О звёздах и людях

Женя упёрся в стол поясницей на финальных нотах песни. Что-то бумажно зашуршало и съехало. Но Женя не обратил на это внимания. Открыл глаза, привычно-тревожно взглянул на Верховного мага Петербурга. Юра смотрел, словно зачарованный, не отрывая взгляда, но куда-то не на Женю, а чуть выше. И это было обидно. — Светится у тебя там что-то. — задумчиво сообщил он. — Нимб? — предположил Женя, задирая голову. Но нимб либо съехал согласно законам физики, либо его там не было. — На столе. — подсказал Юра. Встал, обнял Женю и шепнул на ухо. — Оно либо само погаснет, либо потом разберёмся… «Потом» — получилось спустя неделю, потому что до этого Женю всё как-то отвлекали. Сначала Юра, потом — звонок КирБорисыча, после которого пришлось срываться в Институт, а когда спустя четыре дня скачек по ветренному позднеосеннему Петербургу Женя посадил-таки голос и заработал кашель, спать пришлось вообще в лазарете под нежным крылышком Вилены. И когда Женя наконец вернулся в ставшую родной спальню в доме Верховного мага, выяснилось, что вызванное песней свечение даже не думало погасать. Пришлось лезть на стул и созерцать пыль, которой успел покрыться весь закинутый туда за ненужностью и бесполезностью хлам: испорченная тряпка для чистки меча, забытая термокружка, в которой, судя по весу, ещё что-то плескалось — возможно уже обретшее сознание и немного агрессивное, сломанная ручка и картонка формата А4. Вот как раз она и светилась. Вернее, не совсем она. То, что было к ней приклеено. Женя дотянулся и взял её в руки. Перевернул. Картонка была хорошая, раз не рассыпалась за столько лет. Постепенно метя территорию Юры своими вещами, Женя сделал много рейдов с рюкзаком, так как Вилена своё вишнёвое чемоданное чудовище давать в аренду отказалась наотрез. Сначала перетащил самое необходимое, то есть, зубную щётку, форму и пару нежно любимых футболок. Потом — с менее необходимым, потом с ещё менее необходимым, и так, пока в Институте не осталось ничего, кроме запасного уже не очень подходящего к руке клинка и сильно потрёпанной формы. Видимо, в один из последних рейдов он и сунул эту картонку с собой, хотя место ей уже тогда было на помойке. Это была аппликация. В технике «Женя, ну прости пожалуйста, нам очень стыдно». Аппликация изображала Женю. Угадать это получалось по волосам человеческой фигуры, стоявшей на зеленом холме. Кто-то из Сёмофедь очень возился, вырезая завитки из отличающихся по оттенку бумажек, получилось, правда, всё равно что-то среднее между костром и щупальцами рыжего Ктулху, но старание было заметно. Причёска вышла, пожалуй, лучше всего остального, ибо о человеческой анатомии котята понятия не имели. Картонный «Женя» стоял на холме и смотрел от зрителя. А над ним, по задумке пытавшихся загладить смертный грех авторов должны были очень красиво светиться звёзды. Задумка была действительно красивая и, видимо, на неё было потрачено больше всего усилий. Но реализация подкачала. Звёздочки близнецы собрали из осколков неясно где добытого стекла и прилепили на клей момент. Однако смотрелись они тогда не очень красиво — синий картон, служивший подложкой, убивал весь эффект. Подобных подарков у Жени накопилось огромное количество. Они подсовывались под дверь комнаты, оставлялись у комнат занятий, передавались старающимися открыто не ржать наставниками… Шоколадки, неумелые поделки вроде этой, песенники, открытки с видами Питера, вероятно попадавшие в руки близнецов не самыми честными путями, всё это сыпалось на Женю, как из рога изобилия, пока наконец не довело до белого каления. Рычкову, который казался единственным, кому близнецы точно поверят, было передано, что его воспитанники окончательно и бесповоротно прощены, и исполнение самоналоженной епитимьи им лучше бы прекратить, так как в противном случае он, Женя, за себя не отвечает. Подарки прекратились. Бесполезная часть всего надаренного добра отправилась в мусорку, но аппликацию и сборник песен группы «Цветы» Жене стало жалко. И вот теперь это привело к тому, что Женя пялился на аппликацию как в первый раз. Потому что звёздочки действительно светились — то золотым, то белым, то высверкивали лукавым Петиным взглядом, а то проваливались в глубокую синеву глаз Верховного чародея. Бросали мягкие отсветы на лицо нефилима, на его картонную копию, на пыльную полку… Переливались, и даже не думали гаснуть. Женя слез со стула, сел на него верхом и положил перед собой картонку. Свет был звёздный, мудрый, но вовсе не холодный, а скорее наоборот. Прошедшая сумасшедшая неделя имела все шансы выветрить из головы то, о чём он пел Верховному магу, но у неё не получилось. Потому что песня была словно бы обо всех Голосах, хотя в тексте явно обозначалось, какому именно… Она была о творящем в тишине ночного города Бахе — творящем для всех, о звучащем в ночной тишине органе, который в спящем городе никто не слышит, кроме роняющих слёзы звёзд. Такая искренняя, такая честная и совсем позабытая нефилимами. В общем, Женя просто не смог оставить её пылиться, когда откопал в рукописном песеннике Макса, который Гордеев сунул ему в качестве обязательного пособия к обучению. Стеклянные звёзды мерцали. Женя прикоснулся к одной, и она внезапно отклеившись от картона скользнула к нему в ладонь. Стекло было неострым и тёплым. На задней стороне не было ни следа порыжевшего от времени клея, как и на картонке. Чудеса, да и только. Звёздочка продолжала сиять. Она будто бы намекала Жене на что-то. И когда он понял, звезда будто бы подмигнула хитрым лиловым взглядом чародейки из приснопамятного Авалона, и все остальные звёздочки в количестве одиннадцати ссыпались за ней на колени нефилима. — Да уж… — пробормотал Женя. — Чтобы моя же песня и на шею садилась… Звёздочки отозвались тихим звоном, чем-то похожим на собственный его смех.