Ноа со вздохом прислонился лбом к обитой уже давно облезлым подобием кожи двери и в который раз нажал на звонок. Его длинные пальцы, украшенные тяжёлыми металлическими кольцами, сжали маленькую коробочку успокоительного, лежащую в кармане серой толстовки. Минуты две он ждал, силясь уловить хоть малейший намек на жизнь по ту сторону двери, но слышал лишь звенящую тишину — казалось, весь дом замер в ожидании её ответа. Его не последовало.
— Долорес… — снова начал он негромко, зная, какая прекрасная звукопроницаемость у этих стен. — Это я, слышишь? Пожалуйста, давай я помогу… — Ноа замолчал, прислушиваясь, и с каждой секундой всё сильнее ощущалось то, как она, сжавшись от боли, слепо ждала от него обнадёживающих слов. Слепо ждала вранья… — Всего три дня прошло, — сглотнув, заговорил парень, понимая, что его аргументы бессмысленны и в то же время — что Лоре плевать, что они бессмысленны. — Они его найдут, — уже громче и увереннее повторил он, и это, видимо, стало последней каплей; Ноа услышал, как щёлкнул замок, и дверь медленно приоткрылась.
После пропажи Анджелла парень ещё не видел её и только теперь вдруг по-настоящему осознал, как сильно это по ней ударило. На него смотрела не Долорес, нет, это совершенно точно был кто-то другой, кто-то… ему незнакомый. Девушка медленно подняла голову и посмотрела на него отрешёнными красными глазами, молча спрашивая, зачем тот пришёл. Ноа осторожно приоткрыл дверь и, не увидев возражения на лице Лоры, переступил порог её квартиры, не желая больше оставаться на лестничной клетке. Та лишь следила за ним безучастным взглядом, не двигаясь с места. На ней была та же бледно-голубая футболка, что и в тот день, но теперь она свободно висела на заметно исхудавшем теле, давно не расчёсанные короткие светло-каштановые волосы сделались до жути сальными, на бледном лице ярко выделялись тёмные мешки под глазами… Больно кольнула жалость.
— Ну зачем ты так… — ласково заговорил Ноа, вдруг осознав, что понятия не имеет, как нужно вести себя в таких ситуациях. Девушка молчала, не отрывая от него мутного взгляда. — Хочешь…? — он сделал неуверенный шаг вперёд, делая попытку прикоснуться, но Долорес вдруг испуганно отпрянула, инстинктивно сжавшись и едва заметно подняв уголок губ в некоем подобии оскала. Парень отпрянул. — Прости.
Ещё несколько секунд он смотрел на неё, невольно поджав губы и лихорадочно пытаясь подобрать нужные слова, но вскоре сдался и, сбивчиво спросив, можно ли пройти на кухню, но так и не дождавшись от девушки никакой реакции, всё-таки проследовал туда с намерением хотя бы попытаться её накормить.
Оторвав взгляд от Долорес и наконец-то осмотрев давно знакомую ему квартиру, Ноа на несколько секунд показалось, что это не может быть то место, в котором он был ещё несколько недель назад. Всё было по-прежнему: в большой комнате стоял старенький коричневый диван, а рядом — небольшая кроватка с синеньким одеялом, на котором были нарисованы ярко-жёлтые звёзды, под ней всё так же разбросаны детские игрушки: машинки, конструктор, большой и явно очень дорогой футбольный мяч… Только теперь здесь было пусто. Не было слышно того звонкого детского смеха, никто не смотрел на него своими большими светло-голубыми глазами, не сдувал падающие на глаза светло-рыжие кудряшки… Пус-то-та. Ноа мотнул головой, отгоняя воспоминания, и зашёл на кухню.
Убедившись, что Лора не видит, он поставил кипятиться чайник, достал из кармана коробочку с успокоительным и аккуратно вынул оттуда таблетки, а затем, налив в чашку кипяток, бросил в него одну, подождал, пока та растворится, и, опустив туда же чайный пакетик, вышел к девушке. Та по-прежнему стояла, смотря в одну точку.
— Держи, — негромко сказал Ноа, передавая ей чашку. Лора посмотрела на него, но чашку не тронула. Парень вздохнул. — Пойдём поговорим, — и, осторожно взяв за руку, он провёл её на кухню — специально именно туда, где было меньше всего вещей Анджелла. Когда они сели, — Долорес отчего-то стала чуть более податливой, хотя смотрела на него всё так же отрешённо и по-прежнему не проронила ни слова, — парень медленно заговорил: — Его найдут, — девушка вздрогнула, но он заставил себя продолжить, — Обещаю. Прошло всего три дня, дай полиции время, — Ноа повернул голову и заглянул в её покрасневшие глаза, — Его найдут, и ему нужна будешь ты — живая и здоровая. Слышишь?
Долорес медленно моргнула.
— Уже поздно, — вдруг сказала она, и глубоко внутри у него что-то больно сжалось от её тихого севшего голоса. — За эти три дня с ним могли сделать всё что угодно… — она нервно выдохнула и затряслась, — моё… с-солнце…
— Тише… — Ноа уже было поднял ладонь, чтобы погладить её по спине, но Лора резко отпрянула, чуть не свалившись со стула, и неожиданно зло прорычала:
— Не трогай.
Парень вздохнул. Не лучшее время, чтобы выяснять детали исчезновения — это понимал даже он. И всё же… чёрт, а если он может что-то знать?
— Расскажи… пожалуйста, расскажи, как он… пропал, — Долорес замерла, будто бы тоже удивившись такому прямому вопросу. Ноа прикусил губу.
— Это я виновата… — тихо начала она, смотря в стол. — Мы… мы были на площадке, на окраине, на его любимой, — её голос дрогнул, но девушка, сдержав вновь подступающие слёзы, продолжила, — на секунду я отвлеклась на сообщение в группе… честно, просто отвела от него взгляд… А когда подняла голову, он… его… не было, — едва слышно закончила Лора, и парень заметил, как по её бледной щеке прокатилась и упала на стол крупная слеза. — Я вскочила, позвала его… но… его уже нигде не было.
— Мне жаль, — негромко отозвался Ноа. — Спасибо, — он снова сделал неловкую попытку обнять её, но девушка чуть приподняла плечо, показывая, что не хочет этого. — Я… могу что-то сделать для тебя? — на секунду ему показалось, что эти слова прозвучали глупо, но других вариантов, кроме как следовать советам из соцсетей, он не видел, а действенность этого ему проверить как-то не доводилось.
— Уйди, пожалуйста, — ответила она, подняв на него карие глаза. Боже, только он один видит в них этот огромный океан боли?.. Ноа одёрнул себя — дурацкая метафора…
Едва заметно кивнув, парень медленно встал и, не смея больше утруждать девушку своим присутствием и отчего-то доверившись её понимаю того, что ей сейчас будет лучше, вышел из квартиры, тихо закрыв за собой дверь. Чашка с успокоительным осталась нетронутой, хотя Ноа всё же надеялся, что она его выпьет.
Домой он шёл в странном настроении. Несмотря на наступившее месяц назад лето, городок был всё так же сер и равнодушен ко всему происходящему вокруг. Вокруг ничего не менялось: одни и те же уродские серые панельки, старые детские площадки, разбросанные повсюду окурки… Ну, разве что детей на площадках с наступлением лета стало, наверное, больше. Ему было даже немного жаль их — они вырастут здесь, те, кому повезёт, смогут уехать, а кому нет… Парень вздохнул — а кому нет, так и проведут здесь всю жизнь, слоняясь по одним и тем же улицам, куря одни и те же сигареты и выпивая в одном и том же убитом баре… Он хорошо помнил, что бывает по-другому. Что бывают высокие, красивые, чистые дома, дорогие машины, большие дороги, хорошие институты, высокооплачиваемые работы. Что люди умеют жить по-другому. Слишком хорошо помнил…
Когда Ноа отпер дверь квартиры, сначала ему показалось, что внутри никого не было, но, заглянув в комнату к брату, он нашёл его курящим за столом, при этом не удосужившимся даже открыть окно и перебирающим какие-то бумаги.
— Что это? — нахмурился парень, подходя ближе.
Остин поднял на него поблёскивающие тёмные глаза.
— Счёт за электричество, — усмехнулся он, приподнимая один лист, чтобы показать его брату. Голос его был скрипучим, будто лезвие точили о лезвие, и прокуренным, а потому к природной жёсткости прибавлялась еще и сиплость.
— Сожжёшь, — неприязненно указал младший на сигарету. Ему никогда не нравилось, сколько тот курил, а после поступления в медицинский Ноа стал напоминать ему об этом чуть ли не каждый день.
Остин только молча качнул головой, проводя правой ладонью по грязным чёрным волосам, спадающим на плечи.
— Я у Долорес был, — уже серьёзно сказал ему парень, присаживаясь на его кровать. Брат повернулся к нему, показывая свою готовность выслушать, но на лице его не было ни капли интереса. Ноа вздохнул. — Ей… тяжело.
— Нравится она тебе, — безэмоционально констатировал факт Остин, выдыхая дым.
— Да при чём здесь…
— Ты же понимаешь, что его не найдут? А если найдут, то только мёртвого, — он говорил спокойно, хотя коленка его нервно дрожала, говорил, будто намерено с такой интонацией, словно это было очевидно всему миру, кроме его недалёкого брата. Словно это было приговором.
— Тебе её не жаль? — вдруг спросил тот, зарываясь ладонью в курчавые каштановые волосы, стильно уложенные набок.
Остин не ответил.
— Серьёзно?! — с истеричной усмешкой вдруг крикнул Ноа, и старший едва заметно нахмурился и встал, словно готовясь к защите. Первый вскочил; на него в один миг нахлынула вся та злость, которая копилась внутри последние пару дней: на мир, на жизнь, на похитителей, на то, что это случилось именно с Долорес, на своё собственное бессилие, на то, что он не хотел,
не мог поверить, что Анджелла не найдут. Ему вдруг показалось, что он один во всём мире видит,
насколько ей плохо. И, не найдя выхода, обида обрушилась на Остина. Да, он знал, что это неправильно, да, ему было стыдно, но, Господи, как же хотелось на ком-нибудь отомстить! — Ублюдок бесчеловечный, — прорычал младший, чувствуя, как в один момент всё выливается наружу, насколько безумен становится он. Ноа сделал шаг вперёд и нарочно задел пепельницу, так что она перевернулась, и весь пепел оказался на столе брата и в большом количестве — на бумагах.
— Ты конченый? — изогнул бровь Остин, кивком указывая на счёт. — Сам будешь за это платить, — он не пытался успокоить Ноа, говорил ровным голосом, но было заметно, как в нём вскипает какой-то ответный гнев; на секунду первому это показалось странным, но сейчас такая реакция его только ещё больше подначивала.
— А тебя, блять, только это волнует? Только деньги?
— Пошёл вон из
моей квартиры, — прошипел Остин, чётко выделяя каждое слово и сделав особый акцент на «моей». Тёмные глаза его сощурились и презрительно смотрели на брата. — Нищеброд ёбанный. Только и умеешь, что деньги
мои тратить и говорить, как скоро я сдохну. Нашёлся, блять, самый умный он, врач, видите ли. Ещё и с душой. Посмотрим, что ты на улице делать будешь. Пошёл вон, а.
Ноа всего трясло от злости:
— С тобой даже жить противно, — «выплюнул» он, стараясь отогнать мысли о том, что поступает как обиженный подросток. Стараясь не думать о том, что ему придётся вернуться, придётся выдавливать из себя извинения. Ну и пусть. Бесят эти грязные жёлтые стены.
Парень развернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из квартиры, по-ребячески громко хлопнув дверью. Остин, сев, отряхнул от пепла теперь уже сероватый лист, устало потёр руками лицо и, достав новую сигарету, глубоко затянулся.
***
— Дура-ак, — выдохнул Ноа, прислонившись лбом к холодным железным прутьям на детской площадке и прикрыв глаза. Здесь, на окраине, всегда было немноголюдно — все школы и детские сады были далеко, да и даже в их городе были площадке куда посимпатичнее этой, — а сейчас, в преддверии сумерек, он и вовсе был один. Ноа же, как, впрочем, и Анджелл с детства любил это место за чертовски красивые виды. Парень лениво запрыгнул на ближайшую перекладину и сел, скрестив ноги и удручённо устремив взгляд вдаль, туда, где на фоне уже розовеющего неба над полем возвышалась заброшенная водонапорная башня. Солнце садилось… Возвращаться домой не хотелось — стыдно было делать это сейчас, да и, кажется, он всё ещё немного обижается на брата, хотя уже понял, что тот совершенно ни при чём. Господи, ведёт себя, как маленький ребёнок, ей-богу — от этих мыслей Ноа поморщился и с досадой ударил ногой о железную трубу, отчего та моментально отозвалась резкой болью, и парень негромко взвыл.
Вскоре мысли как-то сами собой вновь привели его к Долорес. Остин тогда был прав — она ему нравилась, ужасно нравилась. Когда Ноа чувствовал это, ему казалось, что он тонул в чём-то неконтролируемом, неизвестном, им ещё не освоенным, но при этом просто безумно ярком, словно то, что находилось внутри его, было в миллионы, нет, в миллиарды раз ярче и ослепительнее того, что оставалось снаружи. Словно этот город был не предназначен для этого, словно он был каким-то неправильным, слишком тусклым, слишком жестоким. Ноа чуть нахмурился и опустил взгляд на землю: впрочем, скорее всего, это он чего-то не понимает…
Сейчас в нём не было страха, он был уверен — и эта уверенность жила в нём как-то сама по себе, как аксиома, как что-то очевидное, будто бы подразумевающееся самим существованием этого мира, — что она справится. Просто не могло быть иначе. Наверное, именно поэтому Ноа так легко отпустил её сегодня — ему казалось, что Лора сама понимает, что ей будет лучше, он просто не мог ей не доверять, не мог даже предполагать, что она не справиться, что
его Долорес не сможет. И даже воспоминания о её состоянии уже поутихли и теперь больше не казались такими… безумными.
Меж тем солнце уже налилось розовато-алым, край его уже почти касался горизонта, и Ноа вдруг понял, что пора бы думать, где провести эту чёртову ночь, потому что шастаться в темноте по улице было ещё более стыдно, да к тому же ещё и опасно. Парень потянулся в карман за телефоном, чтобы написать однокурснику, с которым они сдружились ещё вначале первого курса и который по счастливому стечению обстоятельств жил совсем рядом, но тут вдруг ему показалось, что на крыше водонапорной башни что-то шевельнулось. Он замер — знал, что если кто-то здесь решался на суицид (а редкостью это, прямо скажем, не было), то прыгали обычно как раз оттуда: высоко, никого нет и виды, чёрт возьми, красивые. Прищурившись, Ноа понял — там стоял человек, и намерения его были более чем ясны. Ещё мгновенье, и, окончательно осознав происходящее, парень бегом кинулся к башне; с площадки казалось, что она была вовсе не далеко, так что он даже сначала подумал, что у него есть все шансы спасти человека, однако уже на полпути Ноа резко замер, с каким-то необъяснимым для него всепоглощающим страхом подняв вверх светловато-карие глаза. Чёрный силуэт подошёл прямо к краю; парню показалось, что он перестал дышать. По коже побежали мурашки, сердце колотилось от
необъяснимого страха. Ещё одно крохотное движение, последний едва заметный шаг… и человек полетел вниз. Ноа почувствовал, как ноги его вмиг стали ватными, парень тяжело опёрся о ближайшее дерево и резко, испуганно выдохнул. Окружающая его темнота разом сделалась ещё гуще и темнее, хотя, может, это в глазах у него потемнело… Ему казалось, что он стоял так просто невыносимо долго, хотя прошло не больше пяти минут, прежде чем Ноа, собравшись, пошёл дальше, пытаясь идти всё так же быстро, но ноги его подкашивались, и он то и дело спотыкался.
Когда башня оказалась прямо перед ним, и Ноа уже заметил в паре метров от себя лежащее на холодной земле тело, его всего трясло. Дрожащими руками вынув из кармана телефон, он, едва попадая пальцами по цифрам, набрал скорую. Затем — полицию. После любопытство всё же пересилило страх, и парень, включив фонарик, подошёл к человеку, пригляделся и вздрогнул от ужаса; отчего-то он сразу понял, что тот мёртв, и приложенные к холодной артерии дрожащие пальцы только подтвердили это. Борясь с подступившим отвращением, Ноа присел и осторожно повернул голову трупа. Это был мужчина лет тридцати, бледное, как смерть, лицо его, как и короткие каштановые волосы, было измазано грязью, хотя упал он на спину, губы посинели, а сзади из пробитого черепа текла тёмно-красная кровь. Сначала парню показалось, что эта смерть вовсе не была ни чем примечательна, что это было просто обычное самоубийство, и ему просто не повезло оказаться рядом, однако когда свет от телефонного фонарика упал на остальные части мёртвого тела, Ноа вдруг заметил что-то странное. Испачканная белая рубашка умершего была разодрана, и на груди, как и на руках, было то, что в темноте он принял за кровь. Рисунки… Окровавленная бледная кожа вся была покрыта рисунками, и даже невооружённым взглядом было заметно, что это не цветные татуировки, а какая-то абсолютно обычная бытовая краска, типа гуаши. Парень сглотнул. Выглядели они, мягко говоря, впечатляюще: напоминали религиозные, однако если и являлись таковыми, то культ этот был Ноа явно не знаком; помимо этого, сама техника рисования была какой-то жуткой, психоделической, будто бы
неадекватной. То ли из-за этого, то ли из-за общего потрясения разобрать, что конкретно было нарисовано, парень так и не сумел — на место уже подъезжали служебные машины, разрезая ночную тишину своими невыносимо громкими сиренами.
После того, как он во всех подробностях рассказал о случившемся полиции, Ноа, ещё не до конца пришедший в себя, долго сидел рядом с тем местом и пустым взглядом наблюдал за работой полиции. Вспомнил о том, что ему негде ночевать, он только тогда, когда один из полицейских грубовато поинтересовался, почему он до сих пор не дома, учитывая то, что было уже за полночь. Поняв, что делать ему здесь больше нечего, он лишь тихо извинился и отрешённо побрёл в сторону города. На площадке было всё так же безжизненно, только теперь ещё и жутко, а потому Ноа решил здесь не задерживаться и, коря себя за то, что не сделал этого раньше, написал таки однокурснику и, почти сразу же получив от того разрешение, направился к нему.
***
Не спалось. Остин, вздохнув, повернулся на бок и снова прикрыл глаза — Боже, как же он ненавидел бессонницу, как же он терпеть не мог это состояние, в котором мысли лезли в его проклятую голову как-то сами собой, просто из-за того, что монотонная непрекращающаяся жизнь его на пару минут остановилась. Открыл глаза, в надежде, что вид знакомой комнаты сможет хоть как-то занять его — тщетно. Тёмные очертания расплывались, взгляд отчаянно отказывался фокусироваться, как бы он ни старался — видимо, всё-таки сказалась усталость, — и Остин всё так же ясно чувствовал каждое очертание своих мыслей, но их было так много, и все они были так сильно заглушены ранее, что теперь сливались в один большой шум, в котором невозможно было выловить что-то конкретное. Совершенно точно надо было себя чем-то занять. На что-то отвлечься. Надо было, чёрт возьми, перестать думать!
Ещё через несколько минут безнадёжных попыток — каждая следующая раздражала его всё больше и больше — он наконец сорвался, сел, согнув ноги и прислонившись затылком к стене, и в тёмный комнате на миг загорелся огонёк, осветив его сероватое лицо — Остин закурил. Раз за разом он глубоко затягивался, а затем также медленно выдыхал невидимый в темноте дым, и этот процесс быстро заполнил собой пустоту, заглушив неразборчивый комок из всего остального; такой медленный, такой
успокаивающий…
Постепенно к нему возвращалось привычное напускное спокойствие, а вместе с ним и трезвость рассуждений, и Остин вдруг понял, что в его пальцах тлела уже третья сигарета. Чёрт, кажется, он потерял счёт времени… Но зато успокоился. Поняв, что снова пытаться уснуть — занятие бессмысленное, он затушил сигарету, взял ноутбук и, решив, что думать у него сейчас решительно нет сил, включил какой-то случайный низкосортный сериал и равнодушно уставился в экран.
