август — астры, август — звёзды, август — грозди винограда и рябины ржавой — август! полновесным, благосклонным яблоком своим имперским, как дитя, играешь, август. как ладонью, гладишь сердце именем своим имперским: август! — сердце! месяц поздних поцелуев, поздних роз и молний поздних! ливней звёздных — август! — месяц ливней звёздных! марина цветаева, «август»
***
На часах было время обеда. Ирина скучающе вздохнула и отложила книгу на соседний, никем не занятый шезлонг. Пляж медленно пустел, но она, не желающая поддаваться этому стадному инстинкту и скучнейшему, поминутно расписанному распорядку дня, расслабленно откинулась на спинку своего шезлонга, устремляя взгляд к горизонту — туда, где из воды выбирались последние тела. Море размеренно шумело бирюзовыми волнами, петляющие над головой чайки приветствовали выбравшихся на волю из своих серых городишек гостей, солнце нещадно палило и парило, обещая тем скорый дождь, а воздух насытился такими ароматами — раскалённой хвоей, морской солью, лавандой, далёкими и высокими горами, — какими он мог насытиться только в Крыму. И пока Павлова скучающе вздыхала, этот пейзаж был сладостной мечтой любого провинциала. Наверное, им следовало бы дорожить хотя бы по этой причине. Впрочем, всё окружающее в какой-то мере было симпатично и ей: всецело отданная и преданная любимой работе, она не видела отпуска страшно считать сколько лет, а это море, вероятно, смутным воспоминанием тянулось разве что из детства Артёма. Она впервые отдыхала одна. Если вообще отдыхала. Если эти три дня акклиматизации делала хоть что-то, отличное от мыслей, зачем же поезд примчал её на полуостров и не развалится ли без её рук московская неотложная хирургия. Зачем послушала Брагина с его советами о том, что если ей не обратиться к психологу, то сменить обстановку, отвлечься от прошлого чем-то светлым и приятным, абстрагироваться от всего, что с ней произошло, и зачем сама решила, будто бы двухнедельный отпуск в ялтинском санатории и программа лечения с заманчивым названием «Гармония» избавят её от всего, что обрекало оказаться если не в могиле, то за решёткой? Хотя Ирину нельзя было не назвать удачливой. Ведь это Алеников покоился на кладбище от её руки, а не она от его. Ведь когда в финале той злополучной весны её распластала на пешеходном переходе девятка, она отделалась одними лишь ссадинами, ушибами и переломом левой руки. Она впервые отдыхала одна или в одиночестве? Между этими двумя понятиями пролегала тонкая, неприятная, едва заметная грань. Мимо неё, покидая пляж, проходили мужчины: неторопливые, хрипло — будто задыхаются — смеющиеся, обрюзгшие, и, очевидно, на десяток лет старше, но… полковники, лётчики, моряки, чиновники, предприниматели. Может, сама Ялта, ещё помнящая шелест длинных пышных юбок и чёрных фраков, Ялта, где Чехов написал свою «Даму с собачкой», располагала к приятному времяпровождению без обязательств — к недолгому, но памятному курортному роману? Эта мысль позабавила Ирину, и она усмехнулась в голос. — Я сделала что-то смешное? — тучная пожилая женщина в излишне открытом, кричащего красного цвета купальнике, занимавшая шезлонг впереди и в аккурат в это же мгновение наклонившаяся за упавшим полотенцем, обернулась к Павловой. — Что? — Ирина приподняла широкие поля соломенной шляпы, не сразу уловив суть озвученной претензии и сложившуюся двусмысленность. — О, нет! Я… — она покрутила перед «соседкой» выключенным телефоном, — шутку смешную прочитала. Женщина хмыкнула, продолжив собираться, и Ирина вернулась к своим насмешливым, нагретым солнцем фантазиям, едва сдерживаясь, чтобы эта грозная модница — генеральша, наверное? — теперь и вправду не стала причиной её веселья. Ялта, очарование черноморского побережья, Чехов, курортные романы… С другой стороны — в свободе одиночества были свои прелести. И чиновников ей хватило на всю оставшуюся жизнь, а полковники и генералы… Как известно, с такими запросами нужно было выходить замуж за лейтенанта. Хотя то же самое она могла бы предъявить любому мужчине: чтобы получить влюблённую покорность, нужно было жениться на ней ещё в те времена, когда она катала шарики из ваты в студенческую бытность. Однако Павлову это помогло не сильно. Не помогло совсем. И что же? То ли досадно, что никто на соседнем шезлонге не протянет руку, ласково не накроет колено и не принесёт потом пару бокалов с коктейлями, то ли радостно парить здесь вольной птицей — без знакомых, без знающих её лицо, без груза прошлого, без любой весёлой, но тянущей ко дну тоски компании. В прошлом году коллеги усердно звали Ирину в Сочи. Вспоминая свои подсчёты о возможном количестве их детей, свои прогнозы о возможных происшествиях, в которые их команда непременно оказалась бы втянута, и все — это было вовсе не удивительно — оправдавшиеся риски, о которых ей впоследствии рассказали, Павлова ни разу не пожалела, что отказалась. Так что этим августом её гордое одиночество было как никогда кстати. Ещё какое-то время посмотрев, как гипнотически пенные волны разбиваются о крупную гальку берега, Ирина резво оторвалась от шезлонга, собрала сумку, натянула поверх высохшего купальника длинный белый сарафан и, закрыв пол-лица широкими солнцезащитными очками, тоже оставила опустевший пляж в его преддождевой тишине. В конце концов, её ждали на аудиенцию в кабинете главного врача. Разве могла она заставлять такого уважаемого человека ждать, когда он и без того «грезил» их встречей ни много ни мало три часа? Пожалуй, было бы крайне бестактно. К удаче Ирины, нужный кабинет находился в соседнем корпусе. Толстые белоснежные колонны, увенчанные капителями в виде резных листьев, и большой, с множеством причудливых, замысловатых элементов фонтан у входа так и намекали, что за их величием сидел кто-то важный и уважаемый. Когда бесконечный коридор, наконец, упёрся в массивную деревянную дверь, она на миг остановилась около неё, разглядывая табличку с именем, и, не забыв постучать, но не дожидаясь приглашения, уверенно толкнула дверь и прошла внутрь. — Кривицкий Геннадий Ильич? Главный врач санатория? Мужчина, озадаченный таким напором, вскинул брови и даже привстал со своего кресла. Последний раз с подобными репликами к нему вламывались только люди в форме — когда ещё на другой работе и в другом городе одна интересная пациентка решила «отблагодарить» его за операцию. Эта женщина не была на неё похожа — хотя за широкими очками и огромной шляпой было трудно разглядеть кого угодно. — Вы зашли по адресу. — Тогда у меня один вопрос. С какой же целью вы хотели меня видеть? — медленным шагом она подобралась ближе, пока не встала у края его стола. — Если вы представитесь, возможно, я попробую дать ответ на ваш вопрос. — Павлова. Ирина Алексеевна, — чеканя слова, под сопровождение немигающего взгляда она опустилась в кресло для посетителей, укладывая на колени шляпу, встряхнула завитыми солёной водой волосами и полным обаятельной загадочности — как невольно отметил Кривицкий — жестом стянула очки. — Ирина Алексеевна! — на лице мужчины промелькнуло сомнительное воодушевление. — Ваша правда — хотел видеть. Но вы немного промахнулись: хотел видеть к десяти. Сейчас начало второго. Павлова склонила голову, тихо и будто бы совестливо усмехаясь, чтобы вернуться с ещё большей уверенностью и полным отсутствием сожаления: — Всё-таки я на отдыхе… Знаете ли, это вы видите всё это, — она развела руками, намекая на синеющее, темнеющее, играющее волнами море в окне его третьего этажа, — каждый день и круглый год, а мне, москвичке, здесь дорога каждая минута! А вы хотите, чтобы я тратила время на пустые беседы? — Конечно-конечно, — Кривицкий согласно кивнул, однако единственным, что зарождалось в нём с её словами, было отторжение и неприятие безалаберности такой, как могло показаться на первый взгляд, утончённой и статной женщины, — а всё-таки вы пациентка санатория. Вы не в отеле, не в гостинице и даже не в пансионате, а в санатории. — Я выбрала бы определение «отдыхающая». Но что вы хотите этим сказать? — Ваши соседи жалуются, что которую ночь вы не даёте им спать чрезмерно громкими и эмоциональными разговорами по телефону. — Ну просто анекдот! — Павлова заливисто рассмеялась, и отдаленные крики чаек поддержали её веселье. — Я же не жалуюсь, чем громким и эмоциональным не дают спать мне, — она многозначительно выгнула бровь и отвела глаза в сторону, приосаниваясь. — А у меня деятельность специфическая. Без телефонных разговоров никуда. Даже в отпуске. В её словах не было лжи и притворства. Как бы Брагин ни отпирался, она взяла с него клятвенное обещание, что он будет звонить ей в любое время при любом — мелком ли, грандиозном ли — форс-мажоре в их отделении. Только ему она могла доверять. Только с ним она могла советоваться. А советоваться с ней она призывала его без права выбора. Конечно, не было неожиданностью, что что-то «за рамками» произойдёт уже через несколько дней их расставания: глубокой ночью, чтобы прощупать почву, Олег отправил одно лишь сообщение, за которым ему моментально прилетел звонок, затянувшийся на сорок минут, в течение которых Брагин неоднократно думал, отчего начальнице не спится в таком волшебном, способствующем умиротворению уголке страны. Был ли их разговор излишне эмоциональным? Возможно, самую малость. Родственники пациентов, всегда лучше знающие, как хирургам нужно было поступить, и при любом удобном случае грозящие судом, были извечной темой для бурной реакции — и даже морское, горное, лавандовое умиротворение Крыма не сдерживало негодования. — И что же это за «специфическая деятельность», коллега, что в анкете вы указали так завуалированно, так уклончиво: «медик»? — он развернул к ней ноутбук и ткнул в её же «творчество», служащее администрации санатория ознакомительной информацией. — Разве этого мало? — Ирина пожала плечами, когда Геннадий поднялся из своего кресла, прошёл у неё за спиной, выстукивая туфлями по старому паркету, и остановился около огромного белокаменного камина, опираясь на него всем весом, ожидая её объяснения, которого, несомненно, не последовало. — Сотрудники правоохранительных органов у нас охотнее делятся своими данными, чем вы… — Это их проблемы. — И всё-таки! — мужчина нетерпеливо всплеснул руками, следом складывая их на груди для деланной строгости — если, конечно, перед этой женщиной, переворачивающей, закручивающей в немыслимый абсурд любые слова, можно было показаться строгим и серьёзным. — Кто вы такая, Ирина Алексеевна? — Сдалась вам моя профессиональная деятельность! — она тоже подскочила, когда заприметила на журнальном столике в противоположном углу комнаты графин с водой и стаканы — хоть какую-то компенсацию проходящего мимо обеда. И вместе с тем благодушно решила подарить настойчивому мужчине правдивый ответ. — Заведующая отделением неотложной хирургии в институте Склифосовского. — О, так вы начальница? Как я сразу не догадался… — Не догадались о чём? — получив разрешение хозяина кабинета в виде одобрительного кивка, Павлова наполнила стакан, сделала глоток и подозрительно сощурила глаза. — Что где-то есть бедные люди, которым коммуницировать с вами в разы тяжелее, чем мне. — А вот это уже хамство! — Ирина, не оценив шутку, нешуточно вспыхнула. Не любила, не выносила, когда кто-то в тонком деле иронии оказывался искуснее, а Кривицкий осмелился поднести спичку слишком близко. — Ничуть! — теперь уже он, вернувшись к своему креслу, звучно и неприкрыто рассмеялся. — Но почему в графе «Семейное положение» вы поставили прочерк? — Я не понимаю, как это поможет лечению моей нервной системы, за которым я сюда приехала, — отставив стакан, Ирина снова подошла к рабочему столу и упёрлась ладонями в его поверхность, ища в тёмных, охерово-шоколадных глазах собеседника ключи к этой занятной, но начинающей надоедать беседе. — Это ваш личный интерес? — А я не понимаю, почему просто нельзя взять — и ответить на элементарные вопросы! Вопросы, из которых вы устроили целое выступление! — Геннадий проигнорировал её поддевающую реплику, рождённую наблюдениями за ним, видимо, подчистую выдающим тайны своего семейного положения… — Вы точно заведуете хирургией? Не в цирке работаете? — В некотором роде это родственные сферы… — отчего-то стоять друг против друга было неудобно, и Павлова заняла прежнее кресло. — Что ж, если вы так яростно желаете знать о моём семейном положении — пожалуйста: да, я замужем. А зачем теперь солгала?.. Ответа у неё не было. Просто захотела. Просто не желала быть перед этим человеком как на ладони. Просто не желала, чтобы он свёл её поведение к стереотипам разведённой, неудовлетворённой женщины. Хотя какое ему, врачу на своём рабочем месте, дело до неё, нюансов её биографии и витиеватых загадок её личной жизни? Какая-то несусветная глупость… — У вас нет кольца, — Кривицкий указал на её правую руку, так кстати поправляющую упавшую бретель сарафана и не блестящую никаким золотом. То, что кольца не было у него, Ирина невзначай отметила ещё первой деталью. А его рубашка под белым халатом была жутко мятой. Второй. На столе не стояли никакие рамки с фотографиями. Третьей. Такой мужчина… и холост? — Только не говорите, что у меня взгляд незамужней женщины. — У вас взгляд… — подобрать подходящее определение оказалось задачей не из лёгких. Стервы? Грубо. Вздорной женщины? Обидится и наговорит ему комплиментов в двойном объёме. Хищницы? Сравнит её с животным… Охотницы? Намекнёт, что она легкомысленно ищет здесь отношений… И зачем он, деловой, опытный и при серьёзной должности, поддаётся провокации и ведёт с ней эту глупую баталию? — У вас взгляд хозяйки. Положения, своего времени, каждого шага, всей своей жизни. Замужняя женщина несёт ответственность, не так ли? И не за одну себя. Вы безответственны. Хотя бы потому, что ваши слова летят впереди обдуманных мыслей. И вы упиваетесь этой вольностью. — Всё-таки это ваш личный интерес, да? Ладно… — Павлова ухмыльнулась его монологу и взмахнула рукой, оставляя их словесный поединок без продолжения, возвращая этой странной встрече, насколько то ещё было возможно, полуофициальный тон. — Это всё, о чём вы хотели поговорить, любопытный Геннадий Ильич? Я удовлетворила ваш интерес? — Почему вы не ходите на процедуры? — он и сам резко переменился в голосе. — Почему вы занимаете чьё-то место и время? За распахнутым окном неожиданно грянул ливень. Летние дожди в Крыму всегда были такими: внезапными, неистовыми, моментально выстраивающими единую стену. Самыми тёплыми и наполняющими воздух невероятными, щекочущими лёгкие богатством кислорода ароматами. Отчаянно, как в последний раз, барабанящими по буйной зелени и пёстрым цветам. Солнце скрылось за грязно-серыми тучами, и море утратило свои оттенки драгоценностей — изумруды и сапфиры в его глубине будто запылились, обесцветились. Кривицкий закрыл деревянную раму так громко, что Ирина невольно вздрогнула. — Вчера мне нездоровилось… — она не собиралась рассказывать ему, что всё прошлое утро просидела у моря – вдали от многолюдного пляжа, в тени сосен и кипарисов, – обдумывая под его шумно-шелестящую мелодию волн взлёты и падения своей жизни. — Именно поэтому вы здесь. Чтобы здоровилось, — он перебил её. Пока она скромно притихла в кресле, он возвышался над поверхностью стола, над её сравнительно маленькой фигурой, над всем этим просторным кабинетом грозной скалой – внушительнее, чем Ай-Петри. — Или вы придерживаетесь составленного специально для вас распорядка, вы переписываете анкету и аккуратнее нарушаете по ночам санаторный режим, или я без труда нахожу основания отправить вас домой. — Нет, посмотрите… А почему вы разговариваете со мной в таком тоне? — С вами невозможно разговаривать в другом! А потому ограничим наше общение рамками лечебно-санаторного характера. Мои двери открыты для вас по вторникам и четвергам с десяти до двенадцати. Всего хорошего, — Геннадий напомнил ей, в каком направлении находилась дверь, и возвратился за стол, красноречиво привлекая к себе какие-то бумаги, не намереваясь уделять вздорной женщине и лишней минуты своего времени. Сохраняя осанку, Ирина встала, последний раз окинула главного врача презрительным взглядом и покинула кабинет, оставив ему своё единственное пожелание: — Я предпочла бы, чтобы в моём лечебно-санаторном распорядке не было общения с вами. Павлова выскочила из корпуса так стремительно, что едва не поскользнулась на мокрой плитке. Дождь был настолько сильным и беспощадным, что крупные капли, сталкиваясь с водой в фонтане, взмывали высоко-высоко и на всё широкое пространство вокруг опадали бурным, хлёстким водопадом. Вспомнив о сложенном в сумке пляжном полотенце, Ирина накинула его на плечи и, подсчитав, что до конца обеда осталось пятнадцать минут, побрела в ресторан, утопая плоской и скользкой подошвой шлёпанцев в уже глубоких лужах, кое-как поднимая от воды длинную юбку. Громкий стук и звон задрожавшего стекла заставили её непреднамеренно обернуться: на третьем этаже снова растворили окно. С третьего этажа, полускрываясь за рамой, знакомым жестом сложив на груди руки, ей вслед смотрела мужская фигура. Не найдя это зрелище привлекательным, Ирина опустила глаза к прежнему — к опасно скользкой дороге. День был безнадёжно испорчен. Дождём ли?.. «Вы безответственны». Подумать только!.. Но если в ближайшее время природа не перестанет поливать Ялту иступлённым ливнем — безнадёжно испорченным окажется весь отдых, ведь завтра усыпанный обломками и обрывками город начнёт разбирать последствия непогоды. В мокром и помятом городе будет нечего делать. Недолго, не найдя ответа на вопрос «зачем?», Кривицкий проводил взглядом белый сарафан, вдохнул полной грудью свежего воздуха и отошёл от окна. В тихой гавани его санатория, в этом месте, привычно собирающем солидных, оттого и спокойных, учтивых, степенных отдыхающих, симпатичная фурия была его первой — как запоздало! — норовистой незаурядностью. Как противоречиво… Как дерзко и невежественно, но неизвестно почему интригующе… От нечего делать измеряя шагами простор кабинета, Геннадий вдруг наткнулся на лежащую около гостевого кресла белую ленту. Он поднял её, и, когда нежный шёлк проскользил между пальцев, вспомнил, как буйно, в тон своим словам, размахивала своей соломенной шляпой Ирина Алексеевна, что бант на ней, видимо, не выдержал такого порыва, развязался и неприметно упал на его паркет. Этим знаком судьба сулила им ещё одну неизбежную встречу, да?..