Дорога и вправду заняла всего полтора часа. Средь ночи пусто: машин нет, люди давно закончили с тусовками и мирно спят, только коты все еще бодрствуют, вальяжно разгуливая по заборам. Вот уже привычный центр города, вот они едут мимо университета, вот студенческий городок, а вот и жилые районы, в одном из которых ютится Се Лянь. Он хотел попросить остановить поблизости и дойти пешком, но почему-то уверен, что одного его в такое время — на дворе четыре утра — не пустят. Да и в компании этой, на удивление… Спокойно.
Вот и нужный подъезд. Шаткий домик из во многих местах треснутого кирпича и с помутневшими от старости окнами. Все вокруг тоже знатно испытано жизнью: только цветы, которые великодушно сажают бабушки каждую весну, все еще показывают важность этого места для многих. Сань Лан паркуется недалеко от двери и выдыхает:
— Вот и все.
— Спасибо, что довез, — Се Лянь осматривается в поиске возможно забытых вещей, проверяет карманы на наличие ключей и немного одумывается. — А тебе отсюда далеко? Зря ты сюда ехал в такую рань, волнуются же.
— А? Да мне некуда, я в машине и живу, — Хуа Чен усмехается, осознавая насколько все плохо, но решил заверить. — Тут удобно!
— Удобно? — Се Лянь посмотрел недоверчиво, еще раз взглянул на заднее сиденье, которое, скорее всего, выполняет роль кровати и понял, что даже его потрепанный матрас и такой же убитый диван в разы удобнее. — А давай ко мне? Нет-нет, я не настаиваю, просто… Если не против, у меня можешь переночевать.
И Сань Лан согласился. Еще и улыбнулся как довольный лис… Если бы Се Лянь не провел с ним предыдущие сутки и еще несколько ночей до этого, то посчитал бы, что у этого молодого человека не все в порядке.
Лифт не работает, наверное… Давно. Точно давно, так что по лестнице они поднимаются на предпоследний этаж, а это будучи уставшими сделать та еще задачка, и Се Лянь ведет к своей двери. Хуа Чен послушно идет сзади, делая вид, что впервые здесь.
— Сейчас… — Се Лянь достает из кармана ключи, но почему-то вставить их в замочную скважину не получается. — Да ну что такое? — и уже по инерции дергает за ручку.
Та открывается.
— Гэгэ, ты не запер квартиру?
— Нет… Точно запирал, — аккуратно толкает, делая щелку чуть больше и просовывает нос. — Хуа Чен, постой тут, ладно? Я сейчас.
— Нет, я пойду с гэгэ, кто знает, что там.
На носочках, стараясь избегать любых скрипов и звуков, они вошли в квартиру. Внутри немного душно, даже чувствуется, как в воздухе витает пыль, освещения нет, да и постороннего шума, вроде как, тоже… Се Лянь не разувается: прямо в кроссовках проходит по узкому коридору, иногда оглядывается на Сань Лана за спиной и по пути захватывает какую-то книгу в качестве какого-никакого оружия. История французской живописи 19 века… Ну, когда это культура не была оружием.
Двери на кухню и в ванну закрыты, но коврик немного… Криво лежит, что в глаза бросается сразу. Видно только часть спальни: дверь немного прикрыта, а оттуда уже ощущается некая прохлада, будто окно открыто.
Се Лянь аккуратно подходит, уже хочет окончательно открыть, но Сань Лан берет за руку и отрицательно кивает: «Я сам». Никто ничего против не имеет: книга быстро кочует из рук в руки, дверь приоткрывается и… Ничего.
Се Лянь уж было хотел показать себя, мол, чего ты застыл, что там, но сам протискивается в проем, глубоко вздыхая.
Заходит внутрь, садится рядом с потрепанным футоном и трясет мирно спящую тушу:
— Цинсюань, ты так просмотр проспишь!
На слова среагировали сразу: спящий как у себя дома Ши Цинсюань подскочил, забывая о снах.
— А, уже сегодня?! — оглядывается, фокусирует взгляд и со вздохом обнимает Се Ляня. — Лянь-Лянь! Лянь-ля-я-янь, где же ты пропал? Испугал еще…
— Цинсюань, меня не было всего день, что уже успело стрястись?
— Гэгэ…? Он с тобой живет? — подает признаки жизни все еще стоящий у дверного проема Сань Лан, мгновенно привлекая внимание. В первую очередь, конечно, Ши Цинсюаня, который друга не видел с кем-то… Никогда?
— Лянь-Лянь! А это кто, познакомишь?
— Цинсюань, нет, — сразу же обламывает план, тут же продолжая. — Хуа Чен, знакомься, это Ши Цинсюань, мой друг с курса. Цинсюань, это Хуа Чен, мой… Знакомый.
Перед последним словом Се Лянь неосознанно запнулся. Да как вообще их отношения описать!
— Знакомый, значит… — но завершить реплику ему не дали:
— Ты скажи сначала… Ты что вообще у меня дома забыл? Я тебе разве давал ключи?
— А, это! — Ши Цинсюань слезает с подобия кровати, уходит куда-то к батарее, на ходу пытаясь оправдаться. — Ты же мне тогда еще их дал, помнишь? Когда надо было работы занести… Ты их не забрал, вот и подумал, что можно оставить себе. Но не суть!
Он берет в руки… Коробку? Се Лянь ее не помнит. Нет, это точно не его коробка. А еще внутри что-то подозрительно шевелится…
— Лянь-Лянь, выручай! — Цинсюань снова подползает, мимолетом глядя на явно выпадающего от ситуации Хуа Чена, кладет коробку на колени прямо перед Се Лянем и делает лицо… Нерпы, не иначе, еще и ладошки в в молитвенном жесте складывает. — Я утром возвращался в общагу и увидел их! Я хотел у себя их оставить, но ты же знаешь вахтершу, она нас выгнала…
— Цинсюань, кто там…?
Он медленно открывает картонную крышку с дырочками и… Котята. Два маленьких котенка сразу с интересом высунули сонные мордочки, а один сразу потянулся, выпячивая свой длинный хвостик. Черный и белый… Да и крошечные совсем! Сколько им, хоть четыре месяца есть? Тощие…
— Пожалуйста, подержи их у себя, пока я хозяина найду! Не могу я их в общаге держать, меня она сразу выгнала, а у тебя у одного квартира есть… Я корм куплю!
— Погоди, ты где их нашел вообще? Сколько им?
— У них мама умерла… Лежали рядом с баром, ну как пройти… Я вчера был в ветеринарке, сказали, что им около пяти месяцев, здоровые, только откормить… Лянь-Лянь, выручай!
— Да возьму, конечно… Такие хорошие.
Два котенка совсем худенькие, да и по размеру разные… Белая, кажется, кошка, почти полностью светлая, но рыжая на ушках, с черными «носочками» на лапках, серым на носу и с очень уж длинным хвостом. Второй котенок полностью черный: прямо уголек, не иначе, но хвостик уже короткий, кажется, будто поломанный.
Сань Лан тоже в интересе подходит, смотря на два комочка. Лица всех смягчаются.
— Я тебе звонил, но ты не отвечал… Вот и пришел. Хоть бы телефон с собой взял! Ничего не трогал, честно, только поспал… Спасибо, Лянь-Лянь! Ты меня выручаешь… — Цинсюань продолжает вещание, пока котята пытаются на расстоянии обнюхать новых временных хозяев. Их спаситель переключает внимание на новое лицо и загорается желанием выпытать еще пару слов. — Хуа Чен, значит… Вы откуда?
— Я довез гэгэ домой.
— Он поживет у меня пока, — выпаливаю одновременно. Цинсюань от таких новостей выпячивает глаза в удивлении. Не сказать, что он в шоке, просто… — Так уж получилось, чего ты так смотришь…? Ты от меня сразу на пары поедешь или сначала в общежитие? Если не торопишься, то поспи еще…
— Нет-нет, уже убегаю! Спасибо еще раз!
Вот так вот. Пришел, принес два маленьких солнца, ушел… В этом его друг, что тут.
Сань Лан ему вслед смотрел как-то недоверчиво, что ли, но потом сразу вернулся в комнату, вытаскивая кисявок из коробки. Они этому были не особо рады: попытались пошипеть, но в силу возраста и слабости получилось только упереться лапками в руки. Се Лянь все стоял в проходе и наблюдал за этим зрелищем:
— Цинсюань оставил несколько пакетиков с кормом… Давай хоть покормим их.
Сань Лан поднялся с корточек с двумя котятами по обе руки, которые уже как на матери разлеглись, ей-богу. За день их уже успели помыть, может Цинсюань после клиники и в груминг зашел: уж больно аккуратно они выглядят.
Се Лянь взял две из немногочисленных мисочек, насыпал в одну пакетик корма и налил немного воды во вторую. Сань Лан отцепил от себя малышей, посадил их рядом с тарелочками и стал с умилением наблюдать, как они пытаются. Се Лянь подумал, что тарелочки слишком для них высокие, но когда они принялись с удовольствием тыкаться туда носиками, успокоился. Не особо голодные: за еду не дерутся, но все же.
— Вот счастье на голову свалилось… — садится рядом Се Лянь, тоже наблюдая. Не сказать, что он против… Скорее, все просто слишком быстро произошло. — У тебя же нет аллергии?
— Не-а… Смотри, всю моську вымазала, — белый котенок и в правду теперь не белый: все щечки и усы во влажном корме.
Этим же днем они вместе обустроили им уголок: кормушка, несколько подушек, пеленка оставленная Ши Цинсюанем и несколько импровизированных игрушек из ниток. Огородили все картоном, которого в квартире предостаточно и оставили животных обживаться… Теперь на без того маленькой кухне стало еще меньше места.
Котята к окружению не привыкли: забились в угол и сидят калачиком вдвоем. Се Лянь и Хуа Чен какое-то время понаблюдали, смирились, взяли остатки купленной по дороге еды и ушли в спальню.
— Футон или диван? В принципе, разница невелика…
— Давай на диване, мне не принципиально, —
лишь бы рядом с тобой. Часть слов остались не высказанными. Хуа Чен просто искренне рад, что снова может наслаждаться этими секундами.
— Хорошо… Сейчас, я принесу постельное и плед, — выходит из комнаты и начинает копошиться в шкафу коридора, уже оттуда говоря. — Слушай, Хуа Чен, ты не голодный? Просто у меня еды нет, а ты только тот сэндвич и съел.
— Гэгэ, все хорошо! Я уже очень рад, что могу тут поспать. Можем заказать, до вечера далеко, я оплачу, у меня осталось…
Се Лянь отнекивался пару минут, а потом согласился: на счету все слишком печально. Могли бы, конечно, сходить в магазин и купить чего нормального, но Се Лянь в жизни не покажет свои кулинарные способности первому неподготовленному к этому встречному, да и котят одних в квартире он не оставит.
А в итоге сидят вдвоем на ковре под «она видела небо» на телефоне, едят хрустящую курочку с лапшой быстрого приготовления и как два взрослых, полностью сформированных юноши за двадцать чуть ли не плачут:
— Хуа Чен, ты же смотрел? Все будет хорошо?
— Гэгэ, я же тоже впервые… Должен быть хорошим.
Закончилось все в правду хорошо. И не грустное вроде бы, но их почему-то задело.
Выпили еще чая, убрали мусор, поиграли с привыкшими к обстановке кисявками, покормили их и в кое-то веке легли спать. Се Лянь совершенно забыл, что сегодня должны были быть пары… Ну, прогулял денек, у него еще целые выходные на отработку.
Это «можешь переночевать» растянулось сначала на месяц, а потом и вплоть до летних каникул.
Сначала Хуа Чен искал жилье, ну как, искал… Скорее делал вид, что ищет. Ему затея пожить здесь очень нравилась, он это и не скрывал, а Се Лянь и не против: так и сказал в один вечер, что он может спокойно искать работу и не переживать.
Хуа Чен круглые сутки сидел на кухне и что-то неумолимо писал в своем потрепанном ноутбуке. Пытаясь найти работу, он не учел, что для этого нужен опыт и образование, так что довольствовался одноразовыми вакансиями по типу написания работ для школьников или студентов, отчетов, планов и всей подобной текстовой ерунды, которая не требует кучи знаний. Однажды даже удалось ухватить работенку менеджера по продажам, но продержался месяц он там на божьем слове и не более того.
Се Лянь своим подработкам не изменял, но удалось протиснуться в преподаватели одной художественной школы неподалеку, так что, можно сказать, он обеспечил себе место для практики. До нее еще два года, но что откладывать? Все-таки деньги не лишние. В итоге по утрам он уходил вести классы, до позднего вечера учился, а потом плелся на подработку в круглосуточном кафе на ночную смену. Не каждый день и на том спасибо, но если и приходил домой, даже слова не ронял: заваливался на матрас и спал без задних ног до следующего утра.
Сань Лан, смотря на это все, старался максимально помочь: ранним утром делал кофе и легкий завтрак, укрывал одеялом, старался убраться в квартире и проветрить комнаты. За свою заботу получал благодарный взгляд и объятие, чего было более, чем достаточно.
За эти недолгие месяцы они не жили вместе толком, но ужились прекрасно. Чем больше приближалось лето, тем меньше Се Лянь появлялся в квартире, тем меньше разговоров вел, тем больше Сань Лан начинал переживать.
Однажды Хуа Чен проснулся, чтобы заварить кофе, но Се Ляня на футоне не обнаружил. Думал, что ушел уже, но нет: он стоял на кухне, оперевшись о подоконник. Открытое окно уже не давало желанной прохлады, но теплый ветерок лучше, чем ничего.
— Гэгэ?
— Мм? — Се Лянь обернулся. — А, Хуа Чен…
Немного подвинулся, чтобы Сань Лан мог встать рядом и продолжил:
— Спасибо за все, что ты делаешь.
— Гэгэ не за что благодарить… Слушай, когда это закончится? Ты же совсем не отдыхаешь, давай я возьму твои ночные.
— Ты не переживай, сессия в конце весны, после нее и отдохну.
Вот только Хуа Чена такой расклад не шибко обрадовал. Он все равно стал еще активнее искать что-то полноценное, надеясь, что Се Ляню станет проще. В принципе, так оно и случилось: теперь благодаря относительно стабильной должности переводчика, на которую хватило его уровня языка и работы официанта в баре неподалеку, может оплачивать коммуналку и покупать еду. Се Лянь тянет аренду и все бытовые мелочи, включая корм котятам, которых так и не забрал Ши Цинсюань… Вот как получилось, что одна ночь «на переночевать» прекратилась в разбитые пополам обязанности и финансовое спокойствие?
А вот и конец весны. Приходит жара, духота и пыль. Дожди уже отработали свое, но ветер еще бьет во всю силу, а в паре с солнцем желание выходить на улицу полностью отпадает. Окна не открыть, кондиционеры работают на святом духе, не иначе, а горячий кофе с утра медленно кочует в холодный американо с тонной льда.
Хуа Чен такую погоду терпеть не может: давление начинает скакать как проклятое, голова раскалывается, впрочем, Се Лянь его понимает прекрасно, так что поделился своим сосудосуживающим и подсказал хороший комплекс витаминов.
Кажется, съезжать уже никто не собирается. Ши Цинсюань часто к ним приходил повидать кисявок и не пускал возможности пошутить по поводу затянувшейся ночи. Говорил еще, что искренне старается найти кого-то, но пока что не выходит. Се Лянь на это многозначительно кивал, понимая, что эти два растущих изо дня в день комочка теперь полноценно его. Жалко только, что не может много времени с ними проводить, работа, но вечерами он не жалеет времени на игры.
— Может уже назвать их как-нибудь? — бурчит Хуа Чен, пока черный котенок играет с пальцем, лежа у него на животе. — А то что получается… Твой и мой?
Вечер. Прохладный вечер, последний день апреля.
Что правда, то правда: получилось так, что белая кошка больше прониклась симпатией к Се Ляню, а черный котик — к Хуа Чену, вот и вошло в привычку называть их «твоя» и «мой»…
— Надо бы… Как своего назовешь? — Се Лянь сидит на полу, оперевшись спиной на кресло. — Моя… Почему мне кажется, что ей подошло бы имя Жое.
— Жое? А что, она в правда сплошное бедствие, — пробормотал, вспоминая, как это белое чудо среди ночи свалилось все кастрюли с полки, доводя своих хозяев до инфаркта. — Я, наверное, и не смогу так быстро с именем определится.
— Да и не стоит торопиться… Ех, бедный котенок, ни хвоста, ни ушка, — у котенка действительно с рождения не было части хвостика и половины ушка… Впрочем, бесится со своей сестрой ему это не мешало.
— Может, Эмин? Жое и Эмин, звучит хорошо.
— Хаха, а давай. Напомнило эти фэнтезийные рассказы, где какие-нибудь самураи дают имена своему оружию.
— А нет? Эта белая малышка в легкую может разнести весь дом…
Они смеются. Много смеются.
И спят. Спокойно. Впервые, кажется, за годы.
Двенадцать ночи. Весна ушла в закат, а рассвет принес первое мая. Правду говорят, что рассвет приходит лишь к тем, кто видел тьму.
Весь месяц прошел в свете солнца, цветущих деревьях и пении птиц. Прекрасный май. Самый прекрасный май за эти годы. Се Лянь в кое-то веке пришел средь дня и завалился спать: экзамены сданы, просмотр проведен, диплом получен. Это должно было произойти аж через месяц, но декан сжалился и перенес на пораньше. Хуа Чен по такому случаю купил несколько пирожных, но удалось их попробовать только на следующее утро, когда Се Лянь довольный и сонный проснулся.
— Поздравляю гэгэ с окончанием учебы и давно желанным сном.
— Спасибо… Кексики? Давай я заварю чай… — уж было хотел достать из шкафа любимый сорт заварки, но зазвонил телефон. Се Лянь нехотя поднял трубку и… — Цинсюань, доброе утро… Когда? А, нет, я не пойду скорее всего… Ты же знаешь, не люблю я все это… Ага, на вручении посижу и все… Да ладно, давай, отсыпайся.
— Что такое?
— Цинсюань устраивает какую-то вечеринку в честь выпуска… — Жое тоже проснулась и стала ластиться об ноги. — Чего, золотце? Давай покормлю, иди сюда…
Коты сыты, так что для них самое время не спать, а носится как антилопы по всей квартире, пока их хозяева уже спокойно сидят за столом. Кажется, только сейчас они осознают, насколько все спонтанно произошло.
— И что теперь? — с какой-то надеждой спрашивает Хуа Чен, а Се Лянь, кажется, даже немного смущается…
— Слушай, а ты сам хочешь съехать?
— Честно? Совсем не хочется, — признался и отхлебнул чая. — Здесь спокойно как дома, я не хочу отсюда уходить.
Се Лянь улыбнулся. Кажется, если бы они сидели по одну сторону стола, он бы без зазрения совести погладил по голове.
— Тогда решено, — Хуа Чен на это заявление что-то боязно мычит, а потом распахивает глаза в немом согласии. — Сейчас покушаем и поедем покупать нормальный матрас, а то у тебя уже спина болит на диване этом спать…
— Гэгэ, правда?
— Я бы хотел, чтобы была кровать, но на нее не хватит места… И денег ха-ха.
А уши бордовые… Старается говорить невозмутимо и просто, будто ничего нет в том, что они спустя пару дней знакомства прожили вместе почти три месяца. Хуа Чен на это заявление сам краской залился, уж чего-чего, а такого поворота событий от всегда стеснительного и робкого Се Ляня он не ожидал. Да что уж там, сам Се Лянь такого не ожидал!
Пирожные оказались вкусными, а купленный под вечер матрас — удобным. Хуа Чен, довольный лис, завалился на него с такими мурчащими звуками, будто кота за ушком почесали… Получилось так, что расположили они их в одной комнате, Се Лянь это все слышал прекрасно, пока сам старался уснуть. Его собственный тверже, конечно, но слишком родной, чтобы менять на новый.
Ладно, отдохнули денек и хватит. Снова начинается работа, а так как времени у Се Ляня из-за отсутствия учебы больше, кочует она в дневное время суток. К тому же, самое время искать что-то по специальности, ибо преподавать черчение в школе, чем он занимался на практике, его совсем не прикалывает. Серьезно, легче уж в общепит идти, что он, собственно говоря, и делает.
Хуа Чен проснулся примерно также, вместе попили кофе и снова разошлись. Мда, живут вместе, а не говорят толком.
Но Се Лянь… Ненадолго задерживается в коридоре. Что-то не так. Чувства такие знакомые, что становится страшно. Ему спокойно. Это самое интимное, что он когда-либо ощущал — спокойствие и отсутствие гложущей тревоги. Он не хочет это терять. Не хочет терять это странное чувство, будто говоря с человеком он ведет непринужденный диалог с космосом за окном, одновременно обнимая эту самую Вселенную.
А Хуа Чен… Заходит за угол дома. В глухой, не известный даже богу переулок и дышит. Очень глубоко, нервно и облегченно. И ему больно. Очень-очень больно: будто легкие прямо тут разорвались. И боль эта — воплощение, интерпретация… Любовь. Боги, как же он любит, будь это чувство проклято.
В переулке этом лужа — зеркало. Прозрачное и кристально чистое, и в зеркале этом Хуа Чен видит ребенка: подростка, что ненавидит всех, кроме единственного света, с которым он кормил голубей когда-то. Он смотрит в глаза ни в чем не виновного дитя Сань Лана, что носит маску с надписью «Хуа Чен». Вот кто знает, плачет сейчас Хуа Чен или Сань Лан, да и кто любит? Оба, наверное. Оба любят так, что проще умереть снова.
Не хочется уходить. Хочется быть в этом шатком домике, родном домике, родной квартире, с родным человеком… А человек этот родным считает? Знать бы.
Работа. Два кафе на разных концах города, два в моменте одиноких человека со своими душащими мыслями и болящей грудью. Кажется, сердце скулит. А они тонут.
Весь день течет. Первый день лета. Вторник. Кошки и птицы.
Хуа Чен не может ждать, не может идти домой, не может быть там один… Даже идти не может! Чувство, будто с сегодняшнего утра прошла тысяча лет: он соскучился. Очень сильно… Кажется, еще одно мгновение, и он не сможет дышать, быть может, виной всему будет сухой жаркий ветер, но… Но? Но!
Заучил адрес, маршрут, названия всех улиц лишь бы идти и не останавливаться. На смене он то и дело залезал в навигатор, то и дело вспоминал… То и дело хотел сорваться к черту и прийти в часовой перерыв, но сдержался: у Се Ляня отдых выпадает на другое время.
Домики мимо пробегают, машины все равно быстрее, но что! А вот и кафе. Хуа Чен старается отдышаться, опираясь руками на колени. Людей немного, все-таки улочка для прогулок не популярная, да и само заведение скоро закрывается, единственное, что нарушает тишину, это редкие мотоциклы.
Двери кофейни еще открыты, редкие посетители уже выходят, а сам Хуа Чен против всех правил заходит внутрь. А вот и Се Лянь…
— Извините, мы скоро закрываемся, так что… Хуа Чен? Привет! Ты чего тут? — рядом с барной стойкой никого, но работы а е еще много: нужно закрыть смену.
— Привет, просто соскучился… Не против, если тут тебя подожду?
— Нет, конечно… Тебе дать сэндвич или пирожное? Мы все равно сейчас их между официантами разделим.
Курочек торта правда оказался вкусным. Срок годности выходит, так что их должны списать, но не выкидывать же!
— Лянь-Лянь, ты мне оставил? Опа, кто тут! — со спины к Хуа Чену подошел уже знакомый человек. Ши Цинсюань даже после смены выглядит воодушевленно, что тут. — Хуа Чен, ну что, как ужились?
— Цинсюань!
— Да что, я же их чистых интересов!
— Оставил, оставил… Твой любимый чизкейк, держи, — Се Лянь спешно отдал пластиковую коробочку с пирожными, лишь бы сменить тему. — Давай, я тут закончу все, иди домой.
— Лянь-Лянь, ты солнышко!
И убежал, пока Хуа Чен старался не засмеяться. Се Лянь только немного покраснел, но заметить это средь тусклого освещения уютной кофейни было трудно.
Се Лянь выпроводил друга и продолжил носится туда-сюда по заведению, пока не подключился Хуа Чен, и они не справились за каких-то двадцать минут. Се Лянь решил не смущать и ушел переодеваться в кладовку, а Хуа Чен пока вышел подышать свежим воздухом.
Да, вот что-что, а воздух сейчас необходим. Свежий и холодный, чтоб отрезвил. Ну как, холодный… Немного прохладный.
Уже за семь вечера, все как раз идут домой с работы, но в силу непроходимости этой улицы, час-пик вообще не ощущается: тишь да гладь, людей раз в минуту и видно.
Вот он — первый день лета. Разницы с вчера никакой, но ощущается теплее, легче и приятнее. Вроде бы сегодня ночью обещали дождь, но пока только приятный ветер. Солнце даже не за горизонтом, ему до него еще пару часов, не меньше. Светло, тепло и тихо… Точно блаженство.
— Хуа Чен, ты еще тут? — на ходу зовет Се Лянь, закрывая входную дверь. — Вот ты где…
— Я никуда не убегу.
Ни-ко-гда. Больше никогда.
Се Лянь улыбается. Искренне.
— У тебя красивые глаза, ты знал это? — Се Лянь смотрит прямо в них. Просто в какой-то момент замер в одной позе и не может пошевелиться.
Один глаз цвета скошенной травы и молодых листиков на тонких ветвях ивы, а другой… Темного шоколада, кофе и коньяка. Се Лянь помнит, как однажды сказал Мэй Нанцин: «Карие глаза — всегда цвета коньяка. Ты в них утонешь, забудешься и никогда не пожалеешь».
Се Лянь просто смотрит. На шелушащийся как у змейки носик, легкий румянец, темные кудряшки, мешки под глазами, покусанные губы… Хуа Чен не улыбается, но в лице такое умопомрачительное спокойствие, что он заражает им и его. И мир замирает.
— Гэгэ.
— М?
— Твои глаза прекрасней любого рассвета, ты знал?
— И как ты можешь говорить такие вещи…
Се Лянь ниже, он никогда этого не замечал. Хуа Чен выше на голову минимум, поэтому шея немного затекла, но… Потом стало легче: он нагнулся, чтобы глаза были на одном уровне. Смотрит так, будто просит разрешения на что-то, а Се Лянь только густо краснеет, толком и не понимая, на что идет. Впрочем, разве страшно? Кажется, интересно.
Хуа Чен делает маленький шажок навстречу и легонько прикасается губами ко лбу. Так быстро и мимолетно, что нельзя было толком и осознать, но сердце все равно на эту долю секунды остановилось, чтобы ни единого шума, ни единого звука… Се Лянь как каменная статуя, но не оттолкнул, не отошел, не прервал словами. Хуа Чен кладет руку на макушку, касается губами сначала носика, потом щеки под глазиком, скулы…
Словно бабочка прыгает по коже, разве это можно назвать поцелуем? Мягко и нежно, даже ладонь в волосах ни коем образом не сковывает движения, а наоборот, возводят окончательно расслабится и отдаться чувству с головой. Какому чувству?..
Се Лянь дрожит. Не от страха, а воспоминаний… Странных таких, давно уже забытых. Те же руки, те же глаза, те же губы, будто это не здесь, не наяву, а давным-давно, где-то в грехах облаков и молитвах зеленых лесов.
Хуа Чен не хочет отпускать, не может отказаться, не может добровольно сделать шаг назад, но с другой стороны, а имеет ли право? Он отстраняется, но эти огромные пшеничные глаза будто так и говорят: «Не надо».
В уголках глаз скопились слезинки, волосы от ветра растрепались… Хуа Чен подхватывает выбивающиеся пряди, убирает их за розовые ушки, но в глаза смотреть не может: также воздушным поцелуем прикасается к бровям, вискам, снова ко лбу… Хочется так делать бесконечно, никогда не останавливаться.
Опускаясь все ниже, хочется оттянуть желанный момент, немного подразнить, но вскоре останавливается прямо напротив губ. На долю секунды, а потом к ним же и прикасается. Все также легко и невесомо, все также еле заметно пробуя на вкус, сразу же отстраняясь.
Лицо Се Ляня надо видеть…
— Домой… Пошли домой.
Не сказать, что тишина смущающая или что-то вроде того, скорее оба толком не поняли, что произошло.
И тут, средь обшарпанных старых домов, они обрели безмятежность.
Полумесяц улыбается, несмотря на солнце в небе. Хуа Чен смотрит краем глаза на эту улыбку и в тот же миг замечает сжатые в кулак ладони, касается кисти мизинцем, тут же чувствует, как его руку сжали. Не в панике, не в страхе, не в отрешенности, а просто потому что так теплее. И спокойнее, наверное.
До дома каких-то десять минут пешком. Их дома, да? Никаких разговоров, только ветер в волосах и скрепленные замком руки.
По лестнице на пятый этаж, а там и квартира. Хуа Чен ключ достал быстрее, так что открыл и прошмыгнул в узкий коридор, ожидая Се Ляня.
— Чая?
— Давай, — полушепотом отвечает Се Лянь, стягивая обувь. Котята, услышав хлопнувшую дверь, сразу проснулись и подбежали: солнышко Жое захотела залезть по штанине на руки к Се Ляню, а Эмин вальяжно и малость лениво пришел ластится к Хуа Чену. — Вот все, не отдам я вас Цинсюаню… Ну иди сюда, чего прыгаешь…?
Пока котята играли, их уставшие после работы хозяева переоделись в домашнее, стараясь лишний раз вообще не пересекаться и максимально оттягивая момент этого чая… С этим надо переспать ночь — если в принципе получится уснуть — и как-то… отпустить? Забыть? Сделать вид, что ничего не произошло?
Начало девятого вечера, а солнце все еще яркое, даже освещение в квартире не нужно: окна с этим справляются прекрасно. А еще прекрасней то, что на днях Хуа Чен заказал в каком-то онлайн магазине «ловец солнца», и теперь в спальне на стенах радуга! Се Лянь в тот день еще на эмоциях предложил заказать еще один на кухню, ибо слишком уж это красиво. А теперь это приносит не только эстетическое удовольствие, так еще и помогает немного отвлечься. Красиво.
Се Лянь заваливается на голый матрас и из задумчивого разглядывания потолка его вырывает только Жое, у которой какой-то резкий прилив нежности. Тыкается носом мокрым в лицо и мурлычет… И как вообще это могло породить в голове эту странную ассоциацию?..
— Гэгэ? — Хуа Чен наполовину просунулся в дверной проем и жестом позвал на кухню. — Гэгэ может поспать, если устал.
— Нет-нет, я с-сейчас… Жое, слезай, — в мыслях надеясь, что кошка придавит его к матрасу, и он не встанет в принципе, но она как на зло послушно убегает, ну что за подстава?
Они уселись на диванчик, стараясь лишний раз друг друга не касаться не то из-за стыда, не то из-за страха чужой реакции. Горячий зеленый чай: один без добавок, а другой с несколькими ложками сахара и долькой лимона. Окно нараспашку, коты где-то носятся, а они пытаются подобрать слова. А для чего, спрашивается?
Да даже телевизор на фон не включить: он не работают!
— Гэгэ, все хорошо?
— Я не знаю, — слишком честно. — Хуа Чен, скажи… Я тебе напоминаю что-то? Или кого-то…
Потому что ты мне да.
— Мм? Дай подумать… — он подползает ближе, борясь с желанием положить подбородок на макушку. — Знаешь, ты почему-то ассоциируешься с… Каким-нибудь дождливым летним вечеркои с чаем и сложной книгой. Знаешь, какую-нибудь псевдофилософию, а может и роман простенький, что-то вроде того.
— Ты будто писатель, ха-ха, — хоть и смеется, о расслаблении и речи быть не может.
Хуа Чен молчит. Он боится истинного контекста, но слишком хорошо его понимает для того, чтобы не осознать. Знает же, что… Что? Знает, чего Се Лянь боится, чего не может сказать, знает, чего и сам сказать не может, но просит. Мысленно продолжит просить. Умолять не забывать его ласковых снов, касаний, томных объятий. Всех проведенных вместе вечеров, утонувших в их горечи дождей и морей, честных до горести в голосе разговоров. Мгновений, когда он, Сань Лан, был искренен и честен, отдавая себя полностью сначала дорогому человеку, а потом и высоте крыш.
Не забывай.//
//Прошу, забудь, я ведь здесь.
Хуа Чен видел эти глаза ни раз: одинокие, грустные, счастливые, искренние, жестокие и лживые. Светлые как пламя свечи посреди ночи, глубокие как тьма моря в часы шторма… Цвета пшеницы, они сияли голубизной озера средь гор и горели как дрова в камине на Новый год. Он видел их, когда снились кошмары и что-то хорошее, хоть и были они закрыты. Он видел их какими угодно, но… Они никогда не выражали эту смесь паники, успокоения и предвкушения.
Хуа Чен готов спросить. Искренне и честно о том, что же сейчас гложет это дитя. Знает ведь, что ни разу за это время Се Лянь не кричал о том, как сложно вставать утром с постели, как сложно принимать решения, как сложно отдаваться новому дню или очередному человеку.
Почему же ты, солнце, не можешь смеяться и петь? Да что там, даже плакать уже не можешь.
— Гэгэ, знаешь… В ту ночь, когда мы встретились, я кое-что понял, — Хуа Чен спокойно полностью облокачивается на спинку дивана, а когда получил в ответ смущенное и заинтересованное «м?» продолжил. — Что в тебе… Есть что-то иное. И я был уверен, что это что-то необходимо мне. У тебя было такое когда-нибудь? Что не нужно больше никого.
Конечно.
— Да, очень-очень давно, — Се Лянь делает глоток чая, оттягивая момент, чтобы задать вопрос. Тот, что давно его интересовал. — Скажи, а что ты в ту ночь делал на крыше? Так странно, что просто взял и… Пришел под утро.
Хуа Чен замер. Не то вспоминает, не то пытается что-то осознать, но вскоре берет себя в руки и продолжает.
Все-таки жизнь — прописанное наперед рабство, у которого один большой спойлер. Смерть. Познав ее, на все станет все равно, покуда не даст жизнь второго шанса. Шанса совершить еще один грех, шанса еще раз осознать ее страх.
— Я когда-то был на этой же крыше с… Одним очень дорогим мне человеком. Хотел снова это ощутить. Да, просто снова это почувствовать.
— Знаешь, я тоже. Причем он ушел дважды, представляешь? Надеялся, а потом правда появился, хаха, но… Снова куда-то убежал.
— Гэгэ, скажи, ты винишь его в этом?
— С чего бы его винить? Это не его ошибка, а моя, что уж тут… А может, не моя, только ему это и известно, — Се Лянь ощутимо расслабился. Положил голову на мягкую подушку и потянулся руками. — А ты замечал когда-то, что ночью все по-другому? Что сейчас, что раньше… Она будто так и норовит сделать всех честными.
— Сейчас как раз ночь, гэгэ, — Хуа Чен смотрит в потолок, но не от отвращения, а… Тревоги.
— Хуа Чен, хочешь, я расскажу тебе один секрет? — Се Лянь все-таки кладет голову на худое плече, вдыхает поглубже и… — Я очень давно хотел пойти в искусство. С ранних лет… Часто бросал, переходил на что-то новое, но рядом всегда были два человека, которые меня поддерживали до самого конца. Знал бы ты, сколько храмов и выставок я обошел, чтобы найти путь? Сотни. Я хотел быть ближе к искусству через книги, работу, учебу, но…
Молчит. Думает.
— Ближе всего я оказался, когда… Когда ты поцеловал меня.
Се Лянь краснеет. Пресвятые небожители, как же краснеет…
И думает. В душе буря, пламя, лед, что трескается, превращается в стекло, сухие ветви. Мертвые ветви. Мертвое прошлое.
Хочется поприветствовать. Взяв ручку и лист бумаги, написать… Что? Письмо своей бессоннице, своей депрессии, своему счастью, ночному безумству. Пожалеть, что не расставил все точки, не забыл, не отпустил. Поблагодарить за вечерние объятия, идеи, чувства и искреннюю мотивацию. Написать все истории про море, про крыши, про космос, в котором они путешествовали вопреки всем законам вселенной и про них самих.
О нас с тобой. О наших днях, о которых я жалею и все никак не могу забыть. Прости.
Скажи, что у тебя все хорошо. Что тебе тепло, что ты в порядке. А я отвечу то же, ведь я знаю, ты всегда со мной.
Я все еще тебя…
— Гэгэ, — я люблю тебя? Разве достаточно этих слов? — Я…
— Спасибо, что ты есть.
Се Ляню не нужны слова. Он никогда до этого не знал, что можно признаваться в любви глазами.
Так и шепчет зрачками, что они могут гореть ярче звезд и шептать друг другу стихи, сжигая бумагу, оставляя тягость воспоминаний. Приятную тяжесть.
Их глаза красивы, но никто до сего вечера не видел их по-настоящему влюбленными.
Се Лянь уснул прямо так, на его коленях. Мирно сопит как тогда, в машине, да что уж, раньше Хуа Чен наблюдал это слишком часто. И каждый раз, охраняя сон, он думал, сможет ли делать это их недолгую человеческую вечность. Просто… Отдаться полностью, говорить и любить.
Сколько всего могло бы произойти, не заклянись на них злодейка-судьба, не обреки она их на одну-единственную решающую потерю. Поцелуй Хуа Чен это золотце еще тогда, на берегу или на очередной крыше, скажи он это все раньше… Быть может, все было бы по-другому. Но что уж: прошедшее прошло, ничего не сделать, а сейчас… Нет сейчас одинокого прошлого, где ты вырос ценой ужаса: детали, что так усердно пытались найти и кропотливо собирали, потеряны. И стоишь встревоженный посреди пустой ночной улицы вместо одинаковых снов и ждешь.
И все, не найти их, только новые и незнакомые, ведь временем потеряно слишком много. Невообразимо много, но хорошая новость в том, что теперь им слишком много следует наверстать.
Хуа Чен любит. Да, точно, именно любит, и сейчас ему это чувство проклясть вообще не хочется. Эти щечки, светлые ресницы, шея, выпирающие ключицы, крошечные пальчики, бледные губы… В манеру общения, мысли, внутреннего философа, звезды в глазах и пылкое спокойствие в речах. Однажды хочет снова посмотреть, как он танцует, смеется, бегает под дождем, заваривает чай по утрам, читает книгу на балконе и прыгает в волны моря, громко встречая их очередной июнь. Почувствовать ревность, счастье, грусть, апатию, послушать молчание и опровержение видимого безразличия… Почувствовать все снова.
Хуа Чен впервые без страха целует, касаясь губами шеи и ключиц, понимая, что ни о чем большем и мечтать не смел.
Се Лянь не спит. Просто лежит, осознавая, что слишком давно не чувствовал себя настолько расслабленно. Так спокойно, что даже дышится легче. Казалось, эти годы он был сам по себе и только сам за себя. Считал, что как все говорили, состоит из классической музыки, усталости, сложных книг и вечного солнца в душе. Старался избавится от прошлого, но вечно забывал, что оковы тащит за собой, разрывая кожу и искажая воспоминания. Жил вечным ожиданием лучшего, оставаясь при мнении, что лучшее давно уже упущено, что сейчас он сплошная пыль на полках, сова посреди дня и грустная мелодия пятничным вечером из уст како-го нибудь уличного музыканта.
А сейчас… А кто знает. Ему тепло. Весна прошла. Лето все-таки наступило.
Первая летняя ночь принесла друг друга. Сны и свет позднего солнца. После таких ночей, полных душ и уставших сердец, люди боятся смотреть друг другу в глаза, лишний раз пересекаться и говорить. И все это стыд и страх того, что сказал что-то не то, что последствия будут неприятными, ведь… Люди в принципе стыдятся хороших вещей. Все откладывают, откладывают, откладывают… Прогулку, разговор, честность, любовь, объятие. Глупые люди. Отдают предпочтение серой скуке и горечи, лишь бы не чувствовать себя хорошо.
И Се Лянь готов отдать себя полностью чужому счастью, в котором некто настолько чистый и любимый навеки останется самим собой, теряясь среди тысячи звезд их счастливого лета.
