their alt. reality

      Хуа Чен — домовой, чья работа, по сути, завязана на помощи новым жильцам и порядке в доме. Жаль только, ему это не очень-то по душе.       Возможно, конечно, что это ему так с квартирантами везло, но сути проблемы это не меняет.       Всегда ему попадались просто ужасные подопечные. И дело даже не в нечистоплотности или плохом характере, проблема была в их жутком скептизме и отсутствии веры в ему подобных. Для Хуа Чена единственными прекрасными соседями по квартире были дети — с ними можно было играть и они искренне веселились, а не проклинали его всевозможными бранными словами.       В этой квартире он живет, кажется, еще с тех пор, как фундамент не был заложен. Даже дом не построили, а его имя уже записали на восьмом этаже в апартаментах номер восемьсот восемь.       Здесь было здорово в первые несколько десятков лет: свежие стены, гладкий паркет, новая кухня… Первый жилец тоже, как богом данный — милая старушка, которая завесила все стены картинами, а полы — коврами, не забывая про десятки маленьких статуэток, оберегов и несколько ящиков со вкусно пахнущими травами. Сейчас Хуа Чен даже имени ее не вспомнит, она умерла через два года, а с того момента все пошло наперекосяк…       Каждый новый сосед был пуще предыдущего. То семья по расчету, которая не давала ему спать очередной ссорой; то мать-одиночка, постоянно издевающаяся над сыном; то жуткие приверженцы правильного питания и здорового образа жизни, у которых кроме салата и пробежек в пять утра не было ничего. Последний жилец этой квартиры, что съехал около пяти лет назад, был как раз таким… Даже печеньки в его шкафах было не найти!       Одна сплошная головная боль. Ему, конечно, не нужно было лезть в благополучие живущей под его крылом семьи, но добрая душа сначала искренне пыталась. Если издевались над ребенком — он опрокидывал тарелки и кастрюли на кухне, чтобы малыш успел убежать и закрыться в комнате и многое другое, но вскоре забыл об этой идее. Понял, что из нравственных и добрых в мире только дети до девяти, а все остальные уже не более, чем лицемерные и уставшие от жизни пустые оболочки.       Вскоре посуда стала падать без какой-либо на то причины, вещи теряться все чаще, а желающих заехать было все меньше. Квартира, хоть и падала в цене, обрастая слухами, осталась никому не нужна. Видно, для всех в ней обитал злой дух, так и желающий убить любого, кто переступит ее порог… Впрочем, цель была похожа: напугать так, чтобы съехали поскорее. Это был, можно сказать, его собственный челлендж «сколько они протянут на этот раз».       Доигрался так, что теперь в принципе никто не въезжает.       Так и живет последние лет пять. Один. Стены уже обшарпаны, потолок протекает, пол пошел волной, а от ковров и картин не осталось ничего.       Это не так плохо, как может показаться. Хоть домовые и являются до жути общительными и социальными духами — они в легкую могут от этого отказаться, отдавая предпочтение жизни в шкафу.       Единственный значимый минус — отсутствие сладкого… Раньше Хуа Чен регулярно слонялся по ящикам кухни в поисках печеньки, мармеладки, шоколадки… Чего угодно, лишь бы было сладко, но у фей были другие обязанности. Не придумали еще профессию, которая будет отвечать за наличие вкусняшки в буфете или на столе, а жаль.       В сырой и пустой квартире было скучно. Казалось, единственным выходом был выход из окна, ибо ладно давно, когда были, к примеру, детские игрушки или вещи жильцов, можно было еще себя чем-нибудь занять, а сейчас одни только пустые комнаты.       Так и сидел в очередной день, проживая очередной лунный цикл.       Казалось, это будет очередная нескончаемая скука, но эта обыденность себя не оправдала: где-то в терниях коридора раздался скрип двери в перемешку с голосами:       — Молодой человек, не стесняйтесь, проходите! Вы не бойтесь этих разговоров, бред это все, не более…       — Что вы, что вы! За такую цену я хоть на преисподнюю согласен, лишь бы крыша была…       Голос женщины был очень знаком. Это внучка изначальной владелицы квартиры, теперь задача съема лежит на ней, а вот второй… Весьма юный, так и сквозит доверием в переменку с ангельским спокойствием. Хуа Чен вылез из терний шкафа, направляясь к выходу из его любимой комнаты, — спальни — но застыл у двери.       Вошедший — нынешняя хозяйка все-таки осталась за порогом — был действительно юн. По меркам Хуа Чена, ему не больше девятнадцати. Одет весьма обыденно: растянутая белая футболка с рукавами ниже локтей и потертые бежевые джинсы. С рюкзаком, сумкой через плече и чемоданом, новый сожитель вежливо попрощался и закрыл входную дверь.       Встал, потупил куда-то в стену и выдохнул:       — Ну, здравствуй, милый дом…       Этот молодой человек разложил свои немногочисленные сумки в комнате, оставаясь с одним только рюкзаком на плечах, достал что-то из кармана штанов и прошел в кухню. Хуа Чен шагал по пятам, прощупывая почву и стараясь не издавать звуков так рано, но вскоре в интересе замер.       Этот, кажется, студент, разжал ладошку и положил на стол конфетку:       — Я не буду тебе мешать, не пугайся, ладно? — а потом стукнул себя же по лбу. — Боже… Никогда не избавлюсь от этой привычки. Ладно! На позитиве, на позитиве…       Так и говорил сам с собой, а Хуа Чен из-за угла уставился на сладость в обертке. Что это вообще было? Впрочем, неважно, как только сожитель ушел в другую комнату, он сразу же прошмыгнул под стол, хватая конфетку.       Обертка была сразу же откинута к другому концу кухни, а в руках осталась желто-бежевая конфетка.       Карамелька!       Хуа Чен просто обожал их. Куда сильнее шоколада, леденцов, печенек и других сладостей. Приторные и сливочные… Казалось, даже вкус забылся.       Он сразу же спрятал мягкую массу во рту, наслаждаясь подобным впервые за столько-то лет. Ладно, этого человека выселять пока не хотелось…       Так и жили они два с лишним месяца. Судя по студенческому билету, его звали Се Лянем, а подтверждали это переодически разговоры по телефону. Студент университета культуры и искусств… Большая часть его пожитков — художественные материалы и законченные работы. Немного одежды, почти полное отсутствие посуды и других предметов обихода.       Даже будь у Хуа Чена желание насолить — он в жизни не стал бы бить единственную тарелку, это совсем уже не по-домовенски, но мыслей ни разу и не возникло.       Они, кажется, сдружились. Се Лянь регулярно оставлял на столе карамельные конфеты, ни капельки не удивляясь, когда они пропадали, а Хуа Чен радовался тому, что его не проклинают последними словами.       Се Лянь просто обожал говорить сам с собой. Это, безусловно, обыденность для каждого человека, который находится один, но он делал это куда чаще. Да и сам Хуа Чен периодически пугался и одергивал себя от того, чтобы перекреститься, ибо иногда эти монологи спонтанно переходили на другие языки.       Вот представьте, вы спокойно спите в шкафу, укрывшись какой-то приятно пахнущей футболкой, видите черти какой по счету сон, а на кухне кто-то говорит сначала по-китайски, понятно, но этого кого-то клинит, он отвечает себе на немецком, а потом что-то осознает и продолжает дискуссию на французском.       Хуа Чен в первое время, признаться честно, не мог привыкнуть. Он понимал только китайский и английский, а тут сразу четыре новых языка! Он в какой-то момент начал помечать, на каких говорит Се Лянь, но из-за незнания того, как звучит тот или иной диалект, попросту не мог отличить их друг от друга. Сошелся все-таки на четырех помимо английского и китайского. Эти были вполне логичными, ибо выглядел Се Лянь как коренной китаец, а английский знает потому что живет в Шеффилде, но все же Хуа Чен привык слышать один язык, а не несколько.       Из-за непривычки часто ронял вещи, но и на это Се Лянь не обращал внимания, молча поднимая. Практически сутками он пропадал то в вузе, то на одной из подработок. Их, как выяснилось, две — официант и бариста. Периодические ночные смены, конечно, внушали подозрение, но выяснить их причину пока не представлялось возможным.       Хуа Чен стал остерегаться себя. В кодексе сказано, что запрещено открыто общаться с жильцом, но этого впервые хотелось. Казалось, что еще немного, и он начнет строчить записки своим корявым почерком, что тоже было под запретом. Не сказать, что кому-то в принципе в голову это приходило… На всякий случай, видимо, или для таких, как он.       В голову впервые стали лезть мысли о том, что хотелось бы не мирно спать в пустой комнате, а лежать рядом с Се Лянем, просто не попадаясь на глаза. Так и делал… Теперь самым удобным местом был пол под столом, за которым Се Лянь работал по вечерам, когда находился дома. Хоть и редко, но это происходило. Такие недолгие часы были лучшими на дню, ведь Хуа Чен, сколько не будет строить из себя любящую одиночество булку, не хотел терять эту крупицу чужого присутствия.

~~~

      На часах шесть сорок утра, Хуа Чен сидит на иголках под дверью и ждет возвращения. Се Лянь не появлялся со вчерашнего утра, а этого ни разу не было… обычно он приходил не позже часа ночи, на край — к двум, но чтобы под утро — ни разу.       На улице весна. Казалось бы, через месяц с лишним лето, а ветер все еще холодный. Завтра понедельник, сейчас суббота… Законный выходной, а Се Лянь непонятно где. Хуа Чен волновался и начихать ему было на кодекс, в котором запрещена эмоциональная привязанность.       Но вот, наконец-то, появился звук ключа по ту сторону двери. Распахнулась с некой задержкой, будто человек, открывающий ее, немного завис.       Се Лянь не вышел, а, скорее, ввалился в узкий коридор, опираясь на стену. Это не помогло, так что спустя пару минут он уже сидел на полу, бормоча невесть что себе под нос:       — А мог просто отказаться…       Хуа Чен осознал, что забыл спрятаться, но на него даже не обратили внимания. Се Лянь не просто выпил, он в хлам. Казалось, даже если он сейчас предстанет не в размере детской игрушки, а настоящей форме, на него все также не взглянут, а если это и произойдет — не осознают нахождение кого-то чужого.       Се Лянь оперся макушкой о холодную и влажную стену, смотря в потолок, переодически жмурясь, а потом продолжил монолог с самим собой:       — Вот кто вообще придумывает эти вечеринки? У них что, времени свободного нет, — а потом и ответил. — Ну, конечно! Эх, Се Лянь, Се Лянь, ты мог просто отказаться…       В какой-то момент Хуа Чен перестал вникать в этот пьяный бред, который разобрать-то можно было с горем пополам, а быстро побежал на кухню. По сути, он мог спокойно отнести сожителя в спальню, но это уж точно будет противоречить кодексу… Поэтому все, что он сделал — это налил стакан воды и принес его в коридор.       Се Лянь все еще лежал в попытках понять, видно, где он вообще находится, но речь стала более разборчивой:       — А может, мне и стоило напиться… — и посмеялся сам себе, будто это гениальная шутка, которая спонтанно пришла в голову. Будто вся ситуация и жизнь в целом — один сплошной анекдот, с которого можно только истерически хохотать. — Мечты, художник! Бред, один сплошной пьяный бред…       Думал, что его не слышат. Был уверен, что сидит сейчас один, но Хуа Чен терпеливо слушал, держа стакан с водой.       — Я, видно, просто опьянен этой жизнью… Она жестока, даже стакана не предлагает, просто вливает в глотку, — это было несвязно, глупо, но этот бред говорил куда больше любой книги. — А ночью хорошо, так тихо.       Не тихо и не одиноко! Так хотелось прокричать Хуа Чену, впервые чувствуя непреодолимую грусть от чужой неопределенности, но обнять — тоже нарушение кодекса. Чертов кодекс!       Хуа Чену хотелось. Просто дотронуться, высказать сожаление не зная, о чем. Поэтому, приняв форму полупрозрачной телесной оболочки, он медленно подошел ближе, обхватывая за плечи. Тело в объятиях дрогнуло, будто почувствовало, что физически было невозможно, но намерений это не меняло. Только разум немного помутился, когда Се Лянь продолжил свою исповедь:       — Хватит, ты ведь ушел, чего вернулся? — он вздохнул. Слишком уж громко. — Я не хочу, чтобы ты был здесь, но прости, у меня нет денег на препараты. Уйди, пожалуйста…       Сказать, что Хуа Чен не понял — ничего не сказать. Он, вроде как, никогда так яро не показывал своего присутствия, но последняя фраза заставила отпрянуть. Он ни разу не разочаровывался в себе как в домовом, но сейчас не мог противостоять чужому желанию.       Но стакан все равно пододвинул ближе, следя за тем, чтобы неконтролируемые действия не опрокинули его. Чем он так успел провиниться? Почему даже этот прекрасный человек просит его убраться? Но уйти он все равно не может.       Однако Се Лянь, не имея контроля над мыслями и словами, продолжил:       — Нет, прости, не уходи… — он дотронулся холодной рукой до лба, кивая самому себе в подобие негативного ответа. — Не надо, ты нужен… Прости, я использую тебя, да? Так отказался, а сейчас прошу твоего присутствия… Я тот еще лицемер, — усмешка. — Как и все люди, что уж поделать.       Речь была прерывистой, тихой, хриплой, но в логическую цепочку складывалась. Жаль только, ответа Хуа Чен все еще не получил. Очевидно, что его приняли за кого-то другого, но кого? Так и сидели рядом, слушая чужую тишину, желая что-то сказать, но задыхаясь.       В конечном итоге Се Лянь, пошатываясь и опираясь на стену, дошел до спальни, а Хуа Чен заботливо накрыл его потрепанным пледом так, чтобы точно не было холодно, ложась рядом.

~~~

      На следующее утро ничего не поменялось. Будто и не было этого странного вечера монологов с одиночеством и с кем-то исчезнувшим. Поменялось лишь то, что вместо обычного кофе, Се Лянь выпил еще и лошадиную дозу обезболивающих с такой же порцией воды.       После сел за свой разбитый везде где только можно ноутбук и принялся что-то искать. Хуа Чен не собирался следить, но посидеть рядом никто не запрещал, правда? Устроился поудобней на столе, принимая неосязаемую форму, смотря в эти уставшие глаза. Непонятно, был причиной отходняк или двухчасовой поиск чего-то на просторах сети, но очевидным было то, что поспать стоило явно дольше четырех часов.       За окном давно прошел рассвет, открывая синеву неба, но по прогнозу дождь, так что ближе к полудню и оно станет серым.       — Ну вот и что? Покупал же их, что такое… — Се Лянь приблизился к ноутбуку, смотря впритык, будто зрение не позволяло разглядеть все должным образом. — Прикрыли, видимо… Ладно…       Он встал, подходя к окну и кладя на него лоб. По телу ощутимо прошел ток прохлады, а головная боль, что осталась даже после таблеток, ушла на второй план. Глубоко вздохнув, Се Лянь тихо произнес:       — Эй? — Хуа Чен замер, становясь каким-то подобием скульптуры, но не отозвался. Мало ли… Ну не мог он так глупо ошибиться! По крайней мере, не до такой степени… Да и мог ли Се Лянь помнить что-то со вчерашнего вечера? Пока Хуа Чен думал, сосед продолжил. — Ты тут? Это же ты был вчера?       Се Лянь сглотнул.       — Ремиссия… Два года… Два года все было хорошо, — не кричал, не повышал голос, но стене все-таки прилетело кулаком. — Скажи, если ты тут… Не лги мне, как в прошлый раз.       Он говорил с собой или с кем-то? Хуа Чен рассматривал только эти два варианта, не мог признать собственной оплошности. Слушал, не понимая, кому предназначены эти вопросы. Не понимая, предназначены ли они вообще кому-то.       — А может, я ошибся? Просто алкоголь в крови заиграл, и все… Прошу, лишь бы я ошибался… — Се Лянь устойчиво встал на ноги и, подойдя к столу, закинул в стакан еще две ложки растворимого кофе. — Да, не стоило. Вот не пил никогда и не нужно было! Все, нужно просто продолжить…       Жить?       Но фраза не была закончена. Се Лянь просто еле заметно дрогнул и с того момента не проронил ни слова.       И так практически две недели.       В квартире стало тихо, будто в ней и не жил никто. Се Лянь стал все чаще пропадать в ВУЗе или на работе, приходя в квартиру только поспать, и то редко. Хуа Чен засунул свое беспокойство глубоко в сердце, не показываясь лишний раз, боясь сделать что-то, сам не зная, что именно.       Просто ходил рядом, по пятам, не отходя ни на шаг всегда, когда это было возможно. Теперь боялся сделать даже малейший незначимый шорох, ибо от каждого Се Лянь панически вздрагивал, обходя по несколько раз всю квартиру, зовя кого-то. Хуа Чен просто не рисковал лишний раз пугать.       Вот только и сам отвык от звуков, поэтому однажды, лазя по кухне в поисках завалявшейся конфетки, он не заметил скрипа двери. Продолжил ходить туда-сюда в своей привычной форме темноволосого юноши, открывая все шкафы, но во мгновение почувствовал прикованный к собственной спине взгляд.       Обернулся и действительно увидел стоящего в проходе Се Ляня. Так и стояли, молчали, смотрели друг на друга, пока один пытался понять, что делать, а второй размышлял, не тронулся ли умом.       Хуа Чен уже понял, что если и спохватится — то поздно. Уже мысленно понимая, что за такое грубое нарушение кодекса с него спустят три шкуры, он начал:       — Это не то, чем может показаться…       — Ты другой, — Се Лянь проигнорировал его реплику и начал предполагать, подходя ближе. Совсем не испугался, будто это обыденность. — Ты не он… Ты выглядишь реальным.       Он, будто подчиняясь какой-то идее, стал ходить вокруг застывшего в шоке Хуа Чена, рассматривая:       — Если дотронусь, ты исчезнешь? — заглянул прямо в глаза, а потом ответил себе же. — Псих… Знаешь же, что это просто рецидив… — и отступил, садясь на пол и смотря в стену. Будто знал, что ему не ответят, а если это и произойдет — не поверит.       Хуа Чен все еще был в ступоре. Что вообще происходит? Но раз уж открыл личину, почему бы окончательно не прогуляться по канату?       — Не исчезну.       Се Лянь застыл. Кажется, перестал дышать. Не смотрел, будто боялся:       — Ты галлюцинация, — казалось, это вопрос, но потом он продолжил. — Галлюцинация, галлюцинация, просто галлюцинация…       Мантра? Что еще, если не она?       — Я? Нет… Я живу здесь, — м-да, самое лучшее начало объяснения… — То есть… Ну, как бы сказать…       — Ничего не говори.       И Хуа Чен замолчал. Вот только вопреки ожиданиям, это тоже вызвало неоднозначную реакцию: Се Лянь вопросительно посмотрел, а потом резко подполз и схватил за руку, но, осознав происходящее, также быстро отпрянул.       — Ты не галлюцинация.       — Я еще и вещи поднимать могу, если нужны доказательства! — Хуа Чен был доволен только тем, что его приняли. Относительно, конечно, но какая разница?       — Чашку. Подними чашку.       Домовенок решил повиноваться, беря чашку в руку и подбегая к сидящему на коленях Се Ляню. Он, в свою очередь, взял посудину и, не отводя взгляда, подошел к столу, вслепую щупая поверхность.       — Ее там нет, — констатировал факт? Это же очевидно… — Так кто ты, говоришь?       — Домовой… Я тут давно живу, я не вор, честно!       Что самое бредовое — ему поверили. Просто приняли этот факт, но потом, ссылаясь на прогулку, ушли из квартиры.       А Хуа Чен остался сидеть, думая, не сделал ли огромную ошибку.       Все таки не зря кодекс существует… Не зря пишет, что миру призраков в мир людей лезть нельзя.