Долгая дорога домой

Я не крепости подвал с покоями в недрах Я горячий твой отвар: смородина, цедра © Грот — Водой

– Знаете, что я поняла? – А? – Леви, погрузившись в свои мысли, не сразу услышал голосок Элли, обратившейся к нему, кажется, уже дважды. – Жизнь – это коробка шоколадных конфет. Есть со вкусной начинкой, а есть гадкие и невкусные, и ты каждый день разворачиваешь новую, не зная, что внутри. Сегодня, например, это ванильный крем, – Элли мечтательно причмокнула и взглянула на Леви. Они были на дневной прогулке и наслаждались свежим прохладным воздухом и только-только начавшимся золотым часом. – Какой бред, Светлячок, – поморщился Леви. А Элли вместо того, чтобы обидеться, вдруг засмеялась. – Вот просто признайте, что чаще всего спорите просто для того, чтобы последнее слово осталось за вами! – хихикнула она с ехидцей в голосе. Леви недовольно посмотрел на нее: сегодня мелюзга была чересчур энергична, шумлива, и очень много болтала. Очень. Много. Болтала. А Леви устал и хотел тишины, но и обижать девчонку не хотелось. Были бы они в штабе – рявкнул бы разок, и дал ей наряд по уборке коридоров всей казармы, раз энергии через край, но эти времена давно прошли. – Неправда. Я спорю, потому что прав. – Что, всегда? – Ага. Я же взрослый, а ты малявка. Элли обошла его кресло так, чтобы встать прямо перед ним, оперлась о костыли и заглянула в лицо. – Ну и что вы тогда сами скажете о жизни, раз взрослый и всегда правы? – Скажу, что жизнь — это вовсе не коробка шоколадных конфет, Элли. Это букет крапивы в раненой руке. Элли задумчиво посмотрела на него, затем подставила лицо солнцу и зажмурилась. Помолчав, наконец изрекла: – Ничего вы не взрослый. Такой же ребенок в душе как и я, и все ребята из моей палаты. Леви фыркнул. – Ребенок. Ты серьезно? – Ребенок. Я серьезно. Если быть точнее, ребенок с израненной душой. Я таких видела. Внешне взрослые, внутри же остались маленькими и потерянными, как котята без матери. Только обычно такие люди, они… – постучала пальцем по губам, подыскивая слово. – Другие. Злые, слишком уставшие, чтобы помочь хоть кому-то. А еще одинокие. А вы нет, вас вон сколько людей любит. И вы вечно всем пытаетесь помочь. – Ключевое слово “пытаюсь”, – буркнул Леви. Ему хотелось поскорее закончить эту беседу. Элли слишком хорошо видела его в последние дни. От Армина что ли опылилась? Элли отвернулась, отвлеченная голосами детей, пробежавших мимо забора, а внимание Леви привлекло движение наверху. Он повернул голову и тихо выругался от неожиданности. На водонапорной башне, откуда подавалась вода в здание больницы, стоял господин Эйнрих. Держался с трудом за перила вдоль края, чуть пошатываясь. Неловко перекинул сперва одну ногу, затем вторую. Леви понял, что сейчас произойдет. Старика никто, кроме него, не замечал, а тот, кажется, вообще ничего перед собой не видел. Постоял несколько секунд, а затем сделал шаг вперед. Следующие мгновения тянутся, как каучук. Вот тело летит, кто-то из персонала во дворе замечает его и кричит, что есть сил. Вот Элли собирается повернуться на этот крик. Сейчас она увидит, что человек, который по ее собственным рассказам возился с ней не меньше, чем дедушка, покончил с собой. Нельзя это допустить. Леви подался вперед и схватил Элли за локти, подтаскивая к себе. Она растерянно прыгала на одной ноге, силясь вывернуть шею назад, но Леви почти прошипел ей: – Не смотри. Мгновение тишины – и грузное тело ударилось о землю с неприятным хрустом. Ошметки мозгов и брызги крови запачкали траву и каменную стену водонапорной башни. – Леви, что там? Скажите, я ведь все равно узнаю! – Элли посмотрела на него с мольбой в глазах. Права ведь. И впрямь узнает. – Эйнрих сбросился с башни. Элли побледнела, открыла рот. Леви боялся, что она рывком обернется, и он ее не удержит, но вместо этого она вся сжалась и низко-низко опустила голову. С кончика вздернутого носа закапали слезы, Элли задрожала так, что едва удержалась на своих костылях. Судорожно хватанула воздух ртом и побледнела еще сильнее. Как там это называют врачи? Паническая атака? – Посмотри на меня. За ее спиной кричали медсестры и санитарки, слышны были вопли пациентов. Вдоль забора уже начали толпиться зеваки. Мимо промчался Дитрих, который, кажется, успевал быть вообще одновременно везде, увидел состояние Элли и затормозил было, но Леви покачал головой, и тот побежал дальше. Впрочем, все, что оставалось Альберту – лишь констатировать смерть. Спасать там уже было некого. Леви грубо дернул Элли ее на себя, когда увидел, что она хочет обернуться. Элли еле удержалась, чтобы не упасть. – Я же сказал, посмотри на меня, – отчеканил по слогам, холодно и почти зло. Она не отреагировала и все так же мелко-мелко тряслась. Нет, командный тон в ее случае точно не вариант. И Леви произнес уже мягче: – Элли. Где твоя кукла? – А? – этого вопроса она явно не ожидала, несколько раз моргнула и все-таки посмотрела на него, по-прежнему испуганно, но теперь во взгляде сквозило еще и непонимание. – Габриэль? – Да, уродица твоя лысая, где она? – Она… в-в-в… палате. Я ее забыла взять с собой… и она не уродица! – А я говорю, уродица, – Леви спорил не чтобы разозлить, а чтобы отвлечь. – Ты вообще видела глаза эти косые? А криво нарисованный рот? Даже я лучше выгляжу. – Да что вы понимаете вообще, ее еще прабабушка моя шила! Она старенькая была совсем, руки плохо работали, но все равно куклу для меня на день рождения сделала! Леви бросил взгляд за спину девчонки. Тело уже было на носилках, санитары схватились за ручки с двух сторон и шагнули в сторону подвала, где находился морг. Альберт стоял на месте, устало массируя виски с закрытыми глазами. Леви снова глянул на Элли. Еще немного. Не смотри, только не смотри... – Ну глаза-то хоть можно было пришить на одинаковом расстоянии и высоте? – тело занесли внутрь, Леви выдохнул. Краем глаза уловил движение сбоку – за забором подошедшая как раз Сара увидела белую как мел дочку и с яростным криком понеслась на территорию больницы. Твою мать. – Я сама случайно оторвала один, и пришивала тоже сама, – тихо произнесла Элли, уже переведя дыхание и перестав трястись. – Мне было лет пять, вот криво и вышло. Прабабушка сказала, что переделает, но через несколько дней ее не стало, и я решила оставить все как было в память о ней. – Элли, детка! Сара подхватила дочь на руки, прижала к себе. На Леви посмотрела с совершенно неясной ему злобой. Он что ли старика с крыши столкнул? – Не смей к ней приближаться, понятно? – прошипела она, наклонившись к нему, и Леви не успел ничего ответить. Со стороны Сары все наверное выглядело так, словно он доводил и без того шокированного ребенка до еще большей истерики, а не успокаивал. Срань. Элли вывернулась из рук матери и упала на землю. Ойкнула, потирая зад, оттолкнула протянутую руку и медленно встала сама, опираясь на один из костылей. Глянула гневно, совсем не по-детски. – Это ты не смей, мам. Не смей ругаться на Леви. Ни тебя, ни папы никогда рядом нет, а если вы и приходите, то либо порознь, чтобы не видеть друг друга, либо вместе, чтобы сделать вид, что мы все еще счастливая и целая семья, да только и десяти минут не проходит, чтобы вы не начали ругаться. Как собаки лаетесь между собой! Слушать вас обоих тошно! Не будет у нас прежней семьи, нет больше ни Кита, ни Теи, ни бабушки. И меня прежней тоже нет! И знаете что? Ни один из вас двоих этого не понял и не принял. Единственный, кто со мной разговаривал по-взрослому, честно и без прикрас – это Леви. Я его знаю всего ничего, а он мне за эти недели ближе вас обоих стал. И сейчас рядом был он, а не ты и не папа. Так что не смей с ним так разговаривать! Не имеешь права. И, развернувшись, поковыляла в больницу. На секунду остановилась у пятна крови, дернулась, ссутулилась беззащитно. Затем выпрямилась, шмыгнув носом, и пошла дальше. Леви и Сара смотрели ей вслед, пока девичий силуэт не скрылся за дверьми больницы. Тем же вечером в вещах Эйнриха нашли прощальную записку: тоска по погибшей жене не отпускала старика ни на миг, и смерть была просто избавлением от бессмысленно прожитых по его собственным словам дней. Леви отчего-то страшно захотелось написать Микасе. Не рассказать о произошедшем, а просто узнать, как ее дела. Просто прикоснуться к ней через все это расстояние, просто знать, что она дышит одним с ним воздухом, пусть и так далеко. Перед сном Леви навестил Элли в ее палате. Ребята поздоровались с ним, лежа под одеялами – одни носы торчат. И только Элли сидела в углу койки у стены, обхватив ладонями единственную коленку и упершись пяткой в матрас. Глянула мрачно, затем за этой мрачностью проглянуло хрупкое, растерянное, не понимающее. – Почему он так поступил? – уже все знали, что произошло, новость разнеслась по больнице, как лесной пожар. Ребята из палаты все были из одного с Элли дома и знали старика. – Скучал по жене. – Госпожа Эйнрих была хорошей, – Элли вздохнула, распустила стянутые в хвостик волосы, начала расчесывать пятерней. – И они очень друг друга любили. Леви кивнул, не зная, что еще на это ответить. Он не знал этих людей так, как Элли, с Эйнрихом перекинулся от силы несколькими фразами за все это время, что они встречались в очереди на процедуры или на улице во время прогулок. Старик был замкнутым, неразговорчивым и ворчливым, и страшно напоминал Леви этим его самого. В какой-то момент он даже поймал себя на мысли, что не хочет себе такого будущего. – Ладно. Заканчивай уже свои траурные бдения, Светлячок. Ложитесь спать, мелюзга, скоро отбой, – Леви уже собрался покинуть палату, как Элли окликнула его. – А вы знаете сказки? Медленно развернул к ней кресло, всмотрелся в бледное лицо, на котором сейчас особенно ярко выделялись зеленые глазищи. Ну до чего похожа на Изабель – словно ее младшая сестра. Сердце болезненно дрогнуло, Леви пришлось сжать кулак, с силой вгоняя ногти под кожу, чтобы избавиться от наваждения. – Я похож на того, кто их знает? – вскинул бровь. – Разве вам не читали их в детстве? Читали. Это были одни из немногих светлых воспоминаний для Леви из тех лет. Хотя… “читали” - не то слово. Книги были для Леви и Кушель слишком большой роскошью, поэтому она рассказывала их наизусть. Одну из сказок Леви всегда повторял про себя в минуты черного отчаяния. Повторял и вспоминал, как лежал под тонким одеялом, укутавшись по самые глаза, а мама гладила его по волосам. – Ну допустим. И? – Расскажите. Пожалуйста! – Элли глянула почти с отчаянием, уголки искусанных губ выгнулись вниз – а ну как заревет сейчас, как успокаивать? – Ладно, – сдался Леви. – Расскажу одну, но только ты потом обязательно уснешь, уговор? – Ага! – Элли забралась под одеяло, устроилась поудобнее и уставилась на него. Как и все дети в палате. Ему стало неуютно – тоже что ли собрались слушать? Сказки он не рассказывал уже много-много лет. В последний раз довелось еще в Подземном городе, когда тринадцатилетний Леви уже после ухода Кенни собрал вокруг себя стайку таких же малолетних беспризорников, как и он сам. Они добывали еду для себя и для самых маленьких и слабых, кто сам не умел, но малышня все равно умирала – достать лекарства было сложнее, чем пищу. Леви старался не привязываться, однако роль молчаливого отстраненного добытчика не всегда ему удавалась. Он помнил, как качал на руках уже почти не дышавшую трехлетнюю Шелли, которая всего за несколько дней сгорела от выворачивавшего ее легкие кашля. Слышать его было невозможно, как и ее хриплое прерывистое дыхание, но Леви до последнего отчаянно прислушивался, говоря, говоря, говоря историю о птице, которая летела вслед за звездами. Когда он закончил, Шелли тихонько пискнула, вытянулась и резко обмякла. Растрепанная кудрявая головка безвольно повисла на его локте, голубые глаза уставились на Леви без всякого выражения, но ему показалось, что он видит в них укор. Самый старший среди них, главный защитник и опора – а от последнего врага защитить не смог. Леви опустил почти прозрачные веки Шелли и подумал о том, что уж эта птица точно теперь среди звезд. Дети в палате сидели в своих кроватках молча, не перебивали. Смотрели так, что хотелось отвернуться – слишком пронизывающе, слишком по-взрослому, и особенно внимательно смотрела Элли, слушая о птице, что пела звездам, чтобы им не было так тоскливо в ночном небе, когда совсем никто их не видит. Когда эту сказку рассказывала Кушель, Леви всегда ловил себя на мысли, что она наполнена светлой грустью и робкой надеждой на лучшее в наступившем новом дне, когда птица летит вслед за звездами, тающими в рассветном небе, пытаясь их догнать и боясь остаться одной. Сейчас же Леви подумал, что эта сказка словно создана для тех, кто родился под сводами Подземного города. В ней было все, чего нет у детей, запертых в мрачной холодной пещере: много воздуха, нежный свет звезд на темно-синем небесном полотне, лучи утреннего солнца, встающего из-за горизонта – и, конечно же, птица. Свобода и целый мир, раскинувшийся под ее крыльями. – Так птица догнала звезды? Она осталась со своими друзьями? – тихо спросила одна девочка, когда Леви замолчал. – Я не знаю. А ты как думаешь? – Мне кажется, догнала. – И мне! И мне! Дети загалдели так, словно забыли совсем про отбой, время которого наступит через считанные минуты. Леви не на тот эффект рассчитывал, устало подпер ладонью голову, наблюдая за ними. – А я думаю, она перестала гнаться за ними, – громко сказала Элли. – Звезды это здорово, но у птицы должна быть другая птица. – В сказке об этом ни слова, – покачал головой Леви, но Элли подалась к нему и сверкнула глазами, в которых больше нет ни слез, ни ужаса. – Конечно нет. И не будет. Птица сама ее продолжит, когда найдет другую птицу. Леви нечего было на это сказать, он сказку-то не готов был вот так рассказывать, а тем более еще и в споры вступать со всякими малявками. Но Элли придвинулась к нему еще ближе, заглянула в лицо и тихо, отчетливо произнесла: – Никто не должен оставаться один. Ни птицы, ни звезды, ни люди, – и посмотрела на Леви, склонив голову набок. – Ни люди. Понимаете? Он кивнул. – Откуда вы знаете эту сказку? Я ее нигде не читал, – подал голос мальчик у окна с повязкой на глазу: выбил при падении с лестницы, когда рухнул дом. – Мама рассказывала, – пожал плечами Леви, и дети снова загомонили – оказывается, ее никто не знал. Совсем никто. – Наверное, она сама для вас ее и сочинила, – протянула Элли, рассматривая небольшую дырку на пододеяльнике. Леви раньше об этом не задумывался, а теперь эта идея вдруг стала для него такой логичной и правильной. Мама, которая придумывала сама сказки, чтобы рассказать их сыну перед сном и дать надежду на то, что новый день принесет ему хоть немного света в сумрачной серости подземной пещеры. Да, именно такой и была Кушель. Позже, спрятавшись под одеялом в собственной палате и глядя в окно на бледную луну, Леви вспоминал сказки мамы одну за одной. Их было немного, всего пять, но он помнил каждую до самых крошечных деталей, и звучали они в его голове маминым голосом. Будет ли он сам однажды рассказывать их кому-то… близкому? Ночью снилась Микаса. Ничего конкретного, просто отрывистые воспоминания: как поправляет волосы, как теребит шарф на шее, пряча в него нос в моменты тревоги и печали, как улыбается редко, но так светло, что, казалось, одной ее улыбкой можно осветить весь остров, и еще до Марли добьет. Леви давно не спал так спокойно, но проснувшись утром, тоскливо обхватил подушку рукой и спрятал в ней лицо. Чертова весна, ну что же ты не торопишься? Одевшись, Леви решил, что ему изрядно надоело есть в одиночестве у себя в палате, и в этот раз он отправился в столовую на завтрак. Пересекая холл, он краем глаза заметил фигуры госпожи и господина Миллер, шагающих в сторону дальнего крыла, где находился кабинет главврача. На полпути к ним присоединилась Элли. Кажется, Светлячка вот-вот выпишут. Леви улыбнулся уголком губ. С помощью Дитриха ему удалось осуществить задуманное, поэтому за Элли он теперь был спокоен. После завтрака он отправился обратно в палату, и, толкнув дверь, замер на пороге. В комнате было все семейство Миллер, в руках Сара держала чек и смотрела то на него, то на самого Леви огромными глазами. – Вы это зачем? – ломким голосом спросила она. Обернулась к мужу. – Том, мы не можем это взять. – Ого, внезапно на “вы”, - хмыкнул Леви. Затем с нажимом произнес, вкатившись в палату и закрыв за собой дверь: – Можете и возьмете. А делаю я это… ну скажем, потому что могу. Еще причины нужны? – А вы как же? – растерянно пробормотал Том, заглядывая жене через плечо в чек. – Вам потом самому-то хватит? – Это уже не ваше дело, – отрезал Леви, и тут же осекся: грубо прозвучало. – В смысле, для вас главным должно быть то, что у вас теперь есть деньги на покупку дома, где Элли сможет жить в комфорте и тепле. – Спасибо вам огромное, – искренне поблагодарил господин Миллер, подошел ближе и протянул широкую ладонь. Чуть дрогнул, когда ее коснулась ладонь с двумя отсутствующими пальцами, но больше ничем нервозности не выдал. Элли же все это время просто молча рассматривала Леви, не говоря ни слова. Но когда Том уже попрощался и вышел за дверь, а Элли последовала за ним, в последнюю секунду она обернулась и строго сказала матери: – Извинись перед Леви. И только тогда вышла. Леви и Сара остались в палате вдвоем. Сара нервно переминалась с ноги на ногу, сжимая в потных ладонях чек. – Я не нуждаюсь в ваших извинениях, – спокойно произнес Леви, когда пауза затянулась. – Мне совершенно без разницы, что вы обо мне думаете. – Но мне все равно стыдно, – Сара стояла, потупившись. – Я и сама хотела попросить прощения. Там, на прогулке, когда господин Эйнрих покончил с собой, я думала, вы ругались на Элли, и разозлилась. И мысли не допустила, что вы на самом деле не давали ей увидеть труп. Простите меня, пожалуйста. Леви лишь плечами пожал. Откинул челку со лба, заправил прядь за ухо. Уже ничто не напоминало о том, что каких-то полгода назад у него были идеально выбритые виски и затылок: все заросло. Сара прищурилась. – Тебе неудобно, должно быть? – она снова перешла на “ты”, но теперь это обращение не резало Леви слух прежней презрительной интонацией. – Привыкну, – отмахнулся он. – Пока Гул не уничтожил часть города вместе с нашим домом, я работала в парикмахерской и была мастером-универсалом, – сказала Сара. Леви только бровь вскинул. – И что это должно значить? – Это значит, что я стригла как женщин, так и мужчин. Если хочешь, и тебя подстригу. Леви засомневался. С одной стороны, малознакомый ему человек, еще совсем недавно враждебно к нему относившийся – и будет трогать его волосы? Отвратительно. С другой уже стало совсем невыносимо. А когда начнется поздняя весна, он окончательно обрастет и будет умирать от жары, обливаясь потом. Отвратительно вдвойне. Да и Микасе не хотелось показываться в таком неказистом виде. Тяжело вздохнув, он снова откинул челку пятерней и поднял взгляд на Сару. – Ладно. Согласен. Сара улыбнулась одним уголком рта, рассматривая его так, словно мысленно уже прикидывала, как именно будет стричь. И с непривычной теплотой в голосе произнесла: – И спасибо тебе, Леви. – Вы сделали что?! – вытаращился Конни на бывшего капитана. – Проблемы со слухом, Спрингер? – недовольно уточнил Леви, и тот почти обиженно свел брови. – Да, я отдал Миллерам бо́льшую часть полученной от Хистории суммы. – А.. вы дальше как же? – Армин облокотился о привезенное Оньянкопоном кресло, в котором уже сидел Леви, сам Оньянкопон возился у колеса, настраивая тормоза. Здоровенная блестящая штука с удобным кожаным сиденьем смотрелась солидно и даже красиво, но Леви стоило огромного труда не состроить кислую гримасу при виде этого агрегата – не хотелось обижать товарищей, так заморочившихся ради него. – Ну, часть денег-то у меня осталась. Плюс назначенное правительством Марли нам всем ежемесячное пособие. – И? – никак не унимался Арлерт. – Неужели влезете в долги? – Армин, неотесанная ты головушка, это называется здесь и-по-те-ка, – назидательно вскинул палец Жан и ткнул им Армина в бок. Тот коротко отмахнулся, не сводя взгляда с Леви. – Да че вы прицепились-то, в самом деле! – взорвался он наконец. – Решил девчонке помочь, чтобы зиму пережила, а не окочурилась там от холода и болячек в своей промерзшей палатке, только и всего! Ребята притихли. Заговорил Райнер, забежавший повидаться с Эстель: – Короче, Леви сделал самое простое и самое правильное, до чего никто из нас больше не додумался. Посмотрели, повздыхали, сами переехали в комфортные дома. А Леви взял и решил проблему. Они сидели в беседке, согреваясь каждый о свою кружку с чаем. Настоящие холода все никак не приходили, несмотря на то, что декабрь уже перевалил за середину, но земля изрядно промерзла, поэтому ребята искренне радовались своевременному переезду в дома. Каково людям в лагере, даже думать было неуютно. Двери больницы распахнулись, и оттуда вышли Миллеры. На выписку Элли пришли и Сара, и Том, и, глядя на них, негромко и вполне мирно переговаривающихся за спиной у шагающей без костылей дочери, Леви подумал, что может, все-таки их семья и склеится воедино. Такое конечно редко бывает, но уж слишком ему хотелось, чтобы у Светлячка все было хорошо. Элли аккуратно спустилась с лестницы, придерживаясь рукой за перила, и радостно засмеялась, обернувшись к родителям. Те сияли, глядя на дочь и друг на друга. Оньянкопон привез не только кресло для Леви. Он успел сделать и протез для Элли, и теперь она, чуть прихрамывая, шла без всякой опоры. Иногда пошатывалась с непривычки, но быстро находила баланс, раскинув руки, и опять шла, счастливая, хорошенькая, беззаботная – словом, была такой, какой и должна быть девчонка ее возраста. Сара и Том помахали Леви и Оньянкопону, но подходить не стали – за последние дни они часто пересекались и общались то по поводу нового дома, сделку по которому заключили буквально вчера вечером, то по поводу протеза. Леви с удовольствием провел подушечками пальцев по виску, ощущая уже позабытую им бархатистость подбритых волосков: Сара, как и обещала, подстригла его, и сделала это довольно неплохо, на его вкус. Так что с Миллерами они расходились в ровных, даже теплых отношениях. Элли же уверенно двинулась в сторону беседки к ребятам, пока родители ждали ее у ворот. За спиной – привычный рюкзачок, из которого торчала башка Габриэль. Она поздоровалась со всеми, обняла по очереди Габи и Фалько, и с размаху обхватила ручонками Оньянкопона, который крякнул от неожиданности, но сразу же пришел в себя, басовито рассмеялся и потрепал ее по голове. Затем Элли подошла к Леви, наклонилась и бережно, почти что нежно обняла за шею. Леви застыл. – Люди обычно обнимают в ответ, – подсказала ему на ухо эта засранка, и он, хмыкнув, опустил ладони на худенькую спину, обтянутую красным пальто. – Остальных ребят вот-вот тоже выпишут, так что скоро у вас совсем не останется соседей. – Пустеет понемногу больница. И к лучшему. – И вас тоже скоро выпишут, – Элли выпрямилась и посмотрела серьезно и совсем по-взрослому. – Спасибо вам за то, что не дали тут мне загнуться от тоски. За то, что принимали такой, какая есть, не лицемерили, как другие взрослые. И за то, что благодаря вам у нас снова есть дом. – Ерунда, – покачал Леви головой. Сказать хотелось ужасно много, но он вдруг так ясно ощутил собственное косноязычие, что предпочел привычно промолчать. – Мне тут сказали, у вас день рождения в декабре. Вот, держите. Это мой вам подарок, – Элли стащила рюкзак со спины и расстегнула молнию. Вытащила оттуда папку, с которой Леви не раз ее видел, положила ему на колени и, звонко поцеловав в щеку, пошла обратно к родителям. Леви и остальные провожали ее взглядом, и Элли оглянулась, словно желая в этом убедиться. Увидев, что Леви смотрит, привычно показала ему язык. А потом сунула два пальца в рот и залихватски свистнула. Научилась-таки. Леви фыркнул и под удивленными взглядами ребят вскинул покалеченную руку и щелкнул оставшимися пальцами. Элли вытаращила глаза, затем звонко расхохоталась и показала ему два оттопыренных пальца. Повернулась так лихо, что отросшие рыжие волосы, как всегда заплетенные в косички, хлестнули по щекам, и быстро-быстро пошла к родителям, уже не оглядываясь. Больница и весь ее сад сразу показались Леви неуютно тихими и пустыми, хотя вокруг были люди: и медсестры, и санитары, и больные с пришедшими навестить их родными. И его ребятня. Жан все как-то хитро на него поглядывал, но Леви предпочел игнорировать эти странные взгляды, говорившие о том, что Кирштайн знает что-то такое, чего не знал он. Простившись с товарищами часом позже, он направился к себе в палату, и только там, перебравшись на кровать и включив светильник, открыл папку Элли. Сердце дало сбой, сперва замедлившись, а потом забившись в ускоренном ритме. С плотного листа молочно-белой бумаги на Леви задумчиво, уперев ладонь в щеку, смотрел… он сам. Леви никогда не считал себя красивым. Если точнее, он просто не думал об этом. Ну лицо и лицо. Обычно других забот хватало. Теперь, с этими шрамами и бельмом, он и вовсе предпочитал не заглядывать в зеркало. Ничего не мог с собой поделать, но урод, всякий раз мрачно глядевший на него из отражения, бесил так, что хотелось врезать. Разбить зеркало, засыпав все осколками, изранив собственный кулак. Леви упорно не хотел признаваться даже самому себе, но нынешний внешний вид на самом деле его расстраивал. Элли же... увидела в нем красоту. Иначе выразиться Леви просто не мог. Она не скрывала недостатков его внешности, но и не подчеркивала их. Сухая констатация фактов, и это было ему близко. Да, Леви, ты вот такой. Слепой на один глаз и с двумя огромными шрамами от сих до сих. И от этого никуда не деться. Но еще, смотри, у тебя красивая форма лица. Острые скулы, тонкая линия подбородка. Длинная шея, которую больше не прятал шейный платок. Леви силился найти чужое в красивом образе, короткими и рваными штрихами выплеснутом на бумагу, и не мог. Это был он, до последней черты. – Вот ведь малявка талантливая, – пробормотал он, проведя пальцем по тщательно заштрихованным жирными косыми линиями волосам, и глядя на графит, оставшийся на подушечке. Вспомнил, как они о чем-то шептались с Жаном. Так вот, кто ей сказал. Но ругаться на Кирштайна совершенно не хотелось. Хотелось даже… поблагодарить? Снова снилась Микаса. Только теперь это были не воспоминания, а то, чего Леви точно не видел, но ужасно хотел бы: то, как она замешивает тесто на хлеб или пирожки, как режет яблоки в пирог, как кормит скотину поутру и неспешно идет по полю, касаясь кончиками пальцев высохших трав, трепещущих на сильном ветру. На ней больше не было шарфа, волосы не были обрезаны по самую шею. Она заплела их, отросшие, в короткую косичку – такую непривычную и трогательную, что защипало в уголках глаз. Ждать ее письма еще было рано, но Леви все равно ждал. Сходил с ума и ждал, терзаясь тоской и нежностью. Хотя бы к ее приезду он совсем простится со своей так и не установившейся, но изрядно потрепавшей нервы зависимостью. Уже даже не хотелось смотреть в сторону пузырька с таблетками, Леви брал оттуда по одной от силы пару раз в неделю, если боль становилось слишком поганой. Дитрих обнадежил его, что уже в начале лета можно будет отправиться на Хизуру. А двадцать пятого декабря, в день, о котором Леви очень старался не думать, Альберт обрадовал еще одной новостью. – Ну что, господин Аккерман, через пару недель можно будет вас выписывать! Боль уже так не мучает, связки более-менее крепко срослись – однако это не означает, что вам можно пренебрегать упражнениями, которые мы с физиотерапевтами для вас подготовили. Новый год начнете с новой жизни, буквально, но чтобы не забывали об упражнениях, иначе быстро вернетесь обратно к нам под крыло. Леви сперва нахмурился, не понимая, при чем тут новый год, но потом вспомнил, что эти чудики празднуют его зимой. В Элдии его отмечали после уборки урожая, здесь же… традиции новой страны не переставали удивлять бывшего капитана разведки. Две недели. Что ж, значит за эти две недели ему предстоит что-то решить с жильем. Ипотека была странным и непонятным словом для всех выходцев с острова Парадиз, но ничего не поделаешь, это был единственный шанс не остаться с голой задницей в разгар зимы. Когда Леви вернулся в палату, там его ждали ребята из сто четвертого. Точно, сегодня ведь суббота – значит, они выходные. – Леви, смотрите, какая погода чудесная! Прокатитесь с нами? Я себе как раз машину купил, решил не отставать от Райнера и Жана, – Армин нетерпеливо барабанил пальцами по подоконнику, глядя в окно. Для конца декабря тут и впрямь прекрасная погода. В меру прохладная и солнечная. Приглашающая на прогулку. – А что, топливо больше не стоит целое состояние, раз вы так праздно его тратите? – поинтересовался Леви. Жан с Конни вполголоса шептались в углу палаты. Довольные чего-то. Выходному, поди, рады. – Так мы и не праздно, – повернулся к нему Армин с улыбкой. – Мы показать вам хотели, где теперь Миллеры живут. Леви стало любопытно, и он согласился. Дитрих дал добро, ребята помогли Леви пересесть в машину, кресло сложили и спрятали в просторный багажник. Армин несколько раз резко крутанул электростартер, и двигатель зафыркал, зарычал. Ехали они около двадцати минут. Уцелевшие кварталы с частными домами находились в западной части города, но чтобы не повторилась прежняя беда, несколько последних недель их фундамент укрепляли и замазывали все трещины. Теперь здесь могли жить люди. Некоторые дома уже были заселены, другие стояли пустые в ожидании жильцов. – Это лучшее место в городе. Ну и практически единственное хорошо уцелевшее из частного сектора, но не суть. Тут же и мы живем, расселились по нескольким улицам, но это все равно очень близко, можно вечерами навещать друг друга. И до лагеря недалеко! Ездим на работу прямо на машине, когда надо привезти продукты или еще что. – Здорово, – искренне сказал Леви. Тихо порадовался про себя, что ребят не раскидало жизнью куда попало, что они не порознь, а вместе: всегда легче, когда есть, за кого держаться. – А вот и дом Элли. Смотрите-ка, кто тут у нас, – засмеялся Жан, дотянулся с заднего сиденья до клаксона у окна и пару раз сдавил. Леви поморщился от резкого звука, а люди, стоявшие около уютного на вид одноэтажного дома с деревянным крыльцом, тут же повернулись на звук. Райнер, Габи, Фалько, Пик, Энни. Даже Оньянкопон был тут. – А они тут чего забыли? – удивился Леви. – Да к Элли ж приехали. Райнер и Оньянкопон Миллерам с переездом помогали, – пояснил Армин. – Габи и Фалько крепко сдружились с ней, тоже часто тут торчат. А остальные такие же выходные сегодня, как и мы, и живут тоже рядом. Все правильно. Так и должно быть. Людям пора сплотиться, а не жрать друг друга. Может, хоть дети, это подрастающее поколение, окажутся умнее своих родителей. Глядя на Фалько, Габи и Элли, Леви чувствовал, как сильно хочет в это верить. Страшно впустить в душу это давно забытое чувство, но может… пора? – Ну привет, малышня, – Леви хмыкнул, когда его уже привычно со всех сторон облепили дети. Сара кивнула ему с едва заметной улыбкой, а Том протянул крепкую ручищу, и в этот раз не дернулся, когда в ответ ее сжала беспалая ладонь. – Уже обвыклись на новом месте? – Да, спасибо тебе большое еще раз, – Сара оглянулась на дом. – Даже смешно, что больше, чем наше государство, о нас позаботился человек с острова Парадиз. Леви лишь отмахнулся. – Кто старое помянет, тому глаз вон, так что я в таких беседах не участвую. У меня и без того некомплект. Том коротко хохотнул. Раскурил трубку, выпустил пару колечек дыма, заставив жену притворно заворчать, и повернулся к Армину. – Ну что, пора немного прогуляться? – Зачем? Куда? – Леви нахмурился, когда ладони Жана легли на ручки кресла и толкнули. – По району. Посмотрите, как мы тут живем. Возражать не стал: слишком хорошо ему сейчас было. Кажется, впервые в день своего рождения Леви не чувствовал себя опустошенным и разбитым. Элли бодро шла рядом, окончательно освоившись со своим протезом. Рассказывала, что тут еще живут дети, и Райнер, Жан и Оньянкопон собираются сделать площадку в центре района, чтобы было где собираться всем вместе. Уцелевших школ поблизости не оказалось, поэтому пока что все занимались дома сами, чтобы хотя бы не забыть уже пройденное на уроках, но по весне должны были открыться частные классы, которые проводили бы сами родители. “Не бог весть что, но как-то надо выкручиваться”, – пояснила Сара, которая вызвалась вести сразу несколько предметов. “Не бог весть что, но как-то ведь надо выкручиваться” – отличный слоган для новой жизни. И к такому может приспособиться человек. И от такого трамплина оттолкнется, чтобы создать лучший мир. За беседой Леви не сразу обратил внимание, что они остановились. Недоумевающе покрутил головой по сторонам. – И почему мы встали? – В том доме поселились мы с Энни, – Армин указал на угловой дом метрах в десяти от того места, где они остановились. Леви одобрительно кивнул. Арлерт повернулся, привлекая его внимание к дому, напротив которого они как раз были. – А вот этот – ваш. Чего? – Чего? – отлично, мало того, что от зрения осталась лишь половина, так еще и слух, кажется, падает. – Это ваш дом, Леви, – повторил Армин. А, нет. Он не ослышался. Он молча смотрел на небольшой каменный домик в один этаж. Только теперь обратил внимание на то, что тут не было лестницы, в отличие от большинства других домов на этой улице. Вход располагался сразу над крошечным покатым порожком, что удобно для кресла. В носу словно тонким перышком провели: защекотало. – Мне кажется, или Леви не нравится? – раздался за спиной голос Пик. – Тебе кажется! – тут же отозвался уверенно Жан. – Он просто еще не понял, что произошло. Дай ему время. Все молчали, терпеливо ожидая вердикта. Даже привычно шумные Габи и Элли притихли. А Леви все не мог найти слов. – Зачем? – наконец прохрипел он. – Ну, – встал сбоку Конни, сунув руки в карманы пальто и разглядывая светлый фасад. – Мы просто подумали, это будет неплохим подарком вам на день рождения. Леви понадобилась вся его выдержка, чтобы сдержать рвущийся из груди позорный всхлип. Они это серьезно? – Вы же почти все деньги, которые могли вложить в свое жилье, отдали Миллерам, – пояснил Армин. – Вот мы с ребятами и выбрали тут домик, скинулись все вместе на него. Так что… он ваш. Том и Сара помогли нам с ремонтом, поэтому вы сможете сюда переехать сразу после того, как Дитрих одобрит вашу выписку. Посмотрите на него изнутри? Сил хватило лишь на едва заметный кивок. Внутри было уютно. Чисто и опрятно. Леви подозревал, что накануне его ребятня всей гурьбой наводила тут уборку, чтобы ему понравилось. И ему, черт побери, нравилось. Удобный диван в гостиной у камина, большая кровать в спальне, мягкое освещение, не резавшее глаз, небольшая кухня с нижним хранением. Здесь все было сделано так, чтобы Леви было удобно. Между комнатами не было порожков, в санузле были поручни, даже напольная плитка там была такой, чтобы не скользили колеса. – Потом все эти поручни можно будет снять, а в кухне повесить полки, если захотите, – Пик, сама невысокого роста, примерилась к стене. – Вот так, наверное, нормально будет. Вы ведь однажды снова будете ходить. И тепло улыбнулась. – Леви, ты начинаешь нас пугать, – Оньянкопон обошел кресло и взглянул ему в лицо. – Все нормально? Может, ремонт не нравится? Мы выбирали под свой вкус, но так, чтобы обои без идиотских рисунков, вещи только самые необходимые, раз ты не любишь всякий хлам, ну и искали такое место, чтобы вид был красивый. Леви только теперь обратил внимание, что окна со стороны спальни выходят на ельник прямо за домами. – Тут хороший свежий воздух благодаря елям. Будете крепко спать, – Габи уселась на стул, скрипнув ножками по полу. – И кошмары донимать перестанут. – Спасибо, – тихо-тихо выговорил Леви. – Ох, уж вам ли нас благодарить, – покачал головой Армин. И вдруг наклонился и обнял бывшего капитана. – С днем рождения! Тот ничего не успел ответить: к Армину присоединился Конни, следом Жан. Всхлипывали совсем несолидно, шмыгали носами, мазали мокрыми от слез щеками по шее. Леви держался сколько мог, но сдался: опустил голову, прячась за челкой, и позволил себе заплакать. – Как же здорово, что мы все выжили, и вы тоже! Знали бы вы, как мы на самом деле перепугались там, у крепости, когда вы едва не умерли! – прогнусавил Конни ему в плечо. – Знаете, это был бы очень стремный мир без вас. И это… грязный. Леви прыснул сквозь слезы. – Конни, твою мать, – процедил Жан, но Леви правда было смешно. И хорошо. – Леви, мы так вас любим, честно. – Да знаю я. – Нет, не знаете! – Армин отлепился от него, сердито вытирая глаза тыльной стороной ладони, и тот поспешил сделать то же самое: еще не хватало, чтобы все окружающие увидели, что он тут как девица разревелся. – Ничего вы не знаете! Вы вечно о самом себе думали хуже, чем любой из новичков в разведке думал о вас в свое время, и вечно считали себя не достойным ни счастья, ни любви, ни спокойствия! Хотя на самом деле заслужили этого больше, чем любой из нас, да даже больше, чем все мы, вместе взятые! – Энни, утихомирь главнокомандующего, а то наш именинник сейчас от него огребет, – со всей серьезностью произнес Конни, вытирая лицо, и по комнате пронесся смешок. Леви только вздохнул свободно, как на него теперь навалились Элли, Габи и Фалько. – Вы меня придушить что ли решили, – выдавил он. Эмоции никак не хотели утихать, в груди полыхало так, что, казалось, пальто и свитер уже давно должны были расплавиться, в глазах все так же пекло. Переместились снова в кухню, и Леви обратил внимание на едва ощутимый запах чего-то съестного. Чего-то вкусного. – Мы тут позволили себе немного похозяйничать и опробовали твою кухню. Холодильник работает исправно, – Сара хлопнула по пузатой дверце позади себя. – Плита и духовка тоже отличные. Я как хозяйка тебе говорю: если в духовке можно с первой попытки испечь бисквит, то цены ей нет. Том за ее спиной картинно воздел руки к потолку. – Да понял я твой намек, понял! Будет тебе духовка, как только появится такая возможность. У нас пока только плита, – пояснил он, повернувшись к Леви. – А жена очень любит печь торты. Собственно, а чего мы тянем? Давайте уже на стол что ли накрывать! Это он уже сказал остальным, и ребята засуетились, забегали. Из шкафа достали посуду, из холодильника – продукты и готовые блюда. – Извини, готовить пришлось накануне, сегодня мы бы все не успели, я еще собирала торт, – пожала плечами Сара, раскладывая столовые приборы. Леви не знал как реагировать. Он, блять, вообще ничего не знал и не понимал. Что это за реальность такая? Где он находится? Они что, правда все это для него делали? На стол в центр водрузили большой многоярусный торт. Первое, о чем подумал Леви – он обошелся в целое состояние. Мука очень подорожала, как и яйца, и молоко. Да вообще все. Сколько пришлось потратить денег на то, чтобы купить все ингредиенты для крема, он даже боялся представить себе. Он этого не заслу… В голове тут же загремел голос Армина. “На самом деле заслужили этого больше, чем любой из нас” Леви всю жизнь считал себя тут лишним. Ему казалось, что он пришел сюда по глупой ошибке и девичьей наивности своей матери, и занял чье-то место. Кого-то действительно достойного, кто мог бы изменить этот мир к лучшему. Все, что Леви всегда старался делать – выжить сам и не дать умереть людям вокруг себя, придавая тем самым своей жизни хоть какой-то смысл. Он ненавидел чужие смерти. Насмотрелся еще в раннем детстве, и смерть Кушель была отнюдь не первой. Он видел детские трупики в грязных проулках, проходя по ним с мамой, пока та тихонько шептала ему “Не смотри”. Видел обнаженную девочку лет пятнадцати с вымазанными кровью бедрами и свернутой шеей, которую прямо у него на глазах вышвырнули из соседнего с борделем дома, около которого Леви сидел, подкармливая бездомных кошек с такими же тощими котятами, как и он сам. Видел трупы взрослых мужчин около паба – задрались по какой-то ерунде и дошло до поножовщины, в которой оба и померли. Смерть Кушель стала очередной в череде увиденных им и самой главной. Как клеймо, выжженное прямо на лбу: твоя мать умерла, потому что на ее шее сидел ты, заморыш. Кенни, забравший Леви к себе и подаривший ему несколько лет слабой надежды на то, что даже после смерти мамы он может быть кому-то нужен, никогда не винил его в произошедшем с Кушель напрямую, но порой в его словах проскальзывало завуалированное сожаление о том, что он так и не отговорил ее от решения оставить ребенка. Леви безошибочно считывал истинный смысл слов, и быстро впитал простую истину: не родись он, мама могла бы до сих пор быть жива. Леви нес с собой проблемы. Леви нес с собой смерть. Вон, тот же старик Кенни столько лет прожил после того, как бросил племянника прямо посреди улицы, преподав ему ценный урок – не привязывайся, будет больно. Стоило же ему снова пересечься с Леви, и не прошло и пары недель, как его не стало. С тех пор он из раза в раз обещал себе ни к кому не привязываться, чтобы не делать больно самому себе, и ни с кем не сближаться, чтобы не подвергать опасности их. И… из раза в раз лажал. Сначала Фарлан и Изабель. Привязался, сблизился. Не уберег, потерял. Потом его первый отряд. Эрвин. Саша. Ханджи. Эрен. Каждая смерть ложилась на плечи свинцовым одеялом. Внешне Леви обрастал броней, внутри – шел трещинами, как лед по весне. И с каждой новой потерей все больше убеждал себя в том, что не заслуживает ничего хорошего и светлого, раз самых лучших и светлых уберечь не смог. Но перед глазами сейчас встали и другие картины. Как спасал свою ребятню раз за разом – и вот они сидят тут, живые и строящие планы на будущее. Как помогал Элли, и теперь у нее есть дом и она снова может ходить без костылей. Вспомнил теплый взгляд матери Анны, благодарившей его. Вспомнил Микасу. Она точно должна была его возненавидеть, но вместо этого они уже несколько месяцев писали друг другу, и в каждом ее письме было столько сердечности, что Леви всерьез боялся однажды растаять от переполнившей его до краев нежности. Значит, он… и впрямь заслужил? Долго размышлять об этом не вышло: звякнули бокалы, раздался гулкий хлопок вылетевшей пробки из бутылки. Жан предложил Леви вино, но тот наотрез отказался. Кажется, он больше никогда не будет пить эту дрянь. Ребята сочувственно переглянулись между собой, но не сказали ни слова. Габи и Элли достали из комода заварник и банку, полную до краев черного чая, а Фалько поставил на стол новенький фарфоровый сервиз. Леви одобрительно усмехнулся. Знают его, как облупленного. Черт знает как и откуда, но Тому удалось раздобыть целую индейку, и Сара запекла ее в духовке с мочеными яблоками. Каждому досталось по хорошему шмату мяса с вареным картофелем и малосольными огурцами – единственным более-менее широко доступным сейчас соленьем. У Леви никогда не было такого праздника. С мамой они отмечали скромно вдвоем, пару раз она ухитрялась скопить немного денег и покупала ему на день рождения подзачерствевшие, но без плесени, сдобные булочки с сахарной посыпкой сверху. Потом были Фарлан и Изабель, которые вечно придумывали что-то эдакое: то раздобудут для него баночку яблочного джема контрабандой с поверхности, то найдут очередной пролом в потолке пещеры и отведут Леви туда на закате, чтобы тот мог полюбоваться тем, как садится солнце. Придя в Разведкорпус, уже после потери Черча и Магнолии, Леви без удовольствия, заполняя свою личную карточку, указал день и месяц рождения, год написал навскидку. Уже знал: так, как было с друзьями, больше не будет. Но Леви ошибся. Сперва Ханджи и Эрвин, потом и другие разведчики, постепенно теплевшие к бандиту из Подземья, а затем и его собственный отряд придумывали для него сюрпризы, дарили небольшие, но приятные подарки и вообще из года в год именно они первые вспоминали о том, что "скоро у кого-то день рождения, Леви, не припомнишь, у кого?". Но таких праздников на его памяти не было. Каждый предыдущий день рождения был окрашен мыслью, что он может не дожить до следующего, что может умереть от голода, от болезни, от чьего-то ножа под ребрами. От титанов. Теперь же война закончилась. И в мире, и внутри него самого. Наконец наступил хоть и шаткий, но все же покой. Леви впервые отметил свой день рождения так спокойно. С расслабленной, едва заметной улыбкой на лице, радуясь тому, как здорово даже самые разные люди поладили между собой и теперь собрались за одним столом. Первое крупное торжество после завершения войны – и в его честь. Жаль только, что Микаса так далеко. Леви знал, будь она сейчас тут, рядом, сидела бы подле него, или напротив, или даже в другом конце стола – он бы чувствовал себя окончательно потерявшим голову от счастья. С каждым днем долгожданный апрель становился капельку ближе. На исходе первой недели января Леви выписали из больницы, как и обещал Дитрих. Он в свою очередь взял с Леви клятву не забывать про упражнения и под честное слово отдал ему пузырек с обезболивающим. Глядя на него, Леви больше не чувствовал желания сразу на всякий случай сожрать пару штук: привык к неприятной тянущей боли в бедре и почти перестал обращать на нее внимание. Через несколько дней после выписки Армин принес Леви письмо от Микасы. Леви еле сдержался, чтобы не выпроводить поскорее засидевшегося над чашкой с чаем Арлерта, но тот и сам все понял, покосившись пару раз на то, как Леви то барабанил по столу пальцами, то теребил край конверта, едва его не порвав. Оставшись в одиночестве, Леви зажег светильник и, удобно устроившись около него, погрузился в чтение. С первыми, смущенными, даже немного сухими письмами Микасы это не имело ничего общего. Она смелела, раскрывалась, сама рвалась к нему. Если раньше Леви старательно списывал это на то, что ему самому хочется это видеть в ее посланиях, то здесь все окончательно встало на свои места. Дойдя до фразы “могу обнять вас только словами”, Леви позорно капитулировал, отложил письмо и не притрагивался к нему еще, наверное, час. Потом снова открыл, заглянул, перечитал. Нет, не показалось. Правда написала. Еще и извинялась за то, что не может ничего ему подарить… глупая. Как сама до сих пор не поняла, что ее приезд станет для него лучшим из возможных подарков? Пока что он просто был рад тому, что она цела, невредима и, кажется, счастлива. А еще его приводила в совершенно ребяческий восторг мысль о том, что она правда, на самом деле, без шуток собирается сюда! Одно дело было узнать от Армина о том, что он пригласил Микасу. И совсем другое – прочитать об этом ее собственные слова. Прочитать, что она обязательно приплывет. Леви никогда еще так не ждал весны. Дочитав ее письмо до конца, он было уже решил, что больше причин для сердечного приступа не будет, но потом добрался до последних фраз, где она признавалась, как сильно по нему скучает. Они были написаны размашисто, буквы были отрывистыми и сильно втоплены в бумагу, и Леви понял, что Микаса писала это, явно торопясь. Боялась внезапной собственной откровенности? От осознания того, сколько еще может прятаться за ее спокойными и взвешенными фразами, Леви чуть не готов был сам отправиться в Элдию, да только там, судя по последним новостям, стало слишком небезопасно. Надо бы предупредить об этом Микасу. Она, конечно, умная девочка и сама все понимает, но Леви не мог не напомнить. Писать ответ он в тот же вечер не стал – слишком много всего хотелось обдумать, пропустить сквозь себя. В ту ночь Леви заснул с включенным ночником, сжимая письмо Микасы в ладони. Армин, навестивший его на следующий день, уговорил Леви написать ответ самостоятельно, не прибегая к помощи Фалько. Он знал, что все это время бывший капитан переучивался на левую руку. – Да бросьте, уже вполне читабельно, – убеждал он, склонившись над столом и рассматривая то, что сам Леви мог бы счесть только художеством однолапой курицы под злыми грибами. – Я могу разобрать почти каждую букву, значит, и Микаса справится. И кстати, у нее ведь через месяц день рождения, помните? – Да, – Леви запоминал дни рождения каждого члена своего отряда. Не специально, просто само откладывалось в памяти во время прочтения личных дел. – Что-то придумали ей в подарок? – Ага. Вам не понравится наша идея. Зато Микаса будет в восторге. Леви подозрительно покосился на Арлерта. Двумя днями позже он уже сидел в фотостудии, хмуро осматриваясь, пока остальные наводили на себя лоск: Пик подкрашивала губы, глядя в маленькое карманное зеркальце, Энни то снимала, то надевала обратно свою шляпку, не в силах решить, как будет лучше, Жан причесывался по десятому разу, а Армин перевязывал галстук снова и снова. Закатив глаза, Леви подозвал его и даже без двух пальцев ловко за полминуты сделал крепкий и красивый узел, затянув его так, что бедняга начал слегка задыхаться. Сам Леви не стал выряжаться: пиджак, черные брюки и белая рубашка. Недовольно покосился на свое отражение в окне. Фотографироваться. Ему, с его-то подранным видом. Хотя Микаса наверняка и впрямь будет рада всех их увидеть. Ради такого он готов был сидеть тут в этой неуютной и холодной комнате и слушать брюзжание пожилого фотографа, который только что отчитал Пик за распущенные волосы и велел их собрать, а Габи отругал за мятую юбку, раздраженно махнув рукой в ответ на ее бормотания, что это лен, а лен имеет свойство мяться. В последнюю очередь подошел к Леви и недовольно выдохнул, вглядевшись в его лицо. – И как такое фотографировать? – А в чем проблема? – спокойно поинтересовался Леви. – Рожей не вышел? – Ваши шрамы не станут украшением фотографии. – Я весь не стану украшением фотографии. И в целом-то не собираюсь им становиться. – Как работать с такими людьми? – всплеснул руками мужчина, но отправился настраивать аппаратуру. Через четверть часа все было готово, и ребята выстроились в две линии. Леви был практически в самом центре композиции, в первом ряду вместе с малышней. Габи и Фалько навалились на спинку кресла с двух сторон, шумно задышали в затылок. Очень хотелось состроить физиономию, но, вспомнив, для кого делается этот снимок, Леви быстро себя одернул. Он не стал ни поворачиваться левой стороной лица, скрывая шрамы и ослепший глаз, ни прятаться за тенью от стоявшего рядом высокого растения. Поначалу думал, что будет смущаться, что Микаса увидит его таким, но ни смущения, ни волнения не было. Лишь спокойствие и уверенность в том, что если кто и воспримет его таким правильно – то это она. Без ненужной и лишней жалости, не акцентируя на этом внимания, но и не делая вид, что все так же, как было раньше. Она сама очень изменилась. В каждом ее новом письме Леви чувствовал огромную внутреннюю силу, и гордился этой девочкой. И ужасно хотел быть ей под стать. Снимок им отдали тем же вечером, и Армин торжественно положил тот в конверт после того, как каждый черканул на обороте хотя бы строчку, поздравляя Микасу. Леви свое письмо решил переписать, потому что зачеркнул там пару чересчур откровенных фраз, но Армин ловко выхватил лист из его руки и отскочил в сторону. – Арлерт, не борзей! – прорычал Леви. – Отдай сюда, крысеныш, я не собираюсь отправлять Микасе письмо, где развел такую грязь! – Нет уж, Леви. Что я там говорил про искренность? Ей не картинка важна, а чувства. Перепишете – расплескаете половину по дороге, зато будет чистенько и опрятно. Отправлю так, как есть, Микаса оценит. – Она посадит зрение, пока разберет эти каракули, – процедил Леви, но Армин лишь покачал головой, натянул пальто и, махнув рукой, был таков. И забрал с собой клятое письмо. Зима, так толком и не начавшаяся, пошла на убыль. Снега было совсем мало, но ребята все равно постоянно привозили в лагерь торф для печей. Воняло жутко, Леви чуть не задохнулся от этой едкой гари, когда как-то отправился с Армином в лагерь посмотреть, как там вообще идут дела. Но было более-менее тепло, хотя от мерзлой земли все равно поднимался холод по ногам. Леви сам не заметил, как включился в работу: узнавал у местных о том, где можно выгоднее купить недостающие предметы быта для беженцев, наводил справки о продуктах. Вспомнил, каково это – торговаться, когда они приехали за партией домашней тушенки к одному неприятному на вид и на общение фермеру. В Подземном городе покупать что-то честно было глупо: либо ты торговался, пока тебе не уступали как минимум треть от первоначальной стоимости, либо доходило до поножовщины. Леви иногда просто воровал. Но воровство осталось в прошлом, как и поножовщина, поэтому пришлось подключить все свое едкое красноречие, чтобы объяснить мужику, что наживаться подобным образом на людях, которые и так потеряли все, не шибко-то правильно. Фермер под конец вспотел то ли от злости, то ли от попыток удержать последнее слово и цену за собой, но уезжали ребята оттуда с сэкономленными средствами и несколькими десятками банок отменной тушенки. Разницу не стали откладывать – потратили на недостающие лекарства, а Леви на свои деньги купил детям сладости. В какой-то момент это стало обычным делом. Он ни с кем не договаривался, что теперь вместе с остальными будет волонтерить в лагере, но каждое утро Жан, или Армин, или Райнер заезжали за Леви, и до позднего вечера они работали, не покладая рук. Готовили, убирали, помогали больным, организовывали медицинскую помощь, заключив официальный договор с больницей Альберта. Леви видел там всех, к кому уже успел привыкнуть: тут были и Габи с Фалько и Элли, смотревшие за совсем маленькими детьми, пока их матери отходили за едой или постирать одежду в импровизированной прачечной, и Том с Оньянкопоном, взявшие на себя починку всей сломанной и необходимой тут техники вроде освещения, и Сара, вернувшаяся к своей прежней работе и подстригавшая жителей. Каждому нашлось дело, каждый вносил свою лепту в строившийся дивный новый мир. И Леви с удивлением отметил, что ему нравится такая жизнь. Даже в чертовом инвалидном кресле он умудрялся делать что-то полезное, сто́ящее, светлое. Дни сменялись днями, в лагере появлялись новые лица, кто-то наоборот съезжал, обзаведясь каким-никаким, но постоянным жильем, и все больше становилось воздуха, солнца и тепла. Небо из серого стало голубым, земля постепенно отогревалась, как и людские сердца, уставшие от тоски, и уже начались посадки деревьев на месте уничтоженных лесов. Загомонили птицы, захотелось дышать как-то по-особенному глубоко, и пить эту жизнь до дна, потому что оказалось, что не вся она настолько беспросветно горькая, как Леви привык считать. Наступил апрель.