Гаррет Уизли
Осень в этом году настала как-то внезапно: только отгремело первое сентября, как все окрестные джентельмены повалили в паб. Видимо, праздновать. Теперь в зале было тихо. Я вытер пот со лба, из последних сил опираясь на стойку. Полчища стаканов стояли на своих местах, чистые. А рядом были изрядно опустевшие дубовые бочки. — А можно мне ещё лавандового? После него хорошо спится! — Спиться? — подмигнул я. — Тся! — закатил глаза Амит Таккар: последний посетитель, оставшийся после закрытия. Лучше всего до десяти вечера шло перечное пиво, а вот после десяти — лавандовое. Моё самое кассовое изобретение, моя гордость, моя Британская империя. Моя горькая сладость. — Я сам налью, ладно? Тебе бы это, отдохнуть немного, — отметил Амит. Надеюсь, однажды у меня обязательно будет достаточно денег, чтобы нанять помощников, потому что сейчас я делал всё сам и валился от усталости. Правда, сначала бы заёмные отдать. Никакой поддержки от семьи, потому что я «пятнаю их репутацию алкоголем». Только тётя Матильда протянула конвертик помощи и даже заходила пару раз. Ладно. Прорвёмся. Я поднял глаза на балки на потолке. Они были из тёмного дерева, как и вся мебель, а под ними ещё клубились остатки табачного дыма. Тёплый жёлтый свет от летающих рядом свечей, не такой белый, как на кухне, грел своими слабыми лучами газетные вырезки в рамках на стенах. Дёшево и сердито. Я шёл к этому пять лет. И сейчас я был абсолютно счастлив. Грязный как нечищенный котёл, с негнущейся спиной, по уши в долгах и с крайне туманными перспективами, уставший как собака. Но счастливый. Амит как мог помог мне с чарами уборки и теперь ютился в уголке. Просился посидеть тут, пока я его не выгоню, а то дома дети не дадут дочитать интереснейшую статью по астрономии. — Это у тебя тут всегда такой аншлаг, или сегодня особенный день? — спросил он, закончив со статьёй, и подошёл ко мне прогулочным шагом. — Сегодня удачный день, — ответил я. — Неделю назад я думал, что придётся закрываться нафиг, вообще никого не было. — Да-а, это тебе не работа на министерство, — заметил Амит. — Порекомендую тебя всему отделу обязательно. Жди наплав на следующей неделе! — Спасибо, мужик! — Я обнял его крепко-крепко, постучав кулаком по его спине. Конечно, если его коллеги зайдут на пару пинт, это будет капля в море. Но это лучше, чем ничего: вдруг они будут советовать меня по цепочке? Натти уже спланировала гениальный трюк: она, как национальная героиня, победительница Турнира Трёх Волшебников, первый раз появится на публике со своим дурмстрангцем именно в моём пабе. Если в ту же неделю не пройзойдёт ничего более значительного, публика с удовольствием примется перемывать ей косточки — надо же кого-то обсуждать. Натти не впервой, на седьмом курсе то же самое было, а мне реклама и колдографии Гаррет’с Гарден в газетах. Или это сработает, или я разорюсь. Натти, не подведи. Зачарованные свечи погасли. Я попрощался с Амитом и аппарировал домой. Здесь, в тёмном приземистом здании, не горел свет в окнах. Не было звуков, запахов: только тишина и спокойствие. Внутри никого не было. Я вошёл и зажёг камин, и он осветил тёплым оранжевым светом большую комнату, заставленную моими коробками. Вот новая труба для варочной стойки, хорошо бы прикрутить завтра, вот кресло-качалка, подарок тёти, а я его ещё даже не распаковывал. Вот горка нарядных туфель Сахариссы, розовых, как её волосы. Она уехала к родителям, мистеру и миссис Тагвуд, ещё неделю назад, когда поскандалила с моей семьёй из-за того, что она не хотела брать мою фамилию после замужества. В общем-то, я никогда их не слушал, не был против этого и всегда был на её стороне, но там наложились ещё несколько наших недавних ссор, и потом она сказала, что ей нужно побыть одной и подумать. Я не был уверен, была у меня сейчас невеста или уже нет, но туфли она пока не забрала. — Привет, Тремор. Что у нас интересного сегодня? Я усталыми руками забрал у своей совы конверт, лёг на пол у камина, чтобы кресло не распаковывать, и поднял письмо над головой. По объему оно казалось довольно большим, и сначала я напрягся. Но потом заулыбнулся шире, чем мне позволял мой рот. Прочитал имя отправительницы: Анна Сэллоу.Привет, друг, как ты там? Как твой пабище?
Письмо будто сияло на меня сверху теплотой и жизнелюбием. За все три года, что мы были вместе, она как никто другой поддерживала мою веру в себя — верила так, как я сам не верил. И теперь я будто носил её слова внутри, и они ограждали меня ото всех невзгод как щитовые чары. Любая строчка от неё дышала этим ощущением, даже эта, такая короткая и простая. Мы разошлись друзьями: я своей дорогой, она своей. В тот вечер Святочного бала, когда бронзовый кнат упал козлом, я пообещал ей, что однажды мы расстанемся. Так и случилось. Но я исправно выполнял своё старое школьное обещание и писал ей каждую неделю. Про паб, про девушек, про смысл жизни, про всё, что меня волновало. А она писала мне, никогда не оставляя ни одну мою мысль без ответа, делилась чем-то своим. Я особенно любил части про её приключения и далёкие странствия — она описывала всё это с таким вдохновением, что мне казалось, будто я сам там побывал.Прости, что долго отвечала, мы уже дня три изучаем этот Бледский за́мок (спорим, ты неправильно прочитал?), ребята говорят, тут точно есть источник, но мы пока не поняли, где именно. Думаю, задержимся в Альпах подольше из-за этого. В качестве извинений прикладываю подтверждение!
На чёрно-белой колдографии двигались четыре фигуры: Оминис обнимал свою жену, Анна и Себастьян стояли по бокам и корчили рожи камере. За их спинами было огромное озеро, окружённое лесом, и ветер трепал летнее платье Анны.По поводу Сахариссы: я тебе говорю, через пару дней она или сама придёт, или накатает тебе письмо с извинениями. Во-первых, ты их заслуживаешь, во-вторых, насколько я знаю, она умеет думать, пусть и не сразу. Короче, расслабься пока. Я готова денег поставить, что она ещё прибежит. Но вот что дальше с ней делать — это дело твоё, тут я не советчик. Я и за меньшее бывает на Хуаньшань посылаю, очень уж странное поведение. А что там Амит, сдержал обещание, заходил в паб?
Амит почему-то был уверен, что однажды мы с Анной сойдёмся снова: через год, через десять, через двадцать пять, но сойдёмся. Я тогда спросил его: это он по звёздам рассчитал? В ответ я первый раз услышал, как он матерится. Но теперь мне это казалось маловероятным. Сейчас Анна была для меня верным другом, несмотря на расстояние, и очень тёплым воспоминанием. Первая любовь, всё-таки: яркая, светлая, чистая. Опыт, который оставляет в душе что-то важное, как один из первых ингредиентов в огромном списке: он кладётся в основу, не даёт зелью развалиться, но дальше в него добавляются другие цветы и травы.Я пока не уверена, но Себ, кажется, надумал жениться на своей американке. Вот и первый кусочек нашей тургруппы откололся, прикинь? Страшно жить!
Себастьян? Женится? Вот это новости. Никогда не представлял его семьянином. Будет ли у меня самого семья? Дети? Я бы очень этого хотел, но, видимо, мироздание считает, что не всё сразу. В любом случае, мне больше не казалось, что отсутствие жены в данный момент как-то меня определяет. Я — это я, один или с кем-то.И это, у меня всё длится эпопея с книгой «Тайна семи за́мков». Я буду концовку переписывать, судя по всему. Иначе я не знаю, что им не нравится. Мне уже три раза издательство отказало, не хотят брать рукопись, и всё тут. Попробую ещё раз, но уже за океаном, вдруг там возьмут? Хотя вряд ли им зайдёт книга про Европу… Короче, если и так не выйдет, напишу ещё один фолиант, другое что-нибудь. Прислать тебе или избавить от моей мути?
Я прикрыл глаза и посмеялся. Мне был не особо интересен жанр, в котором писала Анна, да и в целом я редко читал что-то кроме практических пособий. Но я надеялся, что она не опустит руки, хотя временами, судя по её письмам, она была очень к этому близка. Свои же усталые руки я согнул и положил письмо на грудь, не в силах больше держать его на весу. Мне было тепло и от очага, и на душе, и я чуть не уснул в таком положении прямо на полу. Но меня разбудил настойчивый стук в окно. Знакомая сова, будто переняв стеснение своей хозяйки, мялась и не смотрела мне в глаза. Я подошёл к ней, покачивая головой, и примирительно протянул ей руку. Она принесла письмо от Сахариссы. И в нём была всего одна строчка, смысл которой уже был предсказан:Гаррет, дорогой… Можно мне зайти?
Я закатил глаза, при этом совершенно бесстыже улыбаясь, и пошёл открывать дверь. На пороге стояла вымокшая в лондонском дожде Сахарисса. Она выглядела как мокрая собачка — скорее смешная, чем какая-то ещё. Розово-фиолетовые волосы слиплись в длинные сосульки, накрашенные ресницы отпечатались на веках. Но стоило мне один раз посмотреть ей в глаза, как я почему-то сразу же понял, что сейчас произойдёт. Я не знаю, по каким признакам я это прочитал, но её взгляд отчётливо горел ощущением, что она пришла сообщить мне что-то очень важное, ключевое, что объясняло бы её поведение в последнее время и что она должна была сказать лично. Что ж, моя жизнь набирала какие-то невероятные обороты уже пять лет подряд. Всё было хорошо.