Woo-Woo:
дело сделано, рыбка моя
Бан Чан твой мрачный, как волчара, просто жесть, как ты с ним работаешь?
вообще не позитивный!
хотя пиздит со всеми исправно, не переживай
всё, миссия выполнена, я пошёл на свою охоту
Хёнджин пьёт уже двадцать восьмой американо за пятые сутки без Чана, когда сидит в кресле мастерской и слышит входящий от Феликса. Он хватает трубку так, как будто от этого зависит его жизнь: – Ликс, привет! – Джинни, привет! Слушай, ты прости, что я так... чёрт, да стой же ты... прости, что поздно, но ты мог бы приехать, пожалуйста, сейчас на эту блядскую, аааайщ... вечеринку, и забрать Чана? – Ээээ, Ликси, я не знаю, в курсе ли ты, но... Чан он... мы поругались, он не хочет меня видеть, я поэтому и не пришёл. – Я в курсе. Я так и... да блин, Хани, помоги! Я так и подумал, Джинни. Просто понимаешь, Минхо уехал к родителям, а Бинни в Пусане на открытии филиала. И мы, ...бооожееее, пожалуйста, ну, ты ккудааааа, Чаан! Мы с Ханом не справляемся. Чан пьяный в стельку просто, ХАН, он уползает, держи его!!! – этого достаточно, чтобы Хёнджин уже выходил из квартиры с криком: – КУДА ОН УПОЛЗАЕТ? – В окно. Короче, Хан видел его таким однажды и говорит, что не рискнёт снова его увозить, – пока они говорят, Хёнджин пытается прислушаться к звукам Чана, чтоб понять степень катастрофы, спускается на подземную парковку. – Куда его надо отвезти? – Джинни садится за руль. – Блять, да куда угодно, только отсюда! А ты его в тот раз, когда он Чонина встретил, так ловко утихомирил. Я тебя умоляю! – Я уже еду, я за рулём, продержитесь пятнадцать минут, окей? На каком вы этаже? – На третьем. – Я понял, не подходите к окнам. Как и обещано, Хёнджин является через пятнадцать минут. В домашнем спортивном костюме, заплаканный и опухший, с глубокими синяками под глазами, без мейка и растрепавшимся хвостиком. Он идёт среди тусовки, и его даже не волнует, что подумают, надеется, что просто не узнают, натягивает капюшон, идёт, выискивая знакомые лица, ага, вон они. Чан и правда расползается. Феликс вздыхает с облегчением: – БОЖЕ, ДЖИННИ, спасибо! Наконец-то!!! – Феликс замечает опухшее лицо Хвана, – Хэй, Джинни, совсем всё плохо, да? – Хёнджин вопрос пропускает, потому что если начнёт говорить, снова расплачется – аккурат по графику последних пяти дней. – С чего он так? Говнюк тот мелкий приходил, что ли? Давай сюда его, Хани. Что он пил? Хан включается, передавая Чана на руки Хёнджина: – Вообще-то тот-кого-нельзя-называть сюда не трангрессировал. Лидер движения наш вот молчит, ну, и действует не совсем по плану, как ты видишь. Мы с Ликси думаем, что из-за тебя алко-шоу. Что он пил – науке неизвестно. Предположительно, всё, что было в баре. Вообще это – рекорд! Второй раз за месяц накидавшийся Чан, который пиво пьёт раз в год на Чосок, он и правда решил покинуть монашескую обитель и спуститься с небес к нам, грешникам. Вам бы ещё разговаривать научиться, и совсем ассимилируетесь с человеческой расой, космические создания. – Я пытался. Он меня игнорирует. – Хёнджин говорит тихо и грустно, держит Чана, а тот неожиданно подаёт голос: – Я не хочу с тобой говорить! – Хёнджина колет изнутри острым шипом вины, он отвечает, думая, что сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы увести Чана подальше от глаз. – Не говори, тебя не заставляют. Стой здесь и держись. У нас договор, помнишь? Пока у нас договор, меня надо слушаться. – К шоку Хана и Феликса – Чан кивает и смирно стоит. Джисон не может сдержаться: – Пиздец, мы полтора часа его ловили по этажу! Я ВЫТАЩИЛ ЕГО ИЗ ПОД СТОЛА, ОТВЕЧАЮ! Вот это навыки управления, он слушается его за свои же деньги, Ликс!!! Джинни, я хочу мастер-класс, если надо уйти в эскорт, я готов. – Дурной совсем? Свято место пусто не бывает? Давайте, идите отдыхать, я его транспортирую. – Куда ты меня... транс...того? – Ты ж со мной не разговариваешь. – Да. Куда? – Ну, вот и молчи. Куда надо. Чан согласно кивает. Хан и Феликс переглядываются, они расходятся под негодующее джисоновское "нет, Ликс, ты это видел??? Он не шелохнулся даже! Мы ловили его из окна!!!", "Я видел, что Джинни очень плохо, а Чан ведёт себя как ребёнок". Как ни странно, Хёнджин даже рад молчанию Чана в данной ситуации. Он просто согласно на всё кивает и идёт, куда направляет Хван. Хёнджин очень надеется, что Чан не успел нашурудить за это время, иначе потом разбираться с видео в сети и договариваться с прессой – вылезет ему боком, в общем. Проблемы прошлого поведения Чана перестают волновать Хёнджина из-за того, что происходит дальше. Когда они добираются до первого этажа, и танцор уже вроде бы облегченно ведёт Чана к машине, он натыкается на нежданное препятствие в виде Чхве Сана. Ну, просто, блин, отличные новости. Он пытается молча обойти спонсора, но не тут-то было: – Ооо, кто это тут у нас... господин Хвааан!.. Чан поднимает голову на звуки отдалённо знакомого голоса. Он с Хёнджином не разговаривает, нет, но про других речи не было: – О! Здравствуйте! Не помню, как вас... как жаль, что вы уже уходите! Хёнджин не сдерживается от маленького смешка. Чхве не обращает на Бана ровно никакого внимания. – Господин Хван, ходят слухи, что вы вышли из профессии, хотя по виду не скажешь – выглядишь совсем затраханным. Твой временный хозяин совсем не бережёт свою игрушку. А ты мне отказал. Я б тебя приберёг для других, не юзал бы так жёстко. Хёнджину сложно убрать тянущиеся к нему руки Чхве, потому что он боится выронить ключи от машины и одновременно держит совсем не лёгкого Чана. Сан пытается взять Хёнджина за подбородок, и это – фатальная ошибка с его стороны. Такое чувство, что Бан Чан собирается и трезвеет в секунду. Красивый кулак продюсера прилетает ровнёхонько в челюсть Чхве со звериным рыком: – Я сказал, что ты уходишь. Прекрасное завершение отличного дня, блять, просто собери все фишки вместе. Хёнджин пытается оттащить рассвирипевшего Чана от Сана, смотрит на охранников клуба с просьбой помочь, один он с этими двумя не справится. Охрана разнимает дебоширов довольно быстро, напоследок Чан, сплёвывая кровь, говорит, что если увидит Сана в зоне видимости Хвана, то за себя не отвечает. Хёнджин усаживает его кое-как в машину, пристёгивает. Смотрит на бойца: синячище на скуле, разбита губа и бровь, выглядит жутко, но не критично – жить будет. У Хвана состояние недалеко от очередного приступа. Видеть живого Чана – хорошо. Видеть такого Чана – больно. Ещё больнее от осознания того, что Хван сам всё испортил. – Хён... Острых ощущений не хватает? – Я с тобой не разговариваю. – Но слушаешься. – Хёнджин понимает по тону голоса, что нет, Бан не протрезвел. – Да. – Хёнджин ложиться на руль в немой истерике. Хван везёт его к себе, по пути заезжая в аптеку – у него дома нет ничего для обработки ран. Хёнджин заводит Чана в квартиру, слыша вопрос: – Почему сюда? – Откуда сбежал, туда и возвращаю. Я ж у тебя в доме персона нон-грата. Иди на диван. Чан слушается. Хёнджин прикладывает лёд в полотенце к разбитым костяшкам рук и скуле, обрабатывает бровь и губу, когда Чан неожиданно хватает его за запястье, шипя: – Мне больно. – Я знаю, милый, прости... – Хван шепчет, поджимая губы, сдерживая слёзы, не высвобождая руки, осторожно касается бановой щеки нежными холодными пальцами. Это возможность возобновить контакт, быть может, они смогут поговорить, может, Чан хотя бы выслушает его. – Я не специально, пожалуйста, прости, хён, я был так неосторожен... – Хёнджин опасливо берёт руку Чана, гладит, тот выдёргивает. – Чани, что ты пил? Ты пил коктейли? Чан просто смотрит в пол. – Ладно, я понял... хотя бы душ прими, будет… полегче. – Неужели? – Голос Бана с хрипотцой, жёсткий, совсем непривычный для Джинни. Но он сдаться не может, только не с Чаном: – Хён, давай поговорим утром, пожалуйста. Сейчас ни у кого нет сил. – Я с тобой не разговариваю. – Да, я понял, я это уже слышал. – Хёнджин кладёт на диван рядом со старшим чистую одежду и свежее полотенце, – Не разговаривай, только душ прими и иди спать ложись в спальне. Что ты так смотришь? Я буду здесь или в мастерской, там кресло разбирается. Хёнджин врёт. Ни хрена оно не разбирается. У Чана нет сил спорить, он выполняет все указания хозяина дома, сам не знает почему. Утром Бан просыпается с гудящей головой (могло быть и хуже). На тумбочке стоит стакан воды, обезболивающее и витамин С. Хвана он не видит нигде в гостиной, в мастерской его тоже нет – он видит неразобранное кресло и клочки разорванных рисунков. На кухне Чан застаёт пять коробок недоеденного рамёна, кучу стаканчиков из-под кофе и пустой холодильник. Идёт обратно в гостиную и замечает через тюль сидящий на балконе силуэт. Вот он где. На полу балкона – Хёнджин во вчерашней одежде, со стаканом кофе (каким по счёту?), красными глазами, искусанными в кровь губами и законченной за ночь пачкой сигарет, о чём говорит красноречивая кучка окурков и тремор рук танцора. Очевидно, для Хёнджина это были не простые пять дней и, возможно, Чан его тоже чем-то задел, отчего Хван так больно ударил в ответ... Чан об этом, к своему ужасу, не подумал. – Ты что, не ложился? Ты всю ночь тут сидел? Кресло твоё не разбирается, а покрывало на диване там же, где вчера. Хван пожимает плечами. Какая вот разница. Чан садится рядом и тихо говорит: – Спасибо. – Хёнджин вопросительно поднимает бровь, – за транспортировку пьяного и уход за раненым... традиция? – Хуёвая традиция, хён. Чего ты вообще драться к нему полез, а? Могли бы просто его обойти, и всё. – Не могли бы. Я – не мог. Этот кусок дерьма тянул к тебе руки и назвал тебя игрушкой. – Этот кусок дерьма может подать на тебя в суд, там камеры всюду. Да и какая тебе разница. – Пусть подаёт, я не хочу говорить о нём. – О как. А о чём-то хочешь? – Например, о том, что я видел на кухне и в мастерской, и что я вижу сейчас в твоей пепельнице. – Может быть, ты посмотришь мне в глаза и в сердце? Ты ж тупо кинул меня, как шваль какую-то. – А ты в мои посмотришь? Мне пиздец как было больно от твоих слов, я говорить не мог, Джинни. Я думал – сдохну, это ж …ты же всё знал... как ты мог сказать мне это? – Хён, прости... Пожалуйста... я не хотел причинить боль, я так не думаю!... я не знаю, что нашло ... мне тоже было больно. – Предательские слёзы вырываются наружу. – Что тебя так задело? Что я сделал? – Чёрт… Ну, я ведь просто ходил и пел, потому что хорошее настроение, а ты поднимаешь голову и как в студии на записи, блять – исправь, не так, ты б себя слышал, этот твой голос «рабочий»... пиздец, я как будто трейни снова стал, меня переклинило прям, ненавижу то чувство. – Вот оно что... чёрт, прости, милый... я так погрузился в рабочий процесс, что совсем не заметил как говорю. Я был не осторожен. Джинни... у тебя такой красивый голос, и ты действительно хорошо поёшь, что я перепутал с записью... прости, пожалуйста... я... Это был перебор. У меня и в мыслях не было тебя критиковать или что-то такое. – Да не в критике ж дело. Но это... Типа как под душем поёшь, и тут тебе сосед стучит в стену – ебать, нота не та. – Боже, я заработался... я постараюсь следить за этим. Хёнджин опускает голову. – Хён, не делай так больше, ладно? Не пропадай, пожалуйста. Я... Я так переживал. Если хочешь бросить – напиши смс, наори, ударь, не знаю, что угодно, только, прошу, не молчи. – Чан понимает, что задел своим последующим игнором ещё одну рану Хёнджина, а ведь он обещал сохранить его доверие. Чёрт... – Как ты мог такое сделать, хён? – Я подумал... Я подумал, что ты сказал это специально и что тебе всё равно, когда ты развернулся тогда и ушёл. Я почувствовал себя раздавленным, потому что… ну... Я ведь даже не понял, что тебя так задело, и, если честно, мне в тот момент было так больно и обидно, что я даже не подумал о том, что мог тебя спровоцировать, даже не спросил... Мне нужно было побыть одному. Было проще всего молча уйти и закрыться ото всех. Пять суток в стрессе и слезах, без нормального сна и еды, с кофе и сигаретами дают о себе знать: Хёнджин снова впадает в истерику, Чан его обнимает, поднимает и несёт в гостиную, Хван начинает лупить его по рукам и спине. – Чан! Я тебе писал, я звонил! Я приходил к тебе, ты говорил, надо всё обсуждать, не ложиться спать в ссоре! Я хотел поговорить! Я не мог спать! А ты молчал! Ты сказал аджумме, чтоб я вернул ключи. Даже не мне! Я боялся, что мы никогда... что... Что ты не вернёшься и даже не скажешь этого! Неужели я не заслужил даже того, чтоб ты сказал мне в лицо, что бросаешь!? Почему ты молчишь, Чан? – Потому что я придурок, мой хороший. – Мой хороший. Хёнджин словно ждал только этих двух слов. Он обмякает в руках Чана, цепляясь за спину. Чан плачет, – Я не подумал, что ты захочешь выйти со мной на связь. Раньше… в других отношениях в таких ситуациях не было разговоров, и я сказал это бабуле, потому что Ян, он во время ссор так делал – приходил возвращать ключи. Я говорил, что буду тебя беречь и… так проебался. Я вёл себя так глупо. Обещаю, этого не повторится. Прости меня, пожалуйста... – Хён, ты... Ты не бросил меня? – Конечно, нет, Хёнджини. Если ты ещё хочешь быть вместе... Хёнджин снова начинает хлестать Чана по спине: – Придурок! Как ты мог сравнить меня с этим…с ним!?? Разве мы с тобой не разговаривали до этого? Всё, что мы делали всё это время – пиздели без остановки!!! Я поехал за тобой пьяным чуть ли не в домашних тапках! Я тебе писал и звонил, я приходил к тебе! Посмотри мне в глаза! Это похоже на человека, которому всё равно? Если ты хотел побыть один, ты мог мне хотя бы написать… хоть что-нибудь, передать через Ликса или Минхо, хоть одно слово!!! Хён... Хван обессилено повисает на Чане, захлёбываясь рыданиями, а Чан поднимает и усаживает его на диван. Чан, держа прильнувшего к нему Хвана, хочет посмотреть смс, но с ужасом вспоминает, что на номере Хвана – до сих пор блок. Как он мог… Бан нажимает разблокировать и просматривает сообщения, листая их за спиной Хёнджина.Джинни:
Хён, ты где? Ты вернёшься сегодня? Нужно поговорить
Чани-хён, давай поговорим, пожалуйста, я не хотел обидеть.
Хён, я тебе приходил, аджумма сказала, чтоб я вернул ключи. Ты лично мне их дал, значит лично и забирай.
Чан, пожалуйста, давай поговорим?
Чан, прости, пожалуйста, если я обидел, я не хотел. Я очень расстроен. Давай поговорим, прошу
Хён, мне тоже обидно, давай обсудим
Пиздец ты упрямый. Бесишь
Мы можем поговорить? Хотя бы выслушай меня.
Чани-хён, ты говорил, всё надо обсуждать сразу, почему ты молчишь?
Ты ушёл насовсем, да, хён? Я так тебе противен, что ты даже не сказал это в глаза?
Завтра after party и встреча с Рюджин, это важный контакт. Black tie. Если помнишь, мы с тобой ещё работаем вместе, или на Ликса ты тоже забил? Я не приду, не беспокойся, Уён познакомит. Я понял, что ты не хочешь меня видеть. Мне жаль, хён
Чан бросает телефон, сжимая Хёнджина сильнее. Опускается лбом в основание шеи Хвана. Бану больно – не от рассечённой брови и вчерашней драки. От того, что, упиваясь собственной обидой, доставил столько горечи любимому человеку. У Бана в голове мелькают прошедшие пять дней. *** Когда Чан ушёл из квартиры Джинни, он, опустошённый и разбитый неосторожной презрительной фразой, ещё несколько часов просто ездил или бродил по улицам Сеула, вернувшись домой далеко заполночь. На вопросительный взгляд аджуммы он сказал, что, если придёт Хёнджин, то пусть просто вернёт ключи, и всё. Бан, в принципе, даже не рассматривает других вариантов – весь его опыт исключительно об этом. Ссоры с Инни проходили именно по такому сценарию – Чан просто не знает как иначе: ведь фактически, у них не было ссор, разговоров и примирений. Были молчаливые расставания и воссоединения – по желанию Чонина, а с остальными его пассиями – и того не случалось, просто вразбег, и всё. Разница сейчас в том, что тогда он пытался поговорить, а сейчас впервые за много лет – у него нет ни желания, ни ресурса на разговор. Хочется послать вообще все попытки строить какие-либо отношения к чёрту. Обида ещё более сокрушительна, потому что ни с кем у него не было такого красивого и правильного начала как с Джинни, никто им не интересовался так живо, и никому он не открывался так искренне, как Хвану, который резанул по самой больной теме. Чан уверен, что это – конец, и вопреки своему опыту, советам Джисона – в порыве блокирует номер Хвана, хотя сам был в такой ситуации с Инни – когда не мог достучаться, докричаться, дозвониться, договориться – ничего не мог. Но Чан не думает, даже вероятности не допускает, что Хёнджин захочет поговорить первым. А сам он устал делать первые шаги в таких ситуациях, задавливая собственные обиды и прикрывая свои раны, он даже не понимает, что произошло и почему так ...адски. Боль прячется сначала в гнев, потом в грусть и тоску, затем – в пустоту. Цикл повторяется снова и снова. За пять суток он появляется в студии лишь однажды, ловя на себе неоднозначные взгляды друзей, которые не расспрашивают, но явно догадываются о причине раздражительности обычно спокойного и комфортного Чана. Он несвойственно для себя не просто ловит приступ перфекционизма, а вымещает зло на ни в чём неповинном Феликсе, ругаясь на качество звучания и заставляя того перезаписываться практически без причины. Даже Хан не выдерживает неадекватного поведения друга и по совместительству сопродюсера и отводит его в сторону: – Чан, я не знаю, но догадываюсь, какая муха тебя укусила, но ты перегибаешь. Мы здесь сидим с восьми утра, а Ликс поёт четвёртый час, перезаписывая то, что не нужно – у нас материала вагон, это раз. Два – если мы так продолжим – Ликс просто порвёт связки. Три – не можешь успокоиться – поработай из дома пару дней, может? С тобой в одной комнате находиться невозможно. И, Чани... Я не в курсе, что стряслось, но это как раз тот случай, когда нужно разговаривать. – Хани, я, конечно, понимаю, что ты у нас гуру, блять, но давай ты не будешь читать мне нотации? Наговорился с головой. Это не твоё дело вообще, не лезь, окей? Записываем ещё раз третий куплет и по домам. Третий куплет они перезаписывают ещё четыре раза, под покачивание головы Хана и молчаливые поглядывания Феликса, который старается и делает всё по указаниям продюсеров. Чан так-то сам понимает, что хамит и обижает друга. Знает, что всё, что сейчас у него внутри – яд. Он и в студию-то, честно говоря, приехал, потому что дома находиться невозможно. Дома – всего за месяц – каждый клочок напоминает о Джинни. Дома – то и и дело он натыкается на "аптечные стратегические запасы" тайно распрятанные Хёнджином по самым неожиданным местам, и вспоминает их дикое желание, накрывающее фантомным ощущением близости. Дома – гостевая комната, переставшая быть таковой, теперь это практически полноправная студия Хёнджина. Так вышло, что весь японский набор художественных принадлежностей оказался достаточным, чтобы Хван творил в квартире Чана. Он лишь сделал перестановку с разрешения хозяина дома, дополнив просторную спальню небольшим столом, передвижной тумбой и мольбертом. (Чан заказал их сразу же, просто услышав намёк Джинни, что этого не хватает до идеального наполнения комнаты. Джинни был в неописуемом восторге и шоке, вернувшись с прогулки к распаковывающему мебель Бану. Стол они тогда опробовали на прочность моментально, сильно затормозив процесс перестановки. К обоюдному удовольствию, стол оказался очень качественным). Дома – звуковая студия Чана, куда Хёнджин незаметно или просто очень тихо приносил миски с лёгким перекусом – снеками или фруктами, когда Чан работал. Дома – кухня, где Хёнджин готовил по настроению чужеземную вкуснятину, танцуя. Дома – каждый угол, каждая поверхность, где их не только настигало вожделение, но и бесконечные разговоры. Разговоры. Разве им возможно теперь разговаривать? Дома – гостиная, где буквально полторы недели назад Хван танцевал ему и делал с ним такое, что лучше бы Чан не помнил. Дома – самое невероятное, что случалось с ним – подарок Хёнджина – картина, написанная Джинни специально для него, Бан Чана – его подарками, в его доме. Дома – спальня, где Чан не спал до утра с Хёнджином от жарких ласк и глубоких разговоров, а теперь не спит из-за их отсутствия, уже по привычке (как это произошло так быстро?) – укладываясь на свою половину кровати, оставляя пустующее место рядом. Дома – гардероб, где теперь не только простые чёрные вещи с подачи Хёнджина. Дома – две ванных комнаты, успевших запомнить их чуткие моменты заботы, страсти и утренней нежности. Дома – прачечная комната, куда Чан заходить вообще не хочет, потому что помнит, что они там вытворяли с Джинни – откровенно говоря, он не думал, что в принципе способен на что-то подобное и до сих пор не понимает, как они вообще от простой загрузки стиральной машинки перешли к поцелуям и большему. Дома – аджумма в подъезде, но Чан не хочет слушать, что она пытается сказать, потому что "ничего нового он не услышит". Дома – галлюцинации? – Бан помнит искрящийся смех, воркующий голос, горячие поцелуи, требовательные касания изящных пальцев и самое разнообразное по интонации "хён". Чана даже посещает идея, чтобы поехать в гостиницу и пожить там, но ведь всё равно придётся вернуться в дом, уже пропитанный Хёнджином. После того как Бан возвращается из студии, аджумма говорит, что Хван приходил (как Чан и предполагал, конечно же, как иначе), ключи вернуть отказался – это вот что-то новое. Ему недостаточно просто раздавить Бана? Что это за игра? Хёнджин ведь мастер игры, сколько у него таких дурачков, как Бан, было – не счесть, наверное... Двое суток прошли для него в странном состоянии – тотальной пустоты и давящей боли. Решение поработать в студии с ребятами не принесло должного эффекта, если только хуже не стало – особенно от напоминания, что через три дня вечеринка, куда они по договору с Хваном должны идти. Чан надеется, что Хёнджин, несмотря на молчание, появится – чем Хван отличался, так это ответственным отношением к работе. А это вроде как работа. Три дня Чан проводит в звуковой студии квартиры почти без сна и с минимальной едой, работая (бесполезно) над новым треком и пытаясь не тянуть руку к воображаемой миске с фруктами. Но на вечеринке Джинни нет. Чан, угомонивший было эмоции в желании узнать, в чём же дело, почему всё так наизнанку, зол ещё больше, когда Уён говорит ему, что сегодняшнее знакомство организует он – для Бана это слишком очевидный знак, что Хёнджин не только говорить и видеть, а ещё и работать с ним больше не хочет. Всё не так, как придумал себе Чан – он хотел хотя бы спросить Хвана, какого чёрта вообще? Но Хвана нет, и Бан срывается в баре к удивлению друзей, которым по-прежнему ничего не говорит. Зато друзья, сдавшиеся в попытках хранить "тайну Чана" и ловить его пьяного по помещениям, слава богу, закрытой вечеринки без прессы, оказывается, сами просят Джинни посодействовать в поимке неугомонного и совершенно неадекватного Бан Чана. *** И сейчас, сидя на диване, обнимая дрожащего Джинни, продюсер догадывается, что вчера это была хитрая попытка, очевидно давно догадавшихся друзей, заставить поговорить двух разбитых упрямцев. А ещё Чан резко осознаёт, что, придавленный плитой навалившихся проживаемых, наконец-то признанных за долгие годы чувств, он забыл о блокировке номера Хвана на следующее же утро к своему нынешнему стыду, ужасу и новой порции боли. Как он мог... Он повёл себя как ребёнок, развёл такую драму, считая исключительно себя правым, молча напророчив себе поведение парня, а ведь крайне эмоциональный и младший Хван не просто хотел, а прямо-таки не оставлял попыток наладить контакт. Он не говорит Хёнджину, он утыкается ему в толстовку – боже, собственную-чёрную-толстовку и беззвучно плачет. Впервые плачет при ком-то от комбинации таких чувств. Джинни не понимает умом, но подсознательно сжимает Бана с другим подтекстом – не только успокоиться самому и погреться в чановых руках, а сказать своими объятиями, что Чану тоже можно быть неидеальным, тоже можно подержаться за кого-то неидеального, но... своего. Когда Хёнджин относительно успокаивается, Бан, поднимает его на руки под бёдра: – Держись, пошли. – Куда? – Приводить себя в порядок и смывать с себя всю эту дрянь. Тебе нужно в душ, поесть и выспаться. Чан относит Хёнджина в ванную, аккуратно раздевает, сам раздевается, ставит Джинни под душ, моет его нежно, себя быстро. Под водой Хван, кажется, немного приходит в себя, ложится головой на плечо Бана: – Хён, тебе было так больно, что ты ушёл и не хотел разговаривать, да? – Было. – Я не хотел обидеть, правда, милый. Я даже не подумал в моменте, что сказал. – Оба хороши. Теперь я понимаю, как глупо себя повёл. Мне не стоило тебя игнорировать. Я ведь даже аджумму слушать не стал, думал, что ты издеваешься, не отдавая ключ, боже. Не хотел видеться, чтоб не расставаться. – Ты думал, что я так хочу расстаться? – Чан кивает, – Я просто хотел поговорить. Я не знал, что делать, поэтому пришёл. Я думал, ты меня бросил и не сказал. – Джинни... Я никогда бы так не расстался. Я сам не знал, что делать и как реагировать. Меня так полоснуло, что... Как будто психанул за всё неудачное, что вообще было. Я теперь, кажется, понимаю, что ты чувствовал после нашего первого свидания. Я как будто все обиды разом прожил, всё, что скрывал от себя, когда соглашался со всеми. С тобой не получается закрывать настоящие чувства хоть чем-то. Всё на максимум выкручивает... Чёрт, мне так стыдно: и за то, что тебя так задел, и не подумал. Даже не догадался написать, что надо побыть одному. А потом меня так накрыло без тебя, что я на вечеринку поехал. А тебя не было. Я подумал, что ты настолько не хочешь меня видеть, и... Они всё ещё стоят под душем. Просто в обнимку. И говорят о наболевшем, смывая всё это. – И ты поэтому напился??? Хён... я не приехал, потому что думал, что это ты не хочешь меня видеть, ведь даже не разговаривал, а знакомство с Рюджин очень важное. Я не знал, как ты отреагируешь на моё присутствие. Меня Ликс позвал... за тобой. – Идиотская ситуация... Блять... – Чани, ты говорил, что исправить нельзя, но можно сделать по-другому, хён. – Угу. Как видишь, знаток из меня так себе. С практикой совсем хуёво. – Хён. Мы оба знали, что у нас многое впервые. Давай попробуем по-другому, и всё, раз уж это уже не исправить. Хёнджин поникает ещё более грустно, а Чану приходит идея. Они стоят под тёплыми струями, Бан спрашивает, осторожно целуя Хвана в скулу, гладя его по волосам: – Хороший мой, а если можно было бы исправить, ты бы как сделал? Я бы написал тебе, что мне нужно подумать и побыть одному, потому что твои слова меня задели, а когда успокоился, поговорил бы, почему так вышло. А ты? – Я бы сказал, что мне было неприятно, как ты со мной говорил тогда, и мне тоже надо прийти в себя. Хён... Я бы нормально отреагировал, если бы ты хотел, чтоб тебя не тревожили. – Я бы задумался, если бы знал, что спровоцировал твою реакцию. Тогда давай возьмём это за основу. Вместе? Чан со страхом спрашивает, протягивая руку, Хёнджин уверено кивает, сплетая их пальцы: – Хён, давай выходить, а то совсем распухнем, а ты и так вон... Того. – Давай. Чан выключает воду, вытирает их – как обычно. Укутывает Джинни в халат, на себя хочет напялить вчерашнюю футболку, Хван протестует: – Возьми чистую одежду в шкафу, ну, чего ты. Не надо... эту. Чан понимает. Они оба знают, что вчерашняя футболка, что Хван дал – чистая. Но обоим хочется убрать напоминание о прошлой ошибке даже в такой мелочи. Поэтому Чан идёт к гардеробной, и напяливает белую футболку и серо-голубые штаны. Джинни издаёт одновременно два звука: львиный зев и тигриное урчание живота. – Ясно, идём кормиться. – Я не уверен, что у меня что-то есть, хён. – Разберёмся. Из еды у Хёнджина обнаруживаются замороженные токпокки с говядиной, немного кимчи и какая-то замороженная овощная смесь. Пока Бан готовит, Хёнджин сидит на стуле и молчаливо наблюдает. Его беспокоит один только вопрос: – Хён, мы же теперь будем сразу разговаривать? Не будем ругаться? – Ооох, мой хороший, ты, правда, хочешь обсудить это сейчас? Уверен? – Уверен, Чани. Бан накрывает крышкой томящиеся в сотейнике токпокки с овощами и говядиной, подходит к младшему, обнимает. Говорит тихо: – Хёнджини, я не могу гарантировать, что всё будет гладко, мы не имели дела ни с чем подобным оба. Я бы не хотел, чтоб наше узнавание друг друга превратилось в избегание неудобных ситуаций и подстраивание друг под друга, лишь бы не ругаться, понимаешь? Это несколько…утопично звучит. Всё может быть. Но мы можем минимизировать… ущерб? Болезненность проживания. Наверное, в такие эмоциональные моменты, который был, нам обоим сложно говорить прям вот сразу, нужно время успокоиться, чтоб ещё больше дров не наломать. Это всё-таки не про носки в шкафу и глазунью на завтрак. Пока Чан раскладывает еду, и пока они завтрако-обедают, договариваются о простых, но как выяснилось, очень важных вещах: работу оставлять на работе, думать, прежде чем говорить, не воспринимать любую интонацию на свой счёт, если невмоготу разговаривать и надо уединения – сообщить об этом любым доступным способом, не принимать решений на эмоциях. Когда заканчивают и Чан уносит Хёнджина спать, хочет уйти в гостиную, но Хван вцепляется в хёна, как будто тот собирается исчезнуть: – Чани, не уходи. – Я никуда не ухожу, тебе нужно поспать, я буду в гостиной. – Нет, будь здесь, пожалуйста. Я… так соскучился, хён. Обними меня. Чан забирается рядом, Хёнджин засыпает почти сразу, устраиваясь на сильном плече. Бану ещё грустно ото всего, что произошло между ними, но его успокаивает и даёт надежду то, что, наверное, впервые в жизни, хоть это и вышло больно и криво, но он, наконец, поговорил с партнёром и они вдвоём решили, как им быть дальше. Вместе. Разбитая бровь и костяшки пальцев ноют, напоминая о вчерашней драке. Кстати, о драке… Джинни сказал про камеры, значит, несмотря на то, что пати была закрытой и без прессы, что-то могло просочиться в сеть, особенно учитывая связи и «мерзотность» Чхве Сана. Он начинает листать все известные новостные каналы, включая жёлтые медиа, и… ничего. Ни одного упоминания, нигде. Удивительное рядом. Вместе с воспоминанием о Сане перед глазами всплывает картина того, как вёл себя с друзьями вчера и не только. Это сложнее. Хёнджин уже достаточно крепко спит, поэтому Чан выпутывается из захвативших его объятий и идёт в гостиную. Он звонит Хану и Феликсу, извиняясь за поведение последних дней и особенно – за вчерашние сцены. Те выдыхают – буря миновала. И хотя Ликс пытается делать вид, что Хёнджина он позвал, основываясь на прошлом опыте, Чан понимает, что они догадались. После покаянных речей и согласия на уплату дани неудержавшемуся Хану («с тебя ужин на всех в Лотте!»), Чан приводит в порядок квартиру Джинни, выбрасывая лишнее, проветривая. Он не знает, что делать с разорванными рисунками и кладёт их на рабочий стол своего драгоценного художника, натыкаясь на листочек с текстом, от которого у Чана мурашки по всему телу. И вот этот бриллиант они хотели бросить на второсортный веб-кам, вот так просто отказаться от такого потенциала, просто потому, что парень отказался лечь с кем-то в постель. Уроды. Чан, сам не зная зачем, фотографирует листок с текстом, уходит из мастерской, выкидывает остатки испорченного из холодильника, заказывает продукты и свежие цветы, которые Хёнджин так любит ставить в гостиной. Медитативную рутину Бана, затянувшуюся до позднего вечера, прерывает возглас из спальни: – Хёооон! Чаниии! Чан, ты где? Чании! – Хёнджин испуганно спросонья шлёпает, натыкаясь на старшего сразу на выходе из спальни: – Чшшш, я тут, я никуда не ушёл, я просто ходил… в туалет и попить, м? Принести тебе воды или сока, мой хороший? Иди, ложись. – Чан, я проснулся, а тебя нет! Ты же не уйдёшь? – Нет, не уйду, сам выгонять будешь. Пить хочешь? – Чан ласково возвращает Хвана на постель, целует. – Хорошо. Да, хочу. Чан приносит сок, два моти, которые Хёнджин уминает, даже не задаваясь вопросом, откуда сие богатство взялось в его опустевшем холодильнике, и валится спать обратно, безапелляционно утаскивая за собой уставшего за день хёна. Ложится, прижимаясь всем телом, обхватывая всеми конечностями. Встаёт Бан ни свет, ни заря, когда Хван ещё спит, слабо реагируя на внешние раздражители, и хотя Чан до одури хочет заласкать Джинни, даёт ему время выспаться и восстановиться, лишь нежно поглаживая и обнимая. Когда Джинни просыпается, снова не находит хёна под боком, но на тумбочке записка (он очень любит записки от Чана):«Доброе утро, мой хороший!
Не кричи, я на кухне, иди завтракать»
Хёнджин бежит в душ, потом на завтрак. Чан сидит за столом, мониторит что-то в телефоне, поднимая бархатный карий взгляд на шлёпающие навстречу шаги: – Доброе утро, хён! Ты обманщик, да? – Хёнджин, улыбаясь, подходит с поцелуем и объятиями. – Почему? Садись, я кимпаб сделал, как ты любишь, с креветками. Твоя кофе-машинка помогла мне приготовить айс американо. – Ты не за водой вчера встал, да? Тут всё сияет. И откуда у меня креветки? И вчерашние моти? Хитрый хён. Чан легко улыбается: – Ну, я же не ушёл никуда. – Спасибо. Хёнджин тянется новым поцелуем, он не может понять, чего хочет больше – Чана или кимпаб. Бан отвечает, ласково и горячо обнимая, поэтому Чан побеждает. Хёнджин продолжает целовать жарче и жарче, пробираясь пальцами под футболку своего мужчины. Чан отвечает лаской, прижимая Хвана к столешнице без рук. Чан за себя не отвечает, если будет касаться Хёнджина руками. Оба начинают заводиться – кажется, вечность прошла после их последних подобных касаний друг друга. Чан развязывает халат, тянет носом запах Джинни по шее, кусает мочку, Хёнджин отзеркаливает ласку, жадно запуская ладони под футболку Чана и нетерпеливо её снимая. – Я так скучал… – произносится в унисон, глаза в глаза. Между ними – вселенная и мечущиеся искры желания. Чан подхватывает Хёнджина под бёдра, опоясывая свою талию, и несёт обратно в спальню. Завтрак подождёт. Но Хван неожиданно подаёт голос по этому поводу: – Хён! Я голодный! Чан рвано выдыхает, пытаясь справиться с возбуждением: – Тебе придётся есть очень быстро. Но Хёнджин не Хёнджин без игривой провокации, шепчет на ухо, проезжаясь рукой по чановой спине, когда Бан меняет маршрут: – Тебя хочу съесть, Чани. Завтрак всё же подождёт. Опрокидывая Хвана на кровать, Чан его занеживает и ласкает, словно впервые – никак не может насытиться. Зацеловывает и гладит каждый сантиметр желанного тела, осыпает поцелуями. Хёнджин тает, рассыпается в жарких руках Бана, отвечает голодными поцелуями, обжигающими, но нежными касаниями – Чана хочется трогать и трогать. Хван переворачивает старшего и топит в нежности и жаре прикосновений своих рук, сам раздевает своего мужчину, заставляя теряться в неге и страсти, хочет снять остатки одежды с себя, но Чан не даёт: – Я хочу, – сильная рука скользит по волосам, зарываясь и вызывая мурашки и стоны, поцелуи столь жаждущие, но настолько нежные, что Хёнджину даже не понять, как это можно сочетать, хотя сам он целует так же. Когда Чан освобождает Джинни от оставшейся одежды, опускается поцелуями по прессу, оглаживает руки, бока, любуется и бесконечно целует, обнимает, гладит. Хёнджин переворачивает Чана, укладывая их на бок, ничего практически не делает, только просит закрыть глаза и не "распускать руки" – целует, покусывает и касается Бана почти везде, время от времени задевая чувствительный орган хёна. Это не обычная нежность Хвана, когда хочется окунуться сразу в дикое и неистовое, нет, не дразнящая власть, которой хочется подчиниться, но приходится сдерживаться. Он Чана, словно мороженое на солнце – растапливает, доводя до предела, только целуя, лелея, шепча, кусая, проходясь касаниями по телу Бана всем своим телом так, что тот не знает, где, чем и как в следующий момент его затронет Хёнджин. А Хван ублажает так, что Чан не замечает, как подходит к пику, когда Хёнджин легко проводит пальцами по внутренней стороне бёдер а потом кусает в шею. Чан дрожит всем телом, рычит и теряется в оргазме к собственному удивлению и удовлетворенной улыбке Джинни: – Хён, ты кончил, и не заметил, да? Открывай глаза, – Хёнджин смотрит лукавым бесёнком, сцеловывая часть спермы с пресса Чана, вытирает остатки, что там под руку попадается – футболка? пижама? бормочет "боже, эти кубики..." – Это... что... было? – Чан растерян, ведь он обычно держится довольно долго. – Понравилось? Мне очень! такой вкусный завтрак... – Хван не может остановиться, трогая Бана, ведь сам ещё возбуждён. – Я не понимаю, что я чувствую... Это... – Хёнджин немного пугается, что Бану не зашло, но тот озвучивает, с небольшой долей стеснения, и Хёнджин понимает, – я как будто вообще улетел... так странно... боже, я так быстро... – Чан краснеет. – Это называется отпустить контроль, Бан Чан-щи, и это не было быстро, милый. – Хван целует Чана, поднимая на себя, – Ты самый горячий, хён. Самый горячий хочет отплатить той же монетой, и шепчет "охуеть как понравилось" ... – Мой хороший, такой прекрасный… невероятный, – Бан захватывает ртом член своего партнёра, играет языком с головкой, помогает рукой, но он не намерен пока продолжать именно так. Язык двигается ниже под поощрительные стоны Хёнджина, Чан захватывает ртом яички, при этом одной рукой проходясь по прессу Хвана, а другой сжимая его ягодицу, мычит от удовольствия. Бан перемещается губами ещё ниже, закидывая ноги Хёнджина себе на плечи, и начинает почти издевательски медленно вылизывать сфинктер. – Чааан….хён...ммм… как хорошо… пожалуйста, Чани… – Что пожалуйста? – Бан рассыпает засосы и поцелуи по внутренней стороне бёдер, возвращается к начатому и проникает кончиком языка внутрь, улыбается, – ты подготовился, бесстыжий… когда успел? Хёнджин почти дрожит от ощущений: – Ко….аааауф… конечно…ммм…даааа, утром… хён, пожалуйста!!! – Хван извивается, потому как помимо того, что Чан делает языком, он не перестает ласкать Хёнджина руками, от которых тот и так почти сознание теряет. – Что пожалуйста? Что мне сделать, Джинни? Хёнджин неясно изворачивается, Чан сначала не очень понимает движение, но через две секунды рядом с ним оказывается бутылёк со смазкой и пачка презервативов: – Очень хочу, хён, тебя... Всего. Чан поднимается, оказываясь с Джинни лицом к лицу: – Я тоже, мой хороший, хочу всего тебя. Хёнджин целует медленно и проникновенно. Бан чувствует, как трепетно держат его длинные артистичные пальцы Хвана, как смотрят ему прямо в душу космические бездны чёрных глаз, сколько там жара, нежности и... места для него. Хёнджин чувствует как бережно и сильно обнимает и держит его Чан, как страстно отвечает на поцелуй его невероятный мужчина, смотрящий чутким бархатно-карим взглядом, так что Хван понимает: ему место в этих глазах, в этой улыбке, в руках, что не предадут, не бросят. – Иди сюда, мой хороший... ммм... моё сокровище, мой Джинни. Чан задевает своим фаллосом член Хёнджина, что вызывает обоюдный стон. Чан снова возвращается к прежнему занятию, не забывая пройтись горячими руками и поцелуями по всему торсу Хвана. Когда он ласкает чувствительные соски, Хёнджин уже в мурашках, выгибается, закусывая губы, прижимает Чана к себе сильнее. – Хён, прошу... Бан улыбается волчьими своими ямочками, что Джинни просто с ума сводят... Ему и самому не терпится, но Хёнджина хочется раскидать на атомы в удовольствии, залюбить и занежить. Чан снова берёт в рот член, пару раз проводит языком, раздвигает ноги своего сокровища, снова вылизывает анус, дразнит языком и губами, наконец, выдавливает смазку, разогревает, массирует сфинктер и проникает одним пальцем наполовину и почти сразу полностью, он проходит легко, Хван ведь подготовился, чертёнок. Но Чан замечает, что Джинни, очевидно, не сильно себя растягивал, зная, как им обоим нравится, когда это делает Бан. Чану втройне приятно видеть, как стонет и извивается его мальчик от его рук и губ – на каждое касание ответ горячего тела. Он ласкает его попеременно пальцами и языком – помнит, что Джинни понравилось, постепенно растягивая. Когда Чан использует уже три пальца, Хёнджин хнычет и стонет: – Хёооон, ну, давай уже! – Мой ненасытный... ммм обожаю, когда ты такой! Но Чан продолжает свою сладкую пытку, и насаживается ртом на член Хвана, начиная пошло сосать и одновременно трахать любовника пальцами, добавляя четвертый. Хёнджин на грани, потому что Чан специально делает это очень медленно, нарочито нежно, не забывая периодически проезжаться по простате и чувствительным местам Хёнджина, который мечется и уже умоляет – Чани... хён, я не могу больше... боже... такой нереальный, ааааааарх... ещё, даа, пожалуйста, ещё так, быстрее, ааааауф... не останавливайся! Бан подчиняется, ускоряя темп, двигая рукой в одном ритме с минетом, Хёнджин перестает сдерживаться и делает буквально пару нетерпеливых толчков в горло Чана, прежде чем кончить туда же с криком, цепляясь за всё подряд: простыни, изголовье кровати, с удовольствием глотающего Бана... Чан убирает пальцы из пульсирующего отверстия, поднимается поцелуями к потерянному взгляду Хвана, хочет довести себя рукой, потому что Джинни просто где-то не здесь, но он реагирует совсем не так, как Бан может ожидать в принципе. Он, еле-еле соображая, обхватывает Бана ногами, прижимает к себе, насколько может сильно, в текущем расплывающемся состоянии, шепчет в чувствительную шею хёна, следом глядя в глаза: – Чан... Чааааан... выеби меня пожёстче, пожалуйста. Бан готов искать свою челюсть на полу первого этажа, находясь наверху этого небоскреба. Его сильно пугает заявление Хёнджина, хотя сказать, что ему не хочется – погрешить против истины. Он слышал, что некоторые так делают после ссоры, чтоб наказать себя из-за чувства вины, не в плане игры и удовольствия. – Джинни... ты же очень чувствительный сейчас... это... ты же не хочешь это сделать вроде наказания? – Ну, что ты, хён, – он направляет дрожащей рукой член Бана к себе, – ты – моя награда. Хочу почувствовать всю твою силу... Удивительно, но уговаривать Чана не приходится, Джинни своим видом, действиями и просьбами срывает ему все предохранители – его остатков сознания еле-еле хватает, чтоб натянуть презерватив и добавить ещё лубриканта, а не толкнуться сразу в горячее нутро Хёнджина. Он входит медленно с рычанием под скулёж Хвана, даёт привыкнуть – как бы ему не хотелось взять, что даёт Хван, меньше всего он желает навредить, только разметать в удовольствии, никак иначе. – Мой хороший, нереальный... останови, если я перейду грань, ладно? Чан целует – влажно, проходясь после по нижней губе большим пальцем, который Хван развязно захватывает по основание и выпускает, посасывая с пошлым чмоком. Бережно ждёт, Хёнджин уверен – его мужчина не навредит ему. Знаком двигаться служат не слова, а довольно резкий толчок самого Хёнджина. Чан выходит полностью и снова заполняет собой Джинни. Медленно. И ещё раз. Чуть сильнее. Следит за реакцией, а сам дичает от хёнджинова "ещё". Вбивается сильнее, почти до конца, слышит стон, от которого просто уносит. Бан захватывает руки партнёра, фиксируя за запястья у него надо головой, держит одной рукой, второй закидывает одну ногу Хвана себе на плечо, и продолжает трахать Хёнджина уже со всей силы, не щадит ни его, ни себя – резко, в нарастающем темпе, видит, что у Джинни уже снова стоит. На вопрос "так ты хотел?" слышит скулящее "даааа". Хёнджин пропадает от ощущений – от силы Чана, и от его внимания и заботы, Бан теряется от принятия Джинни во всех смыслах, он чувствует, что с Хёнджином можно всё, можно быть любым, и это настолько лишает его контроля, что Бан вколачивается диким темпом последними миллиметрами с поистине звериным рыком, наклоняясь и шепча в хванову шею: – Люблю тебя невозможно, мой хороший, самый прекрасный, только мой... – Чаааан... У Хёнджина расширяются зрачки, он шевелит рукой, желая высвободить, Чан реагирует мгновенно, думая, что Джинни больно. Хвану – лучше всего в жизни, он использует свободу рук, чтоб обнять, царапая чанову спину, впиваясь пальцами в волосы, а губами в губы напротив – до укусов, со всей глубиной и страстью, на которую способен. Бану остановиться невозможно – он настолько поглощен этой стихией, настолько заразился "красотой момента" от Хёнджина, что даже несмотря на то, что сам близок к финалу, берёт его член, чтоб довести их до пика одновременно. Вместе. Только так хочется. Оргазм настигает их с разницей в пару секунд. Хёнджин почти мотыльком бьётся в чановых руках, выгибается и проваливается в почти бессознательное состояние, прижимает кусающего в животном порыве Чана сильно, не давая выходить. Бан не хочет ложиться на Джинни всем своим расслабленным весом, он их переворачивает, так, чтоб любимый спокойно лежал сверху. Они приходят в себя довольно быстро, первым отвисает Хёнджин, он немного расфокусирован после неистово жаркого утра и несколько растерян, не зная, как подступиться к неловкой теме. К его облегчению, Чан опережает хвановы сомнения, произнося вновь такое сказочное: – Я люблю тебя, Хёнджини. – Чани-хён... оооой, нееееет, не выходи.. нууу, – Бан нежно целует с улыбкой и всё же выходит с небольшим "чшшшш, мой ненасыыыытный", аккуратно проверяет пальцами, всё ли в порядке, но Хёнджин возвращается к животрепещущей теме, – Хён, ты говоришь это, потому мы поругались и помирились? Это просто порыв, потому что было хорошо сейчас? Прости, если это глупый вопрос, мне очень важно... Чан хочет уложить его на бок, но Хван ни в какую не желает слезать со своего живого обогревателя. – Ох... И да, и нет. – Бан гладит младшего по волосам, касается губами заветной родинки под глазом, – во-первых, сейчас было не хорошо, а нереально, я не в курсе, есть ли такие слова. Если есть пресловутое седьмое небо, то я где-то в другой вселенной. Теперь о главном. Правильный вопрос, ничего не глупый. Я сказал, что люблю, потому что понял, что действительно это чувствую. И да, то, что мы были вот так вот ужасно врозь, помогло мне понять, что я так не хочу – совсем без тебя. Это не просто страсть или влюбленность. Ты – самая большая драгоценность в моей жизни. Я не гарантирую, что всё будет гладко. Но я обещаю заботиться о тебе и беречь изо всех сил. Стараться понимать и чувствовать так, как ты меня понимаешь и принимаешь – всего. Возможно, это очень громко сказано, но я чувствую, что хочу любить тебя, насколько меня хватит, моё сердце с тобой, Хёнджини. – Хёооон...– Хван ревёт, Чан гладит по голове свою самую эмоциональную чувствительную драгоценность, – боже, это так красииииивооо. Чани... я... я сейчааас уууус...поко...юсь и отвечу. – Тебе не обязательно отвечать. Хёнджин серьёзнеет моментально: – Обязательно, Чани-хён! На такие вещи обязательно надо отвечать, ты что?! Чани, я... я не могу пока сказать "люблю", это такое большое слово… не хочу обманывать тебя, возможно, я сам для себя не понял, что это такое. Но я очень-очень хочу быть с тобой и тоже хочу любить тебя. Я очень влюблён в тебя, милый, это точно. Ты – самый невероятный, хён! И я очень хочу тебя узнавать дальше. – Хёнджин ложится на Бана всем телом и добавляет шёпотом, – и ты самый горячий, хён, я тебя никому не отдам. Я ...твой. После страстного и откровенного во всех отношениях утра – наконец-то завтракают, Хёнджин заставляет сопротивляющегося Бана обработать синяки и раны супер-мазью: – Джинни, эта субстанция пахнет странно. Что это такое? – Эта субстанция – чудо-средство! Эту штуку делает один наш знакомый аптекарь, который занимается народной медициной. Давай. Послезавтра будешь как новенький. – Я доверяю традиционной медицине. – Чего Хёнджин не ожидал, так это того, что Чан не захочет лечиться. – Чан, я это на себе пробовал несколько раз, а Уён так вообще с этой штукой не расстаётся. Клиенты знаешь, чё творят иногда... Маст хэв, отвечаю. Взгляд Чана темнеет, он не хочет предполагать, почему Хван использовал чудодейственное лекарство, но мысли не отпускают: – Джинни, ты говорил мне, что всё, что у тебя было – в удовольствие и по согласию. Тебя... – Бан трогает Хёнджина за плечо, подозревая худшее, Хван ловит тревожные нотки и смотрит в ответ глубоко и нежно, успокаивает: – А? Аааа, нет-нет, хён! Ты всё не так понял, я тебе правду говорил! Со мной ничего такого ужасного не делали, я этой штукой засосы и синяки убирал, когда ещё... Ну, первое время, когда правил никаких не устанавливал. С особо ретивыми, короче. Я рассказывал тебе, помнишь, про это? А Уёни и Чхерён, да, они попадают часто. Это девочка тоже из клуба Хвасы. В общем, ВуВу как-то сразу двое парней заказали, сказали – хотят пожёстче, а он, дурак, согласился. Мы тогда только-только набирали первых клиентов на эскорт, и он, ну, просто золотую рыбку поймал – его какая-то мадам хотела прям с ходу на две недели в Эмираты брать, прикинь – какая-то международная конференция там была. А тут эти – за четыре дня до вылета, и с виду адекватные, и прям золотые горы обещали. А Уёну в то время деньги позарез нужны были, ну, и он не особо избирательным тогда был. Заплатили они, конечно, знатно, но на Уёни живого места потом не было – весь в синячищах и царапинах, какая там конференция после такого бдсм. И куда полез, не его ведь профиль. Кстати, именно тогда я принял решение, что сам выбирать буду – и клиентов, и что можно и нельзя. Я тогда всю аптеку со страху скупил, а ВуВу меня к Ёсану отправил – спрашивать, как маскироваться красавчику, дамочку-то он не хотел упускать. Мы так и познакомились с Каном, он часто Уёна выручал – или убийственным мейком или вот маскировками такими. Он послушал, посмотрел, сказал, что такое косметикой не скрыть, и деда привёл своего. Тот ему дал отвар какой-то и вот эту штуку. Это он сам делает, как оказалось. Вот. Через два дня ВуВу на человека стал похож, а Ёсани ему пару приёмчиков маскировки показал, и вуаля – Уёни блистал на конференции. – Хёнджин забалтывает, а сам потихонечку накладывает мазь на ссадины и синяки, целует, – и с тобой всё будет в порядке, не хочу, чтоб тебе было больно. Ты красивый и без боевых шрамов. Прогуляемся через полчасика, хён? Погода такая классная. – Угу, ладно. Спасибо, мой хороший. Ты так заботишься обо мне. – Чан обнимает своего "доктора". Он немного боится их прошлого, боится, что оно может чему-то важному помешать, выползая болячками и напоминаниями то тут, то там. Он вспоминает собственные слова, что опыт стереть невозможно, можно только принять и извлечь урок. В конце концов, они друг от друга не скрывают прошлого и своих чувств и переживаний по этому поводу – никто из них святым не прикидывался. Они справятся и научатся вместе. Прижимает крепче, шепча, – Мой Хёнджини. На прогулке Чан неожиданно сам для себя поднимает неудобную тему. – Джинни... Я вчера смотрел новостную ленту, и знаешь, что меня удивило? – Знаю, хён. Ничегошеньки про... твои красивые кулаки, да? – Хёнджин немного досадливо поджимает губы, смотря на разбитые костяшки и разбитую бровь Чана, но в целом его настрой довольно веселый. Неожиданно для Бана, Хёнджин прямо-таки сияет от восторга. – Ты так смотришь, как будто не злишься, такой довольный. – А я и не злюсь. В конце концов, ты же меня защищал, я расстроен только, что тебе досталось от этого мерзавца. Всё-таки трогать тебя только я хочу. По-другому, конечно. – Я думал, тот вечер очень аукнется нам разбирательствами с прессой и чисткой инета от инфоповодов, как минимум. Прости, пожалуйста, Хёнджини. Это – то, что требует отдельных извинений. И тебя это совершенно справедливо бы разозлило за несколько месяцев испорченной колоссальной работы. Я всё же был вообще не в себе. Откровенно говоря, Хёнджин и сам был в этом почти уверен. Расстроиться из-за почти уничтоженной работы и приложенных в пустоту усилий ему помешало более глубокое и важное переживание по поводу Бана и последующие выяснения отношений с ним же, включая отдых. Он ожидал трезвонящего телефона от знакомых с возмущёнными вопросами и отказами, разбросанного по сети миллиарда фото Чана в непотребном виде и скринов всего этого в своих мессенджерах. Как следствие – практически убитую возможность Феликса дебютировать в ближайшие пару лет точно, если не вообще – на фоне такого "номера" от Чана, его подопечному могли бы припоминать это очень долго, особенно в их стране, где любой шаг артиста и связанных с ним людей фиксируется чуть не поминутно и осуждается за малейшие отхождения от нормы. А тут – такое. Но случилось, если не чудо, то стечение обстоятельств, которое, кроме как провидением, Хёнджин не назвал бы. Свидетелем драки его ненаглядного хёна и Сана стали не только охранники, но и Чон Уён, которому такое положение дел оказалось только на руку. Пока Джинни увозил Бан Чана подальше от злополучного клуба, ВуВу быстренько подсуетился, оказывая помощь Чхве, делая вид, что знать его не знает. А после прислал сообщение:WooWoo:
Рыбка моя, твой грозный мужик сделал мне просто фантастический подарок своей дракой!
Можешь считать, что игра началась.
Не беспокойся по поводу прессы
господин Ч такой чистоплюйчик (хехе), что его имя и клуб с внутрянкой вообще не должны рядом стоять,
а он вечерок и до твоего появления себе устроил что надо)))
я всё думал, как к нему подобраться – тот ещё крепкий орешек
но за час всё подчистил, все молчат, как мыши
даже мы бы такое не провернули
Наслаждайся зрелищем, дорогой
Хёнджин подозревал, что без давлеющего обаяния Уёна эта "зачистка" не обошлась. Выходит, то, что они посчитали началом краха – оказалось плюсом для всех. – Нууууу... В чём-то ты, конечно, прав, хён. Были у меня мысли, что всё пропало. Но нет. Просто, пожалуйста, пообещай не напиваться на таких выходах и тем более – из-за меня. – Мы это обсудили, мой хороший. Даю слово, что подобное не повторится, будем разговаривать. Обещаю, Джинни. – Ну, вот и круто. Я в тебе не сомневаюсь, хён. А по поводу Чхве не беспокойся. Не будет разборок и ни слова нигде. Ему... не выгодно. – Так, я знаю это выражение лица. Что ты задумал? – Пообещай, что не рассердишься! – Оооо, начало совсем плохое... – Чани, я безумно рад, что ты за меня вступился, даже несмотря на обстоятельства. Почему-то это приятно. Но я тоже не беззубый, милый, просто у меня… свои методы. Я ему такую херню без ответа не оставлю. Что бы впредь не делал Сан, не вмешивайся, окей? Вряд ли он теперь будет ко мне лезть, но... – Хёнджин~аа, что ты затеял? – Хён, у меня есть связи. И у Уёна тоже. Мы с ним договорились на одну услугу с его стороны. Я пока не буду говорить, просто смотри за событиями, ты всё поймешь. Получишь истинное наслаждение. Гарантирую. – Хёнджин, почему мне это не нравится? Ты сказал, вы с Уёном. Вы хотите Чхве подставить как-то? Ты будешь участвовать в этом напрямую? Мне стоит беспокоиться? – Не-не-не, Чани. Какие подставы, ты чего! Всё... Изящнее. Я силовые методы не люблю, я тут с тобой полностью солидарен. – Джинни улыбается, хитро посматривая в сторону своего любимого продюсера, от Чана, конечно же, шпилька не ускользает, и он поджимает губы в улыбке, и обманчиво сердясь, легонько тычет пальцем Хвана в бок, – Ааайщ, ахаха ха!!! Ой, нет, я никак напрямую не контактировать и участвовать не буду. Честно. Отдам Чхве в руки профи. – Я, конечно, понимаю, что очевидные свидетельства против меня, но я действительно не люблю решать что-то кулаками. Но когда ты рядом... Я не знаю, что на меня находит. Будто бы и, правда, зверею. Словно на инстинктах. Не в том смысле, что это ты в ответе, я вполне понимаю, что я делаю, поверь. И я повторил бы. Просто ты единственный, с кем я... такой. – Хён, во-первых, красивыми кулаками! – Хван поправляет совершенно безапелляционно. – Боже, ты снова? Прекрати, прошу! – Не-а! Во вторых, я рад, что ты больше чувствуешь, а не думаешь; в-третьих, хотя, это – во-первых, мне круто рядом с тобой... настоящим. Это ведь самое ценное, хён. Чан оглядывается по сторонам: вроде в радиусе видимости никого, в целом в парке пустынно: целует Хвана нежно, но всё же быстро. Долго будет дома. Хван просит Чана задержаться у него на подольше, и единственное, за чем Бан заезжает домой – ноутбук и наушники.