their alt. reality

      Сейчас, идя по мосту, стало непривычно тихо.       Одна только вода бьется о бетон и камни, разрывая спокойствие. Она напоминает о том, что хочется забыть. Этот звук слишком похож на голоса, как бы странно это ни звучало.       Сейчас вообще все, издающее хоть какие-то звуки, похоже на голоса. Даже если окружает гробовая тишина — все равно найдется то, что потенциально может вступить в дискуссию с разумом. То, что заставит сделать невозвратное, непреодолимое.       Именно эти голоса окружали Се Ляня с детства, они были единственными друзьями. Именно они заменяли реальных, ушедших. Они всегда были рядом, а потом они же и предали, растворяясь в очередном рассвете. Ушли, даже не попрощавшись, отдавая в руки огромного количества круглых капсул и человека в белом. И он потом ушел, кажется, тоже из-за таблеток, но истина это или нет — в жизни не узнать.       Грань между реальностью и галлюцинацией давно слилась в одно сплошное красное пятно со страхом и желанием его испытать.       Давно уже не было разницы между этими понятиями, так что неясно, был человек в белом настоящим или нет. Неясно, правда ли он студент вуза, правда ли имеет две постоянные подработки, правда ли идет сейчас по мостовой, правда ли выпил кофе с утра…       Одна сплошная неизвестность.       А теперь еще и неясно, Се Лянь окончательно тронулся умом или это все-таки реальность.       Что такое реальность? Отец говорил, что реальность — это нормальность, но он и сам был безумцем, что из этого истина? Может ли безумие быть нормальным?       Может быть их, нормальных, вообще нет. Все мы — безумцы и психи, только в разной степени…       Се Лянь дал себе пощечину. Он боится своих мыслей больше себя самого.       На улице ночь. От воды становится еще холоднее, к тому же, начинает срываться дождь.       На плечах ничего, Се Лянь даже не взял с собой куртку, оставаясь в одном только потрепанном свитере и любимых бежевых джинсах. Холодно. Вязку продувает, так что тонкая кожа остается вообще не защищенной, выражая недовольство одними лишь мурашками.       Весна выдалась холодной в этом году.       Раньше она тоже была холодной, но существовать в ней было проще.       Очевидно то, что мысли рано или поздно должны прийти к недавно произошедшему, но одна лишь попытка подумать о том, что это очередная галлюцинация, и паника съедала полностью.       Единственное, чему Се Лянь верил — написанное на бумаге, ибо оно никуда не уйдет, оно будет реальным. Именно на таком листе было выведено то, что сейчас он в ремиссии, которая подразумевает переодически слуховые галлюцинации, забывчивость, тревогу и еще пару десятков симптомов, которые были ничем по сравнению с тем, что он ощущал, будучи подростком.       Тогда было страшно, а сейчас не напугает даже сам дьявол.       Периодическая забывчивость казалась обыденностью. Будто он должен оставлять обертки на столе, должен переставлять посуду, должен класть подушки на кровать.       Потому что нельзя по-другому. Либо ты, либо это очередная галлюцинация, за гранями которой оберток на столе нет, посуда стоит на своих местах, а подушки все еще валяются на полу.       Угадать, что является истиной на этот раз — не более, чем подбросить монетку, не понимая, что она может упасть на грань. И она падает на грань, уничтожая еще сильнее. Попытки осознать реальность — лезвие по вене, по крайней мере, они часто к этому приводили, наслаждаясь текущей по руке реальностью; чувствуя, как реальность перестает ощущаться, оставляя за собой одно лишь онемение.       Впрочем, а велика ли разница? Все сходится к тому, что мир — просто пустая оболочка, и состоит она из иллюзий, в которых живут люди. Каждый создает свой собственный мирок, свои ожидания, предпочтения, осуждения, собственную правду и отличную от всех ложь, а потом удивляется, что его не принимают.       А в мире никого не принимают. Сам мир не способен на это, он даже себя принять не может.       Мост сменился тротуаром вдоль частных домиков. Машин почти нет, людей тоже, так спокойно. Жаль только, что страхи прошлого и шанса вернуться в него идут по пятам, не отставая, усиливая дрожь от холода.       Начинается ливень. Длинные волосы, обычно собранные в пучок, практически сразу намокли, да и одежда стала неприятно липнуть к телу. А может, это не реальность, а его собственные слезы?       Скоро уже полночь, а Се Лянь все еще не разобрался в происходящем. Ибо опять же, неясно, это у него в голове или наяву…       Кафедра живописи давно закрылась, так можно было бы хоть туда зайти, чтобы не приходить домой, но уже не выйдет. Да и сам университет работает только до десяти, если не брать в расчет общежитие.       Прогулка бездумна. Не принесла ничего, кроме отвратного чувства собственного бессилия то ли над ситуацией, то ли самим собой. Впрочем, с чем-то Се Лянь все же смирился: если вернется, а этот, как выразился, домовой все еще будет в квартире, ему ничего не останется, кроме как принять это. Даже если это и очередная галлюцинация за гранью обычной путаницы в происходящем — таблеток без рецепта не купить, а сайт по их незаконной продаже давно прикрыли…       Именно с этой мыслью Се Лянь развернулся и направился домой. Даже будь это сам дьявол из преисподней — упускать возможность такой дешевой аренды нельзя, ведь стипендии и подработок и так с горем пополам хватает на оплату и какую-никакую еду…       Кстати, о еде! В холодильнике мышь повесилась. Да и обезболивающих стоит купить… И, видимо, немного конфет для нового сожителя. Ладно, далеко не нового.

~~~

      В магазине практически пусто. Единственный круглосуточный гипермаркет не пользуется популярностью среди живущих неподалеку. Кажется, один только Се Лянь и несколько студентов заходят в него после полуночи.       Взяв самый дешевый кофе, немного яблок, булочку хлеба, маленькую пачку масла и пакетик карамельных конфет по скидке, он расплатился и забежал в аптеку в соседнем здании.       Не стоит упоминать, что смотрели на него как на пьяницу, не иначе. Одежда промокла полностью, оплетая наподобие муслинового платья. Ну, персонал скорее сходился с тем, что он упал в реку или лужу.       До его жилого комплекса было порядка двадцати минут ходьбы, но учитывая то, что Се Лянь уже бродит около полутора часов, ноги начали отваливаться давно. До этого он был на паре по живописи и стоял около четырех часов с одним пятиминутным перерывом… Они уже отвалились.       Дойдя с горем пополам до квартиры по лестнице на восьмой этаж, ибо лифт сломался, Се Лянь открыл дверь. М-да, даже закрыть не удосужился.       Внутри тихо, как обычно, изменилось лишь то, что рядом с тумбочкой сидел уже привычный «человек», только… В форме ребенка? Волосы все еще темно-коричневые, длинные и собранные в милый хвостик, одежда красно-черная, изменились только носочки и размер тельца. Раньше он был выше самого Се Ляня, а сейчас не кажется старше первоклашки.       Снова постаравшись понять, как к этому относится, Се Лянь выдал первое, что пришло в голову:       — Как тебя зовут хотя бы? — домовенок подскочил, увидев то, что в квартиру зашли, но не ответил:       — Весь промок! Я сейчас полотенце принесу…       — Эй! Ты чего…       В конечном итоге Се Лянь сидит на единственном кресле в двух пледах, с полотенцем на голове, вязаном свитере, спортивных штанах и тапочках-единорогах, попивая горячий чай.       Домовенок, так и не сказав своего имени, настоял на том, что не продолжит говорить пока он не согреется и не высохнет. В квартире с отоплением туго, но теплая одежда была вполне себе сносной заменой батареям.       — Не стоило, — но что уж отрицать, это было очень приятно.       — Еще как стоило! Гэгэ совсем промок… — как кот, не меньше. Сидел рядом, смотря прямо в глаза. — Меня зовут Сань Лан! Присвоили имя Хуа Чен, но это формальность…       — Присвоили? — с интересом продолжил расспрашивать Се Лянь.       — Ага. Когда пришел устраиваться домовым, нам всем давали квартиру и имя, отличное от того, что было при рождении, — Сань Лан снова встал и принес с кухни конфет. Он, кажется, сразу схватил то, что куплены они ему… Уже почти всю пачку замолотил.       — Стой, стой… Устраиваться? Это система какая-то?       — Ну… можно и так сказать. Я не могу об этом распространяться. То, что я показал себя человеку — уже строжайшее нарушение, — говорил с конфетой во рту, не особо боясь потенциального наказания. — Мне точно влетит, но будет это потом! К тому же, ты ведь не будешь об этом говорить другим?       — Нет, конечно же, нет…       Конечно же Се Лянь не будет говорить своим итак немногочисленным знакомым о том, что у него дома живет домовой… Зачем вообще тогда нужно было переезжать, если изживший себя диагноз подтвердит себя парой неосторожных фраз?       Теперь они официально жили вдвоём. Се Лянь не расспрашивал лишний раз о том, как вообще у домовых все устроено, но смысла в этом особо и не было. Сань Лан просто был рядом, стирая одиночество, но воспоминания юности не давали шанса вести спокойный диалог. Казалось, что это все очередная иллюзия счастья, не более, и это внушало животный страх.       Вся жизнь переставала казаться настоящей. Будто он уже давно не живет, а в очередной раз создал свой мир, в котором все хорошо, а там, за гранью мыслей, стоят люди в белых халатах и думают, какой способ выбрать на этот раз.       Но даже в иллюзии отвратительно. Люди все еще лицемерны, их насквозь подпитывает ложь, они только ненавидят и пропитывают своим отсутствием любви все вокруг.       Раньше иллюзии были прекрасны. Не было в них ни лжи, ни ненависти, ни лицемерия. Одно только прекрасное одиночество на пару с собственным разумом, что играл желанные роли. Созданный мир был полон любви, из него не хотелось уходить.       Вплоть до первого приема лекарств, за которыми следовал очередной психоз. Реальность сталкивалась с выдумкой и уничтожала, пока на руках не появлялись рисунки, а в горло не закидывалась горсть таблеток.       Сейчас реальность ни с чем не борется, но все также убивает.       Пары, живописи, академического рисунка, теории цвета, истории искусств сливались в одно целое, собирая по крупицам день, отделяя от себя подработки, а потом, в качестве награды, приходит дом с сырыми и потрепанными стенами, открывая утерянное спокойствие.       Дома теперь ждет маленькое и милое существо, чью природу Се Лянь так и не понял. Даже будь это очередной галлюцинацией — фантазия бы в жизни не дошла до такого создания. Сань Лан мог менять форму, часто примерял немногочисленную одежду Се Ляня, щеголяя в ней с довольным лицом, заваривал чай к приходу и жутко полюбил его носки с нарисованной пшеницей.       Словно маленький ребенок, которого никто не сдерживает, он носится по квартире, обожает объятия, точит сладости по ночам и часто хнычет, если Се Лянь задерживается. Ему интересно, как там, снаружи, что такое университет, что такое работа и еще сотни вопросов, будто он без понятия, что такое реальный мир за рамками квартиры.       Этого малыша, даже в форме юноши под два метра ростом, хотелось потрепать по волосам и обхватить руками, гладя по спине. Было ясно, что он куда старше самого Се Ляня, но как это можно было принимать в расчет, когда Сань Лан, бормоча что-то себе под нос, несся маленькими шажками в одежде на несколько размеров больше его самого в соседнюю комнату и, без какого либо предупреждения, утыкался лицом в живот, обхватывая ручками?       И как можно было не обхватить в ответ?       Словно младший брат появился, ей-богу.       Желания задерживаться лишний раз в ВУЗе больше нет, так что перерыв до работы Се Лянь проводит в этой наипрекраснейшей компании. Она была куда лучше одногруппников.       Вместе сидели за чашечкой чая с конфеткой, говоря о разном. Никогда о личном — немое согласие не затрагивать такие темы было подписано еще в их первую встречу. Се Лянь рассказывал о мире и слушал шокированные возгласы Сань Лана на те или иные утверждения. К примеру, его очень удивило то, что сладости можно купить в свободном доступе, а за работу платят деньгами, но особенно ярко он отреагировал на рассказ о космосе, вселенной и звездах.       Се Лянь и сам обожал говорить об этом:       — О, это интересная тема, — он встал, смотря на Хуа Чена, который сейчас был в обличии подростка лет пятнадцати и налил себе еще кофе. — Представь, просто шар из раскаленного газа, который издалека кажется светящейся точкой, а люди используют его как воплощение любви, бесконечности, представляя Скандинавских богов и всевозможное волшебство.       Сань Лан слушал с нескрываемым интересом, даже не осознавая масштабов. Будто никогда не видел неба.       — Мы так ничтожны перед ними. Думаем, размышляем, показываем свою фантазию насчет такой очевидной для вселенной вещи — неба, но продолжаем. Ищем ответы в бесконечной черноте, находя любовь и неведомые чувства где-то вдалеке от страшной реальности, и не волнует нас то, что это не более, чем попытки избежать жизни.       Се Лянь на мгновение замолчал, смотря в черные глаза Сань Лана, решив не нагружать слишком большим количеством информации, а перешел к тому, что будет иметь тот же эффект, но в разы интересней:       — Ты когда-нибудь наблюдал за ночным небом?       — Небом? — Хуа Чен наклонил голову в бок, подтверждая вопрос. — Гэгэ сказал, что это высоко, но я никогда не смотрел наверх.       — Совсем ни разу? — Се Лянь удивился, вспоминая вид из окон квартиры, но понял, что он и при желании не смог бы разглядеть. Множество многоэтажек закрывали горизонт, крыши не позволяли увидеть остальной крупицы бесконечности. Единственное, что Сань Лан мог наблюдать — это двор с детской площадкой и дорогой, не более. — А тебе можно покидать пределы квартиры?       — Ну… В самом доме перемещаться можно, но на улицу нельзя. Только если есть желание переехать с хозяином, тогда можно! — лишь потом понял, что наговорил, кажется, много неразрешенного, тут же спохватившись. — А что?       — А на крышу, к примеру, тебе можно выйти? Негоже это, ни разу не увидеть неба…       Сань Лан сразу же загорелся. Тучи, будто чувствуя желающую это душу, расступились, прерывая дождь на корню. Сейчас начало девяти, даже до заката далеко, но он в предвкушении чуть ли не прыгал на стуле от счастья.       Оказалось, что выйти на крышу можно, единственный запрет — показ личины людям, но это правило давно уже было нарушено. Се Лянь так и не спросил, какого наказание, и когда оно будет получено, но сейчас все хорошо, не хотелось об этом беспокоиться.       Се Лянь пояснил, что идти сразу после заката — параллельно рассказав, что такое этот закат — идея не из лучших, ибо звезды появятся ближе к полуночи, и то не факт. В ожидании он сел за наброски по композиции. Университет — вещь важная, особенно для него, выбравшего тернистый путь художника, так что, найдя хорошие референсы, Се Лянь принялся творить.       Сань Лан, все еще желающий узнать побольше, с грустью принял факт наличия работы, садясь рядом на стол. Он совсем не мешал, принимая форму размером с куклу, не больше. Наблюдал, как карандаш шуршит по бумаге, создавая объем. Это было красиво.       Так и прошли почти два часа в тишине и спокойствии. Несколько выпитых кружек чая и съеденная Хуа Ченом пачка конфет только добавляли уюта. Законченные восемь эскизов разной кухонной утвари и два наброска человека были аккуратно сложены в папку.       Се Лянь заметил уснувшего мирным сном Сань Лана, но разбудил лишь тогда, когда сам оделся потеплее, чтобы не заставлять лишний раз ждать. Кажется, Хуа Чену действительно наскучило наблюдать за творческим процессом.       Но спал он не очень крепко: сразу же вскочил, вспоминая, чем они планировали заниматься.       Раньше Хуа Чен не задумывался о том, чтобы выйти за пределы квартиры. Он не знал ничего о здешнем мире, да и не особо хотел, а сейчас, услышав столько историй, желание появилось.       Поэтому чуть ли не вприпрыжку ждал, пока Се Лянь непонятно зачем возьмет плед и откроет дверь, а потом, не без опасения, выглянул наружу.       На лестничном пролете он однажды был. Очень давно, когда впервые заехал в квартиру в качестве домового, но с того времени слишком многое изменилось.       Цвет стен теперь куда темнее, двери стали другими, плитка тоже… Это даже не непривычно, а незнакомо, будто абсолютно новое место. Но Сань Лан только сильнее ухватился за руку Се Ляня, уверенно идя по лестнице.       Сейчас ночь, все спят, так что никого они на лестничном пролете не встретят. Всего в доме двенадцать этажей, идти пришлось недолго, так что спустя каких-то пять минут перед ними появилась достаточно большая металлическая дверь.       Вообще, ключ от нее есть только у владелицы, но Се Лянь предусмотрительно попросил дубликат. Знает же, что при любой удобной возможности пойдёт либо на прогулку по ночному городу, либо на крышу, только и представить не мог, что не в одиночестве.       Не без труда отворив дверь, Се Лянь посмотрел на стоящего в предвкушении Хуа Чена и вышел в эту бесконечную темноту. Решил не медлить, ожидая и поджигая интерес еще сильнее:       — Ты когда-нибудь желал окунуться в прошлое? Узнать его, покорить или изменить? — Сань Лан не замедлил шага, но и взгляда не поднял:       — Зачем заботится о прошлом? У меня его нет, хоть оно и может быть бесконечным… — слышать это из уст «подростка» казалось, с одной стороны, до жути комичным, а с другой — вполне себе реальным. Се Лянь по опыту знал, какого это, ощутить собственной шкурой истину в раннем возрасте. — Есть настоящее. Не оно ли важнее?       — Ты прав, но поверь, как только увидишь их прошлое — не сможешь отвести глаз, — в момент, когда Хуа Чен переступил порожек, касаясь тапочками крыши и поднимая в кое-то веке взгляд наверх, Се Лянь продолжил. — Чтобы увидеть миллионы лет жизни нужно просто посмотреть на звезды.       Но облачка.       Сотни белых жемчужин рассыпались по бесконечной черноте.       Хуа Чен застыл, не в силах отвести взгляд. Казалось бы, столько лет жизни в четырех стенах, а буквально за одной из них находилась бесконечность.       Се Лянь тоже был заворожен этой неописуемой красотой в перемешку с неизбежностью и неважно, что он видел это тысячу раз. Тогда были другие звезды, другое небо, другая вселенная, другая бесконечность, другое нечто и другое ничто.       Единственное, что может быть другим, не разрывая связь с реальностью.       Но стоять так всю ночь — занятие не из лучших, так что Се Лянь расстелил заранее взятый с собой плед и уложился на нем, оставляя Сань Лану законную половинку.       Теперь лежат бок о бок, всматриваясь в никуда, лишь бы было, на что смотреть. Цепляются черными зрачками о черное ничто и белое что-то, состоящее из ничего. Весь мир — одно сплошное ничто. Пустота сверху, пустота снизу, а между — они, в еще большей пустоте.       — Ну как?       — Я не знаю, — шепотом, будто Хуа Чен боится нарушить момент. Страшиться уничтожить тишину, дарованную тем, что сейчас словно на ладони. — Там ничего нет. Пусто, но в тоже время полным-полно всего, я не знаю, что это.       — Никто не знает, — Се Лянь усмехнулся. — Там, в космосе, нет времен года, дня, ночи, вечера или утра. Нет кислорода, конфет, кофе и людей. Там нет ничего, кроме космоса, но вечности он тоже не дает. Он просто бесконечен, уничтожает единственные существующие у нас цели, делая их ничтожными. По сравнению с этим нескончаемым потоком звезд вся наша жизнь — сплошное ничто.       Говорил все то, о чем раньше думал, все также лежа на крыше, только наедине с самим собой.       — Почему гэгэ так говорит? — Сань Лан оторвался от неба и повернул голову к Се Ляню, чьи влажные глаза отражали белую россыпь точек. — Раз так, то у космоса есть время, очень много времени! Оно не просто означает то, что может произойти все на свете, но и то, что все когда-нибудь произойдет. Ты ведь сам говорил, что наша история невероятна, что люди миллионы лет строили счастье здесь и не прогадали!       — Ха, Сань Лан… — Се Лянь прикрыл глаза. — Но какой смысл в этом, если не дано бесконечности? Если нет гарантии того, что принесенное в мир не канет в небытие?       Тут-то Хуа Чен замолчал, сталкиваясь лицом к лицу с реальностью. Нет бесконечности? Воспоминания громом пробили несколько лет жизни со старушкой, что ушла. Так вот, что означает небытие. Вот, что означает желание бесконечности.       — Гэгэ боится смерти? — Се Лянь вздрогнул. Хуа Чену неведома смерть, он лишь видит ее, но сам никогда не испытает. Переживет сотни звезд и галактик, себя самого и всех вокруг. — Или того, что она несет за собой?       — Нет, скорее… Я боюсь бесконечности. Она противоречит реальности, — и снова открыл глаза, ища особенно яркую звезду. — Почему нужно бояться смерти? Она прекрасна. Знаешь, Сань Лан, звезды тоже умирают. Находясь в бесконечности, они получили только его крупицу, а тогда, когда отмеренное им время заканчивается, они начинают светить особенно ярко. Совсем недолго, а потом рассеивается навсегда, освобождая место для новой.       Уголки губ поползли вверх, будто это не просто то, чего нельзя испытать, а то, что он пытался испытать, ожидая, но оплошал, ступая на землю вновь.       Впрочем, стоило бы научится жить на земле прежде, чем лезть в смерть и отражающуюся в ней бесконечность. Стоило бы научится жить.       Хуа Чен слушает это и непроизвольно дрожит, боясь представить то, что помогло прийти к такому умозаключению. Он сейчас, видя небо и звезды впервые, не мог бы думать ни о чем, кроме как о новых возможностях, деталях, идеях и планах. Воссоздал бы в своей голове сотни путей, по которым можно было бы пойти, окажись он человеком, а не духом. Превратил бы эту душащую неизвестность в мотивацию приблизится к бесконечно далекому, неизвестному. Представил бы, какого это, открыть что-то никому неизвестное, даже самому себе.       А сейчас не мог продолжать этих мыслей: все заняла смерть.       — Сань Лан, прости. Не о том начал.       — Гэгэ не за что извиняться, просто… Раз так, получается… — он сглотнул. — Ты хочешь этого?       Взгляд Се Ляня прояснился. Стал менее стеклянным, менее отстраненным… Стал другим.       — Я? — казалось, он только понял то, что все это было произнесено его собственным ртом. — Я не знаю. Просто… Там чернота. Она бесконечна, конца не найти и через сотню лет… — желание. Его глаза загорелись желанием. — Просто представь, какого это, падать вверх? Туда, откуда не вернуться назад и не прийти куда-то. Далеко и бесконечно лететь, ощущая бесконечный страх и бесконечную неизвестность и никогда не почувствовать чего-то противоположного.       Сань Лан резко сел, смотря прямо в глаза:       — Нет! Нельзя падать… Ты на земле, ее можно ощутить! Зачем обрекать себя на неизвестность, если есть основа, по которой можно идти куда угодно? — а в недомолвках осталось немое прошу, не уходи.       — Я не уйду. Просто очень уж люди любят фантазировать о невозможном. Какой вообще смысл говорить о том, что знают все? — широко улыбнулся и потрепал загрустившего Хуа Чена по волосам.       Стоило ли сменить тему? Се Лянь начал ненавидеть себя за то, что сорвался. Что испортил впечатление о том, как прекрасна эта неизвестность, а все из-за того, что однажды она полностью его поглотила.       — Хочешь, я расскажу тебе о созвездиях?