О звёздах и людях

С дежурства в столовой Федю Вилена выставила безальтернативно. Сообщила, что Ростислав горел желанием его подменить ещё с сегодняшнего утра. Однозначные причины возгорания весьма недвусмысленно алели на шее, которую Ростислав тщетно пытался прикрыть в противовес обыкновению распущенными волосами. Глаза Колпакова смотрели жалобно, но кулинарному азарту Вилены это не мешало. Кулинарный азарт, по уже давно выведенной закономерности, обычно заканчивался шедеврами, которые есть можно было только утирая слёзы от красоты подачи. Так что Федя без особых угрызений совести смылся обратно в комнату, откуда не далее чем десять минут назад ушёл только благодаря огромному волевому усилию. — Быстро ты отдежурил. — Сёма подозрительно резко вскочил ему навстречу, очевидно, что-то собой закрывая. — Вилена. — он развёл руками. — Слушай, я тут одну книгу в библиотеке видел. — Сёма умоляюще посмотрел на Федю. — На самой дальней полке? — И самой пыльной? — И с вот-такенными… — Сёма развёл руки в стороны. — Пауками… — До которой зайцу не долететь, орлу не добежать, а мне туда минут десять лезть только в одну сторону? — Лучше пятнадцать. — За пятнадцать одному не справиться. Тут помощник нужен… — Бери помощников, но чтоб не раньше. — Сёма посмотрел на него с такой благодарностью, что это было уже почти неприлично. Федя понимающе хмыкнул и оставил Сёму — дозаворачивать что-то небольшое и загадочно поблёскивавшее в серебристую бумагу. Свой подарок он уже давно надёжно спрятал. В самом надёжном на свете месте, куда брат точно побоялся бы соваться, и откуда его можно было уже как раз доставать. Местом этим была комната Жени. Пропадавший со своим чародеем нефилим в Институте случался редко, но довольно-таки метко. И всерьёз заставил побеспокоиться Федю, когда внезапно свалился с простудой. С Вилены сталось бы оставить его «на наблюдении» и тем самым обрушить надежды Феди подарить брату новенький собственноручно выточенный лук, на который он под чуткими Агатиными указаниями по ощущениям извёл не менее рощи заготовок. Но теперь страшный кудрявый страж комнаты уже точно отсутствовал, и не грозил испортить своим всепомнящим взором праздник. Федя осмотрел коридор, на всякий случай начертил руну невидимости и юркнул в незапертую комнату. Лук нашёлся под кроватью. Федя не отказал себе в удовольствии провести рукой по его изгибу и полез обратно, но тут закон подлости в очередной раз напомнил о себе. Дверь распахнулась и на пороге возник непосредственный владелец комнаты. Что-то просвистело в воздухе. Над головой Феди скрипнули пружины. Видимо, кинул рюкзак, в котором что-то весело и стеклянно звякнуло. Федя прижал к себе лук и замер. Конечно, переданное через Сашу «вы окончательно и бесповоротно прощены, отстаньте уже от Жени» сомнениям по их общему с Сёмой решению не подлежало, но вот кошачьи ушки Голос Петербурга в это «окончательно и бесповоротно» не входили, поскольку случились позже. И вряд ли могли истереться даже из дырявой памяти Жени настолько, чтобы он оказался рад Феде, ныкающемуся у него под кроватью. Да уж, видимо, всё-таки, не стоило разбрасываться во вселенную просьбами о помощниках. Алгоритмы её мышления были туманны, как осенний Питер и внезапны, как его же ясные дни. Женя чем-то шуршал, ругал клей, но пока, слава Разиэлю, не пел. Федя, конечно, в силу врождённого нарциссизма, верил, что его-то руны вполне выдержат натиск Голоса, но здравый смысл подсказывал, что проверять это не стоило. Женя тем временем водрузился на кровать и принялся сосредоточенно сопеть. Федя втянул воздух и бесшумно перекатился на спину, когда матрас над ним прогнулся. Надо было выбираться, потому как перспектива провести собственный день рожденья под кроватью Голоса звучало не самой лучшей перспективой. Конечно, предстоял ещё ужин… И на запах кулинарных шедевров Женя, по всем человеческим законам, приманиться был обязан, но богатое Федино воображение рисовало самые страшные перспективы, ведь мало ли для встречи с кем сюда рванул Голос? Может, они с Верховным чародеем поругались и Женя пошёл сюда вспоминать юность? Не к Гордееву ли часом, за утешением пришёл… Тогда, пожалуй, можно чертить уже не руны невидимости, а предсмертную записку, мол, пускай Сёма не горюет о нём, берёт себе другого парабатая, что всё нажитое добро он отдаёт на благо Института в целях исследования летального воздействия Голоса, а также, что он не винит никого, и, в первую очередь Егорова, потому что всё понимает. Откровенно ухудшало положение то, что в прошлый раз, когда Феде довелось сидеть под кроватью, цокотухи сожрали родителей и чуть не оставили без глаз пришедшего на выручку Пармонова. Узловатый перст судьбы просматривался довольно отчётливо, и Немцеву жутко не нравилось, когда в него тыкали пальцем. Судя по наручным часам, обещанные Сёме пятнадцать минут уже давно миновали, а проклятый Егоров, судя по всему, прекращать возню не собирался. Он возился там с чем-то светящимся и переливающимся. Удивительный свет, плясавший от этого по стремительно темнеющей ввиду наступающих сумерек комнате, умиротворял и успокаивал. В отсутствие других средств приложения энергии, Федя смотрел на него, смотрел… Свет был спокойный, вроде света волшебного фонаря, исполняющего желания. Убедившись предварительно, что не выдаст себя шорохом, Федя подложил руку под голову и повернулся так, чтобы смотреть можно было не выворачивая себе при этом позвоночник. Закрытая дверь не позволяла уйти незамеченным, но идти было уже надо. Обещанные Семе «пятнадцать минут только туда» были уже давно позади, и время стремительно приближалось уже не менее чем к часу его отсутствия… И ничем хорошим это обернуться точно не могло. Федю Сема знал, как себя. И привычки пропадать неизвестно где, как Пармонов, ни за кем из них не водилось. Федя представил, как взвоет починенная после Жениного позора сигнализация, как сильно на них будет орать КирБорисыч, как разочарованно смотреть Саша, какой ультразвук выдаст Вилена, у которой неприменно убежит что-то пахнущее пряностями… И как Сёма ничего никогда ему за это не скажет. Просто будет очень долго тяжело дышать, стараясь успокоить и себя и Федю одновременно. Последнего не хотелось больше всего, Федя решительно встряхнул головой, в которой тут же громко зазвенело. Потому что удар пришелся четко по ножке кровати. Женя подскочил на кровати, Федя в обнимку с луком выскочил, подгоняемый страхом, но почему-то, видимо, из-за дезориентации, не в дверь, а в окно, ухватился за карниз и повис. Благо, жил Женя всего на втором этаже. Лук неведомым Феде образом оказался пойман зубами. Вслед за ним вырвался звонкий клич Жени. Основная волна прошла сверху, Феде только чуть-чуть опалило макушку. Но, чтобы лишний раз не испытывать собственную удачу, нефилим сиганул на ближайшее дерево и скатился в сад. Женя ещё немного проторчал из окна, потом пропал обратно. Только убедившись, что опасность миновала, Федя влез в окно прачечной и, обогнув гремящие стиральные машинки, столкнулся с Сёмой едва ли не нос к носу. Тот сидел на корточках перед сушилкой и с сомнением ощупывал штаны, пытаясь по определить, досохли они или нет. Федя спрятал лук за ближайшую стиралку и уселся рядом. Фыркнул в волосы. — Ты невидимый. — невозмутимо сообщил Сёма, нащупывая брата вслепую. Прохладные, чуть влажные пальцы скользнули по лбу, по скулам и шее. — Где ходишь, Саша нас искал… — Куда послал, там и был… А что такое? — Почем я знаю… — Сема, даже не подумавший убирать руку, безошибочно коснулся руны невидимости на его шее и принялся сосредоточенно стирать ее. — Сказал, чтобы завтра зашли. — А давно искал? — Только что. — Значит, Женя… — В смысле? Семины глаза чуть расширились, потом сузились до щелочек: — Я же тебя в библиотеку посылал. — Я зашёл не в ту дверь. — А там — Женя? — Женя. — И что? Федя покорно наклонил голову, демонстрируя опаленную макушку. Повинную голову клинок сечь был не должен. — Стареешь, Федь, уже залысины… — Настолько плохо? — страдальчески поинтересовался он. — До свадьбы заживёт. — щедро пообещал Сема, чуть посильнее наклонил его голову и коротко чмокнул в опаленные волосы. — Свадьба… — Федя потянулся и перевернулся на спину, заваливаясь на колени к брату. — Очень уж расплывчатый срок. — Может, уже родилась та, что заберёт твое сердце… — Нет уж, спасибо… Настроения препираться и паясничать, впрочем, не было, как и говорить о любви. Очень хотелось так вот просто валяться у брата на коленях до самой полуночи, когда позовут в общий зал на праздничный ужин в честь их дня рождения…