Говори со мной

      Больше чем два с половиной месяца сотрудничества Бана и Хвана проходят великолепно. Не считая эпизода, когда Хёнджин познакомился с Ликсом, увидев живое воплощение мечты Сынмина. Но быстро взял себя в руки, да и Ёсани, заметив состояние друга, помог, оперативно и молча перекрасив тому волосы («потому что блонд уже не в тренде, красавчик»). Феликс окружён спецами и по уши в работе, как и Чан-трудоголик. Минхо ставит хорео, Хан (оказывается тоже общий знакомый Хвана и Бана) с Чаном пишут песни, продюсируя их, Хонджун с Ёсаном подбирают наряды и стилистику, Хёнджин таскает их всех по вечеринкам, налаживая контакты с разными группами, блоггерами, тиктокерами, танцорами и певцами для возможных коллабораций. Они все успевают незаметно сдружиться, обедают вместе, зависают в студиях, переписываются в чатах, и всё это выходит за рамки просто работы. Чан объединяет их вокруг себя, а Хёнджин-щи, превратившийся просто в Джинни, задаёт атмосферу. Бан не перестаёт удивляться качеству и количеству контактов Хвана. Он ни разу не жалеет о разрушении своего стереотипа, вложенных деньгах и просто бесконечных тусовках, которые Чан и Ликси послушно посещают с поистине монашеским терпением. Он благодарит небо и богов всех вселенных за встречу с этим потрясающим человеком. Чан и Хёнджин, как и задалось с начала их знакомства, проводят много времени под предлогом работы, хотя большая часть их ночных разговоров совсем не о ней. Им интересно обсуждать практически всё, но контракт ставит Бана в рамки именно соглашения. Поэтому он старается просто заботиться о новом коллеге, не позволять себе лишнего вроде тактильного контакта, помня реакцию Хвана в ситуации с господином Чхве и их личную договорённость. Чан также замечает, что, вопреки напряжению первых встреч, Хёнджин и Феликс тоже очень сблизились, и "лидер движения" (как они в шутку его прозвали) принимает их взаимную химию как суровую данность. Потому что – да, почти спустя пару недель после начала договора Бан понимает, что о Хёнджине он думает не только в ключе "какой он крутой профи", потому что Чан – по уши, и для него – это станция конечная, а Хёнджин и Ликси, липнущие друг к другу, как обезьянки, видимо, едут вместе дальше. И Бан даже не ревнует. Какая глупость – ревновать небо к солнцу. Чан прекрасно понимает, что их сотрудничество с Джинни не постоянное – конечно же, они будут видеться, но скорее всего, гораздо реже и уже не так, и, наверное, Хёнджин для Бан Чана перейдет в статус не нанятого специалиста, а парня его певца. Потому решает использовать это время, чтобы максимально насладиться обществом интересного и прекрасного Хвана: невзначай что-то дарит ему за якобы каждое знакомство в виде бонуса, подвозит до дома, зовёт на прогулки, в рестораны, кино – разумеется, чтобы обсудить новые и предстоящие контакты и работу по проекту, вдохновившись образами киногероев. Раумеется, всё это решается за первые десять минут их многочасовых встреч, с которых Хёнджин не спешит уходить, ведь интерес Бана полностью взаимен, и Хван жадно пьёт каждую минуту с продюсером по той же причине: это время закончится. Хёнджин не знает, что будет по завершению договора, потому что, откровенно говоря, большую часть своей работы по контракту он уже выполнил, осталось совсем чуть-чуть, а с Чаном хочется проводить всё больше времени. Хван мог бы затянуть, но это бы повлекло увеличение ценника – вряд ли деловой и сдержанный Бан поймёт концепцию «подарка», если Хван откажется от оплаты, а делать вид и работать, знакомя Чана с откровенно ненужными тому людьми, он не хочет: это некачественная работа и потерянное время. Хёнджин не желает выдавать себя подобными некрасивыми действиями, ведь искренне благодарен своему клиенту за заботу, щедрость и внимание. Бан ни словом, ни делом не нарушает границ их договорённостей, делает, что нужно и даже сверх того. А ещё Чан искренне интересуется самим Хёнджином – его мыслями, идеями, мировосприятием, и Хван быстро понимает, что просто клиента в Чане не видит – уж слишком тот хорош и желанен. Но печальный опыт с Кимом говорит, что от экспериментов надо воздержаться, лучше использовать оставшееся время, чтобы максимально насытиться этим ощущением тепла, спокойствия и заботы, исходящей от Бана. Чтобы попробовать вернуть и поделиться и с Чаном своей жизнерадостностью, открытостью и лёгкостью, потому что, несмотря на тёплое и давно уже неформальное общение, продюсер проявляет некоторую отстранённость и лёгкую меланхолию. А ведь у него такая красивая улыбка с ямочками на щеках. На одной из очередных тусовок, после очередного раунда знакомств, которые Чан называет "свиданиями вслепую", он спрашивает разошедшегося в профессиональном азарте Хёнджина, выполнен ли план встреч на сегодня, тот отвечает: – Да, хён, ты молодец, отлично справился, и даже никого не побил. – Хёнджин не упускает возможности вспоминать "красивый кулак" Чани на лице его недобывшего. – Ну, тебя, Джинни. Я уже жалею об этом! – Ни в коем случае, хён, ты чего! Я готов заплатить за повтор. Меня никто так не защищал! – Хван приобнимает Феликса, – Ликси, жаль ты не видел, это было эпично, как в фильме, такоооой хук правой – наш ДЖЕКИ-БАН-ЧААН!! Вааау! А взгляд, Феликс, ты бы видел этот звериный взгляд! Чан снова смущается и краснеет, прикрывая лицо рукой. Ликси спрашивает фирменным басом: – Хён, почему ты так стесняешься? Ты такой сильный, у тебя просто идеальное тело. – Чан на это решает просто уйти: – Так, если «марафон свиданий» на сегодня окончен, я хочу выпить немного шампанского. Я заслужил. Найдите Хани, он совсем пропал среди закусок. Хо будет ругаться, что он пришёл домой сытым, не хочу всё это выслушивать. С этими словами Бан Чан идёт к барной стойке, но "немного шампанского" превращается в энный по счету двойной виски, потому что по пути Бан встречает Ян Чонина с его новой пассией-иностранцем. Чан пытается пройти мимо, но Чонин не даёт шанса: – Крииис-хёооон!!! Привет!! Я так рад тебя видеть! – только Чонин называет его Крисом, и Бана, оказывается, это бесит. – Привет, Инни. – Чан старается улыбаться на публике, сохранять невозмутимый вид, как учил его Хван. – Как дела, хён? Смотри, это Тоши, мой новый парень, он японец! Скажи, классный! – Инни добавляет шёпотом одними губами, – ты бы знал, что он делает ртом... Нет, Ян делает это не специально, он просто не понимает, что кому-то может быть больно из-за его слов, он ведь самый позитивный на свете. – У меня всё хорошо, Чонини. Я рад, что ты нашёл того, кто делает тебя счастливым. Ни черта Чан не рад. Он даже видеть его не хочет. Ни Чонина, ни японца его, туповатого на вид. – Чани, ты всё такой же, вообще не изменился. Ты дарил мне такое вдохновение, я теперь почти не пишу песни, потому что ты ушёл. Я соскучился по тебе, приезжай как-нибудь, а!? Вот это Чану слышать больнее всего, что за четыре года он не изменился. Он просто по частям себя пересобрал раза три, не меньше. – Не думаю, что это хорошая идея. Извини, Инни, мне пора. Чан отвлекается на пару коротких разговоров с новыми знакомыми, идёт в туалет, и, выходя из кабинки, ловит почти "дословное" дежа вю: Инни, стоящий у стены, и его любовник перед ним Яном коленях. Они даже не догадались зайти в кабинку. Вот уж точно, у кого ничего не меняется. Бан вылетает прямиком на балкон, прося у кого-то сигарету, обнаруживая у себя стакан с какой-то выпивкой. Потом он идёт к бару на ватных ногах. Три минуты ничего не значащего разговора и покадровый повтор сцены с человеком из прошлого превращают Бан Чана в абсолютное месиво. Когда его наконец-то находит Хван (который искал его довольно долго), Чану не просто достаточно, ему категорически больше нельзя ни капли алкоголя, но он упорно опустошает бар. Хёнджин пытается утащить его подальше от глаз, и привести хоть в какое-то чувство. Чан хотя бы не буйный – это хорошо. Но, оказывается, шебутной – это немного проблематично. Но Хван и не такое видел. – Боже, как ты успел так накидаться-то... Чани-хён, пойдём домой, а? Давай... Сюда руку, мне на плечо, вот так... Ну, же... – танцор пытается держать его на себе, но Чан держаться не желает. – Мне... Нельзя домой, там... ОНИ! – Боже, кто там, хён? К тебе кто-то приехал? – Хван уловками и разговорами выводит Бана на улицу к машинам. – Там призраки прошлого. Вот. – Ааа, понятно. Знакомые ребята. А ты, что, боишься привидений? – Чан резко останавливается и смотрит прямо на Хвана: – Очень, они же жуткие, Джинни. – Ясно. Хён, у меня идея, аааайщ... давай иди, вот так, здорово. Ещё немного. – Какая идея? – Давай поедем и прогоним их из твоего дома, а? Ты же крутой, хён, можешь просто навалять им. Направо, ага, молодееец. – Хёнджин аккуратно уводит Бана нужной дорогой, умудряясь делать вид перед окружающими, что всё в норме, изображая непринуждённый разговор. – Прогнать? Я об... этом... не думал. – Ну, ещё бы. Тоже мне новость. Смотри, машины. Садииись, давай, Чани, поехали, разберёмся. – Я сам поведу!!! – Такого поворота Хёнджин не ожидал. Он пытается отвлечь Бана, как только может, уводя того от водителя: – Не-не-не, хён, тебе нельзя за руль. – Почему? – ОНИ тебя так увидят, должен быть эффект неожиданности. – Аргумент так себе, но Чан согласно кивает, к изумлению и облегчению танцора. Хёнджин усаживает Чана в машину (с большим трудом) и садится рядом на заднее сиденье такси. Примерно на середине пути Чана осеняет: – Джинни, а где Ликс? – Опомнился, смотри-ка... он давно домой укатил. – В Австралию? Без меня!??? – Хёнджина забавляет логика пьяного "лидера", пока Чан не пытается открыть дверь машины на полном ходу. Хван ловит обеспокоенный взгляд водителя, и поднимает ладонь в знак того, что всё под контролем. – Тише, тише, хён... Он просто соскучился, ага? Он завтра вернётся, обещаю. Ну-ка, дай мне свои прекрасные руки. – Он... не успеет! – Чан грустнеет так, будто Феликс и в самом деле уехал куда-то навсегда. – Успеет, он обещал. Вот так, держи здесь, не надо дверь открывать, хорошо? Мы выйдем попозже, – Хван держит Чана за запястья одной рукой, другой приобнимая, чтоб перекрыть доступ к двери. – У меня некрасивые руки, зачем ты... это ты... божественный!.. – Чан расстраивается окончательно (хотя куда уж дальше). – Мне виднее, какие у тебя руки. – НЕТ!!! Они... кривые. – Не спорь со мной, я же божественный, меня надо слушаться. – Хван пытается угомонить старшего, как маленького ребёнка. – Да. – Чан соглашается безапелляционно, что немного даже веселит Хёнджина. – Вот и не спорь. Как ни странно, отчаянный шутливый аргумент Хвана срабатывает, и Чан замолкает. С горем пополам они доезжают до дома, и Хёнджин думает, что сейчас будет ещё одна миссия по транспортировке прекрасного, но, к сожалению, не ориентирующегося в пространстве тела Бан Чана – на тридцать четвёртый этаж. – Чани, где твои ключи? – Хван держит продюсера, попутно вызывая лифт. Тут неожиданно возникает бабуля-консьержка. – Чаниии, сынок, ооохх, – она поднимает глаза на танцора, – опять, что ли, он этого своего сопляка увидел? Он последний раз так напивался, когда его соловушка опять ему что-то в уши насвистел, – Чан словно подтверждает: – Аджумма, он... Опять... Там... С ним ...на коленях! И сказал, что я такоооой же. – Ну-ну, мой хороший, всё наладится, смотри, какой красавчик тебя держит. Хван смущённо улыбается, Чан же поникает черной печалью: – У него уже есть другой, аджумма... ну, ПОЧЕМУ это мой певец?! У Хвана наконец-то начинает что-то проясняться в голове о причине состояния его клиента, хотя до понимания ещё очень далеко... Дальше, чем в начале, честно говоря. Чан говорит о Хёнджине и Феликсе, а Хёнджин думает, что Бан говорит про своего прошлого певца, до него доходили слухи про то, что была там какая-то история. Танцор с сожалением думает, что Чан до сих пор любит того "соловушку", он, в принципе, и не хотел надеяться на что-то, но знать, что у него совсем нет шансов – грустно. Он просит бабулю подержать кнопку лифта, пока он затащит увядшего Чана и вздыхающего себя в кабину. – Спасибо, бабуля! – Позаботься о нём, хорошо? – Конечно, аджумма. Как иначе, – Хёнджин печально улыбается, придерживая тяжеленного Бана. Двери закрываются, они недолго едут, и Чан исподлобья взирает на своего "телохранителя" и бурчит, хмыкая: – Правда, что ли, позаботишься? – Хёнджин грустно вздыхает, поглаживая подопечного по голове: – Что с тобой ещё делать, глупый... Давай, Чани, мы выходим, наша остановка. Помоги мне, хорошо? – Я глупый, да. Но я всегда тебе помогу, Джинни. Что угодно! Ты такой прекрасный... – Чан думает, что должен держаться и не выдавать себя, но так хочется порадовать великолепного Хвана, подарить весь мир, хотя бы позвать на свидание. Но даже в таком состоянии, Бан старается контролировать себя как может: он клиент, нельзя свидание, он не хочет покупать его как вещь, не хочет фальшивой вежливости к себе за деньги, и потому предлагает, – Хочешь завтрак на Эйфелевой башне? – Завтрак на Эйфелевой башне я и сам организовать могу, спасибо, а вот ключи твои не найду. Давай, помогай. Чан роется в карманах, достает магнитную карту: – Забирай хоть насовсем. – Чан пьян, но будь он трезв, не отказался бы от своих слов. А Хёнджин не отказался бы от такого предложения. – Твоя щедрость не знает границ, хён, я ценю это. Хван совсем не иронизирует, ну… может, капельку, не более. Он заметил, что Чан действительно щедр от души. Он не раскидывается деньгами, но любит дарить ценные подарки, угощать, он очень внимателен к окружению и заботится об их комфорте, и Хёнджин на самом деле это очень ценит, замечая каждую мелочь. Наверное, ему потом будет грустно вспоминать про подарки Чана, его заботу на протяжении всего этого времени, и чтобы не скиснуть окончательно, он шуточно говорит голосом навигатора, – Давай, заходим. Вы прибыли в пункт назначения. Хван уже был у Чана несколько раз – пару раз заезжал помочь с костюмом для мероприятий, и пару раз они что-то обсуждали здесь по встречам всей их компашкой. Поэтому Хёнджин ориентируется в чужом доме легко. У Чана просторная квартира в тёмных тонах, это производит немного депрессивное первое впечатление, но потом замечаешь функциональность и комфорт этого дома. Шторы на пульте, куча всякой «умной» техники новейших версий, очень удобные кресла и диваны, даже стулья удобные. Есть даже мини-кладовая с прачечной. Всё предусмотрено и организованно. Всё по полочкам. У Бана своя студия-кабинет в квартире со звукозаписывающими ништяками. Чан живёт один, гости редки, но для них отдельная комната и отдельная ванная, много тапочек, даже небольшой бар, хотя Чан не пьёт (ну… почти, ага). Кухня соединена с гостиной – чтобы удобно было болтать с компанией, пока готовишь, и никто никому не мешал. Хёнджин усаживает Бана на кухне, достает литровую бутылку воды – и заставляет выпить. – Пей всё, хён. Тебе нужно промыть желудок, ты осушил весь бар. – Не хочу! Открой тот шкаф, там виски. – Ну, нет, хватит с тебя на сегодня виски. Пей воду, я сказал. Меня надо слушаться, помнишь? – Да. Хёнджин и не думал, что это снова сработает, но Чан повинуется беспрекословно своему "божеству". Божество ведёт Чана в ванную и помогает "побеседовать с белым другом". Божество умывает Чана, снимает ему поплывший мейк. Божество переодевает в пижаму сопротивляющегося Чана еле дыша, стараясь не сожрать его глазами, потому что это впервые, когда Хван видит это накачанное тело почти без одежды. – Боже, хён, ты невероятный... Твой пресс… ты что, живёшь в качалке? – Хёнджин спрашивает риторически, удерживаясь от того, чтобы не провести рукой по графичным кубикам, но получает неожиданный ответ: – Неее, я три раза в неделю, там Бинни живет. У него квартира над его фитнес-клубом. Хёнджин смеётся. Чанбин – друг Хана и Чана. У него свой фитнес-клуб и выглядит Бинни, как его живая реклама. Удобно. Хёнджин смеётся, и даже сквозь не отпустивший ещё пьяный туман в сознании этот смех кажется Чану самым уютным звуком в мире. Хёнджин укладывает Чана в постель, укрывает, хотя от того жар, кажется, на три метра вокруг. Хван хочет переодеться и умыться. Он берёт какие-то спортивки и футболку у Чана в шкафу (он ведь не будет против?). И, выходя из комнаты, слышит: – Джинни... – А? – Джинни, ты можешь остаться? Не уходи... пожалуйста? – Конечно, останусь, хён, я обещал позаботиться я просто иду в душ, привести себя немного в порядок, окей? Я буду потом в гостевой, если что. – Не надо... в гостевой. Если для этого есть пункт твоего прайса… Ты... можешь... посидеть потом немного со мной? – Чан спрашивает, потому что не знает, насколько адекватна его просьба – ему просто хочется подольше побыть рядом с Хваном, его присутствие словно успокаивает и придаёт сил, но вдруг, это слишком сильно нарушает их договор? – Это… так можно? – Что, хён, приведешки налетели, страшно? – Хван старается делать вид, что его совсем не задевает упоминание прайса, хотя на деле очень задевает. Именно с Чаном именно сейчас почему-то меньше всего хочется помнить о своей работе. Хочется быть просто человеком рядом с другим человеком. – Угу. Налетели. – Чан говорит так грустно и тихо, что Хёнджина это даже немного пугает. Когда Хван выходит из душа – пахнущий чановским гелем, в чановской одежде – ему это кажется самым естественным и приятным на свете – он бы так насовсем остался в безразмерном чёрном коконе бановых вещей. Он думает, что Чан уже спит после такого-то "марафона", но тот сидит на кровати, поджав ноги и спрятав голову в руки. – Чани? Тебе плохо? Тошнит? – медовый голос Хёнджина выводит Бана из оцепенения. – Нет, не тошнит. – Голос Чана уже вполне протрезвевший, – Просто плохо, Джинни. Посидишь со мной немного? Прости, я знаю, ты устал. И это, наверное… – Чан ничего не хочет говорить про работу Хёнджина, он вообще ничего о ней знать не хочет, – Совсем чуть-чуть, пожалуйста. – Порядок, хён, я в норме. – Хван отвечает быстро, чтоб не касаться темы работы и долбанного прайса. Больше всего он хочет остаться в пределах чановой спальни, и желательно не чуть-чуть посидеть. Но даже эта просьба Бана воспринимается им как подарок. Хёнджин садится к изголовью, подкладывая под спину подушку, неожиданно Чан откидывается прямо на него. – Ой, извини, я тебя не ударил? – Бан пытается приподняться, но Хёнджин упрямо удерживает его у себя на торсе, по-паучьи обхватывая длинными конечностями. Для Хёнджина это – шанс на проверку. За пару месяцев Хван по-настоящему проникся Чаном. С ним было спокойно, тепло, безопасно и так интересно, времени с ним было всегда катастрофически мало, о нём хотелось заботиться и разговаривать обо всём. От него исходила невероятная сила, а его руки и шея превратились просто в новый фетиш Хёнджина. Чана хотелось касаться и обнимать – впервые за долгое время ему действительно хотелось этого с другим человеком. Но Джинни помнил, что при их соглашении Бан оговорил, что ему ничего такого-телесного не нужно, поэтому тактильный контакт танцор сводил к минимуму, не зная реакций Чана, да и сам продюсер не особо стремился проявлять подобные взаимодействия именно с ним. Иногда Хвану казалось, что он сознательно этого избегает, от этого было непонятно и почему-то немного грустно, наверное, потому что к Чану тянуло, как магнитом. А сейчас Бан просит его побыть рядом и в буквальном смысле падает к Джинни в руки. Хёнджин не упускает такие шансы. – Всё нормально. Мне удобно. А тебе? – Очень. Чан шепчет, боясь спугнуть свою удачу. Он боится притрагиваться к Хёнджину. Он боится нарушить границы, и больше всего – боится не сдержаться, потому что Джинни невероятный и, если Бан его обнимет – он и сам не знает, что с ним самим произойдет… Так они сидят добрых полчаса. Хван левой рукой обнимает старшего, правой ласково гладит по голове, а Чан полулежит на торсе танцора, не смея пошевелиться. Рядом с Хваном хорошо и спокойно. Хёнджин нарушает предрассветную тишину комнаты еле слышным: – Ты чего так напился, что случилось, хён? Или не хочешь говорить? Я пойму. – Правда, поймёшь? – Конечно. Можем просто дальше помолчать, если хочешь. – А если расскажу? – Выслушаю. Унесу тайну в могилу твоих врагов. – У моих врагов нет могил. Не думаю, что у меня вообще есть враги. – Значит появятся. – Хёнджин говорит хоть в шутку, но хочется, чтоб Чан знал, что не только он должен защищать, хочется сказать, что этому невероятному человеку тоже нужно получить свою долю заботы. – Враги или могилы? – По обстоятельствам. Зависит от их поведения. Бан тронут таким забавно-грозным обещанием, почему-то это очень приятно. И Чан рассказывает. Про Инни, про четыре года с ним и четыре года реста, про вечер-флешбэк и напомнившую о себе старую рану, про то, что «ничего, ничего не получается никогда». Хван внимательно слушает, всё так же обнимает, гладит по голове – Чан позволяет и Хёнджин думает, что совершенно нагло пользуется моментом (и Бан про себя думает так же), Хван не перебивает, даёт выговориться, реагирует эмоционально, но старается не нарушать «исповедь». Наконец, Чан затихает, Хёнджин молчит ещё некоторое время, стараясь не давать оценку события, но не выдерживает: – Чани... этот ...он не стоит даже кончика твоего волоска, хён. Ты такой драгоценный, твоё сердце такое большое. Хёнджин обнимает его своими длиннющими руками, дышит прямо в кудрявую макушку, хочет исцелить его своим теплом – хоть немножечко, затопить нежностью – сколько есть. Чан растворяется в этом ощущении, он не хочет выбираться из хвановых рук – примерно никогда. – Джинни... – Ты ещё любишь его, да? – Хёнджин до дрожи боится спрашивать, но просто не может не задать этот вопрос, ему жизненно необходимо знать свои шансы. – Нет. Просто это как, не знаю, содрать болячку, порезать старый шрам, что-то такое. Фантомная боль, но всё равно ощутимая. – Почему ты тогда назвал его своим певцом, когда сказал бабуле, что у него другой? Вы же не работаете уже, Феликс ведь... – Хван чувствует, как Чан напрягается всем телом и буквально заливается краской. – Я... не про него говорил. Бабуля же про тебя сказала. – Оу... ты сказал, что у него другой... Чан? Я ничего не понимаю, я, наверное, правда, устал. Если ты говорил про меня, с чего ты взял, что у меня кто-то есть? Твой певец? Не понимаю… – Ты ведь и Феликс, вы же...? – Что – мы же? Мы просто общаемся, он классный друг. Феликс твой с Бинни почти полгода уже живет, они свадьбу в вашей Австралии хотят, очнись, продюсер года! – В смысле? – Чан поворачивается и смотрит в шоке прямо на Хёнджина, тот смеётся, касаясь переносицы изящными длинными пальцами. Такой невыносимо красивый. – Ахахахах, в прямом! Да ладно, ты что, не знал? Они съехались через три недели после вашего возвращения из Австралии. Если Бан ещё и был немного пьян, то сейчас протрезвел полностью. Чан не знал. Начиная с того, что считал Бинни натуралом. – Полгода? Вот партизаны... – Да какие они партизаны, хён, это ты ничего не видишь вокруг. Давай спать, а? Долгий был день… Если честно, Бан Чану вот вообще сейчас не интересно про Бинни и Ликса, кроме того, что его певец и его "специалист по связям с общественностью" не имеют планов друг на друга. Чан укладывается на бок, Хёнджин хочет идти в гостиную, но хозяин спальни удерживает его за рукав (снова не касается тела, только за одежду держит): – Спи тут. Диван неудобный, а ты очень устал. Я не буду приставать, обещаю. – Бан не хочет помнить, что в его доме есть не только диван, но гостевая комната с максимально комфортной кроватью. Чану нужен любой предлог, что угодно, чтобы Хван остался в радиусе максимум полуметра, пожалуйста, хотя бы сегодня. Он знает, что бессовестно пользуется своим состоянием, но так хочется побыть рядом с Джинни, просто чувствовать его присутствие, особенно после чутких объятий. Хёнджин хочет сказать, что лучше б Чан пообещал обратное, ведь иначе какой смысл не идти на очень удобный, между прочим, диван, но думает, что язвить и флиртовать сейчас будет неуместно, и остаётся. Чан словно в знак подтверждения своего слова ложится к нему спиной, очертания которой совершенно не помогают Хёнджину обрести долгожданный сон. Хван понимает, что какой бы странной не была ситуация, но он почти возбуждён, ему Чана хочется. Что для танцора прямо в данный момент – неожиданно, потому что… Потому что – это был большой секрет Хёнджина и реальная причина непредоставления той самой конкретной «услуги» из прайса в течение всего времени после ухода Минни. Хёнджин никого не хотел. У него внутри словно сломался какой-то механизм. Нет, он мог возбудиться от порно и просто пофантазировать, удовлетворяя себя. С «механикой» всё было окей. Но рядом с кем-то живым ему просто не хотелось – ни с мужчинами, ни с женщинами. Ни с кем, до этого утра с Чаном. Хёнджин ложится почти вплотную к нему и просто до одури хочет хотя бы обнять. Но момент, позволяющий это сделать без подозрений, намёков и вопросов, вроде как уже прошёл, и Хвану приходится напоминать себе, что Бан Чан – его клиент, у них есть опредёленные оговорённые условия, и пока Хёнджин Чана успокаивал в объятиях, тот вообще-то сам не коснулся его и пальцем. С другой стороны, Чан и не сопротивлялся, не просил убрать руки и вообще не проявлял никаких признаков того, что ему такой контакт неприятен, а значит, у него нет проблем с тактильностью. Из размышлений и уже полудрёмы Хвана вырывает снова тихий голос Чана: – Хёнджини... – Мм? – А у тебя… кто-то есть? – Чану очень страшно спрашивать. Он знает, что это нарушает границы их договорённостей по работе, он знает, что, как бы он не хотел прикинуться забывшим всё наутро, он не сможет, потому что уже трезв и помнит почти всё. (Почти – потому что время с начала дороги домой до момента выхода Джинни из душа он помнить не хочет, но видимо, придётся). Он знает, что сдал себя с потрохами одним только этим вопросом. (Хотя для Хвана это просто вопрос). Ему уже дико стыдно за сегодняшнюю ночь, но так приятно, что Джинни ещё здесь, прямо в пятнадцати сантиметрах от него. Но ему очень нужно знать, потому что Хёнджин давно перестал быть для него просто "профи". Бан Чан уже увяз по уши в хвановой искренности и улыбке, в их разговорах бесконечных до утра, в его медовом воркующем голосе, в безднах его тёплых глаз, в его спонтанных танцах, лёгкости и открытости, в его пальцах и губах, созданных для искусства и любви. Бан Чан, наверное, подписал себе смертный приговор, заговорив с ним тем вечером на балконе. Но он совершенно не против такого прекрасного палача. У Хвана – миллиард и одна отговорка на вопрос Чана. Боже, сколько раз его это спрашивали с вполне конкретным подтекстом... Что только он не отвечал – от игривого "а зачем тебе", шуточного «у меня даже собственная лама есть» (правда, есть), до туповатого "о чём ты". Но сейчас Хёнджин не хочет играть, поэтому отвечает простое краткое, и – обрывающее все шансы на спокойное дыхание Чана: – Нет.