И будет Альбион

Очередное собрание затянулось сверх меры, и Артур вернулся в свои покои поздно: пыль танцевала в лунном свете, льющемся из раскрытого нараспашку окна. Занавески покачивались в такт осеннему ветру, и приближение зимы ощущалось мурашками по коже — шёлковый дублет не спасал от холода. Сегодня он снова не пустил слуг внутрь, но по двору уже давно гуляли слухи, будто король проводил ночи не один. Артур не видел смысла бороться со сплетнями и слухами (особенно, если они в некотором роде были правдивы). Или с пылью — Артур уже давно позабыл уроки ведения войны, что преподавал ему в детстве слепой на один глаз и глухой на полтора уха отцовский генерал, но узнать обречённое на провал сражение было ему под силу. Когда он едва не запнулся о книгу, оказавшуюся на полу, то лишь проглотил готовое сорваться с губ ругательство и тяжело вздохнул. На ощупь он отыскал отъехавший на полметра очередной сомнительного происхождения том и без особой заботы плюхнул его на верхушку покачивающейся книжной стопки на столе. Стайка пылинок взвилась в воздух, и в носу защекоталось. Бесшумно свеча зажглась рядом с ним, и Артур почувствовал странное облегчение. И не только потому, что мог теперь разглядеть очертания предметов. Сегодня у него не было сил на общение. Бесконечные разговоры ни о чём уже изрядно утомили его. «Ваш отец гордился бы Вами», — говорили советники каждый раз, когда Артур — медленно и неохотно — всё же уступал их доводам. Словно он снова был зелёным юнцом, едва не тонувшем в королевской мантии и прогибавшимся под весом короны, как молодое деревце на ветру. Впрочем, он так никогда и не привык к короне, доставшейся ему по наследству без подгона — когда её обод звякнул по столешнице, Артур впервые за весь день смог вдохнуть полной грудью. Корона была велика, когда впервые досталась ему, рискуя при малейшем повороте слететь на нос, а теперь давно уже давила в висках. Он мог бы сделать заказ королевскому ювелиру, но вечно забывал об этом. У Артура был и другой помощник, к которому можно было бы обратиться в любой момент. Вот только корона из этих рук своим грузом пришибла бы его к полу, а он и с нынешним-то весом едва справлялся. Иногда он думал о том, как отец — тот, что жил в его воспоминаниях, а не на языках советников — оценил бы его правление. Их последний разговор отпечатался в воспоминаниях так ярко, словно происходил вчера, а не пятнадцать лет назад. Пусть это и сложно было назвать разговором — Артуру едва ли дали вставить хоть слово, а Утер скорее всего собирался забрать свои тайны в могилу, а не выплёскивать их в горячечном бреде на сына. И нет, отец не одобрил бы ни его кажущееся полное потакательство дворцовой свите, ни уж тем более то, что за ним пряталось. Его начало знобить, но Артур не закрыл окно. Он сбросил с себя мантию и пошитый золотыми нитями дублет, оставшись в одной рубахе, стянул ботинки и рухнул на кровать. Прямо на покрывало. Перед тем, как поддаться дремоте, Артур успел заметить тёмный силуэт на подоконнике и золотой отблеск в его глазах. Ему снилось вересковое поле, горящее в закатном свете, и тропа меж скал, ведущая к белокаменному скелету старого замка — родины его покойной матери. Порушенные временем башни нависали над утёсом, глядя прямо в пучину моря, в его чернеющую глубину. Волны бились и разбивались о каменную громаду, с шершавым плачем обращаясь в пену. Артуру в его беспокойной дремоте чудился солёный привкус на губах и буйный ветер, треплющий волосы, не стеснённые тяжёлым ободом короны. Пернатые и лохматые лапы когтями хватались за его руки, раздирая кожу в кровь, обнажая кости. И на месте ран расцветали маки, будто алый бархатный дурман. А потом одеяло само по себе окутало Артура плотным коконом, и беспокойные образы покинули его разум.