Вестник

      Ноа проснулся рано — в чужом доме, да ещё и после такой ночки спалось отвратительно. Долго задерживаться у друга он не стал, потому что уже был полон решимости извиниться перед братом; в конце концов, он и правда повёл себя как маленький ребёнок, да и очень уж хотелось поделиться с ним произошедшим — казалось, что Остин был единственным человеком, который мог «вернуть его на землю»; брат всегда слушал его без особого интереса, а после говорил лишь пару коротких очевидных вещей, которые Ноа вроде бы понимал и так, но именно после разговора с Остином его излишне детская наивность уступала реальности. Было девять часов утра, когда он, щурясь от яркого света, выскочил из подъезда и, прокручивая в голове слова, которые ему предстоит сказать, направился в сторону дома. Парень был уверен, что брат ещё спал, а потому был очень рад тому, что вчера не оставил ключи в квартире, потому что была у него дурацкая привычка сразу по приходе нарочно громко выкладывать их на шкаф в прихожей, словно бы сообщая этим, что он дома. Городок медленно просыпался. На улице уже играли маленькие дети, небо было на удивление безоблачным, всё выглядело так спокойно и безмятежно, что Ноа даже удивлялся, как в таком с виду прекрасном месте могут происходить такие отвратительные вещи и жить такие убитые рутиной люди, которые в детстве так радостно и наивно играли на площадке под окнами. Неужели и с этими детьми будет так же? Неужели и… и Анджелл станет таким?.. Это маленькое рыжее солнышко, так обожаемое и Лорой, и им станет таким же чудовищем, таким же серым никому не нужным существом, как… как Остин? Боже, да как все здесь! Ноа нахмурился и даже остановился от этой мысли. Хотелось запретить себе думать об этом, но он слишком хорошо понимал — вечно запрещать нельзя, да и это, как ни крути, правда. Долорес была хорошей, он видел, он знал это. Но даже в ней жила эта медленно убивающая изнутри посредственность, даже её света не хватило бы на то, чтобы с неё бороться. Обидно… Когда-нибудь он заберёт их обоих в большой город, подальше от сюда, подальше от всего этого дерьма, дальше, дальше, дальше! Обязательно заберёт. Он обещает. — Сначала его надо найти, не забывайся, — Ноа испуганно вздрогнул, услышав сзади знакомый жёсткий голос. — Нечего меня так пугать! — обиженно вскрикнул он, оборачиваясь и недовольно смотря на брата. — И что сегодня случилось такое, что ты вдруг решил прогуляться? — с наступлением лета Остин выходил на улицу очень редко, может быть, только в магазин; раньше ему, конечно, надо было в университет, а теперь ничего не тянуло его туда, и брат дни напролёт сидел у себя в комнате, занимаясь, судя по всему, чем-то исключительно важным, однако никто понятия не имел, чем именно. — Просто, — Остин дёрнул левым плечом и стал оценивающе разглядывать беглеца, вероятно, пытаясь понять, где тот провёл ночь. Выглядел он не очень: под глазами появились чуть заметные синяки, но Ноа не придал этому большого значения, по привычке списав всё на то, чем брат так долго и упорно себя травил. В конце концов, он всегда выглядел «не очень», а насколько — это просто вопрос времени. Несколько мгновений младший тупо смотрел на него, а затем, вспомнив наконец, что должен извиниться, неловко заговорил, с особым усердием перебирая кольца на пальцах: — Ты это… прости, я вчера лишнего наговорил, сильно злой был после встречи с Лорой. Прости. — М, — негромко отозвался Остин, после нескольких секунд равнодушного молчания, будто он и вовсе сейчас не слушал брата, погрузившись в какие-то свои спонтанные размышления. — Где ночевал? — тёмные глаза наконец нашли светловато-карие и уставились на них с некоторой оживлённость и… ему показалось, или это была тревога? — У друга, — коротко ответил Ноа и заметил, что брата это ввело в секундный ступор, словно он и не предполагал такой вариант. — Прогуляемся? Мне есть, что рассказать. — Домой не хочешь? — лениво и с явной надеждой в голосе склонил голову старший; улица почему-то была ему не очень приятна, хотя, быть может, куда-то идти ему было просто лень. Однако Ноа хотел ещё насладиться тёплым летним утром. — Не хочу, — он сцепил руки за шеей, зная, что брат ему не откажет. Остин вздохнул, достал сигарету и закурил. Он и правда не хотел отказывать. — Тогда пошли. Некоторое время они шли молча; Остин нервно курил, думая о чём-то своём, а Ноа, в первые минуты пытавшийся подобрать нужные слова, чтобы начать свой рассказ, скоро отвлёкся на мимолётные мысли о происходящем вокруг и вовсе забыл о брате. Наконец первый, видя, что от младшего пояснений не дождёшься, меланхолично выдохнул дым и как бы невзначай спросил: — Так что ты хотел сказать? — А? — Ноа поднял на него глаза и резко помрачнел. — А, да. Вчера вечером, после того, как я ушел, я был на площадке. На той, что на окраине… — …твоей любимой, — тихо произнёс Остин, и тёмные глаза его вдруг показались брату ужасно грустными. Он заметил, как старший сжал и снова разжал свободную ладонь. — Прости, ничего, — увидев замешательство Ноа, качнул головой Остин. — Продолжай. — Уже на закате мне показалось, что на водонапорной башни кто-то стоит, — он уже успел понадеяться, что сможет рассказать об этом спокойно, но теперь чувствовал, как к горлу подкатил ком. Чёрт. — Я не… я… — парень остановился и поднял взгляд, но брат смотрел всё так же равнодушно, желая, видимо, чтобы он рассказал всё сам. А может, ему было просто неинтересно. — Это был человек, Остин. Он собирался прыгнуть. Несколько мгновений стояла тишина. Сигарета тлела в руке старшего, пальцы его подрагивали. Он ждал. Ноа хотел было продолжить, но вдруг увидел, как на землю упало несколько капель; он поднял взгляд наверх, но небо было всё так же безоблачно, как и утром. Ком в горле растворился. Остин отвёл глаза и преподнёс сигарету к губам. Свободная рука его сжалась в кулак с такой силой, что на бледной коже стали видны красноватые следы от ногтей. Ноа провёл по лицу рукой, стирая с щёк слезы, и, сглотнув, продолжил: — Я побежал туда, но уже не успел. Я видел, как он прыгнул. Видел, как он летел. Потом, когда уже подошёл, увидел, кто это был. Мужчина… лет тридцати, — в голове моментально всплыл окровавленный труп, лежащий перед ним в грязи и освещённый лишь бледным светом его фонарика. — Но интересно другое, — парень мотнул головой, стараясь переключиться с этого образа на сухие рассуждения. — Он был весь в краске. Серьёзно. В гуаши, что ли, или ещё в чём-то таком. Точно, это не цветные татуировки были, уверяю тебя. И рисунки эти, они такие жуткие были… Очень… странный стиль. — Какой именно? — Остин склонил голову, со странным интересом схватившись за ситуацию, словно за единственное, что способно было вырвать его из убивающей изнутри рутины. Ноа же от такой реакции стало противно. — Такой… — он поморщился, — ну, как будто в неадеквате рисовали. Старший усмехнулся. Первому же эта ухмылка вмиг показалось до того наглой и циничной, что он нахмурился и недовольно прошипел, не в силах даже после вчерашней ссоры так просто отпустить брату такую ублюдскую ухмылку: — Не ухмыляйся так. Не понимаешь, что это не смешно? Остин не ответил, и ухмылка не сошла с его тонких губ даже после этого замечания; всё ему было либо безразлично, либо смешно… — Что скажешь?.. — осторожно поинтересовался Ноа, с нетерпением ища спасения в безэмоциональных фразах брата. — А что я должен сказать? Сумасшедший какой-то, наверное, хрен его знает… Забей на него, — он небрежно махнул рукой, выдыхая дым. — Ты думаешь?.. — неуверенно протянул младший. — Просто… сумасшедший?.. — Ну да, — дёрнул левым плечом тот, а затем, щелчком выкинув догоревшую сигаретку в мусор, сел на ближайшую скамейку и, вальяжно развалившись на ней, закинул ногу на ногу, явно приглашая брата присесть рядом. Ноа едва удержался от того, чтобы закатить глаза — это его периодически вспыхивающее высокомерие так бесило…

***

Они сидели молча. Первое время Ноа развлекал себя тем, что недовольно поглядывал на новую сигарету, тлеющую в тонких пальцах брата, однако скоро ему наскучило и это, и он начал дремать. — Смотри, — парень вздрогнул, когда над ухом у него раздался сиплый голос с плохо скрытым напряжением, а следом его сильно толкнули в плечо, и Ноа, испугавшись, резко открыл глаза и вскочил. Рядом стоял Остин и напряжённо смотрел вдаль. Руки его подрагивали. — Смотри, — громче повторил он, кашлянув. Младший посмотрел туда же, и сердце его замерло, а затем заколотилось так, что в висках запульсировало. На башне стоял человек. Ноа дёрнулся, но старший резко и даже больно схватил его за запястье, приказывая не двигаться: — Не успеешь, — голос его сел, тонкие губы сжались. Даже младший заметил, как сильно он вдруг побледнел. — Пойдём, пожалуйста, — тихо и с неожиданной для него самого мольбой произнёс тот. — Нет, — прохрипел Остин так зло, что Ноа испугался, и ещё сильнее сжал запястье брата. — Позвоним в полицию и всё. — Но он… — Ноа вдруг понял, насколько здравыми были слова брата, и насколько сумасшедшими — его идеи, и, замерев, умолк. — Просто не смотри, — хмуро бросил старший, и в словах его проскользнула какая-то едва уловимая ядовитая насмешка, однако младшему сейчас было не до этого. Остин неспеша достал телефон, и ровно в тот момент, когда из него уже начали раздаваться протяжные гудки, тёмный силуэт прыгнул в пустоту. Лицо его не изменилось, и только тёмные глаза на миг блеснули никому не заметным огоньком и тут же снова погасли, став такими же тусклыми и спокойными, какими были всегда. Пока он говорил с дежурным, взгляд его быстро метнулся вправо, как бы невзначай осмотрев брата. Ноа и правда не смотрел — он стоял, склонив голову, словно делая вид, что размышляет над чем-то, однако часто вздымающаяся грудь и беспокойно мечущиеся по земле глаза выдавали в нём страх. — Пойдём домой, — шёпотом произнёс Ноа, не поднимая глаз. Остин обернулся и, рассматривая брата ещё несколько долгих секунд, наконец кивнул, и они молча, больше не глядя друг на друга, направились домой.

***

Через пару часов вдруг пошёл дождь. Своей комнаты у Ноа не было, а потому он сидел на кухне, обняв колени руками и положив на них голову, и задумчиво смотрел в окно. Капли мерно стекали по стеклу, за ними появлялись новые и снова, и снова, и снова… А ведь ещё утром небо было совсем безоблачным… Вот так всегда — живёшь, никого не трогаешь, кажется, что всё хорошо, а потом раз — и даже не верится, что это твоя жизнь… Парень склонил голову набок и устало вздохнул. Страх и ужас перед происходящим переполнили его, а затем растворились, уступив место равнодушию и удручённости. Даже на кухне было неуютно. Место в доме было немало, однако всё оно было либо общее, либо Остина; до уезда в город Остин делил с ним комнату, принадлежавшую сейчас ему, после он делал это уже гораздо менее охотно — за время его отсутствия он явно привык к одиночеству и теперь не хотел делить его с кем-то ещё — а после скорой смерти отца брат и вовсе сказал, что комната теперь полностью его, и Ноа стал спать в гостиной. С другой стороны, он и не возражал… Однако сейчас впервые за долгое время почему-то чувствовал себя жутко ненужным. Собственное бессилие за прошедшие два дня вдруг навалилось на него с такой силой, что ему показалось, что он и вовсе никому здесь не сдался. Последний раз такое было, наверное, когда он узнал, что квартира — да что там квартира, вообще всё, что у них было — завещана Остину и больше никому. Боже, как он тогда злился… Тогда это казалось ему скорее странным, нежели несправедливым — он ведь отчётливо видел, что «любят их одинаково», что отец и с ним, и с братом всегда разговаривал с какой-то особой ласковой улыбкой, видел даже, каким настороженным он был, когда, вернувшись, застал не прежнего смышлёного мальчишку со спокойными тёмными глазами, а неразговорчивого, хотя по-прежнему столь же умного, но ум этот из доброй эрудированности превратился в какой-то узконаправленный, даже жутковатый талант, парня, а в глазах его прежнее спокойствие и умиротворённость теперь граничили с постоянным равнодушием. Напрягала отца, конечно, и проступившая в его жёстком голосе сиплота — Ноа помнил, как он злился, когда говорил брату, что тот испоганил такой особенный голос. И тем не менее всё досталось ему. — Я знаю, что Остин знает, что надо делать с деньгами, что он видит мир таким, какой он есть. Пойми и прости меня, пожалуйста. Он зажмурил глаза и провёл большим пальцем по противоположному предплечью, легонько поглаживая себя. Неужели он и сейчас смотрит на происходящее как маленький? Неужели и сейчас не способен адекватно оценить происходящее? Неужели он не может даже этого?! Ноа как-то бессознательно вынул из кармана телефон и, недолго думая, решил набрать Долорес. Его длинные пальцы пару раз скользнули по экрану, а затем вдруг замерли, когда он увидел её в своих контактах, и парень понял, что дрожит. И тем не менее указательный палец с тяжёлым красивым перстнем на нём медленно коснулся её имени на экране, и из трубки послышались гудки. Каждый из них был долгий, громкий, так что Ноа казалось, что время тянулось невыносимо медленно, однако уже после пятого гудка никакой надежды услышать её голос у него не осталось, и всё же он продолжал раз за разом нажимать на экран, и скоро долгие гудки слились со стучащими по стеклу каплями в один монотонный безнадёжный шум… Время летело как-то неадекватно быстро, так что Ноа даже не понял, как так получилось, что в кухне стало темно, а на небе уже висела одинокая яркая луна. Остин заходил сюда, наверное, всего пару раз — парень не помнил. Они не разговаривали — ему было не до этого, а брат, видимо, это понимал и тихо занимался своими делами, и о его присутствии в квартире говорил только особо резкий запах табака, тонкой струйкой тянущийся из его комнаты. Ноа всё так же сидел и думал, думал, думал, раз за разом прокручивал в голове вчера, сегодня, и снова перед глазами возникала Долорес, испуганная и загнанная, за ней — труп, за ним — Остин, побледневший и злой, затем вспоминался Анджелл, и его светло-голубые глаза и рыжие веснушки были единственным светлым среди этих воспоминаний, но парню казалось, что он тонул в них, что мальчик захлёбывался в его собственном страхе, что это он его убивает, он, он, он! Ноа застонал и замотал головой, уткнувшись носом в колени; Боже, он сходит с ума… Не спалось. Образы в голове возникали и возникали, а усталость всё не шла, будто бы его нарочно решили ими мучить. Наконец Ноа встал, сильно зажмурил глаза и снова открыл их, пытаясь прийти в себя. В квартире было тихо, пожалуй, даже слишком, и сейчас эта тишина отдавалась у него неприятным звоном в ушах. Вдруг стало жутко. Свет на кухне показался ему каким-то особенно болезненным, и, несмотря на полную его исправность, парень вдруг подумал, что он вот-вот выключится, оставив его наедине со своими мыслями. Собственные детские страхи сейчас были не к месту, а потому Ноа, нахмурившись, решительно направился в гостиную. Пальцы несильно надавили на выключатель, свет на кухне погас… — Он пришёл! Вестник явился! Как вы не понимаете?! Он вздрогнул и тут же в панике начал шарить рукой по стене, едва держась на ногах от нахлынувшего на него страха; наконец лампа снова загорелась. Было светло и тихо — по крайней мере, Ноа слышал только своё прерывистое дыхание и сердце, бешено заколотившееся в груди. На миг ему показалось, что этот голос прозвучал у него в голове. Затем — теперь он уже точно слышал, что из окна — снова крикнули: — Это конец! Конец всего! Почему вы меня не слушаете?! Он явился, я видел его, видел! - кричал, судя по всему, мужчина. Голос его был надорван и визглив, понятно было, что он боялся. Ноа осторожно подошёл к окну, на ногах он всё ещё держался нетвёрдо, но первый порыв страха прошёл, и парень, поняв, что ему ничего не угрожает, уже начал понемногу успокаиваться. Как только он прикоснулся к стеклу, вдруг стало очевидно — кричали с башни. Сейчас, в темноте, почти ничего не было видно, но Ноа знал, он точно знал, что это так. Там, за детской площадкой и редкими деревьями, под огромной тёмной тенью виднелись яркие голубые сирены. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что под башней стояла полиция, судя по всему, пытаясь снять оттуда очередного… самоубийцу? Ноа сглотнул. Мужчина продолжал кричать, и чем дольше это продолжалось, тем громче и отчаяннее становился его голос, будто ему было по-настоящему больно оттого, что его не слышат, что слов его не разбирают. Он не сказал более ничего нового, всё так же повторял «Вестник», «Он явился, я видел!», один раз даже прокричал что-то про Конец света — видимо, это и было то, что знаменовал приход «Вестника» — и Ноа уже хотел было закрыть окно, но что-то вдруг остановило его, и парень быстрым шагом направился к брату, так и оставив окно открытым, так что в квартире отчётливо были слышны крики несчастного, проникавшие в неё вместе с чистым ночным воздухом. Ноа осторожно открыл дверь в комнату к Остину — он потерял всяческое представление о времени, знал только, что была уже, по-видимому, глубокая ночь, однако несмотря на это почему-то был уверен, что брат не спал. Окно в его комнате было закрыто, и тем не менее крики были слышны почти так же отчётливо, разве что чуть более приглушённо, и Ноа вдруг показалось, что они никогда не спрячутся от них, что они слышны везде, что этот голос теперь будет преследовать его всегда… Остин лежал на кровати без одеяла, несмело поджав ноги, в уши его были воткнуты наушники, но младший знал, что музыку он не любит; сначала ему показалось, что брат спал, но, приглядевшись, он увидел, что глаза его были открыты и бесчувственно, даже как-то безжизненно смотрели куда-то в стену напротив, на которую падал лучик яркой белой луны. Взгляд этот в первое мгновенье нагнал на него безумный ужас; на секунду он испугался, что Остин и вовсе мёртв, и ему захотелось убежать, как можно быстрее сбежать отсюда туда, где его не найдут, где не будет этой проклятой башни и этого мёртвого взгляда, убежать, убежать, убежать!.. Почувствовав чужое присутствие в комнате, Остин слабо поднял голову, и парень снова содрогнулся, всё так же сильно, уже полностью отдавшись своим страхам. Тёмные глаза, которых он бы не увидел, если бы не тусклый лунный блеск, отражающийся в них, посмотрели на него; затем брат неторопливо вытащил наушник и присел, сложив руки на груди. — Почему ты дрожишь? — сиплый голос жестоко разрезал тишину, словно огромным острым ножом резанули по тонкой шелковистой ткани, и Ноа снова вздрогнул. Только сейчас он заметил, что руки его тряслись. — Там кричат, — негромко пробормотал он, прижимаясь к холодной стене. Брат медленно кивнул, словно подтверждая это. Даже в темноте видно было, что лицо его было удивительно серьёзным и хмурым, будто бы какие-то страшные проблемы всё никак не оставляли его. — Мне страшно, — уже совсем шёпотом сказал Ноа, словно маленький ребёнок, испугавшийся монстра под кроватью и пришедший рассказать об этом маме. Впрочем, по-другому он и не умел. Остин снова кивнул. Затем вдруг подвинулся чуть ближе к окну, приглашая брата присесть рядом, вынул из пачки сигарету, вздохнул, аккуратно поджёг её, не то задумчиво, не то устало поднёс к тонким губам, склонил голову вправо, так чтобы она упёрлась об стену, при этом почти не опираясь о неё правым плечом, и тихо выдохнул дым. Ноа, немного поколебавшись, присел рядом, почти не касаясь брата, а затем обнял колени руками, положил на них голову и стал наблюдать за сизым дымком, растворяющимся в лунном свете; за окном всё ещё кричали, но ему уже не было так страшно, он уже почти не слушал этого сумасшедшего, и уголки губ Остина вдруг приподнялись в едва заметной улыбке.