Долгая дорога домой

Белая, загорелая, но все же белая Смелая — щурит солнца в глазах отражение Звонкая — засмеется, и мне снова радостно Гибкая — обошла все капканы сердечные © После 11 и Хелависа — Рядом быть

Как же много света! Опершись на планширь, Микаса смотрела на море, над которым расплескалась утренняя заря. Нежно-розовая, мерцающая, словно укутанная в дымку, она медленно просыпалась, и море просыпалось вместе с ней. Микаса же не спала уже давно. Подорвалась еще затемно, с гулко бьющимся в предвкушении сердцем, и полчаса смотрела в одну точку перед собой, пытаясь успокоить дыхание. Потом, не выдержав, спустилась со своего второго яруса, наскоро приняла душ, стараясь не потревожить госпожу Спрингер, спавшую на нижней койке, и выскользнула из каюты наружу, кутаясь в кардиган, связанный Марией. Сегодня они должны были прибыть в Марли, но пока горизонт был пуст и чист. Микаса провела пальцем по планширю, собирая конденсат, и растерла его между подушечками. Прохладно. Приятно. Она прижала пальцы к пылающим щекам и прикрыла глаза. Несколько часов. Всего несколько часов. Хотелось бежать к команде корабля и просить их плыть на максимальной возможной скорости, ведь ждать было уже просто невмоготу. Казалось бы, позади столько месяцев, полных тоски по близким, но вдруг оказалось, что именно последние дни тянутся непозволительно долго, каждый равнялся неделе, и Микаса изнывала, выматывая саму себя в ноль от безделья и обилия свободного времени. От нечего делать распаковала одну из книг, что везла для Леви и попыталась погрузиться в чтение, но концентрироваться было слишком сложно. Еще она много говорила с мамой Конни. Рассказывала об их службе в разведке, о том, сколько им выпало всего: и светлого и темного, и хорошего и плохого. Конни не был прежде для нее особенным, но теперь стал, как и все остальные. Микаса вспоминала все, через что они прошли все вместе, и с горечью снова и снова думала о том, сколько всего упустила, концентрируясь на Эрене. Ничего. Теперь у них с ребятами будет много времени: и на разговоры, и на объятия, и просто на уютное молчание друг с другом. Прикрыв глаза ладонью от уже совсем яркого солнца, Микаса представила встречу с Армином. Запоздало подумала: надо было в телеграмме написать, чтобы он встретил ее с Конни. Ей ужасно хотелось, чтобы Спрингеры поскорее встретились. С жалобным криком в вышине пронеслась чайка, и Микаса вскинула голову, рассматривая ее. В прошлое свое плаванье она вот так же стояла на палубе, глядя на птиц в небе, и думала про Эрена, виня себя в случившемся. Это вдруг показалось таким далеким и ненастоящим, словно было не в этой жизни, и даже не с ней. Она больше не взваливала на свои плечи вину всего мира, не чувствовала свою ответственность за кого-то, и не смотрела на саму себя через призму чужих ожиданий. Учиться быть собой и жить с собой в мире оказалось непростым делом, но Микаса, кажется, справилась. Она знала, что Эрен бы ей гордился. Интересно, говорят ли ребята о нем? Вспоминают его и все, что он сделал? Микаса задумчиво ковырнула ногтем облупившуюся краску и сердито зашипела сквозь зубы, случайно содрав кожу на пальце. Откуда-то пришло твердое и уверенное знание, что нет. Про Эрена они пока не говорят, потому что это рана, которая все еще болит. Долго гноилась и нарывала, и только-только начала затягиваться тонкой корочкой, но стоит чуть тронуть – края разойдутся, потечет кровь и снова будет больно. Но они обязательно поговорят, когда будут готовы. Вспомнят, поплачут, и посмеются тоже. И тогда им станет легче. Микаса потерла озябшие ключицы, с которых сполз кардиган, коснулась пальцами жемчужины, спрятанной в углублении между ними. Накрыла ладонью и улыбнулась, представляя себе, как удивится Леви. Тут же нахмурилась: а вдруг он слишком занят сейчас своей работой в лагере и ему не до нее, а она тут решила свалиться, как снег на голову? В последнем своем письме он упоминал, что теперь вместе с остальными помогает беженцам. Наверняка у него дел невпроворот, а она собралась заявиться к нему и остальным без предупреждения. Леви никогда не относился к числу людей, любящих сюрпризы. Станет ли Микаса для него приятным исключением? Она хмуро затеребила в пальцах кончик уже отросшей косы, разрываясь между уверенностью, что Леви точно будет ей рад, даже если она объявится на пороге его дома среди ночи в полном обмундировании и в амуниции для УПМ, и между страхом, что ей все же не найдется места в его явно уже устоявшейся спокойной жизни. “Нашла, когда сомневаться”, – рассердилась она на себя. Потом вспомнила те строки, которые Леви зачеркнул в собственном письме, и обветренные губы изогнулись в улыбке. Нет, он точно будет рад ее внезапному приезду. Такие люди, как капитан, словами направо и налево попусту не расшвыриваются. Тем более, такими. Расслабившись и успокоив себя этой мыслью, неспешно прокручивая зачеркнутую фразу в голове снова и снова, Микаса вскинула глаза на горизонт и замерла. На стыке неба и моря показалась неровная полоска бледного, почти еще скрытого утренним туманом, берега Марли. Леви проснулся необычайно рано, хотя, казалось бы, он уже отвык от ранних подъемов и сна длительностью не больше трех часов. Теперь спал всегда не меньше семи, и не в кресле, а в удобной кровати на в меру жестком матрасе. Уставший и не до конца еще оправившийся организм требовал заботы о себе, а Леви не видел повода ему отказывать: свое он честно отвоевал, можно и отдохнуть. В открытое окно залетел прохладный ветерок, загулял по комнате, раздувая тонкие шторы и ероша волосы. Леви потер глаза, медленно сел, глядя в окно на темную зелень елей, на слабо разгорающийся за их вершинами рассвет. В груди тоже медленно разгоралось что-то доселе незнакомое. Предвкушение того, что этот день должен стать совершенно особенным. Важным. “День как день”, – думал позже Леви, по обыкновению завтракая тостами и черным чаем. – “Ничего такого не должно произойти. Или?..”. На колени запрыгнул полосатый пушистый кот, потерся мордочкой о локоть. Леви зашипел от боли, когда животина надавила тяжелой когтистой лапой на ноющее бедро, спихнул кота на пол, и тот возмущенно зашипел в ответ. – Ну извини, – Леви стало совестно, он протянул ладонь и тыльной стороной провел по вздыбленной спине. Кот малость оттаял, коротко муркнул в знак примирения и лег у колеса, обняв себя длинным хвостом. Из планов – работа в лагере вместе с остальными. Сегодня за Леви заехал Армин, и выглядел он каким-то возбужденным и слишком радостным. – Арлерт, я смотрю, утро с Леонхарт было для тебя сегодня особенно чудесным? – хмыкнул Леви, лениво глядя в окно. Уже почти все дома были заселены, но в лагерях все еще оставалось много людей: кому-то не хватало денег на покупку жилья, кто-то жил здесь временно и собирался позже переезжать на другие уцелевшие территории в поисках нового для себя места. – А? – Армин не сразу понял, что к нему обращаются, а когда смысл сказанного до него дошел, кончики ушей порозовели от смущения. – Эээ… нет. Да. Не важно. День сегодня будет хороший, я это знаю. – Как обычно, – пожал Леви плечом. Вдалеке уже показался палаточный городок. Ощущение того, что вот-вот случится что-то совершенно необыкновенное, стало сильнее в разы, сидеть на месте было слишком сложно, а идти… ну, тоже непросто. Армин несколько раз за дорогу покосился на Леви, но так и не сказал ни слова. Лишь когда они уже добрались до лагеря, Армин сообщил, что ему надо отъехать на пару часов по делам. – Все нормально? – уточнил Леви, оглядев бегло полевую кухню и мысленно отметив, что сразу двух работниц нет на месте, значит, понадобится его помощь. Не привыкать: он все чаще работал именно здесь, бок о бок с Хелен, матерью Анны. – Подсобить? – Нет, там ничего такого, – отмахнулся Армин, и Леви заметил, что тот едва сдержал улыбку. – Возьму с собой Конни. Микаса дрожащими руками пригладила платье на талии и, наклонившись, потуже завязала шнурки на ботинках. До момента прибытия корабля оставались считанные минуты, и они с госпожой Спрингер уже переоделись и подготовили чемоданы. Шляпку порывался унести с собой на память ветер, и Микаса придерживала ее рукой. Смотрела на берег, видела там людей и пыталась рассмотреть Армина – бесполезно. Видимо, еще не приехал. Корабль пришвартовался, опустили трап. Микаса закинула на плечо сумку госпожи Спрингер, взяла в одну руку чемодан, другой подхватила ее под локоть, и они медленно пошли вниз. Мама Конни охала и ахала, рассматривая пристань, людей, здания, показавшиеся на горизонте, и Микасе вспомнилось, как они так же потрясенно изучали новое для себя место с непривычной культурой, когда впервые оказались в Марли. Интересно, делают ли после Гула еще мороженое, или оно осталось для этого континента и этих людей в той, прошлой и счастливой жизни? Ответ на свой вопрос она нашла почти сразу: прямо напротив кассы на пристани стояло несколько ларьков, в одном из которых продавалось мороженое. Она усадила госпожу Спрингер на ближайшую лавочку, оставив там же чемоданы, и отправилась купить две порции. Повезло: торговец принимал элдийские монеты, хоть и поворчал на Микасу, что у него не разменный двор. – Вот, попробуйте. Это лакомство, которое очень любят в Марли. Молоко, яйца и немного фруктов. Или шоколада. Какое будете? – Странно звучит, – растерянно улыбнулась женщина и неуверенно протянула ладонь к шоколадному. Микаса дала его и замерла в ожидании реакции. – Ой, холодное! Какое холодное, аж зубы заныли! – Простите, забыла предупредить, чтобы вы не кусали его, – повинилась Микаса, но, кажется, госпожа Спрингер совсем не обиделась. Она добралась до шоколадной крошки, осторожно облизнула ее и вскинула глаза, в которых плескался восторг. – Это очень вкусно! Губы Микасы растянулись в довольной улыбке. Она вспомнила собственную реакцию на первое в жизни мороженое. Это стало ее вторым. Села рядом, аккуратно расправив перед этим платье, чтобы не помять капризный лен, и принялась за свою порцию. Куда-то спешили люди, зачем-то летели чайки, откуда-то прилетел, побродил по пристани и отправился дальше вольный ветерок, снова попытавшись сорвать шляпку с головы, а они сидели здесь вдвоем на деревянной лавочке с изогнутой спинкой, смотрели на море, ели мороженое и, кажется, им обеим было хорошо. Микаса подумала, что прямо сейчас ей не хочется спешить. Даже такие небольшие моменты хотелось проживать сполна. – А Армин точно получил телеграмму? Он давал тебе ответ? – встревоженно спросила госпожа Спрингер, когда они покончили с мороженым. Микаса кивнула. Она получила ответ в последний день перед отплытием. “Встречу, очень жду тебя. Армин” – Все будет хорошо, – успокоила она маму Конни, сжав ее подрагивающую ладонь. Еще одно последствие долгого пребывания в теле титана: непроходящий тремор в руках, становившийся постепенно все сильнее. Врачи в Элдии не смогли помочь, и Микаса изо всех сил надеялась на марлийских медиков. А если надо будет, договорится с Киеми о лечении в Хизуру. Она взяла с собой половину суммы, что ей дала Хистория. Вторую спрятала в доме Сэндменов среди постельного белья, зная, что через неделю-другую, когда настанет пора его менять, Мария обнаружит деньги. Микаса в последние дни своей жизни у них подслушала разговор Олафа и Гарри, что здоровье матушки снова стало хуже, а еще у дома фундамент пошел трещинами в нескольких местах, и надо бы разжиться новым плугом на следующий год, а то этот совсем ни к черту. Лишних денег у них не было. Теперь же им на все хватит с лихвой. Прошло еще несколько минут ожидания, и Микаса увидела за ограждением пристани затормозивший автомобиль. Оттуда вышли Армин и Конни, и Микаса едва не рванула к ним, не кинулась на шею, не разрыдалась от восторга и радости, лишь чудовищным усилием воли заставив себя остаться на месте. – Госпожа Спрингер, – дрожащим голосом проговорила она. – Смотрите, кто за нами приехал. Армин и Конни сначала увидели подругу и замахали ей, широко улыбаясь, а потом Конни оцепенел. Даже отсюда Микаса видела, как задрожал его подбородок и как он непослушными губами едва сумел вымолвить “Мама”. Та тем временем изо всех сил всматривалась в ребят, но с ее плохим зрением никак не могла рассмотреть их лица. Армин положил на плечо друга ладонь, что-то шепнул, но тот не отреагировал. Просто стоял и смотрел, а потом сорвался с места. Сморгнув навернувшиеся слезы, Микаса приготовилась к тому, что он прямо сейчас заключит маму в объятия, но Конни остановился перед ней и опустился на колени, заглядывая в лицо. – Мам. Госпожа Спрингер снова близоруко прищурилась и охнула. – Конни, сыночек, это ты? – Я, – его голос засипел, сорвался, он совсем по-мальчишески шмыгнул носом и вытер тот рукавом. Взял руки мамы в свои и прижал к своему лицу. – Я, мама. Секунда – и Спрингеры обнявшись, разрыдались в голос. Мама Конни без конца перебирала отросшие волосы сына, гладила его по щекам, цеплялась изо всех сил за его куртку, словно боялась, что если разожмет пальцы, то их тут же снова разметает по разные стороны моря и тогда они уже никогда-никогда не увидятся. А Конни просто по-детски спрятал голову у нее на груди и тихонько заскулил, как бездомный щенок, который наконец обрел кров и семью. Армин подошел к Микасе, и она поднялась навстречу, шагнула в распахнутые объятия. Вдохнула его знакомый запах – молока и солнца – глубоко, судорожно, жадно, прижала к себе, стиснув в руках так, что казалось, еще немного, и она ненароком сломает ему ребра. – Привет, – прошептал он в волосы и тихо засмеялся. – Как я правильно сделал, что взял с собой именно Конни, да? – Угадал так угадал, – они наконец нашли силы отступить друг от друга на шаг. Рассматривали друг друга, не размыкая рук. На лице Армина был первый, еще совсем легкий, загар. Он словно бы стал немного выше, на подбородке и скулах появилась светлая щетина. Армин повзрослел, и ему это шло. – Ты такая… такая… Микаса! Совсем другая, и одновременно прежняя. Такая яркая и красивая! – А ты такой Армин, – засмеялась Микаса, услышав его слова. Они могли показаться нелепыми, но она поняла, что друг в них вложил. – Тоже все тот же, и при этом другой. Как и мы все теперь, да? Он кивнул, не сводя с нее сияющих глаз. Армин сразу отвез Спрингеров домой к Конни, заметив усталость в скованных движениях матери Конни, положившей голову на плечо сына, пока тот что-то тихо ей шептал на ухо. Глянул на Микасу, устроившуюся спереди: – Ты так правильно поступила, что взяла с собой госпожу Спрингер! У Конни теперь наконец сердце на месте будет. Микаса лишь улыбнулась. С каждой минутой, проведенной в этой стране, которая прежде была такой неласковой и недоброй по отношению к островным дьяволам, ей становилось все спокойнее на душе. Словно у самой сердце на место встало. Прежде чем уйти с мамой в дом, Конни долго обнимал Микасу, без конца бормоча “Спасибо” и совершенно не стесняясь слез. Микаса сама едва не расплакалась от радости за них: порядочно ведь оба настрадались. – Неудобно тут как-то, – она поерзала по слишком низкому сиденью и неудобной спинке, когда они уже простились со Спрингерами и отправились в лагерь. Армин хмыкнул, мягко повернув руль влево, посмотрел на Микасу лукаво из-под солнцезащитных очков. Она вдруг подумала, что никогда не видела Армина таким… уверенным и зрелым, что ли. А еще красиво одетым. Казалось бы, простые коричневые брюки без стрелок, черная рубашка и поверх нее расстегнутая ветровка, а как сразу изменился человек! И здорово влился в эту новую жизнь, став ее частью, а не сторонним наблюдателем. – Само собой. Тут обычно сидит Леви, а у вас немного разный рост, да и спина у него больная, вот и откидывает сиденье назад. Потяни на себя рычажок сбоку, станет удобнее. Микаса ощутила слабую дрожь в кончиках пальцев, услышав это имя. Отрегулировала сиденье под себя, уселась поудобнее, и вперила в Армина пристальный взгляд. – Как он? – Я ждал этого вопроса, – добродушно отозвался он и притормозил, пропуская детей, переходивших дорогу. – Леви… хорошо. Честно! Я тебе клянусь, – он поймал ее недоверчивый прищур и покачал головой. – Ну что я тебе, врать что ли буду, ты ведь его и сама через считанные минуты увидишь. Через. Считанные. Минуты. Увидит. – Правда, после твоего приезда ему точно будет еще лучше, – добил ее Армин, и Микаса сцепила на коленях вспотевшие ладони, комкая ткань платья. – Ты очень красиво выглядишь, кстати. Платье чудесное, и ты чудесная. Волосы длинные такие уже… я не помню, когда они у тебя были такой длины. – Спасибо, Армин, – поблагодарила Микаса, и высунулась в окно, вцепившись пальцами в раму. Шляпу опять едва не унесло, но она даже не обратила внимания. – Это он? Лагерь, где вы работаете? Армин кивнул, посмотрев вперед, туда, где за очередным поворотом показались ряды палаток за невысокой оградой и снующие между ними люди. Ни дать ни взять, муравейник. Или улей. У каждого своя работа и все объединены общей целью. И где-то там Леви. Уже совсем близко. Микаса сглотнула ком в горле, вытерла руки о платье. Испугалась, что оставила некрасивые мокрые следы на уже помятой зеленой ткани, но нет. Все было хорошо. – Твои вещи пусть пока в машине побудут, – предложил Армин, припарковав машину. – Ты у кого из нас жить будешь? У меня и Энни? – Я пока не знаю. Если честно, совсем не думала, – она растерянно засмеялась. А правда, у кого же остановиться? Точно знала, что ребята все будут ей рады, но все-таки? Шляпку Микаса оставила в машине: надоела ей эта свободолюбивая дамочка, вечно пытавшаяся сбежать. Расплела свою косу, и ветер шаловливо взметнул ее волосы, коснулся призрачной ладонью взъерошенной макушки и понесся дальше гулять между палаток. – Армин! Наконец приехал. А Конни куда поте… Жан, широким шагом направившийся было к машине Арлерта, споткнулся на ровном месте и уставился на Микасу. Медленно моргнул и снова посмотрел. – Можешь даже ущипнуть себя для надежности, – посоветовала она ему, улыбаясь. – Только прям побольнее! Жан, не размениваясь на слова, подскочил и сразу обнял ее, оторвал от земли и закружил. Поставив на землю, придержал за локоть, потому что Микасу слегка повело в сторону. Мда… всего каких-то семь или восемь месяцев без УПМ, и такой ерунды ей хватило для головокружения. Ну и ладно. Она больше не солдат. Да и вдруг голова закружилась просто от радости встречи? – Как была язвой, так язвой и осталась, – усмехнулся Жан и повернулся к Армину. – Так вот по какому делу ты уезжал! Мы с Леви наивно решили, что вы с Конни поехали за очередной поставкой. Кстати, правда, где он? – Дома. Его сегодня можно не ждать, завтра, наверное, тоже. Ему Микаса привезла лучший из возможных подарков, – Армин повернулся в сторону лагеря, махнул рукой Энни, показавшейся из-за крайней в ближнем ряду палатки. Та махнула в ответ, и, увидев Микасу, вытаращила глаза. Сюрприз определенно удался. Энни и Микаса обменялись спокойными, но теплыми приветствиями. – Ты что, привезла госпожу Спрингер? – уточнил между тем Кирштайн, и Микаса кивнула. Жан и Энни пораженно открыли рты. Глупое и милое зрелище. – Я каждому кое-что привезла, вообще-то. Но это все потом, хорошо? Может... завтра? Все закивали с таким пониманием в глазах, что Микаса подозрительно сощурилась. Впрочем, это все не так важно. Сейчас больше всего ее интересовало другое. – Где мне… – Леви в западной части лагеря, до центрального перекрестка доходишь и сворачиваешь налево, – отрапортовал Армин, и Кирштайн с Леонхарт прыснули. Микаса ощутила, как зарумянились щеки, но больше она ничем не выдала смущения и зашагала по дорожке, поднимая облачка пыли с высохшей земли. Встретила по пути Габи и Фалько, и те кинулись ее обнимать – так, словно она им близкая, родная, словно они действительно соскучились. Или без “словно”? Прежняя Микаса шарахнулась бы в сторону, но нынешняя лишь мягко рассмеялась и обняла их в ответ. – Отвести вас к Леви? – подмигнула Габи, и Микаса твердо кивнула. Они втроем шли по лагерю, и ей никак не удавалось уловить нить беседы ребятишек, которые точно что-то ей увлеченно рассказывали. Что – оставалось неясным, слова расплывались, таяли, терялись за нарастающим пульсом, гремящим сейчас в ушах не хуже поступи Колоссов. Микаса волновалась, трепетала, хотела бежать одновременно и прочь отсюда, и вперед, быстрее туда, к нему. – Стой, Габи, – пробился к ней через пелену голос Фалько. – Госпожа Микаса наверняка хочет сама поздороваться с господином Леви, пойдем. Чуткий, милый, чудесный мальчик. Микаса улыбнулась ребятам, и медленно повернулась туда, куда указал ей пальцем Фалько, прежде чем утащил за собой Браун-младшую прочь. Сердце сделало кульбит, на мгновение замерло, а потом заколотилось с бешеной силой, грозясь вот-вот пробить грудную клетку и сплясать чечетку на земле, бодро брызгаясь кровью куда попало. Даже отсюда она узнала своего бывшего командира, сидящего в инвалидном кресле спиной к ней. Микасе пришлось на минуту остановиться и несколько раз глубоко вдохнуть. Пальцы скользнули под воротник, нашли жемчужину в оправе, укрытую в ямке между ключиц, и сжали. Опять страшно захотелось то ли спрятаться, пока Леви ее не увидел, то ли напротив разбежаться и прыгнуть ему прямо на шею, да только Микаса всерьез опасалась, что завалит и его, и кресло, и себя сверху. Вместо этого она собрала всю силу воли и всю свою выдержку. Расправила плечи, разгладила в очередной раз трясущимися руками складки на платье и двинулась вперед. Леви о чем-то негромко разговаривал с детьми, сидящими перед ним полукругом, слышны были лишь спокойные, строгие интонации. Микаса тихонько подошла и замерла. Как его до сих пор не оглушил дикий стук ее сердца? Ей казалось, что тот разносится по всему городу, слышен в соседних поселениях, эхом отражается от гор на западе и возвращается назад, стократ усиленный. – Здравствуйте! А вы тут новенькая, да? Тоже будете работать в лагере? – совсем некстати заметила ее девочка, сидевшая с краю. Микаса открыла рот и не нашлась с ответом. Леви оглянулся. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Леви потер пальцами глаза, встряхнул головой и отвернулся. Напряжен, как выпущенный трос УПМ, спина прямая, точно клинок проглотил. Микаса же не могла пошевелиться. Так и глядела на темную макушку, на изученную за годы службы привычную капитанскую стрижку, на плавный изгиб длинной шеи, обтянутой воротником клетчатой зеленой рубашки – такая непривычная одежда для Леви. И такая… уютная. Тот снова оглянулся медленно-медленно, прошелся недоверчивым взглядом от носков кожаных ботиночек до встревоженных серых глаз. Смотрел настороженно, словно боялся, что Микаса призрак, и вот-вот растает, смешавшись с полуденным маревом, поднимающимся от нагретой земли. – Ты мне не мерещишься? – спросил тихо и хрипло. Микасе пришлось приложить все усилия, чтобы сдержать слезы при звуках его голоса. Слишком давно не слышала, слишком сильно скучала. Вместо этого она повела головой из стороны в сторону и сделала шаг вперед. Дети стали с любопытством ее разглядывать, некоторые уже поднялись со своих мест. Заметила ее и невысокая рыженькая девочка с протезом вместо одной ноги, возившаяся у одной из палаток неподалеку, и поспешила подойти. Посмотрела на Леви, на Микасу, едва слышно ахнула и торопливо позвала детей за собой. – Пойдемте, цыплятки! Там полдник вот-вот начнется, сегодня обещали компот из сухофруктов! Мелюзга веселой гурьбой припустила вслед за ней. Леви и Микаса остались одни. – Ты правда настоящая? – кажется, Леви никак не мог поверить в происходящее. – Проверь, – шепнула Микаса и подошла вплотную. В письмах она неизменно до последнего обращалась к нему “капитан” и только на “вы”, но, увидев сейчас Леви, поняла, как это будет глупо с ее стороны – продолжать зачем-то поддерживать не нужную им обоим субординацию. Склонилась, протянула пальцы к его правой руке, и Леви дернулся, прижал ту к себе – боялся то ли того, что она тронет изувеченную ладонь, то ли того, что ее ощущение все же окажется призрачным, и он ее себе просто выдумал. Микаса упрямо дотянулась до руки, коснулась теплой, чуть шероховатой кожи. Осторожно погладила. Леви вздрогнул, но не отстранился. Она так долго мечтала об этой встрече, в последние дни постоянно представляла себе, как это произойдет, как они обнимут друг друга, а теперь боялась каждого своего движения. Леви был все так же напряжен, смотрел исподлобья, плотно сжав пересеченные шрамом губы. Микаса вдруг заметила, что из уголков его глаз теперь разбегаются тонкие паутинки едва заметных морщинок, которых прежде точно не было. Неужели прежде такой суровый, собранный и холодный капитан Леви наконец начал улыбаться? Ей очень хотелось верить в это. Словно в забытье, она протянула вторую руку и коснулась его лица, провела большим пальцем по шраму, начинающемуся на гладком подбородке. Никогда прежде не позволила бы себе такой вольности по отношению к своему командиру – да, в общем-то и желания такого не было. Теперь же до одури хотелось касаться, гладить, смотреть, изучать, запоминать. Да и командиром ее он больше не был. Просто… Леви. Он встрепенулся, поймал ее ладони в свои, сжал. Опустил голову низко и, казалось, совсем перестал дышать. Микаса мягко забрала руки, и Леви дрогнул, наверняка подумав, что ей неприятно, или еще какую-нибудь глупость в этом же духе, но она склонилась еще ниже и осторожно обняла его, спрятав лицо в шее. В последнюю их встречу она злилась и ужасно хотела на него кричать, но у нее совсем не было сил. Сейчас же их хоть отбавляй, только кричать больше не хотелось. Хотелось говорить тихо-тихо и слушать такие же тихие слова, сказанные в ответ. Леви неуверенно, осторожно скользнул ладонями по предплечьям и локтям Микасы, опустил их на спину. Судорожно вздохнул, но так и не сказал ей ничего. Да и не надо было. Микаса уже поняла, что все ее страхи были пустыми и надуманными. Леви был ей рад. Неподалеку раздались детские радостные вопли: кто-то явно одолел товарища в игре и теперь искренне наслаждался своей победой. Микаса и Леви отстранились друг от друга, глядя в глаза. Леви коротко улыбнулся, и у Микасы перехватило дыхание. Сколько раз она представляла себе его улыбку? А теперь вот стоит напротив и смотрит, смотрит, не в силах отвести взгляд. Ни шрамы, ни ослепший глаз не были в силах убить красоту в нем, потому что она шла изнутри. Ровным мягким светом, проложившим ей дорогу из желтого кирпича от самой Элдии сюда, в этот лагерь на краю уцелевшего мира. Согревающим теплом, которое укутывало ее долгими зимними вечерами во время чтения писем капитана. Этой красоты было так много, что цепляться за шрамы было просто глупо. Мелочно. Недостойно. Леви окликнула светловолосая женщина в фартуке, и тот ответил, что сейчас будет. – Людей не хватает, сразу две работницы кухни заболели, приходится помогать на раздаче, – пояснил он, как ни в чем ни бывало, толкнув колеса, и Микаса, понимающе кивнув, направилась вслед за ним к полевой кухне. На улице уже было тепло, поэтому готовили прямо на открытом воздухе. В большом котле закипал нежирный бульон на косточках для похлебки на обед, молодая девушка, присев на корточки, перебирала картошку в мешке, откидывая совсем не годную, Леви же, помыв руки, начал наливать ребятне компот и раздавать печенье. Этого вполне хватит им подкрепиться, но не перебить аппетит окончательно к моменту, когда суп будет готов. Микаса украдкой наблюдала за ним, восхищаясь тем, что отсутствие двух пальцев, кажется, совсем не мешало ему. Понимала про себя: это наверняка далось ему нелегким трудом. Гордилась им: справился. – Вам, может, помощь нужна? – обратилась Микаса к девушке, хлопочущей у котла. Просто стоять без дела ей совершенно не хотелось. Та закивала, молитвенно сложив ладони у груди. – Поможешь с капустой? Ее надо как можно больше, чтобы хватило и на обед, и на ужин. Хочу потушить с луком, что скажешь? Микаса растерялась. Ее мнение спрашивают? Она ведь тут еще чужачка. Но сориентировалась, кивнула с улыбкой. Вытащила из потайного кармана платья кожаный шнурок, подвязала волосы, чтобы не мешались, подкатала повыше рукава. Взяла с соседнего стола здоровенный нож, уверенно поставила кочан на доску под удобным углом и начала шустро шинковать. – Тушеная капуста – отличная еда. А тут только дети питаются разве? – Нет, что ты, – девушка движением головы откинула назад толстую русую косу, вытерла пот со лба, взялась за чистку картофеля. – Все жители лагеря собираются здесь, просто детям требуется больше еды. Растущие организмы все-таки! Поэтому устраиваем им вот такие небольшие перекусы. Завязалась ненавязчивая беседа, во время которой Микаса, то и дело отодвигая от себя быстро растущую гору капусты, постоянно поглядывала на Леви. Когда в очередной раз вскинула на него глаза, то поняла, что он тоже смотрит. Внимательно, изучающе, пытаясь разобрать, что осталось от прежней Микасы, а что она привезла в себе нового и непривычного. Улыбнулась ему и снова получила улыбку в ответ. Это поражало и восхищало одновременно: Леви выглядел живым. Гораздо живее, чем во время службы в Разведкорпусе. Снова появилась та рыженькая девочка, подошла к Леви, чуть прихрамывая, коротко стрельнула глазами в сторону Микасы и что-то прошептала. Леви кивнул, и девчонка захлопала в ладони, засмеялась. Направилась к Микасе. – Привет! Я Элли, – и протянула ладошку. Микаса пожала ее, представилась сама, и Элли так просияла, что у нее не осталось сомнений – девочка точно о ней слышала. А вот Леви о ней не писал, зато Микаса вспомнила слова Армина про то, что Леви подружился в больнице с девочкой-инвалидом. Элли еще покрутилась рядом, нарезала лук для капусты, накрошила мелко прошлогодний чеснок, и снова убежала, послав Аккерманам воздушный поцелуй. Леви с Микасой переглянулись, пряча усмешки. – Ты ничего не рассказывал в своих письмах об Элли, а она ужасно милая. – Берег этот козырь напоследок, чтобы она тебя окончательно и бесповоротно очаровала, и ты не сбежала отсюда при виде моего лица, – хмыкнул он, откинувшись в кресле и постукивая пальцами по подлокотнику. Микаса в десятый уже, кажется, раз еле-еле сдержала нагло рвущуюся с губ улыбку. – Я уже очарована. – Видишь. Магия Элли работает безотказно. – Я была очарована еще до ее появления, – губы все-таки растянулись в непослушной улыбке, когда Микаса увидела удивление и затем смущение на когда-то суровом и непроницаемом лице. Леви закашлялся, отвернулся, что-то пробормотав, и Микаса, не удержавшись, провела кончиками пальцев по так удачно открывшейся ей шее – вверх, по тонкой нежной коже, по подбритому затылку, до длинных рваных прядей. Леви не обернулся, застыл под ее прикосновением, но подушечками Микаса отчетливо ощутила мурашки. Так они оба и замерли в этом мгновении. Она осторожно гладила его, запоминая, какие мягкие на ощупь его волосы и какая теплая шея. – Оставили Аккерманов вдвоем на каких-то полчаса, и вот результат: Микаса уже вовсю лапает Леви, – раздался почти над ухом голос Кирштайна, и Микаса чуть не подпрыгнула от неожиданности. Леви процедил невнятно какое-то ругательство и раздраженно оглянулся. – А если мы на сутки куда-нибудь исчезнем, а потом вернемся, вы небось и пожениться успеете? – Леонхарт, можно, – кивнул Леви подошедшей вместе с Армином Энни, и та, кивнув ему в ответ с довольным видом, сделала короткую подсечку. Жан шмякнулся на землю ей под ноги и протяжно ухнул, ударившись задом. – Наслаждение, – протянула Энни, отпихнув взметнувшуюся к ней в просящем жесте руку. – Сам встанешь, чай не калека. Ой, – она виновато округлила глаза, посмотрев на Леви, но тот лишь беззлобно отмахнулся. Микаса не удержалась и захихикала. Видеть эту мирную картину было настолько же непривычно, насколько радостно. Было заметно, что близких отношений между Леви и Энни нет, но они не зыркали друг на друга с прожигающей дыры злостью. Просто... уживались рядом. – Кстати про чай. Передохнем? – Армин указал на длинный стол с лавочкой во всю длину, и достал из рюкзака за плечами термос. Микаса, щуря глаза от яркого солнца, оглядела их всех, задержав взгляд на Леви, который и сам на нее смотрел – так открыто, как ни разу не смотрел во время службы – и почувствовала себя настолько счастливой, что захотелось смеяться и плакать одновременно. Как это, оказывается, просто, а она столько лет этого не знала. Теперь наконец глаза открылись. И сердце тоже. Предчувствие того, что этот день будет особенным, не могло обмануть Леви – тот привык доверять интуиции. Но к тому, что он будет не просто особенным, а до невозможности настырно и бескомпромиссно радостным, он все-таки не был готов. Леви ждал ответного письма, но вместо него тут была она сама. В длинном зеленом платье, словно сама весна, красивая, румяная и с горящими глазами. Предыдущее воспоминание о ней, в котором она стояла на коленях перед ним, полусидящим у скалы и медленно истекающим кровью, и прятала от его взгляда отрубленную голову, медленно стиралось, теряя прежнюю яркость. Тогда Микаса была белой как полотно, с плотно сжатыми в одну линию губами и помертвевшим взглядом. В нем отчетливо жило лишь горе, отчаяние и злость. Последняя посвящалась ему, ее капитану, практически вынудившему ее на страшный поступок, который должен был сделать сам. Сейчас же он робко отогревался в ее тепле, мысленно тянулся к ней, проклиная собственную немощь и обещая себе, что обязательно вылечится. Хоть с помощью врачей с Хизуру, хоть без них. Микаса смотрела так ласково, что казалось, если она ему прямо сейчас скажет встать – он правда встанет. Пока занимался делами, то и дело украдкой бросал на нее взгляды, всякий раз заново убеждаясь в том, что это не его безумие, не морок, не игра воображения. Она правда была тут: всякий раз возникала прямо перед ним, улыбалась ему так радостно, словно эта улыбка только для него одного, и вообще вела себя так, словно это все ей привычно, знакомо и близко. Это место сразу приняло ее, Микаса работала так, будто этим и занималась последние месяцы вместе с ними. Хелен дала ей запасной фартук, чтобы она не испачкала свое красивое платье, и до несколько следующих часов они работали в кухне. Резали, чистили, готовили, мыли. Леви чудом не лишился за этот вечер еще пары пальцев – Микаса бессовестно перетягивала на себя все внимание. Еще и садилась совсем рядом всякий раз, как они делали перерыв, сбивая этим дыхание и заставляя оттягивать здоровой ладонью ворот рубашки в попытке вдохнуть больше воздуха. Леви не привык к этому слову и его производным в своем лексиконе, и тем более ему было странно думать так о самом себе, но прямо сейчас он был… счастлив. Микаса помогала в лагере весь день. Сперва – с готовкой. Потом сортировала медикаменты, прибывшие накануне. Затем выставляла книги в палатке, именуемой библиотекой: сказки со сказками, романы с романами, учебники с учебниками. Леви не всегда был рядом, но она безошибочно чувствовала его незримое присутствие, словно к нему вел волшебный путеводный клубок. Оказываясь же неподалеку друг от друга, они неизменно встречались глазами, и Микаса всякий раз напрочь теряла себя в его взгляде: это была пронзительная синева апрельского неба и нежные, согревающие солнечные лучи. Ощущение наступившей весны и уже близкого лета. Расцветающий мир. Торжество жизни над смертью. За это время она успела повидаться со всеми. Энни отвела ее к Пик, которая забежала на чай, вырвавшись из госпиталя, где помогала на кухне, а Пик в свою очередь позвала Райнера и Оньянкопона. Микаса здоровалась, улыбалась, обнималась, знакомилась. Рядом с Райнером была невысокая темноволосая девушка с добрым лицом, и тот представил ее, как Эстель. Затем, явно смущаясь и одновременно гордясь, добавил: "Моя невеста". Эстель провела с ними совсем немного времени, и убежала вместе с Пик в больницу, где работала медсестрой, и Микаса тоже вернулась к работе. В начале седьмого они все вместе двинулись к выходу из лагеря: рабочий день завершился. Задерживался только Армин, и поскольку сегодня лишь он был на машине и должен был отвезти Леви домой, они с Микасой остались ждать. Микаса села на лавочку, подставила лицо вечернему солнцу. Леви неотрывно смотрел. – Ты изменилась, – сказал наконец. – Я больше не вижу прежнюю поломанную девочку. – Таков был план, – кивнула она серьезно. Отросшие волосы, которые она снова распустила, нагло лезли в лицо, щекотали щеки и нос, и она потянулась было убрать их за уши, но Леви оказался проворнее. Микаса чуть подалась вперед, чтобы ему было удобнее, и прикрыла глаза, наслаждаясь прикосновениями. Вспомнила, как шарахалась от него в разведке и внутренне усмехнулась самой себе: глупой такой была еще совсем недавно. Открыла глаза, всмотрелась в лицо напротив. – Ты тоже другой. – Таков был план, – эхом отозвался он, и они снова одновременно улыбнулись. Помолчали пару минут, наблюдая, как работники лагеря расходятся кто по своим палаткам, кто к себе домой за пределами палаточного городка. Потом Микаса повернулась к Леви и спросила: – А что дальше? – В каком смысле? – нахмурился он. И весь как-то нервно подобрался. – Люди ведь наверняка не будут вечно жить в лагере. Ты сам писал, что тот постепенно пустеет. – Ах, это, – на бледном шрамированном лице мелькнуло облегчение, и Микаса поняла, что Леви неправильно истолковал ее вопрос. – Ну... жить здесь будут еще долго. Этот год точно. Может, даже и следующий. Кто-то уезжает, но приезжают другие. Сирот очень много. Этим я и займусь. Микаса вопросительно посмотрела на Леви, и он поспешил пояснить: – Я хочу создать приют для детей. И покосился на Микасу неуверенно, словно сомневаясь, что она поймет и одобрит эту идею. Совсем что ли глупый?.. – Это отличная идея, – серьезно и искренне отозвалась она, и Леви снова облегченно выдохнул. – Дети явно тебя любят, я наблюдала сегодня за вашим общением. – Не понимаю, за какие заслуги, – хмыкнул он, и, жмурясь, прикрылся ладонью от последних солнечных лучей, решивших походу, что надо окончательно ослепить бывшего капитана. Микаса поднялась и встала против солнца, закрывая от него Леви. – Дети не дураки. Они чувствуют, с кем теплее. Леви не ответил, лишь молча разглядывал ее, вскинув голову. Микаса протянула руку, отыскала его ладонь и осторожно сжала. С Леви ужасно хотелось быть настолько бережной, насколько это возможно, и она говорила совсем негромко, касалась невесомо, хотя все сильнее было желание стиснуть его в объятиях так, чтобы у них обоих захрустели ребра. Вместо этого Микаса аккуратно перебирала уцелевшие пальцы на правой руке и без всякого смущения разглядывала затянувшиеся обрубки. Зато этому здорово смутился сам Леви. – Неужели не противно? – Неа, – беззаботно отозвалась она, поглаживая костяшки. Леви недоверчиво всмотрелся в ее лицо, но походу так и не нашел ни одного признака неискренности, поэтому просто отвернулся. Руку Микаса так и не выпустила, и ощутила, как он осторожно провел большим пальцем по ребру ее ладони. – У кого поселишься, уже решила? – взглянул он на нее с прищуром. Склонил голову набок, наблюдая за тем, как она гладит его пальцы. – А к тебе можно? – набравшись смелости, выпалила Микаса, и Леви вскинул брови. Перегнула?.. – Можно, конечно. Места у меня хватает, хоть дом и не большой. И там есть сад. – Сад это здорово, – от сердца отлегло, снова захотелось кинуться на шею с объятиями. Наконец подошел Армин и совершенно не удивился тому, что обоих Аккерманов полагалось отвезти в одно и то же место. Лишь коротко кивнул, убедив тем самым Микасу в правильности ее решения. Леви сел назад, дав Микасе возможность устроиться впереди, но она тоже нырнула на заднее сиденье, прижалась к теплому боку, обтянутому клетчатой тканью, ловя на себе удивленный взгляд. Когда Армин довез их до дома и, выгрузив кресло, со дна багажника достал чемодан Микасы, Леви присвистнул. – Налегке не путешествуешь? – Там больше подарков, чем моих вещей, – отмахнулась Микаса, не заметив, как Леви и Армин заинтересованно переглянулись у нее за спиной. Дом Леви оказался не похожим ни на один из тех, где довелось до этого жить Микасе. Никакой чугунной колонки, вместо этого был кран, из которого шла и горячая вода, и холодная. Никакого ледника в подвале: тут было устройство, которое марлийцы называли холодильник. Даже вещи стирать руками больше не надо – с этим справлялась громоздкая и шумная стиральная машинка. Микаса вспомнила, как ходила у Сэндменов стирать к ручью, и за ней вечно увязывался Гарри, больше мешая, чем помогая, но в конце корзину с отяжелевшим мокрым бельем нес именно он, не давая ей взяться ни за одну из ручек. Стирать, к слову, приходилось в до ужаса холодной проточной воде. Интересно, как они там? Наверняка сейчас крепко и сладко спят, а где-то под половицами поет им свою колыбельную одинокий сверчок. Надо написать Сэндменам, как устроится на месте. Она пообещала им это, обнимая каждого напоследок перед тем, как подняться на корабль. В доме было уютно настолько, насколько могло быть уютно у человека, живущего в одиночестве, но все же не одинокого. В кухне на широком подоконнике оказался настольный мольберт, а рядом – папка с рисунками, и Леви пояснил, что это Элли частенько к нему наведывается и подолгу сидит здесь, рисуя вид из его окон. Тут и впрямь было красиво: еловый лес с одной стороны, а с другой поле, полное цветов и трав, потому что дом Леви находился на окраине района. – Это моя спальня. Можешь занять, если хочешь, а я переберусь в гостевую комнату, – он наблюдал за Микасой, бродившей по дому и изучавшей его. Она помотала головой. – Мне гостевой вполне хватит. Но у тебя тут здорово. И портрет этот… тоже Элли рисовала? – она засмотрелась на чудесно нарисованного Леви. Портрет стоял на полочке над кроватью в широкой деревянной рамке, рядом лежал какой-то видавший виды блокнот, присмотревшись к которому, Микаса узнала записную книжку Ханджи. – Ага, – кажется, он снова слегка смутился. Как же он тогда отреагирует на все, что она ему привезла? Леви заваривал им чай, пока Микаса мазала на тосты мягкое сливочное масло и нарезала сыр. Особого голода они не испытывали, перекусили в лагере вместе с остальными, но до ужаса хотелось просто сидеть друг напротив друга, грея ладони о горячий фарфор. Интересно, Леви так же держит свою чашку? Оказалось, что да. И даже правой рукой. – Ты надолго? – этот вопрос явно мучил его, и по Леви было видно, что он не особо горит желанием слышать точные сроки пребывания Микасы в Марли, но не спросить не мог. – Я навсегда. Леви вспыхнул искренней радостью, и Микаса – следом. Поняла, что сказала это ему, ни на секунду не испугавшись его возможной реакции. Просто знала, что он обрадуется. – У тебя тепло, – Микаса расстегнула воротник платья, и Леви увидел жемчужину. – Это же… – Красивая, правда? – она не заметила его смятения и сняла подвеску с шеи, протянув ту Леви через стол, и они соприкоснулись пальцами. Мимолетный жест, а внутри все запело. – У нее такая странная история… я тогда добралась до берега моря в Марли с черепом Эрена, – от ее внимания не укрылось то, как встревоженно сощурились его глаза, когда он услышал про череп. – И, обессилевшая, заснула прямо там. Мне приснилось прощание с Эреном, и в том сне был ты. Тревога во взгляде напротив сменилась растерянностью и немым вопросом, и Микаса продолжила: – Ты тогда сказал, что нам пора прощаться. Помню, как я испугалась. Решила, что раз я тебя вижу, то значит, и ты тоже умер. А ты вложил мне в ладонь эту жемчужину и сказал тебя найти. Я проснулась, а она со мной. Ну я и… нашла, – Микаса впервые за все время вдруг оробела и спряталась за чашкой с чаем. Вот что за бред она тут лепечет? Какие сны? Что о ней после такого подумает Леви? – Микаса. Осторожно выглянула из-за своего хрупкого укрытия и встретилась глазами с Леви. Тот смотрел с такой нежностью, что захотелось растечься сладкой сахарной кляксой по столу, но Леви явно не потерпит такую грязь, и Микаса продолжила сидеть с прямой спиной, просто молча хлопая ресницами в ожидании того, что он скажет. – Мне тоже снилась эта жемчужина. Рука дрогнула, чай плеснулся на деревянную столешницу. Вот сейчас Леви рассердится… Он даже не обратил внимания, по-прежнему глядя на Микасу, чуть подавшись к ней в своем кресле. – Правда? – почти шепотом спросила она. Значит, Мария была права?.. – Правда. Я не знал, в чью руку вложил ее во сне, все было словно в дымке, но отчетливо запомнил, как потом внутри стало спокойно и тихо. Теперь понимаю, почему. Не будь Микаса так растеряна, растрогана и смущена, обязательно спросила бы: “И почему?”, хотя ответ на этот вопрос она подсознательно знала, но она видела, что Леви смущен их разговором не меньше. Поэтому она молча отвела взгляд в поисках тряпки, чтобы вытереть стол. Встала за ней, прошла мимо Леви и ощутила короткое теплое касание на тыльной стороне ладони. От этого простого секундного прикосновения Микасу повело. Он сам ее коснулся. До этого весь день это делала она – то за руку возьмет, то погладит по волосам, а теперь вот это сделал Леви… и не то чтобы раньше он себе такого не позволял, на службе он одно удерживал ее от неуемного пыла поскорее помереть в титанской пасти, защищая Эрена, то ловя ее в последнюю секунду за руку, то хватая поперек туловища и бесцеремонно откидывая на ближайшую ветку, но это были совсем другие касания. Все было не так, как сейчас. Микаса даром только что едва не замурлыкала, а потом и впрямь раздалось мурчание. Что? – У тебя есть кот? Когда ты его завел? – она вернулась к столу с тряпкой, разглядывая еще одного обитателя этого дома, который сидел в ногах Леви и так же разглядывал ее в ответ. – Мне все чаще кажется, что это у него есть я. И я его не заводил, эта скотина сама завелась. Я просто оставил форточку на ночь открытой, проснулся утром, а он тут как тут, лежит на кровати, прямо на свежих простынях своей пыльной мохнатой тушей, – Леви чуть наклонился вперед, дотянулся рукой до кота и погладил между ушами. Тот мяукнул и потерся мордочкой о пальцы. – И ты его за это не выставил? – изумилась Микаса. – Леви, ты теряешь хватку. Ответом ей стал мрачный взгляд исподлобья, который с этим бельмом мог напугать кого угодно, но не ее точно. – Само собой, я его выставил. А потом еще раз. Раз пять, если быть точнее. Под конец, кажется, он научился просто проходить через стены, потому что я практически перестал открывать форточку. Когда эта блохастая зараза забралась в дом в очередной раз, я понял, что походу нашел кота-бумеранг, и пытаться от него избавиться уже бесполезно. А потом в гости заглянула Элли и влюбилась в это старичье. Джоэлом окрестила. Вот и живем теперь. Да, пакость? Давай я тебя накормлю, голодный поди, – обратился Леви к коту, и в противовес обидному "пакость" почесал его за ухом. Перевел взгляд на Микасу: – Ты иди к себе, вещи пока разбирай. Я тут приберусь. – Я хочу помочь, – поджала она губы. Как он тут вообще в кресле этом сам справляется? Неплохо, судя по всему. Дома довольно чисто. Ну, по ее меркам, сам Леви наверняка недоволен. Но рассиживаться без дела Микаса все равно не собиралась. – Завтра поможешь мне в саду, – отозвался Леви. – Или, если хочешь, поедем вместе в лагерь. – Утром я с тобой в лагерь, а вечером, как вернемся, займусь садом, – мигом согласилась Микаса, и он усмехнулся. – Добро. Сходи хоть ополоснись после дороги, да переоденься во что-то попроще, – и кивнул на ее платье. – Сама шила, – невесть зачем сказала она, и покружилась в нем. – Я же писал в одном из писем, что ты скоро забудешь, как держать клинки. Вон какую красоту создала своими руками. Микаса зарделась, разгладила помявшийся лен. А Леви добавил: – Впрочем, ты и в мешке из-под картошки будешь хороша. В душ она отправилась с горящими ушами. Через полчаса Леви решил заглянуть к ней и убедиться, что она устроилась удобно. Микаса сидела на кровати, переодевшись в простые хлопковые штаны и светло-голубую рубашку из муслина, и выглядела в этом не хуже, чем в своем роскошном платье. По-домашнему уютная, милая, с влажными еще волосами. Леви залюбовался ей. Микаса подняла голову и, увидев его на пороге комнаты, заулыбалась так, что у него сердце удар пропустило. Это каждый раз будет повторяться, да? В какой момент он не вывезет таких вот ее взглядов и помрет от передоза радости? Она разбирала свой дорожный чемодан, выкладывая оттуда вещи аккуратными стопочками. Леви не без удовольствия подумал про себя, что свой чемодан он сложил бы так же. Кажется, у них с Микасой даже в быту есть общие привычки. Подкатил ближе и положил на клетчатое покрывало жемчужину. – Ты так ее и не забрала. – Точно, – она без промедления надела ее, щелкнув застежкой. – Вечно что-то на шее таскаешь. – Не говори, что тебе не нравится. – Жемчужина очень даже нравится. Тебе идет. А шарф где? – Там. Под дубом в Сигансине, – спокойно, не дернувшись и не дрогнув, отозвалась она, выдержав прямой взгляд. Леви смотрел долго, думая, сказать ей, или нет, раз уж они вспомнили про Сигансину. В письме ни разу так и не решился. – Так ты правда привезла сюда мать Конни? – сменил он в конце концов тему, вспомнив перешептывания Кирштайна и Арлерта. Микаса кивнула и просияла так, что в комнате стало светлее. – Они были такими счастливыми! Ты бы их видел, – она откинулась на подушку и мечтательно посмотрела в беленый потолок. Затем приподнялась на локтях и лукаво посмотрела на Леви: – Садись ко мне. Я и тебе кое-что привезла. Леви вздернул бровь. Чуть было не ляпнул: “Тебя достаточно”, но вовремя себя одернул. Отставить слюни-сопли, он же не влюбленный пацан какой-то. По крайней мере уже точно не пацан. Перебрался на кровать, внутренне злясь на себя за собственную неуклюжесть. Она посмотрела на него спокойно, но не сказала ни слова, просто дождалась, пока Леви сядет напротив. И, достав из полуразобранного чемодана коробку в коричневой упаковочной бумаге, протянула ему. – Для тебя. Я ведь обещала сделать подарок на твой день рождения. Прости, что так запоздало. – Да брось, ты не должна была… – не договорив, Леви принял из рук Микасы сверток и начал медленно его разворачивать. В самом верху оказались две перевязанные бечевкой книги. Леви помнил этот роман: все откладывал прочтение, хотя ему тот советовал еще Эрвин. Потом забыл напрочь. А затем, уже через несколько лет после смерти друга, отважился разобрать коробку с его книгами, спрятанную в укромном углу библиотеки Разведкорпуса, и нашел там эти два тома. Решил, что пора и забрал их к себе. Начал читать. Потом было Либерио. Лес. Битва. А Элдии, штаба и книг, оставшихся в его кабинете, больше не было. – Даже закладка на месте. – Потому и забрала. Увидела, что ты не прочитал роман до конца. – Так ты возвращалась в штаб, – Леви не спрашивал, а утверждал, рассеянно водя большим пальцем по рельефным буквам на корешке. – Да. Йегеристы к тому моменту уже пали, здание они так и не облюбовали, и я решила съездить туда. – И как там? – Ну… грязно. Леви подавился горьким смешком. Само собой, следить-то за замком теперь больше некому. Обидно даже. Это место стало для него аналогом дома. Не самим домом, но чем-то похожим. Чем-то близким и важным, куда хотелось вернуться. Не так уж много в его жизни было таких локаций. Дальше он извлек из коробки собственную нашивку. Всмотрелся в вышитые серо-синие крылья свободы, в надпись “Л. Аккерман” прямо под ними. – Я и свою срезала. И всем остальным их нашивки тоже привезла, – чуть подалась вперед Микаса. – Правильное решение, – одобрил Леви. Микаса вдруг посерьезнела, погрустнела. – И я видела нашивки в твоем ящике. Леви помолчал, сжимая нашивку в уцелевших пальцах, потом лишь пожал плечами и нехотя добавил: – Я не делал секрета из того, что по возможности всегда забирал их с собой. – Да, но их было так много… – Там даже была нашивка Саши. Ее не забрала? Микаса округлила глаза. – Я не заметила, – она опустила голову и стиснула покрывало в пальцах до побелевших костяшек. Леви обратил внимание на браслет на ее левой руке, и память подкинула ему воспоминание о том, как Микасу все поздравляют с восемнадцатилетием, и Саша дарит ей этот самый браслет. В ободряющем жесте мягко коснулся ее пальцев, обвел подушечками выступающие вены на тыльной стороне ладони. Микаса вскинула глаза: – Как ты ее забрал? На новых формах ведь была гравировка, а не вышивка. – Если честно, я просто пришел в вашу комнату в твое отсутствие, достал из шкафа ее китель и срезал нашивку с него. Ты не заметила, когда собирала ее вещи? Она лишь покачала головой, глядя на него чуть расширившимися глазами. С восхищением, что ли?.. – Ничего, что не увидела и не забрала. Настоящая память тут, – он коснулся виска и груди. – А у тебя еще и браслет, который она сама на твой день рождения мастерила. Микаса слегка приободрилась, улыбнулась слабо. Заправила волосы за уши и придвинулась еще ближе, заглядывая в коробку с таким интересом, будто бы не сама ее собирала. Леви взял в руки их общий снимок времен первой поездки в Марли. В тот раз он почти отказался фотографироваться, скорее просто из банальной вредности, нежели по какой-то весомой причине, но теперь был чертовски рад, что в итоге оказался на фотографии. Все вместе они теперь только вот здесь. Жаль, не хватает Эрвина. И других ветеранов разведки. – И еще вот это, – Микаса протянула портрет Эрвина. Как говорится, помяни… – Я нашла это в кабинете Ханджи, и решила, что тебе будет нужнее. Там оно просто покрывалось бы пылью. А у тебя как раз есть свободные места на полках. Леви лишь кивнул. Говорить страшно не хотелось из-за вставшего в горле кома. Не только из-за того, что в его руки попали памятные вещи, увидеть которые он уже и не надеялся, а потому что мысль о том, что Микаса это все специально выискивала по кабинетам ради него, была совершенно… невыносимой. Невыносимо прекрасной, если точнее. Он взглянул еще раз на портрет Эрвина. Ни на секунду не забывал это лицо, как и лицо Ханджи. Оба как в граните в его памяти высечены. Подумал, что было бы здорово, окажись тут и портрет мамы, но вряд ли Микаса, даже осматривая ящики его стола, могла заметить почти сливающуюся с полумраком ящика небольшую серую коробку, в которой тот лежал. Единственная оставшаяся память о маме. И о Фарлане. И об Изабель. Ничего, главное, что он их не забывает. Успокоив себя этой мыслью, Леви убрал из коробки смятую папиросную бумагу, которой Микаса явно разделяла подарки между собой. Интересно, что там еще? Жестяная банка. Игральная кость. Кулон. Портрет мамы. Леви молча смотрел на все это, медленно моргая. Хотелось ущипнуть себя, чтобы наконец проснуться, потому что этого всего просто не могло быть. Не могло за один день случиться столько хорошего сразу. Не могли к нему вернуться те вещи, которыми он так дорожил в прошлой жизни и с безвозвратной утратой которых смирился еще несколько месяцев назад. Не могла Микаса взять и вот так появиться здесь. Или могла?.. А вдруг нет? Что, если он сейчас проснется, и окажется, что это был длинный, безумно длинный сон, а он на самом деле лежит в больнице, той самой, что у крепости Салта? И все, что у него есть – израненное и дышащее на ладан тело, наплевательское отношение к нему и забегающий иногда по вечерам Армин? И пустота в груди, такая чудовищная, что когда Леви дышит, то чувствует, как в эту самую дыру проваливается все светлое и хорошее, что вокруг него есть. – Леви? – нежный, обеспокоенный голос донесся до него так глухо, словно он через толщу воды его слышал. Она что, по имени к нему обратилась? – Леви, что я сделала не так? Эти вещи не нужно было сюда везти? Когда Леви поднял голову, то понял, что Микаса уже сидит прямо перед ним, отчаянно пытаясь поймать его взгляд. – Что я сделала не так? – повторила она почти шепотом, и в ее тоне отчетливо прозвучала вина. Это отрезвило его. – Ты все сделала так. И сгреб ее в объятие, прижав к себе. Закрыл глаза, зарывшись носом в волосы. Пахну́ло горечью полыни и сладостью липы. Леви словно оказался то ли в густом лесу, то ли посреди поля, вдали от людей, суеты, чужого горя и собственных, наконец пусть и нехотя, но отпустивших его из своей цепкой хватки, бед. Запоздало подумал: не надо, не стоило, вдруг сейчас напугает и оттолкнет ее этим порывом? Но Микаса вместо этого обняла Леви в ответ. Обвила гибкими сильными руками, запустила пальцы в волосы, заставив носиться по спине и шее целый табун мурашек. И все гладила, гладила, гладила – по загривку, по шее, по плечам. Водила пальцами вдоль позвонков, очерчивая их подушечками. Леви боялся открыть глаза. Боялся, что это все и впрямь он просто придумал, чтобы не проваливаться вечерами в пустоту, перечитывая раз за разом ее письма и переживая, что она все-таки не приедет. И еще он банально боялся, что разрыдается, потому что чувствовал, как под веками скопились тяжелые слезы – чуть дрогнут ресницы, и те не удержатся и покатятся по щекам. Да сколько можно реветь? Сколько раз за последние месяцы он плакал? За всю жизнь столько слез еще не проливал. Сам не заметил, как она уложила его голову к себе на грудь, и теперь Леви слушал ее сердце, колотившееся о клетку из ребер растревоженной птицей. Сейчас самое время, подумалось ему. Перед смертью не надышишься. – Прости меня, Микаса. Глухой стук, отдававшийся в висок, стал быстрее. Микаса помолчала немного, затем спросила растерянно: – За что мне тебя прощать? – За... – короткое, простое имя, произнесенное за четыре года так много раз, слишком много раз, встало поперек горла. Ну давай же, трус. – За Эрена. В этот раз Микаса молчала так долго, что Леви мысленно успел проститься с ней: она завтра же переедет к Армину, или Жану, или к Спрингерам, лишь бы больше с ним не встречаться, и первым же рейсом отправится обратно в Элдию. Не будет больше ни разговоров, ни даже писем. Одни воспоминания останутся, за них он и будет держаться еще долгие-долгие годы. Наконец, она тяжело вздохнула, отстранила его от себя и пристально, печально посмотрела на него. Серые глаза бегали туда-сюда – не привыкла, что он ослеп наполовину. Да и... привыкать не придется, кажется. – Я не буду врать, я тебя винила. Злилась. Ненавидела. Пока шла по уничтоженной земле Марли первые несколько дней, постоянно думала о том, как вы все были виноваты. И ты, и Ханджи, и Армин, каждый из вас. Потом – как была виновата я сама. – А потом? – голос не слушался, язык одеревенел. Дышать было горячо и больно, словно снова вернулась клятая пневмония и жгла грудь огнем. – Не было никакого "потом", – задумчиво произнесла Микаса, и Леви зажмурился. Значит, не было. Значит, до сих пор винит. Зачем тогда с ним встретилась? Поговорить? Высказать все, что накипело? Он выслушает, что бы она ни решила ему сказать, потому что заслужил. Но Микаса еще не закончила. – Ну... не было в привычном понимании этого слова. Не было этого щелчка, – она щелкнула пальцами, и Леви вздрогнул, не открывая глаз. – Я просто постепенно доходила до того, что это был единственный выход. Медленно, очень медленно, и через такую боль, что никому не пожелаю. Принять, что Эрен должен был умереть, было... ох как непросто. Это правда. Но я приняла это. – Принять это одно, – Леви нашел в себе силы снова взглянуть на Микасу. Она не отводила глаз, смотрела, почти не мигая. Печально, мудро, повзрослевше. И Леви просто накрыло отчаянием при мысли, что это все произошло с ней, потому что он не справился: – Но ты не должна была этого делать. Не должна была... Он не смог выговорить это "убивать Эрена", потому что казалось, что как только он произнесет эти два слова, все бесповоротно рухнет. Вместо него их произнесла Микаса. – Не должна была убивать Эрена? Леви не выдержал, закрыл лицо руками. В кровь кусал губы, глубоко дышал, но сдержать слезы не вышло. Его колотило, словно в горячке, он захлебывался, не было даже сил подумать, насколько жалкое зрелище он сейчас собой представляет. Она. Не должна. Была. Этого. Делать. – Все случилось так, как и должно было случиться. Теперь я это знаю. У тебя было свое бремя, а у меня – свое. Леви не сразу понял, что Микаса его касается. Думал, после такого она даже в одной комнате с ним больше не останется, но она осторожно отняла его ладони от лица, стерла большими пальцами слезы и невесомо коснулась губами горячего лба. Снова посмотрела на него, и вместо злости, отвращения или обиды Леви увидел там то, на что даже не смел надеяться. Принятие и прощение. – Ты ни в чем не виноват, Леви. Микаса на цыпочках подошла к креслу, на котором лежал идеально, без единого залома, сложенный плед, забрала тот оттуда и накрыла им заснувшего Леви. Подоткнула края, закрыла форточку, чтобы по комнате не гулял сквозняк. Чемодан переместился на пол, а все подарки она сразу решила отнести в спальню к Леви. Там обратила внимание на стопку писем на прикроватной тумбочке, подошла и протяжно выдохнула: ее. Ее письма! Аккуратно сложенные, чуть обтрепавшиеся по краям. Микаса теперь знала, что бумага ручного литья сыпалась, если ее часто брали в руки. Леви перечитывал ее письма. Много раз. Она не сомневалась в этом, потому что сама постоянно перечитывала его письма к ней. И поэтому это казалось ей таким логичным… и одновременно трогательным. Знать, что она имеет для него такое значение, было для нее слишком трепетно. Этим знанием ни с кем не хотелось делиться, ее саму то бросало в жар от восторга, то окатывало холодом при мысли, что она могла себе все это придумать. Но куда там! Слишком много всего говорило о его нежности. Сам Леви эту нежность даже не скрывал. Портреты она поставила на полку над кроватью, туда же положила общий снимок. Банку, кулон и игральную кость оставила на тумбочке, рядом со своими письмами. Не удержалась, коснулась ладонью, перебирая пальцами листы. Видно, как она лучше и лучше справлялась с литьем бумаги: самое первое письмо, написанное на ней, крошилось по краям сильнее остальных, но верхний же лист был практически идеален. Захотелось снова этим заняться. Микаса задумалась о том, чтобы поискать здесь, в Марли, подержанную швейную машинку. Шить ей понравилось, и теперь хотелось что-нибудь сшить и для Леви. И для друзей. Или даже связать, этому Мария тоже ее учила. Было бы здорово не забыть ни один из уроков Марии. Она вернулась в свою комнату, достала из чемодана банку со ссыпанной туда перетертой закваской, с самого дна извлекла пастилу и банки с томатами. Те звякнули, и Микаса выругалась шепотом: боялась разбудить Леви. Но он не проснулся, лишь шумно выдохнул и зарылся носом в плед, который натянул до самого подбородка. Микаса облегченно выдохнула и неслышно прокралась со всем своим скарбом в кухню. Там расставила баночки в шкафу, пастилу убрала в комод и, достав оттуда муку, начала свою нехитрую кухонную магию. Закваска, которую она вывела путем проб и ошибок под руководством Марии, получилась сильной: Микаса знала, что если оживит ее сейчас, утром уже можно будет печь хлеб. Ей врезались в память слова Леви еще из первого письма, что он хотел его попробовать, и она страшно хотела порадовать его на завтрак ароматным хлебом с начинкой из вяленых томатов. Такой же, как тот, что пекли они с Марией. Поровну муки, поровну воды. Замешать – тщательно, чтобы не осталось комков. Выбрав место потеплее, Микаса спрятала банку там, оставив крышку приоткрытой для доступа воздуха. Убралась в кухне, расставила все по местам и снова вернулась к Леви. Мысль о том, что он заснул в ее кровати, и все, что ей остается – это лечь рядом, ни капли не пугала и не смущала. Микаса могла конечно переночевать и в его пустой спальне, но… зачем? Скользнув под плед, она осторожно обняла Леви, притянув к себе. Всмотрелась в бледное лицо, слабо различимое в свете луны, увидела почти не заметные уже высохшие соленые дорожки. Леви плакал долго, горько, отчаянно, словно прощаясь со всем тем грузом вины и боли, что так долго тянул его за собой на самое дно. Микаса гладила его по волосам и думала: как он жил столько времени со всей этой болью? И ведь ни с кем ей не делился, все забирал себе, чтобы больше никого ей не обременять. Она не могла пообещать ему, что в их новой, совместной жизни боли точно не будет. И не хотела давать такие обещания. Неправильно обещать то, что от тебя не зависит. Но она точно могла искренне пообещать ему что будет рядом в любой беде, и ему больше не придется проходить через все это в одиночестве. Микаса повела носом, принюхиваясь. Помнила, как на дирижабле после бойни в Либерио от Леви пахло по́том, порохом, нагретым металлом и чужой кровью. Так же пахло и от нее, и от каждого там. Теперь же это был запах травяного мыла и дома, запах уюта, покоя и тишины, которую он заслужил сполна. Она заснула, слабо улыбаясь, спрятав лицо на его груди. Для этого пришлось сползти пониже, и теперь ее ноги торчали из-под пледа, но какие же это все мелочи… Проснулась она еще до зари. Леви спал – крепко, спокойно, расслабленно. Несколько минут Микаса просто любовалась им, подперев щеку ладонью. Во сне он был совсем другой: черты лица становились мягче, утрачивали привычную строгость и остроту, даже шрамы в полумраке, окутавшем комнату, казались почти не заметными. Сейчас Леви выглядел совсем юным, уязвимым, почти беззащитным. Микаса вытянула палец и провела им по рассеченной брови, погладила высокий лоб с первой морщинкой, залегшей между бровей, покачала головой – память от Разведкорпуса, когда Леви вечно хмурился и сердился. В основном на них, так весело и задорно пытавшихся сдохнуть из раза в раз, пока он мешал им это сделать. Вспомнила вдруг, как он разворачивал вчера упаковку на ее подарке: медленно и не спеша, явно наслаждаясь самим процессом. Один из немногих фактов, которые она точно знала о Леви: он жил в Подземном городе, и его детство было нищим и почти безрадостным. Прикрыв глаза, Микаса отчетливо представила себе худого бледного мальчика, которому после нескольких месяцев или даже лет запредельной бедности и голода вдруг подарили на день рождения шоколадку в яркой золотистой обертке. И он бережно разворачивает каждый уголок по отдельности – так, чтобы не зацепить и не порвать бумагу, не испортить ничего своей поспешностью и нетерпением. В сердце кольнуло: именно так Леви вчера и выглядел. Немедленно захотелось его еще чем-то порадовать. Например, вкусным завтраком. Пора было печь хлеб. Микаса не сразу разобралась, как включить духовку, но все-таки справилась. Тесто, которое она обмяла уже дважды, было почти готово. Времени это заняло немало, но у нее, кажется, было его достаточно: Леви явно больше не спал по три часа в сутки. Растянуть тесто на припыленном мукой столе, снова сложить конвертом, растянуть еще раз. С силой сдавить, вымешивая его из рыхлой пористой консистенции в тугой упругий шарик, обкатать. Открыть баночку томатов и добавить их в тесто: совсем немного, больше для запаха. Накрыть салфеткой и дать отдохнуть и подняться, затем аккуратно переложить на противень – большой, черный, масляно блестящий. Сделать надрезы. Микаса не умела их делать так же красиво, как Мария, которая на томатном хлебе, что пекли они вместе, вырезала настоящее чудо: птичьи лапки по краю хлеба и букет колосьев в центре. Микаса просто пустила по караваю веточки, похожие на еловые, надеясь, что разрезы раскроются, как надо. Десять минут печь на максимальной температуре, затем убавить ее почти на треть и выпекать еще полчаса. За это время убраться в кухне, все отмыть, просушить и разложить по местам, и поставить вариться яйца к завтраку. Найти чай и заварник для него, закипятить воду. Подготовить все к трапезе и терпеливо ждать пробуждения Леви. Тревожить его не хотелось – пусть отдыхает, сколько нужно. Микасе точно не будет одиноко: в приоткрытое окно кухни протиснулся гулявший где-то всю ночь Джоэл и немедленно запрыгнул к ней на колени, требуя ласки. И, возможно – но это не точно – чуточку еды. Леви проснулся удивительно легко. Легкость была и в мыслях, и во всем теле. Он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к тому, как живет его дом. В гостиной мерно тикали часы в тяжелой деревянной оправе, в стекло нагло стучалась уже вовсю зацветающая сирень, которая росла у стены, где-то в коридоре скрипнула половица: наверное, вернулся с ночной охоты Джоэл. Леви сонно потянулся. Какой же чудесный сон ему приснился – будто в Марли приехала Микаса. И не просто приехала, а осталась у него. Насовсем. Выслушала его, пока он выворачивал перед ней наизнанку свою душу, а потом сказала, что ни в чем не винит. Жаль, что это был всего лишь сон. С кухни запахло чем-то вкусным, и Леви тут же открыл глаза. Что? Он рывком сел и поморщился: его спина теперь не очень любила такие резкие движения. Почему он не в своей комнате? Что он делает в гостевой? И откуда тут зеленое платье на спинке стула? Взгляд зрячего глаза медленно скользил от одного предмета к другому – платье, чемодан, шляпка, полотенце, аккуратно развешенное на батарее – пока сам Леви вспоминал предыдущий день. Это был не сон. Микаса правда приехала. Правда простила. И прямо сейчас она что-то готовила в его кухне. Нет. В их кухне. Губы с тонким росчерком шрама растянулись в совершенно счастливой улыбке. Они завтракали неспешно, то и дело кидая друг на друга взгляды – прямо как вчера, в лагере за работой. Леви едва не задохнулся от восторга, когда Микаса достала из духовки небольшой золотистый каравай с узорами по краям, и хоть сама она не особо была довольна и мрачно изрекла что-то вроде “Вообще-то он должен был подняться сильнее”, на пробу хлеб оказался совершенно чудесным. По крайней мере, по мнению Леви. Пышный, мягкий, с кусочками вяленых томатов – его хотелось есть просто так, вообще без всего, что Леви и сделал под возмущенным взглядом Микасы. – А как же яйца? И сыр? Я думала, ты хотя бы маслом его намажешь… Леви! – Отстань. Я полгода хотел твой хлеб попробовать, – отмахнулся он от нее, стараясь не задумываться о том, как сильно ему хотелось расцеловать ее в щеки всякий раз, когда она вот так запросто произносила его имя, словно делала это уже много лет подряд. Микаса лишь покачала головой – без укора, словно наблюдая за детским баловством. Оказалось, томаты привезла не зря: Леви их прежде не пробовал. Она с замиранием сердца смотрела, как он медленно их ест, чуть жмурясь от удовольствия. И жутко растрогалась, когда, съев буквально чуть-чуть, почти полную банку он подвинул ей. – Будешь? – закончив с приготовленным Микасой завтраком, Леви дотянулся до холодильника за спинкой кресла и достал оттуда гранат. Небольшая партия оказалась на корабле с Хизуру, и Леви урвал себе несколько: полюбил их еще когда только выбрался на поверхность из Подземного города и впервые попробовал. С его любимыми яблоками не сравнится, конечно, но иногда хотелось именно этой тонкой кислинки, переходившей в терпкую сладость. – Я не понимаю, как его чистить, – забавно нахмурилась Микаса, наблюдая за тем, как Леви орудуя ножом, разрезает тот на четыре части. – Я вечно шкурку с него пыталась тащить, и в итоге весь его давила. – Зря. Вот так проще, и зерна целые, – Леви подвинул к ней тарелку с разделанным гранатом, взяв себе горсть зерен, отправил их в рот и прикрыл глаза. Чуть кислее обычного, но не настолько, чтобы не насладиться вкусом. Прожевав, посмотрел на Микасу. Та по-прежнему недоверчиво смотрела на гранат перед собой. Вздохнув, Леви зачерпнул еще одну горсть здоровой ладонью и поманил Микасу к себе. Та послушно поднялась, подошла. Он хотел просто пересыпать ей зерна в руку, но та все решила сама и, наклонившись к нему и перехватив его пальцы, аккуратно собрала губами зерна прямо с них. – Вкусно, – улыбнулась она, прожевав и довольно облизнувшись. – Кисленько, а потом почти сладко! А Леви сидел ни жив ни мертв, все еще ощущая ее прикосновения. Микаса же, судя по всему, вообще не понимала, что сейчас сделала. Поймала его взгляд, нахмурилась, коснулась своих губ… и отчаянно покраснела. – У тебя тут… капелька сока, – произнесла она дрогнувшим голосом. – В уголке губ. Леви потянулся за салфеткой, а Микаса потянулась к нему. Еще в кадетском корпусе Микаса слышала немало девчоночьих шушуканий о том, каким должен быть первым поцелуй. Кто-то представлял себе его под дождем, отчаянный, романтичный, возможно, перед прощанием с возлюбленным. Микаса слушала и думала про себя: фу, прилипшие к телу трусы и промокшая насквозь обувь. Кто-то говорил о полянке, залитой солнцем и усыпанной цветами. Микаса слушала и думала про себя: гадость какая, клещи, муравьи и прочие насекомые ведь не дремлют. Некоторые, включая Сашу, представляли себе огромный замок, балкон, обязательно выходящий на горы или озеро, и на этом балконе они сливаются воедино в страстном, или же напротив, нежном поцелуе, но обязательно сразу с тем самым – так, чтобы вот один раз и на всю жизнь. Микаса закатывала глаза, с трудом удерживаясь от того, чтобы не расшибить себе лоб ладонью. И всегда боялась даже себе признаться в том, что на самом деле ей ужасно хотелось, чтобы и у нее первый поцелуй был таким же. Романтичным, красивым, запоминающимся. С тем самым. С Эреном. То прикосновение к еще теплым, но уже мертвым и безответным губам с привкусом крови на них Микаса сначала старалась стереть из памяти, затем приняла. Но своим первым поцелуем считать его отказалась. Кто ж знал, что настоящий первый поцелуй случится за завтраком на небольшой светлой кухне с тем, кого она когда-то ненавидела и мечтала придушить его собственным шейным платком? Кто ж знал, что тем самым для нее внезапно окажется вовсе не Эрен, а... Леви? Микаса внутренне была готова к тому, что Леви ее мягко отстранит или отстранится сам, проведя здесь черту и четко обозначив свои личные границы. Оттого так отчаянно она к нему и потянулась. Но к чему она совершенно точно не была готова, так это к тому, что он ответит. Не сразу, явно не ожидая от нее такой смелости – или дерзости? – но ответит. Губы Леви оказались сухими, чуть обветренными, но все же мягкими, с привкусом граната и крепкого черного чая с медом. Кисло-горько-сладко. Сладко. Микаса, опустив веки, осторожно коснулась верхней, мазнула языком по нижней и почувствовала ответное прикосновение. Уже смелее отвечая ему, на ощупь нашла шрам на лице, прошлась по нему подушечками, задержалась на лбу, очертив линию брови. Скользнула вниз по гладкой щеке, погладила костяшками горячую шею, скользнула ладонью в волосы, перебирая их и пропуская прядки сквозь пальцы, легонько царапая и снова ощущая подушечками мурашки на чужой коже. Леви разорвал поцелуй первым, но был совсем близко: Микаса ловила губами его сбитое дыхание. Согнутые в коленях ноги неудобно затекли, но она не обращала на это никакого внимания. Открывать глаза было страшно, но ей так хотелось его увидеть! Когда же наконец она решилась на него взглянуть, то безвозвратно утонула в омуте расширившегося почти во всю радужку зрачка. Только тонуть было не страшно, а тепло и обволакивающе – именно так и смотрел на нее Леви. И улыбался. Микаса улыбнулась в ответ, робко-робко – и куда вся смелость вдруг подевалась? Подалась вперед, ткнувшись носом в шею и смешно засопела. Леви прыснул. – Ты что, смеяться научился? – пробормотала она, не зная, куда деть себя от смущения. – Вроде того. Немного. Еще есть, над чем работать. Микаса справилась со своим смущением и, наконец выпрямившись, хитро взглянула на Леви из-под ресниц. – Ну что, ты уже чувствуешь себя самым счастливым человеком в мире, или еще нет? Леви непонимающе нахмурился, а затем его глаза резко расширились. – Прочитала, да? – Да. Лучше надо было зачеркивать написанное, капитан, – она опустилась на ближайший стул и довольно хмыкнула: теперь уже отчаянно, совсем как подросток, засмущался он. И решила безжалостно его добить, вспомнив одно из писем Армина: – На самом деле я приехала, чтобы издеваться над тобой за то, что ты теперь еще ниже, чем был. Армин попросил, не могла же я отказать своему главнокомандующему! – вскинула она руки в примирительном жесте, заметив, как раздулись тонкие ноздри и поджались губы. – Хочешь, могу даже в письме его эти строки тебе показать. – Попадется он мне сегодня в лагере, – буркнул Леви. Тут же потеплел взглядом. – Я правда рад, что ты приехала. До последнего боялся что ты передумаешь и останешься там, поближе к Сигансине и… дубу. – Эрену. Ты хотел сказать, Эрену, – спокойно поправила его Микаса. – Ты правда можешь говорить со мной о нем, Леви. Если самому не больно. Или я с тобой, если хочешь. Я свои раны залечила, помогу и тебе с твоими. Ты зря думал, что я останусь там, сидеть в корнях и рассказывать сказки мертвецу. Я-то сама ведь живая, и ты живой. Говорила так, а слышала эти слова отчего-то голосом Марии, которая научила ее стольким мудрым вещам всего лишь за полгода. – Живой, – отозвался Леви эхом, глядя на нее, как зачарованный. Микаса потянулась к нему, поцеловала в щеку и встала, чтобы прибраться в кухне после завтрака. Леви помогал – пока она вытирала стол, подметала и расставляла все по своим местам на полках, он мыл посуду. – У нас есть примерно час до того, как за нами приедет Армин, – обратился он к ней, когда они закончили. – Посмотришь пока сад? Микаса кивнула. На улице было свежо и пасмурно, пахло озоном – близилась гроза. – Это будет первая гроза в этом году, – Леви наблюдал за тем, как Микаса бродит между кустов роз, касается яблоневых веток с уже раскрывшимися цветами и склоняется к крошечным нежным незабудкам: здесь они цвели удивительно долго, покрывая землю нежно-голубым ковром. Микаса аккуратно обходила каждый крохотный цветочек, стараясь не наступить, не раздавить, не сломать. Провела кончиками пальцев по сочной зеленой траве, и Леви вспомнил свой давний сон. Там Микаса шла по полю, а здесь, в этой удивительной реальности – по его саду. Она поймала его взгляд и заулыбалась. – Гроза это здорово. Но наверное, рабочий день будет непростым. – Это точно, – он оперся на подлокотник, подперев ладонью голову и наблюдал за Микасой. Его Микасой, легкой, радостной и счастливой. Черной птицей промелькнуло сомнение: а правильно ли он поступил, предложив ей остаться с ним? Что он может ей дать, кроме своей любви? Как она себя будет здесь чувствовать? Микаса подняла голову, и посмотрела так внимательно, словно прочитала все его мысли, увидела все сомнения и страхи. Подошла, накрыла прохладными пальцами искалеченную руку и, заглянув прямо в глаза, сказала: – Я дома, Леви. Я наконец дома.