Лесные разбойники

Передвигаться по этим лесам без должной охраны — безумие, граничащее с самоубийством. И не только потому, что места глухие, полные всякой нечисти, которая не любит, когда ее тревожат люди, но и потому, что уже достаточно давно власть здесь свою держит банда разбойничья, спасу от которой нет никакого. Сколько с ней бороться пытались, сколько находилось смельчаков, охочих до денег, обещанных князем за очищение этих мест от негодяев, или до славы героя, а все оставалось без изменений. И неясно в чем было дело: в характере этих проклятых мест, которые будто живые, если что-то принимали в себя, как свою часть, то не позволяли ничему плохому с этим чем-то происходить, или в самих разбойниках, которых простой люд, в окрестных деревнях обитающий, любил, а потому всячески им потворствовал. Но факт оставался фактом: если ты богат и знатен — не суйся, а если сунулся — пеняй на себя. А коли человек ты простой — с миром проходи. Про ту банду много чего говорили. Кто со страхом, а кто порой чуть не с благоговением. Кто-то рассказывал, что хоть она немноголюдна, но все молодцы в ней как на подбор кровожадны и беспощадны. Кто-то уверял, что помимо разбоя ради наживы, они еще и детей крадут, а потом отдают Хозяину леса, чтобы тот им разрешал и дальше на своей земле жить. Кто-то напротив нахваливал их благородство и бескорыстие, с которым они награбленное тратили на помощь людям, покупая им необходимое, а то и просто раздавая деньги нуждающимся. Крестьяне в окрестных деревнях были также убеждены, что именно им обязаны спокойствию на своих полях, куда не совались никакие чужие лихие люди и не выползали из леса всякие нечистые твари. Находились даже и такие, кто с равной долей ужаса и восхищения божился, что атаман разбойничий не человек вовсе. Что, мол, каждую луну обращается он в чудовище гигантское и бешеное, и тогда — берегись! Что из этого было правдой, а что домыслами сказать было сложно. Но большак, пролегающий через лес и связывающий ни много ни мало столицу с остальным миром, местом был опасным и труднопроходимым. Никогда нельзя было угадать: пройдешь ли ты путь этот тихо и спокойно, никого не встретив, или же придется с боем освобождать себе дорогу. Но другого пути не было — с одной стороны горы, с другой болото. Вот и приходилось терпеть и дальше, надеясь, что случится чудо. Князь, следуя со своим отрядом к соседям по важному делу, на чудо не надеялся, но и чрезмерно бояться и не думал. Князь он или не князь в конце концов? Он будет смело передвигаться по своей земле, не опасаясь никаких обнаглевших разбойников. Тем более, что и богатств, которые можно продать или купить и которые так любят всякого рода негодяи, он с собой не вез. Было с ним одно его самое главное богатство, за сохранность которого он опасался — сын. Но, полагал он, уж княжича-то отстоять его отряд сумеет, случись что, да и сам тот не лыком шит — сдюжат. Князь до этого ни разу по дороге этой не ездил.

***

— Едет кто-то, — сообщил дозорный Яшка, спустившись с дерева на землю. Яшка у них недавно. Убег из дома да в лес ушел, наслушавшись историй про них. О свободе мечтал, о геройствах, о драках славных, как любой мальчишка. Показалось ему, что с ними он это все найдет, показать себя сумеет. Дурачок. Какое уж тут геройство, если по лесам, приходится прятаться? И не дай боже найдет кто, узнает. И не похвастаешь ни перед кем, мол, а я знаешь кто? Все в тайне хранить надо, особенно если в одиночку в деревню собрался. Но атаман ему свое добро дал, и теперь Яшка очень старается, за любые поручения берется. И сейчас в нем радости и предвкушения полные штаны. — Отряд большой, кони, люди, повозки. Даже большая такая повозка есть, крытая, нарядная. Точно везут что-то. Не бедные. Яшка рассказывал, торопясь, словно опасаясь, что кто-то может рассказать раньше него. Его волнение можно было понять: первый раз как-никак, когда его настоящая драка ждет, а не тренировочная, в которой Балу его поколотит. Сегодня он сможет показать, чему научился. Горшок сдержался от того, чтобы хмыкнуть. Молодежь. Жизни еще не нюхали. Его совсем не смущало, что он думал так о своем почти ровеснике. Яшка был младше всего на пару годков, но между ними была словно бы пропасть. Пока Яша жил дома у мамки своей под боком, ел, работал, спал в тепле, Горшок с самого раннего детства только и делал, что выживал. Да не один, а с братом младшим, о котором заботиться приходилось. И к банде лесной разбойничьей прибились они вовсе не потому, что себя испытать хотели — испытаний в их жизни хватало — а просто идти было некуда и не к кому. А тут и обогрели, и накормили, и не гнали никуда. Так и остались. Меч в руках держать научились. Незаметно как-то незаменимыми сделались. Теперь вот с великодушным превосходством на молодняк глядят. — Ну пойдем, поглядим, коль не бедные, — лениво, словно кот, сказал атаман Коготь, поднимаясь с огромного бревна, служившего им седалищем не один год и уже натертого до блеска. Когтя боялись даже свои. Боялись, уважали и любили. Он не был бессмысленно жесток, умел грамотно применять ласку, вызывал восхищение своими талантами и желание ему подражать. Но он был суров. Суров, справедлив и бескомпромиссен. И с тем, кто ошибался, предавал или иначе поступал как-то нехорошо, расправлялся со всей строгостью, какую тот заслуживал. И это было правильно. Нельзя оставлять преступников безнаказанными. Помимо обостренного чувства справедливости, от простых смертных его отличало также то, что каждую луну он уходил в лес и возвращался оттуда через день-два, став как будто бы немного больше и шире, чем прежде. Он был зверем, спрятавшимся за человеческой шкурой, наверное, последним из всех, потому что таких, как он, искали и уничтожали особенно тщательно и беспощадно. Вопреки расхожему мнению, убить их, пока они люди, было до смешного просто. Когда-то давно, когда Горшок еще был младше и глупее, была у него мечта стать таким же. Быть оборотнем, казалось ему, большая удача. Оборотни — прекрасные существа, почти как сгинувшие драконы, о которых теперь только сказки и остались. Но оборотни, в отличие от них, не исчезли без следа, а были прародителями части из ныне живущих людей. Ведь в то далекое время, когда мир еще был чище и зеленее, а в душах людских было меньше предрассудков, они часто вступали в браки с людьми. Быть ребенком такого союза было тогда даже почетно, поэтому такие браки нередко заключались семьями влиятельными, зажиточными. Кровь звериная растворялась в людской, оставляла свой след, но слабела со временем. Хоть и поныне живут на земле потомки тех семей, но всего и осталось в них звериного — чутье да животное деление на ведомых и ведущих, тех, кто подчиняется и кто подчиняет. Да и то встречается редко, чаще всего среди знати — прямых потомков древних волколаков. Из простолюдинов мало кто может похвастать таким наследством. Горшку вот повезло и брату его Ягоде. Уродились непонятно в кого оба с капелькой звериной крови. Но какое-то время Горшку хотелось большего. Глядел он на атамана своего и мечтал об этом. Это потом передумал, глядючи на то, как Коготь мучился, а поначалу-то дурак дураком был, хотел неведомо чего, и не иначе боги его уберегли от этого. Способность обращаться — это ведь проклятие, а не дар. Коготь силой своей болел. Правда в такие вот моменты перед предстоящей дракой она, сила эта, выливалась у него в мастерство, которого не каждый мог достичь. Просыпалась плавность движений, скорость и точность разящего удара. Смертность его легкая в человеческом обличии с лихвой искуплялась просыпавшейся в нем смертоносностью. Споро и умело организованный отряд тихо прошел сквозь лес, заранее окружая тот участок дороги, на котором скоро должны были показаться путешественники. Там уж на них поглядеть можно будет, оценить прав ли Яшка был, докладывая, или его одолело излишнее желание попробовать себя наконец в деле. Горшок надеялся, что прав, потому как давно не удавалось им размяться в славной драке. Из-за дурной славы на большаке редко кто теперь показывался, и временами приходилось целыми месяцами маяться без дела и без денег: ни до людей не сходишь, чтобы выпить да развеяться, ни пар не выпустишь — друг друга-то молотить скучно. Не щекочет нервы азарт боя, который появляется только тогда, когда дерешься не на жизнь, а насмерть. Из-за поворота показались первые всадники, и все внутри сжалось от радостного предвкушения: Яшка прав оказался, не простые люди к ним пожаловали. Блестящие кольчуги, роскошные алые плащи, холеные кони, сбруи, стоящие целое состояние… и это только головные всадники! Что же это за гости? Сидеть и ждать приказа о нападении было тяжело. Как и тяжело наблюдать, с каким важным видом мимо следуют эти надутые, откормленные гады, которым бы хорошенько надавать по шее за то, что пока они в своих блестящих доспехах ели-пили дома у себя и горя не знали, где-то в других местах люди от голода умирали. Ишь, едут! Горшок ощущал, как его переполняет желание вскочить и кинуться в атаку, как оно, это желание, оседает покалыванием на кончиках пальцев и нестерпимым зудом где-то в области шеи. Но надо было дождаться повозок, они — самое важное. Они ведь давно уже перестали нападать только из желания атаковать, навредить, теперь у каждого нападения есть цель, надо же оправдывать ту славу, которая закрепилась за ними у народа. Появившиеся наконец в поле зрения повозки Горшок встретил с нетерпением. С первого взгляда на них понятно — человек далеко не простой проезжает мимо. В таких уж точно не станут кататься по лесам ни конюх, ни кузнец. Даже купец не станет, уж больно хороши. Одна и вовсе выглядит чудно́, будто маленький домик с окнами на колесах, таких Горшок и не видел раньше. И вокруг нее больше всего вооруженной охраны. Значит, самое ценное именно в ней. Поэтому именно ее он выбрал своей целью. Заветного свиста, служившего приказом о нападении, он дождался с трудом. Но уж стоило дождаться — в момент смешалось все. Отовсюду посыпались товарищи, кони охранников заволновались, засверкали, а затем и зазвенели обнаженные мечи, поднялся шум и крик. В груди заколотилось — Горшок обожал это чувство, единственное, делающее его живым. Нет, ничего слаще пьянящего ощущения полной свободы и собственной силы, возникающего во время боя. Он краем глаза заметил, как бородатый всадник в расшитом золотом плаще, ехавший перед намеченной им повозкой, развернулся на вставшем под ним на дыбы коне, а на него со всего маху налетел Коготь. На секунду в Горшке даже проснулось сочувствие: мужик еще даже не успел обнажить оружие, а его уже ждет смерть. Но это секундное помутнение прошло, и вот уже в душе снова бурлила радость. Ведь если этот бородач тут главный, а Коготь его сейчас порешит — они, считай, победили. Умел же все-таки атаман такие вопросы ловко решать. Но отвлекаться на раздумья было особо некогда: перед ним был его собственный противник. Горшок рубанул по нему сверху вниз, надеясь одним махом расчистить себе путь, но не вышло. Тот выставил неплохой блок, а затем перешел в атаку. И вот они уже закружились в самом красивом из возможных танце, главная цель которого — выжить. Горшок был хорошим бойцом. По крайней мере он считал себя таковым. Ну, и практика показывала, что это правда. С детства приученный бороться за свою жизнь всеми доступными способами даже когда казалось, что дело совсем гиблое, он был удивительно хорош, когда требовалось с кем-то биться. Но и противник ему сегодня попался не из простых. Не обычный наемник, а хорошо обученный воин, умело держащий меч в руках. Это раззадоривало и подстегивало, заставляло думать и вытворять такие вещи, на которые он бы не решился в другой раз. Он настолько увлекся, что когда это случилось, даже не сразу понял, что что-то не так. Он еще пытался нападать, как вдруг что-то словно прошелестело над всеми присутствующими, как тихий вздох или легкий порыв ветра. И какая-то неведомая сила, чутье или еще что заставила его снова повернуть голову и глянуть на атамана и того бородоча. Когтя не было. Было только его тело. Обезглавленное. А рядом на все еще приплясывающем коне тот самый, в плаще, которого Горшок поначалу пожалел. В руках у него был меч, весь покрытый кровью. Он взмахнул им так, что капли посыпались в пыль дороги и зычным голосом скомандовал: — Пленных не брать! Тяжелая волна страха захлестнула Горшка в этот миг. Страх этот не был связан с угрозой собственной жизни — она ничего не значила, ведь даже брат уже может отлично справиться и без него. Нет, страх этот был сродни тому, который бы испытал любой человек, когда у него на глазах пошатнулась сама основа мира, казавшаяся незыблемой. Поверить в то, что атамана мог кто-то одолеть, было невозможно. Ведь тот был… неодолимым. В этом и была его суть. Поэтому за ним и шли. Он был крепкой нерушимой опорой всем своим людям, всем этим по сути мальчишкам, которых вокруг себя собрал, из которых сделал воинов, которым вложил в головы идею. Он не мог умереть. Но вот он умер. Горшок видел это своими глазами. И верит он в это или нет, уже ничего не изменится. Так они… проиграли? Они никогда не проигрывали. Даже если дело шло совсем плохо — а такое бывало редко — они все равно уходили с дороги победителями. Уносили с собой купеческий товар, заставив тем самым этих поганцев хотя бы поделиться своим богатством с людьми, если не удавалось их как следует проучить. Или наоборот разбивали их наголову, ничего не беря с собой и уходя с чувством выполненного долга. И всегда при этом им удавалось сохранить свой основной состав в целости. Потери бывали, без них никак, но, хорошо усвоив искусство выживания, они почти всегда сводили их к минимуму. А уж Коготь как самый искусный боец почти всегда выходил из любых передряг целым и невредимым. Казалось, что не могло найтись воина сильнее него. Однако нашелся. Отвлекшись, Горшок почти пропустил смертельный удар, который его противник пытался ему нанести. Он увернулся на инстинктах, благодаря чему острие меча задело его лишь по касательной, слегка оцарапав. Он не почувствовал боли. В голове набатом звенела мысль, что если Коготь не справился, им уж точно не сдюжить. Надо уходить. Среди них ведь есть совсем юные ребята, как тот же Яша, которым, если они останутся, ни за что не выжить. Надо уходить. Но кто отдаст приказ? Он отступил назад, избегая ударов распалившегося воина, и растерянно окинул взглядом всех, кого ему было видно. Молнией его прошило понимание: им нужен новый атаман. Но среди ребят никто не мог сравниться с Когтем. Он был такой один. Выходит, они не просто проиграли, они уничтожены? Быть бы ему убитым, потому что пораженный этой мыслью он совсем перестал защищаться и в целом обращать на драку внимание, но в этот момент у повозки со стуком распахнулась дверца — у повозки! дверца! — и на землю спрыгнул юноша, чем очень отвлек своих охранников. — Княже! — крикнул ему, оборачиваясь, один из них с таким ужасом, будто это у него только что убили его неубиваемого предводителя. — Вернись обратно! Юноша окрик проигнорировал. Во все глаза глядя на происходящее, он замер на месте, и на лице у него была… радость? Княже. Настоящий? Конечно, настоящий. По нему видно. Весь его облик об этом говорил: и его мягкие яркие сапожки, и вышитый золотой ниткой кафтан, и звякнувшие от его прыжка кольца у висков, и вся его манера держать себя открыто и гордо. Он не собирался снова прятаться, несмотря на желание своих охранников. Будь Горшок на их месте, он бы уже пытался затолкнуть подопечного обратно. Ведь тот, помимо всего прочего, совершенно очевидно был ведомым. Несмотря на то, что они существуют и все об этом знают, их почти никто никогда не видел. Они были… как единороги. Рождались редко, и еще реже это были юноши. Только, наверное, очень древние и очень знатные семьи могли похвастать тем, что в роду у них такие бывают. Считалось, что они ценнее любого золота и любых земель. Жениться на таком — большая честь. Совсем неудивительно, что его так охраняют. Как вот сейчас. Вся охрана отвлеклась на показавшегося князя — или княжича? — и Горшок вдруг понял: это их шанс. Раз уж они уже проиграли, то отступить сейчас — самое время. Даже если они разбиты, даже если Когтя убили — остальные ребята должны спастись. Они ведь не пчелы, чтобы умирать, когда умирает главный. Он набрал полную грудь воздуха и оглушительно засвистел. Каждый из них знал, что значит этот свист, но на всякий случай он потом еще и не менее громко крикнул: — Уходим! И первым метнулся прочь с дороги. Хоть он и не Коготь, но он знал, что ребята послушаются. Каждый из них был приучен слушаться такого свиста и приказов, ведь кто не слушался, тот гнил в земле. Сегодня им не повезло. Ужасно не повезло. Страх все еще покалывал где-то в груди, страх неизвестности, страх рухнувшего мира, и теперь к нему примешивалось немного горечи. Однако горевать было некогда — свою бы шкуру сберечь, унести бы ноги. И чтобы другие ребята тоже сбежали все. Он не обратил внимания на шум и крики, поднявшиеся после его побега. Оборачиваться на такое — головы не сносить. Тем более кричали, кажется, что-то вроде «Держите его!» Он сунул меч в ножны, чтобы не мешал, и изо всех сил устремился прочь, слыша, как за ним с таким же молчаливым усердием последовали товарищи. В лесу, помимо их основного лагеря недалеко от дороги, было разбито еще несколько мест, где можно было спрятаться, как раз на случай, если придется убегать. Погоня, если бы она решилась за ними отправиться, ни за что бы туда не пробралась, потому что устроено все было так, что незнающий человек легко заплутает и попадет в ловушку. Лес все-таки был на их стороне — Коготь и с ним умел договариваться. Поэтому он не опасался, что на этой территории им что-то будет. Они ведь даже не взяли ничего, не ограбили, получается, так пусть князь не злится. Это им полагается злиться и мстить. Поначалу звуки погони и крики не отставали, и Горшку пришлось сильно постараться, чтобы те остались позади. Он мчался вперед, не оборачиваясь, часто меняя направление, путая преследователей. Хотя тех довольно быстро перестало быть слышно. Когда вокруг поднялся мрачный и тихий ельник с мягкой и мшистой землей, он понял, что они оторвались и можно притормозить. Он слышал и видел недалеко или совсем рядом товарищей, которые видя, что другие останавливаются, останавливались тоже. Все тяжело дышали, но в душе поднималось чувство облегчения — оторвались! Горшок оглядел тех, кто добрался сюда, пытаясь понять, кого здесь нет. С радостью отметил присутствие брата, Пора, своего приятеля, даже Яшку заметил — боевое крещение пережил! — но не нашел глазами друга — Балу. Это его немного расстроило, но он надеялся, что тот просто ушел в другое место — чай, в их лесу не заблудится. Что делать дальше было неясно. Накатывала растерянность. В такие моменты Коготь обычно все быстренько решал, давал каждому какое-то задание, чтобы уж точно выйти им сухими из воды, но его здесь и сейчас не было и теперь уже не будет. Вспомнив об этом, Горшок снова напрягся. Кто теперь должен взять на себя роль предводителя? Кто будет отдавать приказы? Кто будет решать, как им жить и как им быть? Кто соберет их всех вместе и скажет, что теперь делать? Он замер, как обычно, отлетев, задумавшись обо всем этом. Поэтому не заметил — точнее, не обратил внимание — переполоха, вызванного появлением того, кого он по прибытии сюда сначала потерял. Только когда Пашка рядом заорал «Ты с ума сошел?!», он вздрогнул и обернулся. Ему захотелось за Пашкой повторить только громче и возмущеннее. Балу их нагнал. Нагнал, держа за шиворот того самого юношу из повозки. Оба были грязные, перепачканные чем-то зеленым, словно хорошенько извалялись в траве. Княжонок к тому же где-то потерял свое очелье с кольцами и порвал кафтан, но, что самое странное, недовольным при этом не выглядел. — Ты зачем его притащил?! — услышал Горшок свой собственный голос, показавшийся излишне грозным. Балу руку разжал, княжонок одновременно с этим сделал движение, словно хотел вывернуться из его хватки. Дурак, если бы Балу не захотел его отпускать, ничего у него бы не получилось. — Никто меня не притаскивал, я сам пришел, — отозвался он. У него оказался очень приятный мягкий, но в то же время четкий и хорошо слышный голос. — Он в овраге валялся, — пояснил Балу. — Это из-за него за нами побежали. За тобой, Горшок, стервец в лес рванул. Горшок уставился на княжонка, пытаясь понять, что должно творится в голове у человека из княжеской семьи, чтобы тот добровольно помчался в лес за бандитами, пытавшимися ограбить его на дороге. Не мог же он, как Яшка, втайне мечтать вести такую жизнь. Ни один здравомыслящий человек не променяет княжеские хоромы, на лес, в котором стены — стволы деревьев, а крыша — небо. Никто не может захотеть не жрать неделями или жрать то, что удалось кое-как поймать на охоте, выходить к людям не чаще раза в месяц, ласку человеческую не ощущать, потому как вокруг только обозленные и уставшие друг от друга парни, вместе держащиеся только из-за атамана. Надо быть безумцем, чтобы этого искренне хотеть. Княжонок встряхнулся и гордо расправил плечи. Глянул прямо Горшку в глаза, обращаясь к нему, словно он здесь главный. — Я с вами хочу быть. Можно? Глаза у него были голубые, блестящие. Красивые, но лихие. Горшок словно в отражение свое глядел. Тот всадник с бородой, что отобрал у них атамана, убив его, обезглавив, тоже был весь такой нарядный, вышитый, богато одетый. Не иначе отец этого болвана. Сам князь небось, собственной персоной. Будет справедливо, если они заберут у него то, что ему дорого и важно, в обмен на то, что было дорого и важно им. Тем более, что оно само просится. Мысли эти пронеслись У Горшка в голове вихрем, а в душе уже снова поднимался ураган чувств: страха, гнева, растерянности. Заклокотала где-то в горле злость: как смеет этот паршивец хотеть променять собственный дом на то, что видит перед собой? Как могло вообще в голову такое прийти? Поэтому-то они богатеев этих и били — пока сами со страхом и болью не столкнутся, ничего не поймут. Проучить их — вот, что важно. Проучить. Он шагнул вперед, почти вплотную к княжонку и сгреб его за его многострадальный воротник. — Если справишься, — снова будто кто-то чужой произнес за Горшка хрипловато и угрожающе, — можешь оставаться. Но только если справишься. Княжонок был очень близко. Он хмурился и старался выглядеть грозно, но Горшок чуял его страх. Несмотря на это, тот крепился и пытался его не выдать. — Я справлюсь, — сказал он уверенно. Горшок какое-то время еще посмотрел на него, оценивая его уверенность, а потом руку разжал, отпуская, и хмыкнул. Он постарается, чтобы нет.