Lily of the Blood Valley

Эрен не оборачивался. Это касание оказалось больнее, чем если бы его пронзило разрядом молнии. Оно словно превратило его в каменную статую, и он едва не просыпался под ним мелкой крошкой, что отваливалась от него с каждой секундой, обнажая сердце. Он знал, что это Леви. Запах дождя не смог скрыть резкий запах снадобий, и сердце снова сжалось. — Леви, я действительно ничего не знал, — слова, как и хрип собственного голоса, глохли в шуме проливающейся с неба воды. Эрен развернулся лицом к ассасину и не смог посмотреть ему в глаза, лишь взял замерзшими руками его ладони и упал на колени, склоняя голову. — Прости меня, — Эрен скрывал свои слезы, потому что не имел на них права, как не имел права просить прощения. Сжимая перебинтованную руку, он трясся от холода и страха, что Леви уйдет, что он не примет извинений, и это было бы в сто раз больнее, чем если бы он собственноручно убил принца прямо сейчас, подставив нож к горлу так легко, как подставлял его к основанию стеблей ландышей. Эрен боялся, что однажды забудет его голос и оттого продолжал говорить сам, надеясь услышать хоть что-нибудь в ответ: — Всё, что сказала твоя мама — всё это правда. Мне так жаль Леви, так жаль… — Эрен сжал запястья Леви, едва не повиснув на них, словно связал самого себя и подставил шею под гильотину на отсечение. — Клянусь, я ничего не знал, — руки соскользнули с запястий и упали в лужу. Эрен согнулся пополам, и его грудная клетка задергалась от всхлипов. Он одновременно страшился слов и нуждался в них. Ему нужно было знать, что Леви его слышит, каким бы ни было его дальнейшее решение. Пусть скажет хотя бы слово, пусть обманет его ложной надеждой на искупление. Но Леви продолжал молчать, стоя перед ним под проливным дождем, и Эрену еще никогда так сильно не хотелось отпустить и привязать к себе кого-то одновременно. Слова застревали в горле и не давали вдохнуть. Он продолжал быть эгоистом, жаждал слов, хотел вцепиться в рубашку Леви и кричать, чтобы тот сказал хоть одно чертово слово, но Эрен лишь упивался захлёбывался слезами, хватаясь за ледяные щиколотки ассасина и прижимаясь к его ступням лбом. — Я ведь тогда так и не успел дать вам клятву верности, Ваше Высочество, — голос над головой заставил Эрена замереть и задержать дыхание. Он посмотрел на ассасина снизу вверх опухшими и красными от слёз глазами. Леви смотрел на него слегка улыбаясь и это причиняло боль. Эрен видел, как тяжело давалась ему эта улыбка, и вина только сильнее вонзилась в сердце клинком. Принц натужно улыбнулся. Он снова вспомнил тот самый день, когда впервые увидел ассасина, как тот преклонил колено и в зал ворвалась сестра. Действительно, клятва так и не прозвучала, и Эрен теперь лишь согласно кивал головой. Он навсегда уйдет. И принц даже не сможет бесчестно напомнить ему о клятве, потому что она так и не была дана. Нет. Я не могу его отпустить. Эрен поднялся на одно колено, убирая грязную руку, вымоченную в луже, за спину. Склонив голову, он дрожал и смотрел на красные, голые ступни ассасина в воде, на их мозоли и гематомы под ногтями больших пальцев. — Леви Аккерман, — произнёс Эрен и задержал дыхание, борясь с дрожью в голосе и не прекращая смотреть на падающие в ноги Леви капли дождя, — ассасин островного государства Элдия, — в голове проносились все теплые дни начала мая, смех и вкус спелого яблока на губах, — я, член королевской… — Эрен осекся и едва мотнул головой, — я — Эрен Йегер, клянусь вам в своей преданности. Клянусь, что буду защищать вашу честь, достоинство и жизнь ценой своей жизни, — сердце будто говорило за него, и кровь разливалась теперь тёплым молоком по венам, — Клянусь сделать всё, что в моих силах, чтобы прекратить истребление рода Аккерманов. Клянусь… — Эрен несмело поднял голову, смотря в глаза ассасину, как когда-то просил его делать сам. В грудной клетке словно бились маленькие птички колибри, щекоча израненную, надломленную душу, то цепляясь маленькими когтями, то лаская тонкими перьями. — Клянусь любить вас до последнего вздоха. Время словно застыло для него. Только дождь, барабанящий по каменному балкону, и слезы облегчения могли напомнить о его движении и о том, что оно неумолимо утекает вместе с потоками воды. Как утечет вместе со временем из памяти образ Леви. И было так горько оттого, что последний раз он видел его таким — изможденным, печальным, израненным. Леви свел брови к переносице, продолжая смотреть на него сверху. Эрен видел, как дрожали его посиневшие от холода губы, как он приоткрыл их, словно собираясь что-то сказать. Принц зажмурился и опустил голову, боясь ответа, боясь что ассасин не примет клятвы. Он не услышал как Леви резко набрал воздуха через зубы, превозмогая слабость в теле. Как он опустился на одно колено. Он лишь почувствовал теплое, успокаивающее дыхание. — Я — Леви Аккерман. Клянусь, что буду защищать вашу честь, достоинство и жизнь ценой своей жизни. — Эрен застыл, пораженно подняв взгляд на тонкие губы, по которым стекали капли дождя с черных волос. Эти губы так тихо и легко произносили то, о чем он не мог себе позволить даже мечтать. Он протянул ладони к лицу Леви, с трепетом вслушиваясь в каждое слово. — Клянусь сделать всё, что в моих силах, чтобы помочь вам прекратить истребление рода Аккерманов, — Леви коснулся лбом лба Эрена, а затем произнес уже тише, будто их кто-то мог услышать: — Клянусь любить вас до последнего вздоха. Каждое слово эхом отзывалось в груди, и он взглянул ассасину в глаза, дрожащими пальцами робко касаясь кожи на его лице, чтобы убедиться, что это не игры его воображения, что то, что он услышал, ему не приснилось. Эрену еще многое хотелось сказать. Так много нужно было сказать. Но пальцы скользили по мокрому лицу, и он никак не мог оторваться, он хотел запомнить каждый маленький участок кожи, каждый рубец, заметить изменения в лице, заметить маленький намек на улыбку на этих губах. Именно они произнесли те самые слова, на которые в глубине сердца он эгоистично надеялся, и Эрен благодарил себя за смелость — за смелость влюбиться в ассасина, наплевав на то, что скажут люди, семья. Плевать на войну, на препятствия, боль и трудности. Теперь он готов ко всему. Теперь у него по-настоящему есть за что бороться — за выбор, который он наконец сделал сам. Тёплое до этого дыхание уже распространялось жаром по лицу, и Эрен осторожно, совсем легко коснулся губ Леви. Горькие капли дождя перемешались с солеными слезами, и принц готов был упиваться этим вкусом, ставшим самым сладким снадобьем на его губах. — Эрен, я не дал тогда клятвы, но хранил верность тебе и королевству, потому что так велело моё сердце. Оно вело меня все эти годы к матери, и на этом пути я встретил тебя. Того, кому я доверился, когда не доверял никому другому, и именно ты помог мне найти мать. И я продолжаю тебе верить, хотя после всего, что случилось со мной, так легко было усомниться в твоей верности. Эрен вдруг вспомнил свои слова отцу о том, что он никому не доверяет. Потому что это было больно. Было больно довериться и обжечься, и он обжегся. Но теперь слова Леви исцеляли каждый ожог на его сердце. Как жаль, что Эрен не мог сделать для него то же самое. Опустившись на оба колена, Эрен обнял ладонями лицо ассасина и прижался губами к его губам, целуя надрывно, чувственно, отчаянно. От касания языков друг друга покалывало всё тело, дрожали колени от вымоченной в луже одежды, от ветра, что то и дело срывался на них, и Эрену хотелось укрыть Леви собой, закрыть от всего жестокого мира. Хотелось спрятаться самому в его объятьях, пока эти аккуратные губы целуют его в ответ, пока эти израненные руки смыкаются на его шее, пока кровь вспыхивает пламенем и тлеет, гасимая тёплым весенним штилем. Эрен прижался к Леви и ему казалось, что он слышит бешеный стук его сердца, но это был его собственный. Дождь, холод, предательство семьи… сейчас всё, что ему нужно было — это тепло человека, о котором он знал так мало, но готов был узнавать его до конца жизни, лишь бы они встретили его вместе. — Эрен, — в шуме биения сердца и дождя принц услышал знакомый голос, заставивший его замереть в объятьях. Он прижал еще не до конца восстановившего силы ассасина к себе и обеспокоенно и разочарованно посмотрел на сестру, что стояла в дверях балкона, не решаясь подойти. Её сбивчивое дыхание и красное лицо, легкие доспехи и мантия говорили о том, что она бежала сюда прямо с поля боя. — Микаса, только не говори мне, что ты всё знала… — умоляюще просил Эрен, и видя, как её лицо исказилось в сожалении, он изможденно промычал и уткнулся в плечо Леви. — Эрен, послушай- — Что ещё я должен услышать, Микаса?! — Эрен отодвинул от себя ассасина и когда с трудом поднялся на ноги и остался на месте, опустив руки. — Скажи, чего я ещё я не знаю?! — он прокричал это надломлено, сквозь высохшие слёзы, и только вены вздулись на шее, а тело оставалось неподвижным. — Прости меня… — Эрен прочитал это по губам сквозь капающую с его волос воду, что уже намочила каждую ниточку одежды и её тяжесть тянула к земле. Принц поджал губы и опустил голову, кивая самому себе. Он подал ассасину руку, чтобы помочь подняться. Его ледяная рука обожгла ладонь, и Эрен разозлился на себя за то, что держал Леви под дождем так долго, упиваясь своими чувствами. Принц пропустил ассасина вперед, и как только они оказались по ту сторону широких дверей, голос сестры вновь заставил его остановиться. — Отец приказал мне спрятать ассасина. Ему не должны были причинить вреда. Просто увезти подальше на время войны, — Леви остановился у стены, прислонившись к ней рукой. Эрен нащупал его руку в воздухе и осторожно коснулся бинтов. Он понятия не имел, что ещё скажет сестра, но отчаянно хотел дать Леви понять, что он рядом. — Я должен отвести его в покои, — он холодно ответил, одаривая Микасу многозначительным взглядом. Та нерешительно пошла вслед за ними. Эрен подал Леви чашку чая, заботливо приготовленного Фридой. Накрыв его одеялом по пояс, он сел на пол, сбросив с себя тяжелый от дождя жакет. Принца било мелкой дрожью, не то от холода, не то от сдающих нервов. Леви пришлось потратить какое-то время на разговор с матерью, и Эрен не знал о чём они говорили. Когда они вернулись в покои, она села в кресло, сложив руки на колени, и на её лице Эрен читал абсолютное недоверие и нерешительность, и это было справедливо. — Получается, род Аккерманов обладает подавляющей магию крови силой, — Эрен повторил сказанные сестрой слова, сам не веря в то, что говорит, — и я смог выжить передачу силы только из-за того, что ты Аккерман? — Да. Я не знаю, сколько тётушка Карла пережила смертей своих детей, прежде чем на свет появился ты, — Микаса сидела на скамье, с дрожью рассказывая всё, что удалось узнать. — Я подслушала разговор родителей. Они забрали меня, когда моей настоящей семьи не стало. Всё, что мне известно о моей настоящей семье, это то, что моя мама работала няней и её убили. Отец решил заступиться, но к сожалению… я знаю только то, что мой отец был Аккерманом. Эрен взялся за голову, царапая кожу ногтями. Всё сказанное никак не укладывалось в голове. Десятки вопросов «как», «почему», «зачем» бились в черепной коробке, и Эрен жмурился, чувствуя усиливающуюся головную боль. — Полагаю, меня приняли в семью только чтобы проверить, смогу ли я тебе помочь перенести передачу силы. Но я не понимаю, почему ты так быстро восстановился, когда ассасин забрал тебя с поля боя. Почему-то мне это было не под силу. — Потому что магия подавления всецело передается ребенку только от матери, как вам… — мама Леви обратилась к Эрену, впервые на него взглянув с тех пор, как вернулась, — …передалась магия от отца. — Когда ассасин появился в том приемном зале, я не придала значения странному чувству, словно холодок пробежался по спине. Теперь я кажется понимаю. Наверное, так ощущается связь, — Микаса повернулась к матери Леви и замялась, силясь продолжить. — Простите, но от вашего присутствия я ничего не чувствую. — Потому что я не Аккерман. Леви, твои мать и отец были выкрадены в ночи из собственного дома. Твою маму зовут Кушель. Мы дружили с самого детства, заботились друг о друге и, когда её увезли, утром я проснулась от детского плача за дверью. Выбежав на улицу, я увидела тебя — маленького и красного от слёз, лежащего в люльке, укрытого покрывалами. Всё, что мне оставалось делать — забрать тебя к себе. Кушель каким-то чудом удалось отправить мне письмо, где она просила позаботиться о тебе, хоть она и знала наверняка, что я не смогу тебя бросить. В том письме она рассказала, кто и почему их похитил, и что они с отцом решили, что лучше умереть вместе, держась за руку, чем быть разделёнными или убитыми чужими руками. Это была последняя весточка от твоей мамы, — Лилит достала из кармана платья сильно потрёпанный обрывок бумаги, часть слов на котором была размыта каплями. Кровать сильно возвышалась над полом и поэтому Эрен не видел лица женщины, но слышал, с какой нежностью и теплом она рассказывала о матери Леви и о нём самом. — Я растила тебя, как собственное дитя. После пропажи Кушель, ты был единственным смыслом продолжать жизнь. Ты так на неё похож и, смотря на тебя, я продолжала трудиться, желая дать тебе всё, что могла. Ради Кушель и ради её сына. В тот день, когда по деревне прошёл слух, что ищут ассасина, что он возможно из рода Аккерманов, я не оставила тебе никакой записки, боясь, что её могут найти, что тебя продолжат искать. Я надеялась, что, не обнаружив меня дома, ты покинешь его и однажды мы встретимся, когда тебе уже ничего не будет угрожать. — Прости меня, брат, — Микаса уронила голову в ладони, заходясь в слезах, размазывая тушь по лицу. — Микаса, не у меня ты должна просить прощения, — уставший голос Эрена прозвучал совсем глухо, и он повернулся к Леви, обречённо смотря снизу вверх. Микаса перебирала пальцами край мантии, не решаясь говорить. Эрен видел вину на её лице, в её движениях, и ему до сегодняшнего дня казалось, что он знает её как никто другой. — Я знаю, что мои мольбы с просьбами о прощении ничтожны по сравнению с тем, что вам пришлось пережить, — она продолжала сжимать мантию пальцами, и Эрен ощутил, словно предал Леви дважды. Потому что позволил довериться себе и своей семье. — Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы расплатиться за свою ошибку. Принц посмотрел на Леви. Он словно застывшая статуя не шевелился и лишь смотрел в другую от него сторону, держа в ладонях уже давно остывший чай. Даже эмоции на его лице застыли, оставляя Эрена лишь в предположениях, и его собственные чувства смешивались с чувствами Леви под солнечным сплетением, пуская по венам и артериям импульсы. Эрен поднялся на ноги и подошёл к окну. Тусклый свет от затянутого тучами неба ложился на его лицо тенями, подчёркивая морщинку между сведённых бровей. Тишина, повисшая в покоях, оглушила биением собственного сердца. Были слышны редкие всхлипы сестры за спиной, за окном чайки лавировали в небе, подбрасываемые порывами ветра. Там, на всех границах острова, шла война, гибли люди с обеих сторон, как и у Эрена погибало то место, которое он называл домом. Теперь дом — это не семья, а каменная клетка. Хотя, может Эрен был настолько слеп, что не заметил, как приспособился жить в ней? Он убедил себя, что так тоже можно. Пока не встретил ассасина. Эрен завидовал его свободе и силе духа, а в итоге отобрал ту самую свободу, заперев в замке, и втоптал всю силу ногами собственной семьи. Эрен больше не имеет права закрывать его здесь. Никогда не имел права распоряжаться его жизнью. Но имеет право распоряжаться собственной. Больше ничего не держало. Ничего было не нужно. Он будто сам с себя сорвал кандалы, наконец прозрев. И он мог лишь надеяться, что Леви последует за ним. Дать ему выбор казалось теперь единственно правильным решением. — Эрен! — сестра вскочила со скамейки, хватая брата за рукав рубашки. Эрен остановился на полпути и обернулся, чтобы посмотреть на Леви. Он дал молчаливое обещание, что всё наладится, и Леви, словно прочитав его мысли, лишь доверительно кивнул, провожая принца взглядом. Микаса выбежала вслед за братом. Эрен направлялся к отцу, полный решимости. Она пробирала его до мурашек, придавала столько жизни и силы, словно всех сегодняшних потрясений и не было. В груди растекалось тепло, и, пока он преодолевал лестничные пролёты, его мысли были заняты только Леви. Нужно было только пережить войну. Широким жестом Эрен распахнул двери в обеденный зал, где мать и отец до сего момента трапезничали. Звон вилок, ударившихся о расписные тарелки, прозвучал тревожным колоколом. Родители испуганно посмотрели на него и вставшую по правую руку Микасу. — Отец, я хочу отказаться от престола.