в ледниковое озеро. Но я помню всё это, словно со стороны. Я не мог отвести глаз от пылающего ледника... Пришёл в себя я уже на корабле. Смутно помню, как ещё двое суток бредил, мечась в жару под скамьёй гребца, а потом пришло облегчение. И свет... Жуткий свет по-прежнему преследовал меня и во сне и наяву, хоть я уже знал, что к тому времени, как меня нашли по пояс в воде, у меня уже не было глаз. Их без остатка выжгло колдовское сияние ледника. Когда я, наконец, перестал видеть тот слепящий свет, я ещё несколько дней видел и корабль, и людей на нём, и море вокруг, хотя и сам уже ощущал, что окружающие правы, и глаз у меня больше нет. Моя способность видеть без глаз была тем же самым, как и боль в отсечённой руке. В этом не было ничего удивительного. Я знал, что скоро это пройдёт. И это прошло. Как-то я проснулся в кромешной тьме, и рассвета для меня больше не наступило. Мы вернулись на остров Эрин, где нас приютили кимры. А через год ушёл в море мой друг Ила, ушёл следом за отважными кимрскими мореходами, путешественниками, доплывавшими до сагиррских островов, захваченных ледяными великанами на севере, до берегов краснокожих скрелингов на западе и до тёплых земель чернокожих жителей Навайо на юге. Они ушли в плавание и не вернулись. - Ила был со мной, когда люди Заралика напали на нас,- тяжело роняя слова, произнёс Мал-Дун. - Прости меня, Ульр, за то, что я не уберёг твоего друга. Его вместе со мной взяли в плен и продали сюда, в снэугар. Но как только рабский караван прибыл в снэугар, с тех пор я его больше не видел. Возможно, он давно погиб. Здесь долго не живут. - Воистину Снэугарские горы - место встреч! - горько усмехнулся Ульр. Мы решили покинуть гостеприимных кимров, чтобы не навлекать на них беду и переселиться на материк. По пути на большой берег на нас и напали, и я, ослепший, был одним из тех, кого работорговцы взяли живым. Меня сразу же перепродали в невольничий караван, идущий в снэугар. Подземный грохот не прошёл незамеченным. Пока Ульр рассказывал, гора вдруг начала содрогаться, по стенам и полу зазмеились трещины и, что самое ужасное, камень начал будто бы крошиться, расслаиваться, расщепляться. Наши ступни за много лет приобрели твёрдость камня и потеряли чувствительность, но когда под моими и без того безжизненными ногами стал расщепляться камень, мне показалось, будто бы я всё ощущаю, и это ощущение мне очень не понравилось. Иорангата сообразил быстрее. - Ульр, - сказал он, - сейчас я подниму тебя, потому что под твоими ногами сейчас начнёт шевелиться камень. Ты не бойся. С этими словами гигант навайонец легко поднял под мышки высокого сагирра и держал на руках до тех пор, пока расщепление камня вдруг не прекратилось, превратив пол в сеть рыбака. Как все мы ещё не провалились сквозь эти дыры не понимаю, но не мы не провалились, не, что самое интересное, бирюзовая невода по-прежнему оставалась в своих берегах. Ульр охнул, едва Иорангата опустил его на пол и тут же присел на корточки, как было принято у его народа, присел, ощупывая странные дыры в каменном полу штрека. Дыры, кстати, не сквозные. Значит, мы всё же не рухнем на головы несчастным, работающим на тридцатом уровне. Ульр присел и спас себе жизнь. Неожиданно из стены вылетел огромный опал. Пролетел над головой Ульра и врезавшись в стену, раскололся на множество сверкающих обломков, один из которых острым сколом ударил Кахуранги по плечу. Тот высказал камешку всё, что о нём думает по-моему на всех ведомых ему языках и наречиях и попытался хоть как-то зажать кровоточащее плечо. Следующий огромный чёрный опал с радужной радугой внутри полетел мне в лицо. Я попытался отшатнуться и упёрся головой в стену, у которой сидел. И тут наш слитный крик изумления заставил изумлённо поднять голову Ульра. Он, конечно, не мог этого увидеть, но мы-то увидели. Увидели мы только короткое движение. Мелькнули длинные чёрные когти, и радужный опал, стоимость которого исчислялась, наверное, дворцами, набитыми золотом с пола до потолка, опал, едва не отправивший меня к праотцам, разлетелся на множество мелких осколков. Мы инстинктивно вскинули руки, заслоняя от них лица. А Ульр рухнул на пол, защищая руками голову. В следующий миг на рану Кахуранги опустилась серокожая когтистая рука пещерного рейка. Маотори от страха что-то проблеял и замер. - Не бойся меня, Кахуранги!- голос пещерного рейка был не высокий, не низкий. Он был какой-то шелестящий и вместе с тем рокочущий, словно далёкий горный обвал, или нет, словно шелест мелких камней после большого обвала. Вроде бы неопасный такой шелест, предвещающий ещё большие возможные несчастья. - Откуда ты знаешь моё имя? - довольно неучтиво спросил Кахуранги, от страха позабыв всякую осторожность. - Я стоял тут во мраке всё время и слышал вашу беседу, - улыбнулся рейк. Эта живая добрая улыбка на сером, словно высеченном из гранита лице пещерного исполина выглядела довольно необычно. Рейк был выше Иорангата примерно на полторы головы. Но странно, почему-то нам огромным он совсем не казался. Нет, мы видели, что он необычайно высок, но боялись мы не его роста и силы, а его когтей. Нет, если бы он хотел убить нас, то сделал бы это давно, но кто-то из нас, хотя бы Кахуранги мог нечаянно коснуться одного из его когтей и тогда... Рейк, видимо, читал мысли. - Не бойтесь. Для друзей мои когти безопасны. Когти моего народа и наших родичей, лесных рейков, исцеляют раны достойным, как верно сказал достойнейший Ульр, но смертельно опасны для врагов. Я - вождь клана пещерных рейк, ни я, ни мой народ не причиним вам зла. Я пока останусь с вами, вам моя помощь ещё понадобится. А пока прекратился опалопад, и мы все в относительной безопасности, не хотите ли взглянуть? Он взмахнул рукой и, словно бы прорезал в воздухе своими когтями небольшое оконце, за которым был... Иной мир. Тот самый, о котором рассказывал нам Кахуранги, только теперь в нём царила ночь, и небо было не оранжевым, а ярко-розовым. С него светило... Серебряное ночное светило, огромное, а по всему небу виднелись огромные звёзды, похожие почему-то на огромные пылающие шары. Они висели низко-низко над землёй и мириадами отражались в смарагдово-синей глубине озера, окружённого золотистой травой. - Сейчас там розовые небеса, - удивился Мал-Дун, - а ты, Кахуранги рассказывал про оранжевые. - В том мире, - вмешался пещерный рейк, - день и ночь гораздо длиннее наших здешних, и между собой они равны. По сути у них два солнца: сейчас стоит пора серебряного солнца, то, что мы бы назвали ночью. А небеса розовые и оранжевые потому, что скоро этому миру предстоит схлопнуться, как иногда схлопываются по всей длине штреки здесь, в снэугарских горах. Видите, какие большие и близкие звёзды? Когда небеса становятся розовыми, а звёзды приближаются к планете, значит, что скоро всё пространство схлопнется в одну точку. Если бы это случилось в нашем мире, так бы и произошло, но в том мире, возможно, действуют иные силы, и мир не схлопнется, а будет существовать миллиарды лет, как и существовал и ранее. - Но разве звёзды - огненные шары? У нас говорят, что звёзды, это глаза предков, ушедших в благие небеса и смотрящих на нас с них и радующихся или печалящихся. - Возможно и так, - легко улыбнулся рейк. - глаза, значит, глаза. Мне надоело глядеть, и я отвёл глаза от окошка в пространстве. Говоря и улыбаясь, пещерный рейк медленно поднял руку и вдруг резко полоснул когтями по больному колену Мал-Дуна. Тот даже не заорал, просто его тёмно-синие глаза вдруг сделались абсолютно белыми, рот раскрылся в беззвучном крике, а из того, что когда-то было коленом во все стороны брызнула кровь, какая-то бесцветная жидкость с гноем и осколками когда-то начисто раздроблённого сустава, в общем, всего того, что должно было быть человеческим коленом. За мной обернулись остальные. Кахуранги попытался броситься на рейка, но тот второй рукой усадил его на место у стены. - Если бы я не отвлёк вас и предупредил бы Мал-Дуна, что собираюсь облегчить его страдания, он бы мне не позволил. Как бы ни было плохо, становится невыносимо при мысли о том, что сейчас тебя ожидает ещё большая боль, если даже она и принесёт тебе облегчение. Между тем гной с осколками раздроблённой плоти идти перестал. Рана очистилась, хоть выглядела ужасно. Некоторые из осколков не вышли, тогда рейк попросту запустил в рану пальцы и вытащил что смог, а потом приложил к ране руку обратной стороной. Видимо, действительно в его когтях была целительная сила. Через несколько ударов сердца рану затянула новая кожа. - Думаю, теперь ты сможешь сгибать ногу без боли. Но сперва лучше тебе этого не делать, иначе можешь повредить сухожилия, потому что... Эй, ты вообще меня слышишь? - он вопросительно потряс Мал-Дуна за плечо. Тёмно-синие глаза медленно приобретали свой прежний цвет. Мал-Дун прохрипел: - Спасибо тебе. Я тебя слышал, но после твоего лечения не мешало бы перевести дух. Но перевести дух ему не дали. Оставшимся опалам надоело спокойно лежать в недрах горы. Рейк едва успевал буквально разрезать камни на лету. Но всё же успевал, и пока не один мало-мальски большой обломок не задевал никого из нас. Рано я радовался. Когда большой обломок камня ударил меня в поясницу, я, разумеется, ничего не почувствовал, но мне почему-то показалось, будто во мне что-то сдвинулось со своих законных мест показалось и... Интересно, кто же так громко вопит. То, что воплю я, осознал я это, уже намертво вцепившись в плечи кого-то, кто бережно подхватил меня на руки. То, что мои пальцы свело судорогой на худых плечах рейка, который одной рукой поддерживал меня, а другой водил по моим, горящим от боли ногам, я понял почти сразу, и почти сразу же боль стала невыносимой. Но вскоре я понял, что она медленно отступает, словно бы повинуясь прикосновениям пещерного рейка и его тихим словам. Он вдруг заговорил тихо, медленно, нараспев. И я, как не был затуманен мой разум болью и страхом с удивлением понял, что до сих пор он говорил с нами на своём родном языке, но, видимо, применял какие-то чары, ведь каждому из нас казалось, что он говорит на его родном языке или наречии, хоть и со странным неизвестным выговором. По ногам побежали тёплые щекочущие мурашки, и боль отпустила. Спустя несколько ударов сердца пещерный рейк сказал: - Чувствительность к тебе вернулась. Боль я унял, но ненадолго. Она вернётся снова. А вот вернуть тебе чувствительность в... Я сразу понял, о чём он говорит и перебил его: - Благодарю тебя, житель пещер! Если бы не ты... - Не меня следует тебе благодарить, - улыбнулся он, - а вот эту драгоценную глыбку. Это она вновь подарила жизнь твоим ногам. Я лишь облегчил боль. Только вот... - Ну, навряд ли это мне когда-нибудь понадобится, - рассмеялся я, - с девками у нас тут под землёй туговато, зато мне теперь не придётся мучиться несбыточными желаниями. Ведь ты знаешь, нам, кимрам, как и сагиррам наше понятие о чести запрещает самоудовлетворять себя или мужчине любить другого мужчину. Для нас это равносильно... Пещерный рейк бережно опустил меня на пол, вернее, не опустил. А бережно передал с рук на руки сидевшему у стены Мал-Дуну, который, нарушая его запрет, сидел по-кимрски, поджав под себя скрещённые ноги, и приказал: - Призывай своих богов, друид, или сам исцели его, ежели сможешь. Он из твоего народа! Мал-Дун бережно, как ребёнка, принял меня на руки. Я попытался было возмутиться. Всё же мне давно не пять зим и даже не десять, чтобы со мной вот так обращались, но Боль, тут же вернувшаяся, как только рейк отпустил меня, заставила позабыть обиду. И вместо того, чтобы оттолкнуть руки соплеменника, я, наоборот, прижался к нему, ища защиты. Мал-Дун опустил меня на свои скрещённые ноги и, скрестив надо мной обе руки, начал петь. Он пел на одном из древних кимрских наречий, и я почти не понимал слов. В отличие от моих запястий, обвитых тремя сплетающимися синими змеями татуировки, запястья Мал-Дуна сплошь покрывала зелёная татуировка, изображающая помимо сплетающихся змей, переплетающиеся между собой узоры листьев, трав, цветов и даже волн. Такую сложную татуировку у нас, на острове Могущества, в Валлии носил лишь мерлин, верховный друид и бард Острова могущества, и некоторые ватес (пророки), а на Смарагдовом острове Эрин филиды высшей ступени посвящения, Мал-Дун был Эрином, неужели он филид да при том высшей ступени посвящения? Навряд ли он бард. Эринские барды, в отличие от наших, не являлись посвящёнными. *** Мне казалось, будто я лежу на мягком мху, надо мной склонились ветви диких яблонь, и я чувствую аромат спелых плодов. В синем небе громко поют птицы, лёгкий дождь шелестит в ветвях. Аромат яблок смешался с запахом сырой земли. Вдруг сквозь облака проглянуло солнце. Дождик перестал, а надо мной склонилась девушка, до боле знакомая. То ли мать, то ли старшая сестра, то ли та самая девочка, которая мне нравилась дома. Но только она была уже взрослой. Я потянулся к ней, обхватил за шею и привлёк к себе. Мы были оба молоды, здоровы и счастливы... *** Я открыл глаза. Мал-Дун нежно обнимал меня за плечи. Он не закончил. Повернулся ко мне и вновь нежно обнял за плечи. Прошептал: - Я видел всю твою жизнь. Видел, как сильничали твою мать и сестёр и даже ту девочку. Видел, что творили с тобой здесь на руднике, пока ты не научился давать отпор. Больше никто тебя и пальцем не тронет. И если для этого мне нужно будет изображать страсть, я буду это делать. Тогда никто из рабов не посмеет притронуться к тебе. Чужих "девочек" они не трогают. И тут я не выдержал. Разрыдался, уткнувшись ему в плечо. Он нежно гладил меня по грязным спутанным волосам и тихо говорил: - Это правильно, плачь, плачь. Сколько лет я тебя знаю, а ты все эти годы ни разу не пожаловался, ни разу не заплакал. Держал всё в себе. Так нельзя. Всё будет хорошо... Я помню десятилетнего мальца, бросившегося ко мне и молящего о защите. Через восемнадцать лет ты всё такой же беззащитный. Не бойся, мальчик мой, всё будет хорошо. И я тоже помнил. Помнил беспощадное солнце, грозившее выжечь глаза, помнил пылающие под солнцем ледники, помнил и выжигающий нутро холод и, главное, постоянный голод, голод, холод и боль были моими спутниками те два первых года на руднике. Боль и унижение. Когда тебя имеет каждый из нескольких десятков сильных старших мальчишек. И речь, это проклятая речь какого-то горного племени, язык, на котором разговаривают даже вольнонаёмные и надсмотрщики, дабы знали в снэугар, а поскорее забыли свои родные языки и наречия, ибо не полагается рабу помнить о доме, ничто не должно напоминать ему о доме. Раб обязан трудиться на процветание хозяев, а родной язык - вредное воспоминание, ведущее к бунту. Я помню, как услышал родную кимрскую речь в только что прибывшем рабском караване и бросился к молодому светловолосому эрину, помню, как прижался к его ногам, плача, задыхаясь, умоляя о чём-то, помню, как немилосердный кнут ожог болью и отшвырнул прочь. Помню, как юноша эрин рванулся вперёд, протягивая руки, силясь защитить, огородить, и тяжёлая палка надсмотрщика в караване опрокинула его на колени. Зелёные узоры татуировки на его запястьях были узорами их филидов, в моём племени друидов. Даже упав на колени, он успел обнять меня, на мгновение прижать к себе, а потом на нас обрушился град ударов... Помнил, как через пару недель меня, простуженного забрали внутрь рудника, откуда я уже не вышел. Меня сделали подметальщиком, тем, кто выметает сор и обломки пустой породы, вывалившиеся из тачек в забоях, чтобы полы не выросли до потолков. Помню, как я скоро сбежал от приставленного ко мне надсмотрщика и разыскал на одном из уровней Мал-Дуна, и как потом не расставался с ним больше десяти лет. - Мне кажется, нам пора прогуляться! - широко улыбаясь, весело произнёс пещерный рейк, поднимаясь и беря за руку слепого Ульра. Мне что-то сразу не понравилось в этой его улыбке и беззаботности. Видимо, не понравилось мне одному. Мы одновременно с Любомиром вскинули головы к потолку. - У-у-у?" Вопросил Любомир. - Угу! - не стал спорить пещерный рейк, - топай, давай, вон к той лестнице вниз. Верхние завалены, а искать другие нет времени. Произнёс он это тихо, но я услышал. Весь потолок медленно покрывался гигантскими морщинами, словно бы составлявшие его камни решили, что им скучно на прежнем месте и... И вдобавок гора начинала медленно раскачиваться. Обернувшись, я увидел в противоположном конце штрека мельканье факелов, а чуть позже услышал крики и топот бегущих людей. Надсмотрщики. Восемь свободных и трое рабов, в ярком свете факелов я видел, как блестели у них в мочках левого уха медные и серебряные серьги-ходачихи. Они тащили за ошейник несколько рабов-рейков. Заметив нас, один из этих истощённых людей вскрикнул, вырвался и бросился бежать. Надсмотрщики бросились за ним. И тут надсмотрщики заметили нас, освобождённых от оков и теперь бежали к нам, чтобы... Бирюзовая игла высунулась из стены и едва коснулась одного из бегущих людей. Тот страшно закричал и опрокинулся назад и как-то вбок, сразу погрузившись в бирюзовое озеро на месте бывших забоев. На наших глазах тело человека начало растворяться в бирюзовой неводе. Любомир тоненько охнул. - Это твоих рук дело? - спросил Мал-дун рейка. - Нет. Эти силы древнее и сильнее моих и карать или миловать они решают сами. Вернее, за них решил тот, кому молился Кахуранги. Он святой, своими поступками заслуживший право повелевать древними стихиями. По просьбе Кахуранги он помог вам, не дав погибнуть от кары подземных богов. И отныне эта, как вы её называете, невода будет карать только жестоких и несправедливых, будь то невольники или свободные. Видящие гибель своего товарища люди остановились. Но вскоре бросились вперёд, к нам, с удвоенной энергией. Тогда пещерный рейк встряхнул руками, с которых осыпались когти, вонзившиеся в пол. То же произошло и с пальцами на ногах. - Они ненадолго задержат их! - пояснил он и, перегнувшись через этот заслон, подхватил на руки подбежавшего к нам истощённого раба. А затем, не дав нам опомниться, перекинул лёгкое тело Ульру и подтолкнул Меня в спину, прикрикнув: - Шевелитесь! Друид, помоги своему соплеменнику! Мы добежали до площадки, выводимой на лестницу, ведущую на тридцатый уровень. Последним бежали Ульр и рейк. Рейк вдруг с силой толкнул Ульра в спину. Тот вылетел головой вперёд прямо на руки подхватившего его Иорангата. И в тот же миг, сперва беззвучно прямо на наших глазах осели камни, и весь штрек схлопнулся по всей длине, похоронив под собой десять надсмотрщиков и верховного вождя племени пещерных рейк.