Говори со мной

      Хёнджин просыпается через несколько часов и обнаруживает, что тело не обмануть: его голова прислонилась к спине Чана, его рука на груди Чана, запястье в хватке пальцев Чана и у сгиба его локтя – губы и дыхание Чана. Хёнджин не знает, каким богам молиться, потому что он хочет одновременно закольцевать этот момент во времени и пространстве и прекратить эту пытку, потому что у него… стоит. Это очень большая проблема, потому что у Хёнджина стоит впервые за год рядом с клиентом: тем самым, который единственного, чего от Хвана не хочет – секса. Хёнджин, как может – аккуратно, высвобождается из такой приятной хватки своего клиента, и тихо бежит в душ – решать вставшую проблему. Наверное, Хван действительно поехал рассудком или психикой, потому что, снимая своё напряжение, он представляет даже не раздетого Чана, а вот этот утренний момент. Видимо, его тактильный голод достиг своего апогея. И что он будет делать дальше – неизвестно. Впереди полтора месяца работы, и если с Чаном так пойдёт дальше, то Хван дальше не пойдёт, потому что просто рехнётся от такой близости и невозможности что-то сделать. Когда просыпается Чан, Хвана уже нет в постели, и как он думает – в квартире. И, хотя он к такому привык с тем же Чонином, а Хёнджин – его фактически наймит, а не парень, продюсеру грустно. Бан похмельным беспамятством не страдает, только чувством вины и стыда. Он понуро шаркает в душ, который (вместе с дрочкой) немного помогает отойти от похмелья, от его очередного мокрого сна с Джинни, и он действительно искренне надеется, что пока спал, ничего не говорил и не делал с реальным Хёнджином (о, боги, Чан надеется, что Хван ушёл не поэтому, только не это, пожалуйста!). Когда Чан выходит из ванной, обёрнутый полотенцем вокруг бёдер, и, вытирая голову, заходит на кухню, он, пожалуй, готов даже к морщерогому кизляку в реальности, чем к Хван Хёнджину у своей плиты в своей одежде. Хван Хёнджин, к слову, тоже готов увидеть что угодно, кроме Бан Чана в одном полотенце. Это совсем перебор для этого утра. Хёнджин смотрит на старшего безумным взглядом и думает, что бога нет, потому что, если есть, то он не может быть настолько жесток. – Хён, надень что-нибудь на себя, умоляю. Хвану кажется, что он переместился в свой пубертат, когда любой оголенный участок тела рядом вызывает стояк. Проблема только в том, что тело должно быть вполне конкретное. Вот это, которое напротив, в полотенце, мать его. Вот чего он там не видел? Он тоже ведь мужчина, тоже красивый. Почему же Хёнджин реагирует на этого человека напротив так неадекватно? Со своей профессией он насмотрелся ого-го как много. И красивых людей, и горячих любовников обоих полов. Но был ли кто-то, кто выглядел горячее, чем Бан Чан в чёртовом (совершенно лишнем на нём) полотенце... Джинни не уверен. Определённо нет. Чан смотрит на Хёнджина в своей огромной футболке и спортивных штанах, с небрежно завязанным хвостиком, а не обычной идеальной укладкой, без мейка, растерянного и кусающего губы, и думает, что даже тот Хван, что танцевал почти стриптиз на памятной вечеринке, проиграет в сексуальности этому домашнему Джинни на его кухне. Чан воспринимает его просьбу как намёк на то, что его вид – попытка домогательства и нарушение границ. Хван и вправду так думает. Потому что если хозяин дома не оденется, то Хёнджин его просто изнасилует прямо здесь и сейчас, и, наверное (абсолютно точно), даже не пожалеет. Чан ретируется и возвращается на кухню уже в чёрном спортивном костюме. Цвета добавляет его красное лицо. Хёнджин думает, что вообще-то жарковато для толстовки, но внутренне солидарен с решением Чана, потому что зависать на его руки и шею он сейчас не готов, нет. – Извини, я думал, ты ушёл давно. Доброе утро. – Чан говорит, краснея ещё больше и не зная, что чувствовать: то ли безудержно радоваться всё ещё находящемуся у него в доме Хвану, то ли смущаться от неловкости. Получается всё вместе. Хёнджин бормочет: – Доброе, ага. – А сам думает, что ни хрена это утро не доброе, он чуть не кончился этим утром, что в нём доброго… но быстро возвращается к нейтральной теме, – Я дал слово аджумме позаботиться о тебе. Не умею делать похмельный супчик, но рамён тоже ничего. Держи. Ты как? – Спасибо, вроде в порядке. Спасибо. Ммм... Вкусно, ммммм! – Чан съедает полную миску буквально в 3-4 захода. Хван довольно улыбается, доедая свою порцию и садясь на стул, поджимает колени к подбородку. – Приведения больше не беспокоят? В Австралию пешком не собираешься? Или на завтрак в Париж? – Хёнджин заговаривает, чтобы хоть как-то отвлечься от чёртова полотенца (господь, пожалуйста), которое всё ещё пред глазами. Чан закрывает лицо руками. – Не напоминай, прошу... Мне очень стыдно за всё. Пожалуйста, прости. – Бывает, хён. Подумаешь, напился. Даже не дрался ни с кем своими красивыми кулаками. Чан демонстративно напяливает капюшон худи под смех Джинни. Чану не должно это нравиться. Он – клиент человека напротив. К этому человеку – очередь его желающих во всех смыслах, и через полтора месяца его наймут, возможно, с той самой услугой, от которой отказался Чан. Он не хочет даже думать в эту сторону. Он пытается не видеть, насколько гармонично смотрится Джинни на его кухне в таком вот виде. – Вряд ли в твоё сопровождение и услуги входит уход за пьяным невменяемым клиентом... Хёнджин смотрит так, как будто Чан его ударил. И думает, что лучше бы так и было. Это вот сейчас почему-то больно. Получается, Бан в нём вообще человека не видит? Только эскортника-проститутку? Хван начинает заводиться уже не от возбуждения, а от ядовитой обиды внутри. Бан Чан, не замечая изменений в настроении своего "божества-хранителя", встаёт, убирает со стола и хочет направиться к дивану в гостиной, как слышит стреляющий ему в спину вопрос: – Почему ты ко мне не прикасаешься, Чан? Ни разу за всё время, что мы работаем. Я всю ночь таскал тебя на себе, обнимал, ты даже в ответ и пальцем не коснулся. Ты тактилен с другими, я вижу это. Ты думал, я не замечу? Это из-за моей профессии? Они всё это время говорили честно, и сейчас Чан тоже решает говорить честно. – Да. Для Хвана это – одновременно удар поддых и красная тряпка. Значит, Чан считает его просто "грязным" и пустым. Он просто не считает его достойным касаний, это банальная брезгливость, вот и всё. Хёнджин меняется в лице за доли секунды и в пару шагов настигает Чана, замершего у дивана. Бан смотрит ему в глаза, и там нет привычных уже открытости и нежности, есть злоба и холод. Глубина хванова тёплого космоса превратилась в чёрную дыру презрения. У Хёнджина просто срывает резьбу. Он подходит вплотную к Чану и... прижимает руку к его паху. – Джинни, ты... Что ты...? – Раз ты по-прежнему считаешь меня грязной шлюхой, я покажу, какой шлюхой я могу быть. Это тебе бонус за оправдание блядских стереотипов в твоей святой голове. – С этими словами Хёнджин опускается на колени настолько явно отработанным профессиональным движением, что Чана это пугает. Ему не нравится и не возбуждает, потому что в этом всём нет ни капли желания, только чистая злость, боль и поражение. Хван тянет зубами завязки его штанов, говоря в пах Бана, но смотря ему в глаза снизу вверх наигранно пошлым взглядом. – Не переживай, Бан Чан-щи, ты ко мне не прикоснёшься, и к себе тоже. Но ты будешь кончать раз за разом, пока я досуха тебя не выжму. Останешься чистым, я тебе гарантирую, ни капельки не упадёт. Чана прошибает холодом насквозь от такого ядовитого Хёнджина. Только тот хочет взяться за исполнение угрозы, как Чан еле проводит нежно рукой по его ухмыляющемуся лицу, осторожно трогая плечо. Он вообще не понимает, что вызвало в Хване такую дикую реакцию. – Джинни, ты чего творишь, эй? – Чан подхватывает его и поднимает на ноги. – Что такое, я что-то сделал не так? Поговори со мной, объясни, пожалуйста, я не понимаю. У нас дого.... – Договорённость? Не так??? Поговорить? Да о чём со мной говорить? Ты считаешь меня – кем? Я же для тебя просто грязь, набор услуг, а не человек, ты даже коснуться меня не можешь, настолько противно?! Блять, это поэтому ты такой смущённый всегда, да, Чан? Тебе просто стыдно находиться рядом со шлюхой типа меня. – Танцор запрокидывает голову с выдохом, – Бооже, ну, зачееем... зачем я полез разговаривать с тобой тогда. Я же наладил себе систему знакомств... Лицемерные моралисты, как же я ненавижу вас. Сначала покупаете, а потом отводите глаза, суки. Тут до Чана доходит, насколько двусмысленным был их диалог на кухне. И что Хёнджин, которого сейчас откровенно трясёт, воспринял смысл сказанного Чаном с точностью до наоборот, чем тот хотел донести. А Чан не пояснил, ведь для него это так очевидно. Он в ужасе прикрывает рот рукой: – О боже, Джинни... Нееет. Я... НЕТ!!! Я имел в виду совсем не это. Ты прав, я старался не касаться тебя сознательно. Я просто... вижу, как на тебя смотрят люди, как хотят тебя, как ты устаёшь от подобного внимания, как ты реагируешь на попытки потрогать тебя... Я смущён рядом с тобой, потому что ты такой красивый…Чёрт, я просто боюсь не сдержаться, Джинни. И я сам установил границы договора. Кем же я буду, нарушая своё слово перед тобой? Я не хотел делать что-то, нарушая твоё пространство, чтоб ты думал, что я вижу в тебе кусок мяса или вещь. Я... я просто не знал, как иначе выразить своё уважение. Потому что ты очень, непозволительно сильно мне нравишься. И я никогда, слышишь, ни одной секунды не считал тебя грязной шлюхой и набором услуг. Я просто боялся доставить неудобства и сделать тебе плохо... Хван смотрит во все глаза. У него нет слов, его реально лихорадит, он весь напряжён до предела. – Хёнджини, пожалуйста, прости, я не думал, что для тебя это выглядело так. Я... Боже, я просто... Можно тебя обнять? Вместо ответа Хёнджин буквально оседает, падая на Чана в истерике. Бан Чану понятно, что он не один тут "раненый". Хёнджин плачет и никак не может остановиться. Чан подхватывает его, прижимает к себе и держит в сильных руках, слова вырываются сами совершенно бесконтрольно: – Я держу, держу, ччшш, тише, милый, вот так... Мой хороший, самый прекрасный, самый нежный... как ты можешь быть противным и грязным, ты же нереальный... такой неземной... Чан шепчет на ушко, зарывается осторожно рукой в волосы Джинни у основания шеи, обнимает, словно боясь разбить оказавшееся в его руках сокровище. А сокровище рыдает у Чана на груди, цепкие руки впиваются в Чана мёртвой хваткой, будто бы тот сейчас исчезнет. – Чааан, Чан, ты...правда, так думаешь? -Хёнджин буквально захлёбывается слезами, – я нравлюсь тебе? Ты меня уважаешь? Это правда? Хёнджин не плакал при ком-то, но, скованная годами, боль наконец вырвалась наружу. Хёнджину не говорили такого. Его благодарили, понимали, были вежливы, но его "покупали". И уж точно никто не стремился ограничить контакт, просто потому что договорённость была о другом. Скорее наоборот – старались урвать как можно больше, раз уж платили. Бывало так, что сначала его просили о связях, но в процессе рассчитывали на большее. В лучшем случае – хотели купить, в худшем – надеялись влюбить в себя Хвана и получить бесплатный секс. – Разумеется, правда. Как ты можешь не нравится, боже, ты же идеальный. Конечно, уважаю, как иначе, милый. Чччшш... мой волшебный... невероятный... иди сюда... вот так… – Чан от переизбытка эмоций сам не замечает, что говорит, усаживает их на диван, обнимает крепче, гладит Хвана по спине, по волосам – кажется, Бан сойдёт с ума сегодня. – С...сскажи так ещё… – Что сказать? Что я тебя уважаю? Что ты милый? Или волшебный? Идеальный? – Назови своим, – Хёнджин хрипит шёпотом, закрывает лицо руками и ревёт ещё больше, – пожалуйста… Мне так нужно... Для Чана это – большая неожиданность. Он всегда очень осторожен в употреблении этого слова. Инни ненавидел подобные "собственнические замашки", и Чан привык. А сейчас с Хёнджином он забыл об этом… Хван тоже привык. Пожалуй, это было одно из его правил в профессии. Для него, как и для Чана, слово «мой» – не обозначение собственности, а признание родственной души, принадлежности кого-то к своему миру, ближайшему кругу. Клиента своим не назовёшь, и себя он так называть не позволял. Уровень отношений не тот. Хёнджин в принципе и не мог сказать, а был ли у него в жизни кто-то по-настоящему – его? Поэтому Хван не реагировал и давно не помнил, как это – называться искренне чьим-то вне контекста работы и нездорового собственничества. – Мой хороший, мой милый, мой Джинни, мой... мой... Нравится? Чан обхватывает его лицо руками, вытирает слёзы большими пальцами, Хёнджин смотрит в бановы бархатные глаза, полные любви и заботы, смотрит на губы, произносящие то, что Хёнджин просит, чувствует горячие пальцы Чана и от этого у него короткое замыкание в мозгу. Его просто разматывает от нахлынувших чувств и эмоций за последние сутки. – Боже, Чан, ты мне нравишься, очень. – Чана уносит от этих слов. Этого быть не может, чтоб он нравился вот этому "божественному" сокровищу. Его пронзает дикая мысль, но он боится говорить. Хван же не говорит это из-за его признания, не говорит это как клиенту? Или да? А Хёнджин вжимается в бок Чана, обхватывает его руками – как приз – и бормочет куда-то в черную толстовку настолько тихо и неуверенно, что Чан даже голос его не узнаёт, – Хён, тебя... тебя можно ...поцеловать? Чан отстраняется и смотрит на Хёнджина так, как будто тот попросил выброситься в окно. Его просьба – что-то абсурдно неприемлемое. Хёнджин думает, что Чан ведь, по сути, мало что знает о специфике его работы. Может, он считает, что они не целуются? Или для Чана это что-то столь интимное, что не вот так сразу... Или он не любит целоваться? Или?... По правде говоря, Хван не знает, что думать, кроме того, что, скорее всего, желанные поцелуи ему снова не светят. Чан думает, что Джинни сошёл с ума. Потому что это не он должен просить поцелуи. Вокруг него должен быть алтарь, на котором божество с этими губами должны умолять хотя бы посмотреть в сторону очереди своих жертв. Потому что эти губы созданы для любви и поцелуев. Чану страшно подумать, какая боль стоит за этой просьбой от этого человека. Джинни видит замешательство Бана и, опуская голову, оттопыривает пятерню в утвердительном жесте: – Я понял, хён, окей. Извини, я не подумал, – Джинни готов к такому раскладу, потому что жаркий Чан его обнимает, а он может обнимать Чана, и это ощущается так красиво и естественно, и это уже тааак много, что Джинни готов без чановых поцелуев… ведь, да? – Да ни хрена ты не понял, дурень. Разве нужно... разве тебе нужно о таком спрашивать? – Чан поправляя прядь хвановых волос, кладет руку танцору на щёку, а тот ластится котом, закрывая глаза, но уверенно отвечает: – Нужно. Всегда нужно спрашивать, хён. Хёнджин знает, что нужно. Особенно ему. Потому что нет, он не божественный и не идеальный. Нужно спрашивать, хотя бы чтоб не видеть сжатые губы напротив и отворачивающееся, будто от чумного, лицо того, в кого влюблён без памяти. Хёнджин прижимает чанову руку своей, продолжая тереться о неё лицом, Чан дышит так близко, Джинни нельзя думать о его губах, нет: – Мммм… хорошо... у тебя такие приятные горячие руки, хён... Чан, словно в бреду, исполняя свою давнюю больную фантазию, медленно, еле касаясь, проводит большим пальцем по раскрывающимся от удовольствия губам Хёнджина (они мягкие, нежнее, чем Чан представлял), от чего тот млеет, закатывает глаза, закидывая голову и обнажая шею. Чана это зрелище взрывает изнутри, ему просто срывает тормоза, и он буквально впивается в эти губы напротив. Хёнджин от неожиданности сначала распахивает глаза, и даже забывает ответить на ласку, но замешательство не больше пары секунд, потому что он просто теряется в чановом поцелуе, всё тело плавит и пробивает мурашками, он отвечает так страстно и с таким напором, что у Бана кружится голова. Они целуются долго, жадно и жарко, меняя темп, проникая языками и пробуя вкус друг друга на максимум. Хёнджин Чана обнимает, оплетая цепкой хваткой плечи и бока, Чан Хёнджина держит так, будто хочет вплавить в себя. Когда они отрываются друг от друга, Бан замечает, что Хёнджин снова плачет. – Чёрт... Чёрт... аааййщщ… – Джинни? Боже, хороший мой, что такое? Что не так? Не надо было, да? Такой плохой поцелуй? Прости, я не… – Прекрати извиняться, хён. Охуенный поцелуй. Охуенный. Как вкусно... Просто очень давно не целовался, вот и накрыло. Слишком много эмоций за два дня. Чан прижимает его к себе, гладит по голове, целует в макушку, теребит волосы. – Устал? Хочешь, отвезу домой? Чан такой, да. Его забота – в действиях. Принести любимый кофе на встречу, вызвать такси, когда нужно, проводить домой, молча купить давно желанную кем-то вещь и просто отдать с коробочкой завтрака или ланча. – Устал. Не хочу домой. Целоваться хочу. И обниматься. Теперь ты от меня не отвяжешься, Чани. Чан улыбается. До ямочек, в которые упираются пальцы Джинни. – Я деловой человек, Хёнджин-щи. Мне нужны гарантии вашей угрозы. – Я тактильный маньяк. – Хван меняется в настроении и хищно улыбается. – Вот уж чего за тобой не заметил. Не серийный, надеюсь? – Бан деликатно пытается обойти скользкую тему, но, видимо, именно сегодня такие темы не обходятся. – Будешь ревновать, Чани? – Ты поверишь, если я скажу "нет"? – Чан помнит, как он делал вид, что принимает «всё как есть» со всеми своими предыдущими пассиями, но, чёрт подери, ему до ужаса надоело врать себе, потому что Хвана он, наверное, даже к его одежде ревновать будет. Но Чан не знает, а есть ли у него право ревновать, да и вообще какие-то права. Поэтому Чан решает всё выяснить здесь и сейчас, несмотря на страх, – Джинни, мне не развлечься надо. Мне не… «услуга» нужна. Если ты говоришь это, потому что… если ты после этого ты разорвёшь наш «контракт», я пойму. Я же, правда, в тебя влюбился. Я хочу быть вместе с тобой. Это возможно? Ты… хочешь? – Очень хочу, хён. Разумеется, возможно. Боюсь, у тебя даже выбора нет, Чани. – Хван обнимает Бана с новой силой, довольно целует в щёку, покусывает за мочку, – Не понимаю проблему. С чего бы мне разрывать с тобой контракт, мне нравится с вами работать. – Кхм… Джинни, прости, но ты издеваешься? – Нет, хён. Я не понимаю, к кому ты собрался меня ревновать? К пустоголовой тусовке? – К клиентам твоим. – Пффф... С чего бы, это ж просто рабо...ооооу. – До Хёнджина доходит, что конкретно имеет в виду именно что его клиент, к нему буквально вернулся «бумеранг». – Чан! Оооххх... Посмотри на меня, милый. Ты действительно мне нравишься, искренне. Я хочу быть с тобой, ну... по-настоящему. И я не собираюсь ни с кем спать "по прайсу". Вообще-то я уже давно этого не делаю. – В смысле? – Ну, где-то больше года или около того, чёрт, это… неловко рассказывать. – Тебе не обязательно рассказывать. – Но хён, ты мне... – Хёнджин тупит взгляд, и опускает голову, но Чан берёт его нежно за подбородок, гладит ласково по щеке, смотрит в глаза: – Джинни. Джинни, хэй. Хороший мой, это же не игра "кто кому". Я ничего не буду у тебя выпытывать, и ты не обязан, слышишь? Если захочешь – поделишься, когда будешь готов. Я всегда выслушаю и пойму. – Ты не обидишься, если я скажу, что пока не готов? – Конечно, нет. – Чан целует в лоб, притягивает, обнимая крепче, дышит в макушку своего «божественного» гостя. Шепчет нежно, – Спасибо за… искренность. – Чани, ты ...ты такой потрясающий, хён. А я таких гадостей тебе наговорил... – Просто долго держал, что внутри наболело. Хорошо, что выговорился. И вообще, ты меня всю ночь на себе таскал и бред мой слушал. – Сам сказал, у нас не «ты мне – я тебе». Хватит. – Хёнджин меняется в лице, пересаживается на диване удобнее и просто убивает Бана горящим взглядом, когда касается изящными пальцами пухлых губ продюсера, – Чан, я хочу ещё. Кто такой Чан, чтоб отказать ему в своих же желаниях? Они целуются и обнимаются, иногда прерываясь на краткие разговоры и пару чашек кофе, включают какую-то дораму (спроси обоих про сюжет – никто, конечно же, не ответит), пока один из поцелуев не проходит под аккомпанемент урчащих животов и следующий за этим общий смех. Они так увлеклись, что не заметили времени. Чан предлагает поехать в ресторан или выйти в ближайшее кафе, Хёнджин не хочет покидать пределы квартиры Бана. И поэтому идёт на кухню готовить. Чан предлагает доставку, не желая напрягать своего гостя (или уже парня, или... кого?). – Зачем, хён, у тебя полный холодильник продуктов. Или помоги мне, или садись и рассказывай истории, пока я буду готовить. Мне нравится. Чан выбирает совместить. Он присоединяется к Хёнджину, рассказывая о своих путешествиях. Они находят, что им нравится готовить вместе, потому что – можно друг друга кормить, «нечаянно» касаться и дразняще целоваться. После ужина, полного страстных взглядов и искренних улыбок наступает совсем неловкий момент. Потому что Хёнджину вроде как пора уходить, но вроде как никто их них этого не хочет, и каждый боится озвучить: оба не желают быть излишне навязчивыми, но очень хотят продолжать вечер вдвоём. Чан боится просить Хвана остаться, думая, не будет ли это перебором после эмоциональных суток, а ещё, что вряд ли он сможет сдержаться. Хван боится ровно по той же причине. Как бы Хёнджину не было уютно, он помнит, что всё же гость в этом доме, несмотря на возникшую близость, оставаться дольше, наверное, будет неудобно для Чана, потому говорит: – Хён, я совсем засиделся, я пойду. Чан несколько расстраивается, потому что Хвана хочется обнимать и целовать дальше, и ему вообще очень приятно, что Хёнджин у него дома, но против воли удерживать не собирается, спрашивает: – Устал, да? Хочешь домой? Я отвезу, Джинни. Или оставайся, поздно ведь уже. Есть гостевая и… Если… хочешь, конечно. Или у тебя планы? Хёнджин понимает, что на самом деле – очень устал. И что он меньше всего хочет домой. – Я… да, если честно, устал, но…Хён, это будет очень нагло, если я скажу, что хочу остаться? Разумеется, если ты не против, и если ты хочешь побыть один, то… Хёнджин не успевает договорить «…я вызову такси и исчезну», потому что Чан сгребает его в охапку и обнимает со всей силы. Хёнджину хорошо. – Я не хочу побыть один, Джинни, я очень хочу, чтоб ты остался. Это не будет нагло, это будет великолепно. Пойдём досматривать дораму? – у Бана в глазах звёзды радости, а Хван смеётся: – Ты что помнишь, на чём мы остановились? Ну, её. Давай… спать, насыщенный был день. – На чем мы остановились, я помню. – Чан тоже смеётся, хотя немного смущён (как обычно). Он за себя совсем сейчас не ручается, если они продолжат там, где остановились, но хочет дать Хёнджину пространство и не напирать голодным зверем, поэтому снова деликатно спрашивает, – Где ты хочешь спать? В голове у обоих тысяча предлогов типа «диван неудобный, на полу жестко, на балконе холодно, а в ванной сыро», но Хёнджин решает идти до конца, выпаливая решительно: – Где угодно, но с тобой. – Бана ответ одновременно радует и обескураживает, потому что – Джинни, я не железный. – Чану прямо говорить неудобно, но он и вправду думает, что ему будет крайне сложно сдерживаться, если вообще возможно: он чувствует себя практически пьяным от внезапной взаимности Хёнджина. – Я тем более, хён. – Хван смотрит в глаза Чана так неистово и страстно, что это почти невыносимо, – Но знаешь, это не я почти три месяца изображал монаха и ходил сегодня в одном полотенце, доводя меня до приступа. Вот и проверим, какой ты не железный. – Я не специально. – Чан улыбается и снова тушуется, когда до него доходит смысл сказанного, – То есть... Ох... Так ты поэтому попросил меня одеться? – Нет, Чани, я просто, блин, боюсь полотенец, ага. И я не просил, а умолял. Кстати, о полотенцах. – Настаёт очередь Хёнджина смущаться, – Если я у тебя останусь, то мне не помешает свежее бельё и зубная щётка, не люблю грязные вещи. Я ночью нагло взял твою одежду; извини, пожалуйста… в костюме не очень удобно спать... у тебя есть что-нибудь?.. – Не извиняйся. Хорошо, что ты сделал это, прости, что я сам не предложил. Тебе... Мне… нравится на тебя смотреть в моей одежде. Вот. И вот, держи. – Хёнджин улыбается, делая пометку у себя в голове, пока Чан суетится у шкафа и старается не думать о том, что Хёнджин вчера переоделся, принял душ и, если он принял душ, то на нём сейчас нет белья? Нет, пожалуйста, Чану категорически нельзя об этом думать. Он протягивает Хвану стопку вещей: полотенце, пижама, бельё и зубная щётка. Всё, кроме полотенца, – новое, в упаковке. – Ого, спасибо. Какой сервис. Даже пижама новая. – Хёнджин надеется, что пижама на нём останется недолго. Что до пижамы вообще не дойдёт. – Ну, я покупал, потому что стилист посоветовал. Сказал, что это маст хэв в гардеробе. Но я обычно сплю... Эээ... Без ничего. – На округлившиеся глаза Хёнджина он спешно добавляет, – Если один. Поэтому они просто лежат. А щётки и бельё всегда есть – когда я много путешествовал – было нужно, чтоб быстро собраться или потом оставалось, превратилось в привычку. Полотенце не кусается, не бойся его, – Чан улыбается, уворачиваясь от брошенной в него подушки, а у Хёнджина появляется маленький "план мести". План, к сожалению, не срабатывает, как и проверка Бана на "железность". Потому что, когда Хёнджин выходит из душа, повторяя утренний образ Чана, хозяин дома спит на краю кровати, оставив место для Хвана. Он только умильно усмехается, надевает пижаму и укладывается, обнимая Чана. Бан притягивает его сильнее в ответ, даже во сне. Игривые намёки на жаркую ночь растворяются с накрывшим обоих сном: всё же это был очень насыщенный эмоциями день. *** Чан просыпается первым, и немного не верит в то, что чувствует и видит рядом. Такой неземной Хёнджин – у него под боком, обхвативший его, как коала, дышит ему в грудь. Не может быть. Чан обнимает, бережно выпутывается из цепких лапок, потому что естественных утренних потребностей организма почему-то никто сегодня не отменил. На обратном пути, он захватывает на кухне пару стаканов сока и идёт обратно к "коале". Хёнджина хочется затискать как игрушку от ощущения милоты, но Чан сдерживается, нежно обнимая и гладя по голове, смотрит на него во все глаза, впитывая каждую чёрточку лица. Он так зависает, что удивляется, когда его живой и тёплый музейный экспонат потягивается, мурча "доброе утро". – Очень доброе... – Чан шепчет Джинни куда-то в шею, втягивая его запах. – Ммм, Чааан... Такой горячий... – Джинни отвечает на ласку, обнимает, ведёт носом по бановой щеке, пытается выпутаться со смехом из сильных рук, – Я на минуточку, пить хочу. – Не пущу никуда. На тумбочке сок. Устроит? Хёнджина устроит. Чан позаботился. Хёнджин жадно пьёт, а Чан жадно смотрит. Хёнджин, облизываясь, протягивает стакан с дразняще двусмысленным: – Хочешь? – и получает такое же вызывающе неоднозначное – Хочу. Глаза в глаза. У обоих столько сдерживаемого огня, что в секунду просто срывает дамбы. Хёнджин ставит стакан обратно наощупь, притягивая Бана за футболку, впивается в его губы мокро и пошло. Чан отвечает так же. Нравится. Вкусно. Ещё и ещё. Хёнджин отрывается лишь на мгновение, судорожно стягивая футболку с Чана: – Тебе не нужно это, хён. Боже, ты с ума меня сводишь. Ты сверху или снизу? Чан глядит ошалелым тёмным взглядом, опрокидывая Хвана на спину, и целует, целует, целует – куда попадают губы. – Сверху. Хёнджин улыбается, гладит по спине, по прессу, тает от удовольствия. Чан сжимает в кулаке футболку Хвана, тот видит его замешательство и переворачивает Бана на спину, седлает и сам сдирает с себя лишний элемент одежды. Бан Чан думает, что это – минута его смерти, ей богу. Он видел, что Хёнджин красив, но подтянутое тело танцора он впервые лицезреет без одежды. А ещё он видит внушительный стояк Хвана. И Чан боится, что кончит только от одного вот этого вида перед собой. Он чувствует себя чёртовой "фанаточкой". А Хёнджин целует, ласкает всё тело, трогает, водит ладонью по члену Чана, который всё ещё в белье. – Нравится, хён? – Тебе нельзя такое спрашивать, Джинни, ты меня просто убиваешь. – Я этого не планировал, ты нужен мне живым. Отвисни, Чани, или я сам тебя трахну. Чан отвисает, садится, смотря на неимоверно страстного и нетерпеливого Джинни, и смеётся в поцелуй: – Серьёзно? – Абсолютно, ты же знаешь, я би-универсал. Делай свой свободный выбор, мммм, какой ты вкусный, как же я хочу… И Чан... Теряется, он целует, занеживает, гладит, но будто в полусне, в голове – рой диких мыслей, он просто не верит в происходящее. И падает головой в ключицу Хвана: – Чёрт... Чёрт... Бан и сам не понимает: он явно сильно возбуждён, он Хвана до одури хочет, и... Не может. – Чани? Хён, что такое? Что-то не так? Чан невнятно что-то шепчет, закрывая руками лицо. Хёнджин ласково обнимает, прижимает к себе, держит голову Чана: – Хён, говори со мной. – Джинни, боже... прости... – Что ты чувствуешь? Тебе хочется…что-то особенное сделать? Ну? Я не буду осуждать, мне всё сказать можно. Любое желание. Хван хочет, чтоб Чану было максимально комфортно, что он будет понят, что бы себе там не надумал. Хёнджин предполагает, что, может быть, у Чана какой-то фетиш, которого тот, по обыкновению, стесняется или боится навредить, но всё оказывается гораздо проще: – Просто я... очень нервничаю, сплошные мысли, у меня очень давно никого не было... Я так хочу тебя и... не понимаю... – О, я понимаю, милый. – Хван правда понимает. Он такое видел. Он такое испытывал. – О чём думаешь, что тебя беспокоит? – Хёнджин ложится, утягивая себе под бок Чана, укрывает одеялом. – Я боюсь, что тебе не понравится. И ты же… – Бан действительно боится, ведь опыт у него, конечно, есть, но не то, что бы удачный, а о Хване чуть ли не легенды ходят. Да даже и без этого – Чан не заканчивает фразу, но имеет в виду, что Хёнджин ведь буквально профессионал – знает, как получить и доставить удовольствие. Чану даже немного стыдно, что у него не выйдет доставить удовольствие не только явно более умелому партнёру – это полбеды, но в первую очередь, тому, кто так сильно нравится, да и долгий перерыв даёт о себе знать, прибавляя неуверенности. Он очень боится, но решает сказать о своей тревоге прямо, – Ты же, наверное, много всего умеешь и знаешь, а я… не очень хорош в этом всём. – Хён, тебе не нужно этого бояться, мне уже очень нравится. С тобой так хорошо. И у меня тоже давно не было. Я тоже боюсь. – Ты? Боишься? – Конечно, я ведь человек, а это наш первый раз, ты ничего не знаешь обо мне, а я о тебе – таком… Посмотри на меня, милый. Это нормально, хён. И я понимаю, что всего слишком много. Смешно, но я боюсь того же, чего и ты. Боюсь, что ты посчитаешь меня… слишком опытным, боюсь, что буду грязным для тебя, боюсь, что профессия будет давать о себе знать, а я… хочу быть с тобой, ну... просто человеком. – Ох… Джинни, я не никогда не посчитаю тебя грязным, я… Ты такой невероятный. Может быть, – Чан очень стесняется, но с трудом говорит, – может быть, ты научишь меня каким-то вещам, чтобы… чтобы тебе было хорошо со мной? Чёрт, мне бы не помешали сейчас пару секретов твоей профессии... О боже, прости, что я несу, прости, прости. – Чани, ты не сказал ничего ужасного. Ты слишком часто извиняешься ни за что. Секс был частью моей работы, которой я не стыжусь и не скрываю. Я… не знаю, какие способы у ребят, которые именно секс продают. – Это неправда. Хван знает это очень хорошо. У него слишком много знакомых «из сферы», он сам слишком давно в профессии. Он не хочет говорить Чану про наркотики, алкоголь, закрыть глаза и не думать или думать о чём-то/ком-то другом. Так себе способы расслабиться. Он скажет про своё личное. – Я никогда не соглашался на "обязательные работы", всегда делал и себе в удовольствие и слушал партнёров, и всё. – Просто как...? – медовый голос Хёнджина успокаивает Чана, каким-то образом вереница бессвязных беспокойных мыслей исчезает. – Ну, да, как обычный секс. Просто расслабься, делай что хочется, следи за партнёром и... не молчи, вот и все секреты. Давай просто попробуем не думать обо всём этом, а идти за чувствами. – Теперь я понимаю, почему к тебе очередь. Ты всё делаешь по-настоящему. Самый искренний, кого я знаю. Мой хороший, такой прекрасный. – Бан гладит прекрасного по лицу, – Ты прав, мы тревожимся заранее, а ещё даже ничего не произошло ужасного. – Угу… Только приятное, хён. Ты такой горячий. Чан смотрит на Хёнджина, который улыбается. У того в глазах – только нежность и тёплые искры. Бан целует – в губы, потом ласково проводит рукой по лицу Хёнджина – тот поощряет довольным мычанием, сам тянется за поцелуем, который Чан углубляет, снова напирая страстью и нависая над Хваном более уверенно. Тот снова возбуждён от объятий и поцелуев, нетерпеливо толкается бёдрами и игриво подмигивает, возвращая лёгкую атмосферу: – Хён, я всё ещё хочу тебя, мы можем поменяться. – На что получает краткое "потом" прямо в губы. Чан недолго думает, что ему хочется. Он хочет Хёнджина занежить и растопить в ласке, поэтому принимается гладить всё его тело, покрывает поцелуями всё-всё – от шеи до щиколоток, шепчет на ухо горячие комплименты. Хёнджин тает в руках Чана, смотрит на него потерянным от удовольствия взглядом, мечется по постели – слишком давно его так не касались, так не целовали. Чан целует в губы жадно и мокро, но дальше – опускается поцелуями ниже, захватывает соски, и Хёнджин стонет, прося ещё – Чана это уверяет в правильности своих действий. Он исполняет просьбу и спускается поцелуями ниже – он хочет сделать то, в чём совсем не уверен (особенно с Джинни), готов к любой реакции, но ему нужно, он хочет. Чан трогает через уже немного влажную ткань боксеров твёрдый член Хёнджина и слышит очередной его стон. Он снимает с него бельё и, обхватывая ствол, проводит по нему рукой снизу вверх… – Хёоооон… боже…аааах... Чан снова целует чувствительные соски, снова повторяет путь губами вниз, лаская каждый участок вожделенного тела руками, играет языком с пирсингом, обводя по кругу и нежно захватывая губами, вызывая мурашки, проводит пальцами и целует возбуждение любовника, смотря на Хёнджина исподлобья, спрашивает: – Джинни, могу я?.. Чан не может произнести вслух, это смущает, и он всё ещё волнуется. У Хёнджина – профессиональный опыт, Бан всё же боится разочаровать его, сделав что-то не так, но ему очень-очень хочется, да и Хван явно искренне принимает его ласку, отчего Чан действует увереннее. Хёнджин не помнит, когда ему в последний раз делали минет. Минни принципиально не касался его губами, а клиенты – да, бывало, но не так уж часто. В основном, это делал он. И когда Чан задает свой вопрос – зависает Хёнджин. Это так невыразимо горячо и желанно: – Да, хён, да, пожалуйста… Чан проводит языком вдоль члена, берёт в рот головку, мнёт яички – и Хёнджин пропадает, запрокидывает голову в немом стоне, прикрывая рот рукой. Эмоции переполняют – ему можно, оказывается, получить искреннюю ласку от желанного партнёра, и это разрывает на части от запредельной нежности. Чан замечает движение и отнимает руку от губ Хвана в нетерпении: – Хочу тебя слышать. Я… не очень умею… Направь меня, хорошо? Хёнджин, кивая, зарывается пятернёй в волосы Бана, не давит. Бан начинает насаживаться ртом на ствол, сначала медленно, потом ускоряя темп, помогает себе рукой, приноравливаясь к размеру (потому что у Хвана размер не маленький). Берёт в рот больше чем наполовину, посасывает, уделяет внимание мошонке, оглаживает руками внутреннюю сторону бёдер, держит за ягодицы и продолжает. Хван поощряет Чана стонами, выгибается дугой от дикого удовольствия, он рассыпается на части, бесконечно выстанывает имя своего любовника, заставляя того продолжать усерднее: – Чан...Чан-Чан-Чаааан….боже, да...да….пожалуйста, вот так…не останавливайся… так хорошо… И Чан не останавливается. Он расслабляет горло и берёт полностью, от чего Хёнджина растворяет в ощущениях настолько, что он, забывшись, начинает толкаться Бану в рот. Чану немного сложно, и он фиксирует бёдра Хвана, тот понимает, смотря пьяно, шепчет, поглаживая волосы: – Прости, милый… о ООО, ааа…оохх…Чааан...Чан, я...аааах я …сейчас... Чан хочет попробовать кое-что новое для себя, но больше – разметать и так разобранного на части Хёнджина, и поэтому сначала замедляет немного темп, чтоб оттянуть финал, видит дикие глаза Хвана, смотрящего на него – о да, такие голодные… И, расслабляя горло окончательно, замирает, сжимая ягодицы Хёнджина, направляет, намекая, его бёдра на себя. Хёнджин смотрит на Бана неверящим тёмным взглядом – что он там говорил про неумение? – у того слезятся глаза, но он выпуская член изо рта, проводит по нему языком, поднимает Хвана в положение сидя: – Давай, Джинни, как тебе хочется. У Хёнджина нет слов, его уносит за край, он становится на колени, и, когда Чан снова берёт на полную длину, Хёнджин не сдерживается, хватает одной рукой Чана за голову, второй держит за подбородок, начиная вдалбливаться в горло своего мужчины, он старается не жестить, не зная опыт партнёра, но зная свой. Чану странно-нравится. – Боже, Чан... ты такой горячий, ааахх, такой великолепный... аааа….так охуенно меня принимаешь… Старший держит Хвана за бёдра, стараясь их ласкать по возможности, мычит от похвалы, посылая дополнительные вибрации по члену Хёнджина, пока не слышит: – Чааан, Чани, я …сейчас кончу… Хёнджин хочет отстраниться, но Бан притягивает его, сжимая ягодицы. Этого достаточно, чтоб вязкая жидкость затопила горло Чана, который, слегка посасывая чувствительный член своего дрожащего мальчика, выпускает его, довольно сглатывая. – Ты вкусный, Джинни. Тебе понравилось? Тебе хорошо? – голос хриплый, горло саднит, но от этого звучит ещё сексуальнее. Хёнджин абсолютно расфокусирован, он дышит еле-еле. Он падает на спину, утягивая за собой ещё возбужденного Чана. Тянется за поцелуем, на что Чан протестующе мычит, но Хёнджин целует жадно, пробуя свой вкус, шепчет: – Чааан, это... мне охуенно, Чани, очень хорошо... Вау... Было нереально... Спасибо... Бан доволен. Хёнджин чувствует бедром ещё твёрдый член Чана, и, отдышавшись, замечает: – Оу, хён, тебе нужно помочь, милый. – Хёнджин хищно смотрит на партнёра, – почему ты ещё в белье, Чани? – Бан тянется к своему фаллосу, потому что возбуждение уже запредельно, нужна разрядка. – Я… сам, отдыхай, – Старший целует Хёнджина в висок и… подрывается идти в ванну, заканчивать начатое: слишком неловко при Джинни. Чан действует так, как привык в подобных ситуациях, главное, что партнёру хорошо (ведь хорошо?). Но жаркий партнёр с таким поведением и точкой зрения в корне не согласен: – В смысле, ты сам??? Мы тут вдвоём. Я тоже хочу тебя почувствовать и сделать приятно! – Хван прямо-таки бросает старшего обратно на кровать. – Или ты думаешь, если кто-то кончил, то это финал процесса? Чан отводит глаза. Он, не в силах держаться, гладит Хвана по плечам, груди прессу, инстинктивно подается бёдрами вперёд, шепча неуверенно: – Ну… вроде того. Я же говорил, что не… – Чана накрывает самыми разными чувствами от болезненного уже возбуждения, до стеснения от неловкости. Хёнджин решает моментально исправить ситуацию и явно ошибочное мнение заботливого Бана: целует его пошло, проводя хищными пальцами по груди, соскам, по прессу, наблюдает за одичавшим взглядом Чана, стягивая с него боксеры, целует того в шею, оставляя засос, Бан запрокидывает голову со стоном, обнажая кадык. Хёнджин гладит его по рукам, по бокам, проводит языком по ключицам, ведёт рукой по бедру, сжимая ягодицы, выцеловывает пресс ("хён, с ума меня сводишь... ты настоящий?"), спускается ниже, но намеренно не трогает член. Целует внутреннюю сторону бёдер, ласкает ноги. Чан не чувствует себя в пространстве, впивается пальцами в плечи и волосы своего огненного любовника: – Джинни... – у него вырывается нечто похожее на рык, настолько инстинкты берут верх, – Джинни, прошу, пожалуйста... – Что пожалуйста? – Сделай уже что-нибудь, больше не могу... Хёнджин знает, что Чан уже на грани – очевидно, у него тоже был долгий "перерыв", он нервничал и возбуждён слишком сильно, поэтому намного его не хватит. Хёнджин хочет "помочь" хёну ртом: он мокро проводит языком по красной истекающей головке, обхватывает рукой у основания члена: – Чани, ты такой огромный, такой твёрдый... Что мне сделать? – Чан облизывает губы, он в полной прострации, почти теряет сознание, у него белые пятна перед глазами только от ласк Хёнджина, всё слишком остро. – Ааарх... что угодно, ааа... умоляю.... Джинни облизывает член, берёт в рот яички, посасывая, играет языком, и достаточно нескольких движений пальцами, плотно обхватившими ствол – вверх-вниз, чтобы Чан кончил в кулак Хёнджина с почти криком, выгибаясь в пояснице. Но Хёнджин на этом не останавливается, тихо зовёт: – Чани, смотри на меня, Чааан, – Бан переводит на него потерянный взгляд и видит, как Хёнджин собирает его сперму и слизывает в улыбку абсолютно пошлым движением с ладони и живота. Всё до капельки. – В следующий раз твой член будет во мне. – Блять... – Чан выпадает из реальности, кажется, он просто отключается. Хёнджин ложится рядом. Проводит носом по чановой щеке. – Чани, ты как, милый? Чан говорить не может вообще, только дышит почти бессознательно, притягивает Хёнджина рукой с силой и жадно целует, как будто хочет впитать его всего в себя. – Мой божественный... Чан переполнен эмоциями: от внезапной взаимности того, о ком он только во сне и грезил, от страсти и чуткости неземного Хвана, от близости физической и эмоциональной. Так можно, оказывается, когда партнёр считает твоё удовольствие – своим желанием. – Прекрати говорить это, а то я начну думать, что ты серьёзно. – Мой. Божественный. Я серьёзно. – Чан будто в невесомости. Слишком много ощущений, слишком давно у него никого не было, слишком желанный и искренне желающий его, такой уже свой Хёнджин. Чан прижимает его крепче, целует в темную макушку. – Спасибо. Они пропадают в этой неге полудрёмы, Чан заботливо укрывает Хёнджина в мурашках одеялом. Им нужно в душ, нужно поесть, нужно проверить забытые с позавчера телефоны, но весь мир будто замкнулся на страсти и нежности, неожиданно спустившейся облаком на вот эти несколько квадратных метров чановой спальни. Бан Чан нарушает тишину первым: – Я голодный, а ты? – Да, хён, очень. – С этими словами Джинни начинает снова ласкать и целовать тело продюсера, от чего тот смеётся и тает – они вкладывали разное в слово "голодный". – Джинни, в каком смысле ты голодный? – Во всех. Не могу понять, чего мне хочется больше съесть – тебя или еды. – Хёнджин видит самую очаровательную улыбку Чана, и ямочки на краснеющих щеках, – Нееет, только не это, не смей смущаться! – Давай закажем доставку? Я не хочу к плите, ты потрясно готовишь, но я не намерен выпускать тебя сегодня из своих рук. – Я согласен. А мы... успеем до доставки? – Хёнджин многозначительно поднимает брови. – Кхм... Не думаю, Хёнджини... – у Чана в глазах загорается просто прямо-таки охотничий блеск, который ну, очень нравится и возбуждает Джинни. У них обоих большие планы друг на друга, но видимо, им совершенно не суждено сегодня сбыться, потому что Бану на телефон приходит громкое уведомление, и он, уже снова возбуждённый, с трудом отрывается от губ Хёнджина с диким возгласом: – Чёооорт! чёрт-чёрт-чёрт, ну, почему сегодня!? – Чани, ты чего? Что случилось? – Я забыл о встрече с японцем. Она через два часа. – Который по звукозаписи? Такеши? – Да. Чёрт, это не перенести, мы еле выбили с ним встречу. – Чан, садясь на кровати, прячет лицо в ладонях, Хёнджин берёт их в свои руки, смеясь: – Не расстраивайся, хён, это важный контакт. Ничего не переноси ни в коем случае, только не с Японией. Но я всё равно занесу этого дурацкого японца в чёрный список. – Хороший мой, извини, что утро было таким быстрым и скомканным, ладно? Будем считать это разминкой? – Хён, честное слово, я придумаю тебе какое-то наказание за твои извинения. Отличное вообще утро! Мне очень понравилось! Мы просто продолжим в другой раз, и всё. Не смей извиняться! – Ладно-ладно, я постараюсь следить за этим. Обещаю. У меня к тебе пара важных вопросов, один из которых я хотел бы задать сейчас. Я понимаю, что, возможно, забегаю вперёд, но прошлый опыт говорит, что лучше разобраться "на берегу". – Чан почти тараторит от волнения, на что Хёнджин вопросительно наклоняет голову, – Мы встречаемся, мы ...пара? Ты хотел бы? Хван думал об этом. Для него – очень много эмоций за пару дней, и ему нужно принять несколько важных для себя решений. – Хён... Мне сейчас сложно ответить, это окей? Давай начнём и продолжим как есть сейчас. А через неделю ты спросишь снова. Можно так? – Неделю? – Неделю. Обещаю. – Хорошо. Иди сюда. – Чан раскрывает руки в обнимающем жесте, и Хёнджин с удовольствием падает в эти руки. – Мой Хёнджини… – Чан обнимает тающего Хвана со всей нежностью и бережностью, грея жаром собственного тела. Решается на робкий вопрос, – Сходим завтра на свидание? Или… это рано? – Свидание – это здорово, давай! Чану уже действительно надо спешно собираться. Он из чувства самосохранения предпочитает не смотреть на количество пропущенных звонков и сообщений в мессенджерах. Он быстро звонит напомнить о встрече Хану и Феликсу, которые, оказывается («удивительно») потеряли его и Хёнджина после тусовки. Бан Чан заверяет их, что он жив после вечеринки, нет, Хвана ещё не видел, и на связь они не выходили, клятвенно обещает им дозвониться до Джинни, извиниться за своё ужасное поведение и поблагодарить его за транспортировку своего пьяного тела домой. Оказывается, Хан уехал позже Феликса и видел, как Хёнджин сажал в машину Бана. Хван слушает это, сидя на постели и пытаясь не смеяться в голос. Совершенно не договариваясь, они негласно пока не хотят ничего говорить об изменениях их отношений. Чан, заканчивая разговор, наблюдает смеющегося Хёнджина и уточняет, не задевает ли Хёнджина, его ответ Феликсу. Танцор абсолютно согласен с позицией продюсера по этому вопросу. Чан быстро бежит в душ, стараясь не думать о том, что было утром и как очарователен специалист по связям в его постели, иначе его приоритеты очень быстро поменяются. Когда он выходит из ванной (снова в полотенце) Хёнджин (снова в его одежде) картинно-драматично вздыхает, закрывая глаза. Чан ничего не может пока поделать со смущением, но видеть такую реакцию Хвана на своё тело ему приятно: – Тебе, правда, нравится? – А Хёнджин думает, что он не доживёт до желанного свидания. – Чани, ты ... – Хван хочет сказать, что Бан – псих, или издевается, или у него нет зеркала, или... Но понимает вдруг, вспоминая интимность сегодняшнего утра и ночные "пьяные" откровения Чана, что для него это не праздный вопрос, – Да, хён. Очень-очень нравится. Хён расцветает. Когда Чан заходит в комнату, он видит приготовленный на вешалке костюм с рубашкой, чувствует обхватывающего его жилистые руки Хвана, острый подбородок гостя упирается ему в плечо: – Я осмелился подобрать тебе костюм для встречи, чтоб ты не мучился с выбором твоей "чернухи". Хван знает, что Чан не любит это делать и всегда с кем-то советуется в выборе одежды для подобных встреч. Для него – самое комфортное, из чего состоит девяносто процентов всего гардероба – вариации черных толстовок, футболок и джинс. Хван клюет старшего в ключицу, уходит на кухню, и когда Бан, уже одетый, идёт на "звуки жизни" в квартире, Хёнджин оборачивается у плиты, раскладывая яичницу по тарелкам: – Как раз хотел тебя звать. – Он осматривает Чана и критически вздыхает, сглатывая, – я так и знал, что костюм не поможет, хён... всё равно, что полотенце... На столе чай, садись, у тебя мало времени. Чан сморит на Хёнджина и не понимает... возможно, он спас какую-то страну в прошлой жизни? Или целый мир? Может, он бредит – Чан прикидывает, что, учитывая количество выпитого на той вечеринке... такой расклад вполне ведь реален? Он садится, смотря на Хёнджина почти со слезами, спрашивая тихо и немного испуганно: – Хёнджини, ты... настоящий? – Хён, ты чего? Конечно, ты даже трогал меня, хочешь ещё? Я только за! Хэээй, Чани, не пугай меня! – Просто… обо мне никто так не заботился. – Кто-то должен начать делать это, хён, – Хёнджин спокойно улыбается. – Это всего лишь яичница. Ешь, остынет. Они договариваются о встрече завтра, не могут нацеловаться, бесконечно флиртуют, вместе выходят из дома и расходятся по машинам: Бан Чан в свою, Хван Хёнджин в вызванное Чаном такси. Остаток дня один проводит на деловой встрече, договариваясь со звуковым лейблом, а второй разгребает входящие. Это определённо были очень насыщенные событиями почти три дня.