* * *
После этого жить в одном доме с Эбби стало, мягко говоря, неловко. Нил все время сидел в инвалидной коляске, покидая ее только в случаях крайней необходимости, а Эбби больше к ней не прикасалась. Она явно ходила вокруг него на цыпочках, изо всех сил пытаясь исправить то, что его так сильно расстроило, даже стала готовить ему еду без овощей, а также сотни и сотни раз извинялась. И Нил изо всех сил старался принять ее извинения. На самом деле старался. Он не осуждал ее и не упрекал за то, что она сделала, вызывая в ней чувство вины. Но вместе с тем, ее поступок сильно его ранил. Она забрала его инвалидную коляску. Нил не был уверен, что смог бы адекватно описать, как больно было смотреть, как она откатывает ее прочь, будто это что-то неважное, будто это что-то бесполезное и не имеющее никакой ценности. Откуда она могла знать? В отличие от него, она не была привязана к этой вещи. Нил готов был простить ей то, что она не совсем это понимала, но он знал, что никто не сможет до конца это понять, не будучи самому зависимым от этого предмета. Но даже это не делало ее поступок хоть сколько-нибудь приемлемым. Это также заставило его осознать, в каком невыгодном положении он находится. Нил редко покидал инвалидную коляску; не потому, что думал, будто Эбби снова ее заберет, но потому, что если он оставит ее, то любой другой сможет ее забрать и не оказаться достаточно добрым, чтобы ее вернуть. Вся эта ситуация стала для него источником стресса и страха. Если раньше он ждал свой протез с нетерпением, то теперь – буквально c отчаянием. Он нуждался в нем, нуждался в свободе, которую он давал, в стабильности, в безопасности. А еще он не знал, сможет ли объяснить кому-нибудь, как сильно ему нужен протез, потому что имея лишь инвалидную коляску, он больше не чувствовал себя защищенным. Он все еще не знал, где его костыли, и не думал, что ему стоит об этом спрашивать. Если он спросит, ему, вероятнее всего, скажут, что костыли забрали, или они потерялись, или же, вернув их, он снова лишится инвалидной коляски. Он не мог так рисковать. Эндрю сказал, что защитит его, и Нил во многом полагался на это негласное обещание, позволявшее ему покидать инвалидную коляску на время водных процедур или сна. Он не мог сидеть на этом дурацком стуле 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, как бы сильно ни хотел. Это было вредно и определенно повлияло бы на его выздоровление. — Давай, посиди со мной. — Эндрю специально устроился посередине дивана, в таком месте, где Нил не сможет до него дотянуться, если не сядет прямо перед ним или рядом на диване. Нил колебался. Не то, чтобы он не хотел, но в последний раз, когда он сидел на этом диване, его инвалидную коляску забрали, и у него случилась одна из самых худших панических атак за всю его жизнь. — Эй, — сказал Эндрю, привлекая к себе внимание Нила. — Ты мне доверяешь? — Да, — сказал Нил, не тратя времени на обдумывание своего ответа, ведь это была правда. — Ты веришь, что я защищу тебя? — продолжил Эндрю. — Да, — снова ответил Нил, уже понимая, к чему все идет. — Я же говорил тебе, что буду рядом, если что-нибудь случится, — повторил Эндрю свои прежние слова, и тогда Нил понял, насколько они важны. Все, что говорит Эндрю, важно по той простой причине, что он вкладывает время и усилия в разговор; поэтому факт того, что он повторяет, – чего Эндрю утверждает, что никогда не делает, – говорит о важности этих слов. — Из этого следует, что твоя коляска никуда не денется. Нил глубоко вздохнул и задержал дыхание. У него не было причин сомневаться в Эндрю, абсолютно никаких; Эндрю только и делал, что раз за разом подтверждал свои слова. Поэтому тот факт, что Нил не нашел в себе сил положиться на Эндрю в этом вопросе, в то время как полностью доверял ему свою жизнь, был необъяснимым. В этом не было смысла, и Нил понятия не имел, почему он это чувствовал. Он не хотел, правда не хотел, но позавчерашние слова и действия Эбби крутились в голове, не давая ответить Эндрю. Эндрю протянул руку и заправил прядь волос Нилу за ухо, после чего положил руку на его затылок, и прядь волос почти сразу же выпала обратно. — Все в порядке, — сказал Эндрю: Нил отстраненно подумал, что ему следует начать подсчитывать, сколько раз Эндрю, казалось, читал его мысли, потому что в последнее время это происходило довольно часто, а может, Нила просто становилось все легче и легче читать. — Если хочешь, можешь поставить ее прямо перед нами, чтобы никто не смог ее забрать. Нил прикусил внутреннюю часть щеки и задумался. В конце концов, у него не было никаких причин не доверять Эндрю, кроме какой-то небольшой части его разума, говорящей ему не расставаться с инвалидной коляской – голос, которому было практически нечем подкрепить свое заявление. Нил уступил, осторожно перемещая свое тело с коляски на диван. Эндрю придвинулся к нему поближе, после чего забросил ногу на сиденье инвалидной коляски, крепко удерживая ее под своим контролем. Нил сразу же почувствовал, что расслабляется. Эндрю был прав, у него никогда не было причин сомневаться. Он тоже забросил туда свою здоровую ногу, прижимая культю к ее бедру. Эндрю перебросил свою ступню через ступню Нила и притянул его поближе. Несмотря на то, что Нил осторожничал и старался не нарушать границы, Эндрю сам взял его голову и прислонил к своему плечу. Нилу потребовалось некоторое время, чтобы полностью расслабиться рядом с Эндрю, но как только он это сделал, ему было трудно держать глаза открытыми после всех нежелательных и истощающих эмоций, которые он испытал, не говоря уже о пальцах Эндрю, перебирающих его волосы, и чьих-то тихих разговорах из очередного дурацкого реалити-шоу, уже не того, которое они смотрели до этого. Нил изо всех сил старался не закрывать глаза, но когда Эндрю пробормотал ему в волосы «спи, кролик» и нежно поцеловал это место, он больше не мог найти ни единой причины не соглашаться с Эндрю.* * *
Ники зашел к Эндрю и Нилу после своего последнего урока и тут же начал жаловаться. — А потом он перешел на испанский, и вообще, я думаю, нет ничего горячее, чем когда человек знает другие языки, но он начал говорить по-испански будто ожидал, что я его понимаю, задавал мне вопросы и все такое. А я просто сидел и не вдуплял, о чем он говорит. Чувак такой посмотрел на меня в замешательстве, и спросил, латиноамериканец ли я, потому что он решил, что да. Я просто посмотрел на него в ответ и подумал: да, сука, очевидно же, что моя мама из Мексики. А потом он спросил меня, почему я не говорю по-испански. Типа, не забыл ли я этот язык или вроде того. Мне пришлось заглянуть этому секси латиноамериканцу прямо в глаза и сказать ему, что нет, я не забыл и вообще ничего подобного. Что, по сути, мне так и не разрешили выучить его из-за моего отца-расиста… Ну, — Ники на секунду остановился, отвернулся и продолжил. — На самом деле я не называл своего отца расистом, но я почти уверен, что парень это и так понял. — В любом случае, — сказал он, переворачиваясь на живот на кровати между Эндрю и Нилом. — Я только что выставил себя полным идиотом перед одним из самых великолепных парней, которых я когда-либо встречал, кроме Эрика, и все потому, что я не говорю по-испански. — он пафосно рухнул на кровать, положив голову на правое бедро Нила. — Пожалейте, блин, меня. Я это заслужил, — добавил он драматично. Эндрю не ответил, но посмотрел на своего кузена так, будто задавался вопросом, как вообще они могут быть родственниками. Нил пожалел беднягу. Кто-то должен был это сделать, если они вообще хотели, чтобы он ушел. — Я могу научить тебя испанскому, если хочешь. Ники сразу оживился: — Ты знаешь испанский? — Немного, — пожал плечами Нил, чувствуя себя некомфортно под пристальными и удивленными взглядами Ники и Эндрю. — Мне пришлось учить его, когда мы с мамой были в Испании. В Аризоне тоже здорово пригодилось, там многие говорят по-испански. Ники посмотрел на него огромными щенячьими глазами: — И ты можешь меня научить? — Я не слишком бегло говорю, могу лишь немного поддержать разговор, — признал Нил, — но конечно, могу научить хотя бы тому, что знаю. Ники обрадовался. От волнения он чуть не поцеловал Нила в щеку, но в последнюю секунду отстранился и сделал вид, будто проверяет свой телефон. — Сейчас отправлю эту новость Аарону. — он вышел из комнаты, подпрыгивая, чего Нил не видел со времен Балтимора – или, точнее, со времен Дня Благодарения. Он был рад увидеть это снова. Он повернулся к Эндрю и встретил его взгляд. — Какие языки ты знаешь? — спросил тот без предисловий. Нил задумался: — Английский, немецкий и французский, естественно. Также немного говорю по-голландски, по-испански и по-итальянски. Поначалу сложнее всего были испанский с итальянским, потому что эти два языка мало чем отличаются и надо иметь это в виду, но в конце концов я выяснил, что не важно, какой из этих двух ты знаешь: если твой собеседник говорит хотя бы на одном из них, то вполне можно поддержать разговор. Эндрю промычал, его расфокусированный взгляд означал, что он о чем-то думает, поэтому Нил промолчал, решив дать ему время. По крайней мере, до тех пор, пока Ники не вернется с очередной историей, которой ему крайне необходимо поделиться.* * *
Судя по всему, Ники разболтал остальным Лисам о том, что произошло между Нилом и Эбби. Все они решили, что теперь их миссия – утешить Нила, делая все, чтобы он об этом не догадался, и время от времени навещая его в течение следующей недели. Их план провалился в ту же секунду, когда пришли Дэн и Мэтт. Но им не обязательно было об этом знать. Они пытались помочь, пусть даже и неправильно поняли ситуацию. Нил не собирался мешать им. — Одному в общаге так одиноко, — пожаловался Мэтт. — Я скучаю по тебе, чувак. Нил нахмурил брови: — Правда? Мэтт, в свою очередь, изо всех сил старался не выглядеть так, будто он в отчаянии. — Конечно, чел. Я имею в виду, не пойми меня неправильно, это здорово, что комната все время в моем распоряжении, — Дэн подмигнула своему парню, — но я очень скучаю по общению с тобой. — Но, — начал Нил, все еще смущенный, — мы же часто проводим время вместе. — Да, но, — фыркнул Мэтт, обращаясь к своей девушке за помощью, которую она не спешила оказывать. — Без тебя там как-то не так, более одиноко. — Нил не учел этого, и ему было жаль, что Мэтт тоже был втянут в жизнь Нила и пострадал от него; Мэтт такого не заслужил, он не заслужил ничего из этого. — Кстати, я не трогал твои вещи. Они лежат на тех же местах, на которых ты их оставил. Нил моргнул. Ох. Он и не думал об оставленных им вещах, потому что не был уверен, что вернется; он знал – что-то произойдет, ведь обратный отсчет близился к завершению, и он ничего не мог сделать, чтобы его остановить. Но, несмотря на это, он оставил свои вещи. После стольких лет хранения вещей в одной единственной спортивной сумке он накопил так много лишнего, что ему пришлось все это бросить, потому что в сумке не хватало места. А теперь он вообще о них забыл. — Я не знаю, сможешь ли ты вернуться в общежитие в этом семестре, но если да, то будь уверен, что все твои вещи на местах и нетронуты, — закончил Мэтт с широкой гордой улыбкой. Нил почувствовал, как сам начал улыбаться. — Спасибо, Мэтт. Это многое для меня значит. — Конечно, — сразу сказал Мэтт. Затем они с Дэн углубились в какую-то историю о бейсболистах, устроивших пьяный акт вандализма у стойки регистрации Башни и попытавшихся возложить вину на команду по экси, что еще больше укрепило ненависть Нила к этому нелепому виду спорта. Он терялся в легком потоке тем для разговора, то прочно стоявших на месте, то менявшихся и ускользавших, даже когда Нил не мог придумать ничего ценного, что добавить. Они не стали спрашивать, что стряслось с Эбби или как дела у Нила, просто беседовали на отвлеченные темы, над которыми было легко пошутить и между которыми было легко переключаться. Это было похоже на все те вечера, проведенные за разговорами с Мэттом, после чего приходила Дэн и подключалась к ним. Нил даже не осознавал, насколько ему этого не хватало.* * *
Дверь с грохотом открылась, за ней стояла Эллисон в позе модели с набитой сумкой в руках. — Ты ведь не занят, да? — спросила она, снимая солнцезащитные очки и убирая их в сумку. Она не дождалась ответа и вошла в комнату, с громким стоном бросая свои вещи на кровать рядом с ним. Он смотрел на нее и терпеливо ждал, что она будет делать. Она склонила голову и посмотрела на него самым усталым взглядом, который он когда-либо у нее замечал. Эллисон была образцом собранности, но сейчас макияж на ее веках был размазан, глаза опухли, а нос покраснел. Казалось, она плакала. — Ты в порядке? — спросил Нил с осторожностью, которую никогда раньше не проявлял в отношении Эллисон. Она не удосужилась ответить, села и начала доставать из сумки предметы. — У нас день заботы о себе, — объявила она. — Мы будем делать маски для лица, ты накрасишь мне ногти, и мы не будем говорить о Кевине или Рене. — она разложила некоторые вещи на кровати, затем взяла тюбик и начала выдавливать его в ладонь. — А что с Кевином и Рене? — вопрос Нила был прерван громким и протяжным стоном. — Много чего, — драматично ответила Эллисон. Нил был одновременно удивлен тем, что она так легко сдалась, и в то же время совсем не удивлен, если учитывать, что это сильно беспокоило ее в последнее время. Она поднесла руку к его лицу и, дождавшись разрешения, стала втирать содержимое тюбика в его кожу. — Кевин весь такой странный, а Рене ведет себя, типа, загадочно? Почему-то? — она покачала головой. — Я не понимаю. Она начала рассказывать, как они оба начали вести себя как-то не так примерно в одно и то же время, и как никакие ее усилия не помогали исправить их странное поведение. Время от времени она делала паузы, чтобы достать что-нибудь еще из сумки или показать Нилу, как правильно красить ногти. Нил позволил ей болтать, наслаждаясь ее присутствием, которое избавляло его от необходимости думать о чудовищных проблемах своей жизни, заменяя их обыденными, нормальными жизненными неурядицами Эллисон, создававшими у него чувство покоя. Когда ногти высохли, она осмотрела их в последний раз и коротко кивнула. Эллисон взглянула на него, вздохнула и опустила плечи. Посидев какое-то время со взглядом, прикованным к свеже-накрашенным ногтям, она снова аккуратно собрала сумку. — Отлично поболтали. Увидимся, детка, — это все, что она сказала, прежде чем выйти за дверь. Нил даже не успел ответить, что все это время говорила она одна. Или предъявить ей за новое случайное прозвище.* * *
— Ложись на ебучую кровать, — приказал Аарон. — Обычно это твой брат мне так говорит, — усмехнулся Нил, но сделал, как ему велели. — Я не хочу слышать ничего о твоей сексуальной жизни, особенно связанной с моим ебаным братом, — прорычал Аарон. — Ну вообще, мы… — начал Нил. — Что я сейчас сказал, Джостен? Я не хочу, блядь, это слышать! — перебил его Аарон. Громко. Нил только хотел сказать, что они еще не достигли этой точки, ну да ладно. Аарон, вероятно, поднимет этот вопрос во время терапии с Эндрю и Бетси, и Эндрю непременно будет в ярости, но Нила это уже не касается. Устроившись на кровати, Аарон приступил к делу. Он осторожно снял термоусадочный носок, затем проворными и твердыми пальцами начал массировать рубцовую ткань, проникая в каждый изгиб и углубление, медленно разминая напряженные мышцы и устраняя всю затяжную фантомную боль. Это были не руки Эндрю, но ощущались они чертовски хорошо. Нил начал придумывать план, как заставить Аарона научить Эндрю делать этот массаж, чтобы в дальнейшем это были руки Эндрю. Это было бы поистине впечатляюще. — Пока, лузер, — сказал Аарон, выходя из комнаты и захлопывая за собой дверь. Как бы это ни было удивительно, они добились прогресса. По крайней мере, Аарон попрощался. А Нил и так был лузером, поэтому прозвище было не таким уж и неправильным, хоть он и знал, что Мэтт полез бы за него в драку.* * *
Нил катился по коридору, намереваясь перекусить на кухне. Тихая болтовня в гостиной отвлекла его и разрушила его планы. Он остановился у входа, глядя на Рене и Кевина, сидящих на диване и разговаривающих друг с другом. Они говорили слишком тихо, чтобы Нил мог их услышать, но были слишком поглощены разговором, чтобы заметить его присутствие. Он покашлял, привлекая их внимание, и спросил: — Что делаете? Из них двоих лишь Кевин вздрогнул от неожиданности, но ответил: — Тебя ждем. — Вы оба? — спросил Нил. — Да, — подтвердила Рене, ее улыбка была такой же спокойной, как и в последний раз, когда он ее видел. Нил посмотрел на них обоих, чувствуя растущее замешательство. — Чего ждете, как в зоне ожидания? Я не Бетси. Рене тихо рассмеялась. — Мы знаем. И все же, мы можем с тобой поговорить? — Нил не ответил, но подкатился на инвалидной коляске поближе к ним. — Спасибо, — сказала Рене с улыбкой. — Мы, ээ, — начал Кевин, проводя руками вверх и вниз по бедрам. Он нервно посмотрел на Рене. Снова повернувшись к Нилу, он спросил: — Ты разговаривал с Эллисон сегодня утром? И вот так Нил оказался втянут в очередной разговор о проблемных отношениях, которые, честно говоря, его не волновали. Рене объяснила, что хочет стать кем-то большим с Эллисон, что бы это ни значило. Кевин рассказал, что специально избегал Эллисон для того, чтобы она больше общалась с Рене, но теперь он понял, что это решение было ошибочным. Нил дал понять, что не представляет, почему все идут к нему со своими проблемами. — В следующем году ты станешь капитаном, Нил, — сказала Рене, будто это что-то объясняло. — И что? Разве Дэн приходится со всем этим разбираться? — спросил Нил. Ни Рене, ни Кевин не ответили. Потрясающе.* * *
С тех пор, как Нил переехал к Эбби, они всегда ужинали около половины седьмого вечера. После инцидента с Эбби Нил приезжал на кухню в семь часов и забирал остатки еды. Сегодня вечером все было по-другому. Нил протиснулся на кухню, намереваясь открыть холодильник и взять себе остатки, но остановился как вкопанный, увидев Эбби, стоящую у плиты. Он застыл, и Эбби не потребовалось много времени, чтобы понять, что за ней наблюдают. Она развернулась к нему, будто не совсем понимая, что делает. — Я спросила Эндрю, что ты любишь из еды. Он сказал, что если уж я собираюсь тебе что-то приготовить, то вот это. Она повернулась к плите, перекладывая еду из разных кастрюль и сковородок в подготовленную заранее тарелку. Нил пытался разглядеть, что это за блюдо, но из своего положения сидя ничего не увидел. Он медленно отправился вслед за ней к обеденному столу и начал устало разглядывать ужин. Ему потребовались все силы, чтобы тут же не накинуться на сосиски с пюре, приготовленные специально без горошка и с хрустящим луком, именно так, как он любил. Нил вспомнил звездные ночи на крыше и длительные поездки на матчи, которые он проводил с Эндрю, обмениваясь фактами или играя в правду; не все секреты, которыми они делились, касались шрамов, скрытых под одеждой, или демонов, прятавшихся в уголках их разума, или теней их прошлого, от которых они не могли избавиться даже долгое время спустя. Некоторые из них были простыми, некоторые добрыми, некоторые были о выпечке, приготовленной вместе с матерью, о любимой детской игре, или о любимом блюде. Сосиски с картофельным пюре. Именно это Нил сказал Эндрю, уставившись на небо, подсвеченное звездами и пролетающими самолетами, чувствуя себя достаточно безопасно, чтобы говорить о своей маме без ощущения, что задыхается в ее пепле или тонет в ее крови. Это было одно из его немногих хороших воспоминаний о ней: ее любимая еда, ее любимый чай, песня, которую она напевала себе под нос, чтобы успокоить их обоих. Уроки вождения на проселочных дорогах Германии и Франции. Споры о том, стоит ли садиться за руль во время их короткого пребывания в Аппалачах, в итоге ему так и не разрешили из-за слишком скользких и крутых дорог. Участие в матчах младшей лиги экси и мороженое, которое он получал, если его команда побеждала. Совместные игры в парке несколько раз, когда она позволяла. Он никогда не осознавал, что Эндрю обращает внимание на его болтовню. В их маленьком безопасном пузыре, где были лишь они двое, а мир снаружи исчезал, Нил мог говорить о чем угодно. Но Эндрю, конечно же, слушал. Он всегда слушал, всегда обращал внимание на мельчайшие детали. Он выбросил из машины прикуриватель, не позволил Нилу сидеть на слегка проржавевшей скамейке из-за опасности заражения, бросил курить. Это не была сделка, как например та, в которой Нил заставил его прекратить есть крекеры. Эндрю бросил, потому что знал: если он будет курить, Нил тоже захочет, а это могло стать риском повторной ампутации. Так что, разумеется, Эндрю не только знал его любимое блюдо, но и знал, с чем он его предпочитает; он, вероятно, также помнил истории Нила о тех ночах, когда его отец был в командировках, и о том, как они отсиживались на кухне, делая пюре из картофеля, и как мама жаловалась, что в магазине нет сосисок из баранины, даже если их никогда раньше там не было. Воспоминания о каждом разе, когда они вместе готовили это простое блюдо, на которое уходило не более 30 минут, были одними из немногих хороших воспоминаний, оставшихся у него за первые десять лет жизни. После того, как они с мамой сбежали, больше не было ночей, проведенных вместе за готовкой, больше не было тайных приемов пищи, чтобы избежать гнева отца, больше не было картофельного пюре или жалоб на сосиски. Хотя Нил и не видел этого блюда уже почти десять лет, оно по-прежнему оставалось его любимым, ведь это было любимое блюдо его мамы, и поэтому он чувствовал ностальгию. Он не мог плакать, у него уже давно не осталось слез, которые он мог пролить по матери. Вместо этого он повернулся к Эбби. Она поставила тарелку медленно и осторожно, словно боялась сделать какое-нибудь резкое движение и спугнуть Нила. Она отступила, позволив Нилу подъехать к столу и поставить коляску на тормоз, глядя на блюдо, как на привидение. Эбби и выглядела подобно привидению, когда села напротив него. Ее волосы были зачесаны назад, с сутулых плеч свисала выцветшая рубашка. Но это было несправедливо, не так ли? Проецировать образ своей мертвой матери на Эбби. Когда Мэри собирала волосы, она делала тугой хвост, а не свободный пучок. Когда Мэри носила выцветшую рубашку, она носила ту, которую специально купила сильно выцветшей, чтобы люди могли предположить, что ей много лет, а не ту, которая обтрепалась со времен студенчества. Когда Мэри сутулилась, то лишь для того, чтобы слиться с толпой и не привлекать к себе внимание, а не потому, что не знала, что делать или говорить. Когда Мэри нервничала, ее поведение становилось агрессивным, часто переходящим в физическую форму, а не тревожным, с привкусом печали и вины. Нил перевел взгляд с сосисок и пюре на Эбби – Эбби, сидевшую в сжатой позе; Эбби, повернутую к Нилу боком, хотя это не выглядело ее осознанным решением; Эбби, стыдившуюся за свои ошибки, словно она постоянно корила себя за это; Эбби, никогда бы не причинившую ему боль за то, что он сделал что-то не так; Эбби, поразительно не похожую на его мать. Он проглотил вновь возникшее чувство вины. Даже не осознавая этого, Нил избегал Эбби не для того, чтобы заставить ее чувствовать себя еще хуже, а для того, чтобы спастись самому. Желание убежать и спрятаться настолько укоренилось в его существе, что он делал это бессознательно. А поскольку Нил не мог убежать, у него был второй вариант. Именно этот вариант был тем, что он делал. Он прятался. Он избегал. Он мысленно вернулся туда, где безжалостно и беспощадно на него обрушивались кулаки, и скрылся от агрессора настолько далеко, насколько это было возможно, живя в одном доме. Он неосознанно вернулся в те времена, когда жил с матерью и отцом. Делал все возможное, чтобы избежать насилия, даже если знал, что это напрасно. Эбби не была агрессором, она не была тем, кто издевался над другими просто потому, что мог. Она была медсестрой, человеком, посвятившим свою жизнь другим людям, и выбрала помогать тем, кто прошел через множество страданий, которые она едва могла понять. Она не ожидала ничего взамен – кроме, возможно, зарплаты, и то не слишком высокой, учитывая то время и усилия, которые она вкладывала в свою работу, – и помогала всем, чем могла. Ведь именно это она и делала. Помогала. Это было все, что она делала, это было все, что она делала когда-либо вообще. Нил устал бежать, устал прятаться, устал избегать неизбежное. Он подавил улыбку, которая тут же вернулась, и положил в рот кусочек еды. Он почти что видел напряжение, спадающее с тела Эбби, когда брал второй кусочек. — Тебе… — Эбби замолчала, ее лицо омрачила неуверенность. Нил терпеть не мог видеть ее такой нерешительной и застенчивой, и точно знал, что никогда бы не хотел становиться причиной ее беспокойства, если бы мог этого избежать. — Тебе нравится? — закончила она, на секунду закусывая нижнюю губу, прежде чем спохватиться и перестать – нервный тик, которого Нил раньше у нее не замечал. — Да, вкусно, — сказал Нил, подняв глаза и встретив ее взгляд, после чего они оба отвернулись. — Хорошо, — сказала Эбби чуть более уверенно, — хорошо, я рада. Пока Нил ел, они погрузились в неловкое молчание, и он не знал, как его нарушить. Эбби, должно быть, заметила его напряжение и пришла на помощь. — Эндрю сказал, это твое любимое блюдо. Нил почувствовал, как уголки его губ сами собой потянулись вверх. — Так и есть, — ответил он. Сделав паузу, он взглянул на покрытые подливкой сосиски и картошку, и за долю секунды принял решение. — Мы с мамой любили готовить это вместе, пока не сбежали. Мы прятались на кухне, когда мой отец уезжал в командировки. Это было впервые, когда он поделился с ней воспоминанием, запачканным кровью, как и все из его прошлого, но светлым и дружелюбным, таким, какое ей бы понравилось. И ей понравилось, судя по тому, как ее лицо слегка засияло. — Твоя мама была англичанкой? Нил кивнул. — Была, до того, как встретила моего отца, — нахмурился он, не желая думать об их первой встрече, об истории, рассказанной ему под покровом тьмы, запертому в каком-то убежище, которое предположительно было безопасным; рассказанной ему всякий раз, когда он задавался вопросом, почему им нужно бежать и почему они не могут просто остановиться. — Это было ее любимое блюдо, — сказал он, отвлекаясь от болезненных воспоминаний. Эбби либо не заметила бури, которую его разум решил на него обрушить, либо ей хватило такта промолчать. — Спасибо, что рассказал мне. Он пожал плечами. Это было меньшее, что он мог сделать, после того как избегал ее целыми днями из-за чего-то столь для нее нехарактерного и до боли на нее непохожего. Вместе со следующим куском еды он проглотил еще одну волну нежеланного чувства вины. Они снова молчали, в этот раз менее неловко, чем в предыдущий. Доев ужин, Нил остался сидеть на месте. Эбби тоже, изо всех сил пытаясь что-то сказать. В результате получилось простое, но искреннее: — Прости меня. Нил пытался покачать головой, пытался заставить ее взять свои слова обратно, но она не хотела. — Я не должна была так отнимать у тебя инвалидную коляску. Это было неправильно с моей стороны. Я не осознавала, что она для тебя значит. — она вздохнула, пытаясь успокоиться. — Я провела небольшое исследование, просмотрела статьи, которые мне прислал Эндрю, — тут Нил резко вскинул голову. Если Эндрю прислал что-то Эбби, значит он был расстроен случившимся больше, чем Нил предполагал. — Я не знала, Нил, клянусь, я не знала. — Все нормально, — но даже говоря это, даже убеждая себя, что он сам во всем виноват, он вспомнил всепоглощающую панику, охватившую его, когда он увидел, как его инвалидную коляску укатывают, а он может только в ужасе смотреть на это, будучи слишком беспомощным, чтобы ее вернуть. Без сомнения, ему не следовало избегать Эбби, но и ей не следовало трогать его инвалидную коляску. Она не знала, это было в порядке вещей. Даже он не знал, насколько зависим от этого стула на колесах, пока его не оказалось рядом. Он не мог винить ее за это. Но скрытое чувство страха, прочно укоренившееся во всем его существе, никуда не делось, он боялся, что это может случиться снова, и он будет таким же беспомощным. — Все в порядке, прощаю, — сказал он, уступив. Это было легко, особенно когда он увидел, как лицо Эбби наморщилось от облегчения. Ей не обязательно было знать, что эти слова – не чистая правда. В конце концов, он был лжецом, его учили этому с таких малых лет, когда он еще толком не знал, что такое ложь. Хотя, возможно, он мог бы использовать ложь в своих интересах, не только во избежание физического насилия со стороны его родителей и остальных взрослых в его жизни, или манипулирования обеспокоенными чужими людьми, заставляя их думать, что с ним все в порядке и он не нуждается в немедленном спасении. Возможно, он мог бы использовать ее, чтобы очистить совесть Эбби, человека, который был внимательным и заботливым все то время, что он ее знал. И, возможно, со временем эта ложь станет правдой.