Сонет №

Свобода, пронзающая грудную клетку, греющее спину солнце, гул борея в ушах — такими он хотел запечатлеть эти мгновения. Весь мир как на ладони: открытый, сияющий, цветущий, и он был только для него. Он был для него когда-то. В юности всегда кажется, что у тебя есть время всей галактики, что если на земле и существует что-то дурное, то оно обойдёт тебя стороной, ведь душа — она ребёнок, а ребёнку не пристало испытывать муку горечи, но когда жизнь сталкивает тебя с обратным, тот самый светлый мир вмиг оказывается хрустальным, ломким и ненадежным. Роб помнил взмывающий к небу серый пепел и океанический холод, пробирающий едва барахтающееся тело. Во рту привкус собственной крови, а вокруг — кровь чужая, расползающаяся по беспокойной, взволновавшейся глади воды. Везде тела: кто-то уже всплыл, а кто-то, кто чудом уцелел, из последних сил опираясь на обломки корабля. И она. Глубины океана выплюнули ее кверху узенькой спиной и белокурой макушкой. Роб всегда открывал глаза на этом месте, потому что дальше… Дальше тьма, и она в сотню раз темнее, чем самый глубокий черный цвет. Когда закипел чайник, Роб нехотя встал с кресла и выключил огонь. Он чувствовал, что совсем скоро начнутся холода, и потребность в горячем чае росла с каждым днем. Здесь, на полуострове, погода к осени обретала характерное амбре прохлады и сырости, и какой-нибудь южанин вряд ли перенёс бы переменчивость сезонов, но Роб жил здесь уже два года и привык к нападкам природы. Сейчас его окружали четыре стены небольшого двухэтажного каменного дома, а за ним — вольные дали. Когда Роб покупал этот дом, вся облицовка была потрескавшейся, а крыша — прохудившейся. За два года он привёл внешнюю оболочку в порядок — все равно ему особо нечем было заняться, — а вот внутреннее убранство, откровенно попахивающее прошлым восемнадцатым столетием, оставил нетронутым. Такова была воля говорившей в нем старомодности: на стенах были развешаны тяжеловесные ковры, а полы покрыты неотшлифованными досками, о которые оказывалось запросто занозить ногу. Впрочем, после всего пережитого щепка под кожей казалась наименьшей проблемой. Спал Роб на втором этаже в узкой каморке, хотя рядом пустовала просторная спальня с видом на побережье. Старые раны не заживали, и Робу периодически необходимо было ощущать эту болезненную ограниченность условий, потому что в больших пространствах просто-напросто терялся и не мог заснуть. Моменты, когда он спал в окопах под раздающиеся взрывы, въелись в память, во все его естество так глубоко, что их уже нельзя было вытравить. После войны чувство отсутствия страха казалось нереальным, словно жизнь насмехалась, демонстрировала его как конфетку, которую через секунду же отнимет обратно. Робу пообещали баснословную пенсию и — справедливости ради — он ее действительно получал, но этим он не мог вернуть ощущение внутренней свободы, которое не измеряется никакими деньгами, в какой бы валюте они не посыпались с неба. Всякий раз, когда Роб закрывал глаза, он видел милое, кривляющееся в смехе лицо, яркие голубые глаза, какие он замечал у ее отца, яркие пышные платья с непременными атласными лентами… Камилла звала его «дядя Роб», а когда он не давал ей поиграть даже с разряженным оружием — врединой. Но все это, конечно, шутя, ведь дети не умеют по-настоящему злиться. На этой войне ее случайное присутствие было самым светлым, что вообще могло произойти, и если бы Господь дал чуть больше, немного больше времени, Роб все исправил бы, даже ценой собственной жизни. Два года он не мог найти покоя, и самое, пожалуй, паршивое то, что война закончилась, но не закончилась в нем самом, и с этим нельзя было жить — только существовать. Роб обдумывал скорый уход. Он был молод, но его молодость — бывалая и седая, и она не держала его. Болящее в непогоду тело с ноющими старыми боевыми ранами, истерзанная психика — он давно уже старик, хотя, говорят, в тридцать четыре ты только на начале кривой под названием «судьба». Он планировал уйти тихо, без музыки и пафосных фанфар. Да и к тому же разыгрывать спектакль было не для кого — он один жил, один и умрет. Он уже припас средство, которое поможет ему окунуться в забытье и ни в коем случае не всплыть обратно. Все, чего Роб хотел теперь — прогуляться по одинокому пляжу и, наконец, уйти. Солнце заволокло пепельными тучами. Они то сходились, то расходились на густом полотне неба. Роб посчитал это лучшим моментом. Он взял с собой баночку с пилюлями и вышел из дома. Спускаться до пляжа было недолго — вниз всего метров двести. Как и всегда, шёл он неторопливо, каждым шагом отмеряя секунды тех жизней, которые могли продолжаться, но оборвались. Почему судьба оставила в живых именно его? Почему погибли миллионы достойных людей? Ведь он был никем, всего лишь неторопливым рабочим в полях, знавшим только кропотливый труд. Он не принёс миру ничего полезного: не выдумал никакого изобретения, не нашёл лекарства от страшной болезни, не влиял на массы с благими проповедями. Он был просто самым заурядным человеком на всем белом свете. Сегодня океан был особенно прекрасен. Роба тянуло к нему магнитом — к такому безжизненному, густому, плотному, темному и тихому-тихому сейчас. Как будто зверь первозданного творения заснул невинным сном, как младенец, а редкие тучи, сходившиеся с ним вдалеке, укрывали его собой, точно одеялом из ртутно-серых лоскутков. Роб еще никогда не видел такого великолепия и непременно хотел, хотя бы на минуту, стать частью воцарившейся природной летаргии. Он шёл вдоль побережья, сжимая в ладони баночку с пилюлями. Недалеко, у скалы, что-то беспокойно билось. Оно то и дело поддевалось волнами и мелькало бледным пятном, то скрываясь в воде, то всплывая на поверхность. Роб пригляделся. Это было любопытно, но не настолько, чтобы он ускорил шаг. Неспеша он подошёл поближе и увидел — там, прибиваясь к массивному камню, был человек. Тогда Роб действительно ускорил шаг, а затем и вовсе сорвался на бег. Скала была недалеко от берега — в двадцати метрах, и Роб, сняв с себя жилетку, рубашку и ботинки, торопливо вошёл в воду. Та была ледяной. Холод пробирал до костей, и зубы начали клацать уже спустя две минуты пребывания в нем. Роб доплыл до человека и ужаснулся тому, сколько, должно быть, он находился там. Может, он мёртв? Преодолевая сопротивление волн, Роб коснулся его плеча и почувствовал, что оно, к его изумлению, теплое. Развернул к себе, осмотрел на предмет ранений и вправду нашёл их — у парня сбоку был рассечен лоб. Операция по спасению не потребовала много сил, на войне Роб тащил на себе и одного, и двух раненых, поэтому когда он с ношей добрался до берега, обратил внимание только на мокрые, неприятно липнущие к телу штаны. Он осторожно положил парня на землю и склонился над ним. Это был полуголый, прикрытый одним исподним, юноша лет двадцати пяти. Роб проверил его пульс, послушал дыхание, удостоверился, что тот более чем жив и потряс его за плечо. — Эй, парень. Ты слышишь? Тот не реагировал. Тогда Роб с усилием перевернул его, чтобы из легких вышла вода. Продержав его в таком положении минуту, он перевернул его обратно и склонился, чтобы сделать искусственное дыхание. Роб приложился к холодным губам и вдохнул воздух вовнутрь. Пришлось проделать это несколько раз, и ни одна попытка не давала гарантии, что некогда утопающий не превратится в утопленника. — Парень! Он уже готов был начать хлестать его по щекам, но тут его глаза широко распахнулись, а изо рта вырвался громкий как будто бы задыхающийся звук. Роб отпрянул от неожиданности, но моментально взял себя в руки. — Тише-тише, все в порядке. Ты жив. Того, кажется, этот факт не устроил, и он начал воровато озираться по сторонам. — Мне… — выговорил он влажными губами, — мне нужно… куда-нибудь. Не сюда, не здесь. Быть. — Единственное, что тебе нужно — быть в больнице. — Не надо, — молодой человек слабо искривил лицо и в ту же секунду искривил его ещё сильнее из-за болезненно отзывающейся раны на лбу. — Мне нужен сон. И кровать. — В больнице поспишь. Я отвезу тебя туда. — Пожалуйста, — парень, очевидно, хотел увещевательно дотронуться до руки Роба, но был настолько слаб, что не оказался способен даже на это маленькое действие. Роб подумал. До ближайшего города было двадцать пять миль, да и дороги размыло после вчерашнего ливня, и его автомобиль вряд ли справится с таким препятствием. «Черт с ним», — решил он. — «Обойдёмся без больницы». В ту же минуту, примерившись к лежащему на земле телу, он помог ему подняться и, подобрав свою одежду и ботинки, обхватил другой рукой. Кожа у парня на удивление не была озябшей. — Опирайся на меня. Тот что-то непонятно простонал, но не стал противиться — наоборот: сжал свои пальцы на плече Роба и принялся старательно, по-настоящему старательно идти, с усилием подтягивая, очевидно, поврежденную ногу. Им предстояло подниматься вверх по извилистой дороге. Роб как мог брал вес парня на себя и шёл, поддерживая его рукой. Дом, возвышающийся на небольшом холме, отчужденно смотрел на них своими стеклянными холодными глазами. Зайдя внутрь, Роб осторожно сгрузил молодого человека на диван. Тот, ахнув, поморщился. — Где болит? — спросил Роб. — Помимо лба и ноги. — Везде, — парень слабо улыбнулся, и Роб удивился этому. — Нужно обработать твою рану. Роб принёс спирт и марлю. Присел на кровать рядом и навис над пострадавшим. — Сейчас будет неприятно. Светлые волосы прилипли к рассеченному лбу, и Роб попытался аккуратно убрать их. — Как тебя зовут? — спросил Роб, чтобы отвлечь бедолагу и отвлечься самому. — Лиам. Меня зовут Лиам. — Лиам, как ты оказался в океане? Робу на мгновение показалось, то Лиам не собирается отвечать, когда на самом деле тот просто задумался. — Так… получилось. А как… как зовут тебя? — Я Роб, — тем временем он смочил марлю в спирте и приложил ее к ране. О, он знал, как это неприятно. Однажды его сильно ранили в ногу, и спирт, хоть и являлся единственным на тот момент спасением, оказывал щиплющий, невероятно жгучий эффект. Это, конечно, не было его единственной раной на войне, но ту он запомнил так хорошо потому, что тогда, когда он получил ее, он был на последнем издыхании, весь измученный и измотанный, а жжение в ноге несколько отрезвило его. Лиам стоически терпел, изредка стискивая зубы. Его история, какой бы она ни была, определённо заслуживала внимания, раз он оказался в океане, прибитый волнами к скале и едва живой. Робу было интересно, что все же случилось, но он был достаточно тактичен, чтобы не расспрашивать его об этом сейчас слишком активно. Через пять минут лекарских манипуляций Лиам начал постепенно закрывать глаза. Его дыхание выровнялось, вздымая голую светлую грудь, а зрачки под веками задвигались, вторя какому-то далёкому сну. Роб взялся за бинт и принялся обматывать его вокруг головы пострадавшего. За всем происходящим он совсем позабыл о своем намерении. Частично он, конечно, все еще держал его в голове, но оно мельтешило где-то в сознании всего лишь блеклым фоном. Его руки не знали устали: ни когда-то в полях, ни на войне, ни сейчас, когда он врачевал чужую рану. Виток за витком, виток за витком. Рана на бледном лбу все еще немного кровила, проступая красными пятнами сквозь бинт, но самое худшее осталось позади. Роб вздохнул. На кухне он помыл испачкавшиеся в чужой крови руки и сел за стол, чтобы выкурить сигару. В доме стояла тишина. Еще час назад этот день ни капли не отличался от предыдущих, даже лейтмотив скорой, хорошо обдуманной смерти как обычно отыгрывал свою безрадостную партию. И когда Роб, казалось бы, окончательно все решил, случилось то, что случилось. Роб не верил в судьбу, но что, если она все же существовала и специально подстроила это спасение из океана, чтобы он жил дальше? Только зачем? Во имя вечных мук? Он, конечно, мог повторить попытку завтра, но у него на диване лежал несчастный парень, которому, очевидно, нужна была помощь. Роб, хоть и слыл нелюдимым человеком, имел доброе мягкое сердце, которое не ожесточилось даже самой войной. Наоборот, он стал лучше чувствовать других людей, стал раним и сердоболен, хотя и научился скрывать это. В ближайшем городе, куда он ездил за продуктами, его знали как хмурого, меланхоличного мужчину, который предпочитает простую пищу всяким изыскам и удобство — новым модным веяниям. Наверняка они думали, что он держал скот, который приносил ему мясо, но ошибочность их мнения состояла в том, что Роб пообещал себе никогда не заводить животных: коров, куриц и свиней — потому что не хотел их убивать, а домашних — потому что не хотел привязываться. Да, он не был святым — война накладывает свой кровавый отпечаток, — но его душа стремилась к этой невозможной безгрешности, и лишь это стремление делало его человеком даже спустя все пережитое. На войне Роб убивал. Для него не было разницы: ружьем или миной — убийство есть убийство. Никому в здравом уме не нравится война, но для Роба, как и для многих его товарищей по бранному полю, существовали такие понятия как «борьба за свободу», «независимость» и «любовь к своему дому». И все же, несмотря на это, Роб иногда не мог спать по ночам. Его терзали кошмары, отнимали у него последние остатки сил. Он забрал много жизней, и они мерещились ему непрожитой картинкой даже несмотря на то, что он не знал своих жертв лично. Он чувствовал вину перед ними и перед Богом. Лиам все еще спал. Он тихонько дышал и слабо ворочал головой. Роб подошел к нему и положил руку на лоб. Кожа казалась просто обжигающей. — Парень, — он встревоженно потряс его. — Лиам. Роб подумал, что в противном случае тот впадет в глубокий болезный сон, а потом в полубредовое состояние, но нет — Лиам открыл глаза. — Ты весь горишь, — решил Роб оповестить его. Губы Лиама были сухими, и он высунул кончик языка, чтобы облизать их, но не преуспел — тело отказывалось выполнять даже такую простую команду. Он смотрел из-за полуприкрытых век и медленно водил зрачками. — Тебе стало хуже? Ответом был невнятный сип, вырвавшийся из самых глубин груди — настолько хриплый он оказался. Роб уже подумывал плюнуть на размытую дождями дорогу и отвезти парня в больницу. Но потом он вспомнил, что тот просил этого не делать и что в таком случае будет слишком много мороки. Что, разве Роб никогда не выхаживал больных людей? Выхаживал. На войне и не такое приходилось делать. Роб сходил в ванную, намочил полотенце и вернулся в комнату. На прикосновение холодной влажной ткани Лиам отреагировал пассивно, едва пошевелив пальцами руки. Он попытался что-то сказать. — О… океа… — Что? — Роб участливо склонился к нему. — Ок… еан. — Океан? Да, я нашёл тебя в океане. Ты забыл? — Вер… ни… — Ты бредишь? — вопрос оказался, скорее, риторическим. — Точно бредишь. Ну, ничего. Я тебя вылечу, парень, не бойся. С этими словами Роб подхватил Лиама подмышки и, приобняв для удобства, потянул наверх, чтобы тот занял хотя бы полусидячее положение. — Сейчас я приготовлю тебе жаропонижающий отвар, сейчас… Судорожно он принялся вспоминать наиболее действующие сочетания трав. В детстве, когда Роб болел сам, мама всегда давала ему отвар из чабреца, льна и пустырника. Эффект плацебо это был или нет — семья Роба была слишком бедной для дорогостоящих лекарств, — но это помогало ему сбить жар тела хотя бы ненадолго. Колдовство над отваром продлилось около пятнадцати минут, и каждый раз Роб оборачивался на находящегося в бреду Лиама, боясь, как бы тот не испустил дух. Тот легонько дышал и смотрел сквозь узкую щель закрытых глаз, которые блестели нездоровым огоньком. — На, выпей, — когда все было готово, Роб поддержал бедолагу за голову и слегка наклонил для удобства. Едва губ коснулась металлическая кружка, Лиам насколько мог широко распахнул глаза и слабо, пунктирно замотал головой, отстраняясь и создавая сопротивление чужой руке. — Ты капризничать удумал? — Роб напирал настолько аккуратно, насколько позволяла ситуация. Лиам продолжал упрямиться, словно ему предлагали испить яд. Да, по вкусу отвар просто несносный, но лекарства не бывают вкусными. — Н-н… ель… — Да пей же ты! — Роб вышел из себя. Пальцами свободной руки он сжал его щеки и влил отвар силком. Жидкость потекла по подбородку, груди, животу. Роб ненавидел применять силу. Лиам долго откашливался, но часть отвара точно попала внутрь, поэтому с чувством выполненного долга Роб свободно вздохнул. Ему показалось, что на мгновение в мутном взгляде Лиама сверкнула бессильная злоба, и он просто оставил его в покое, в котором тот так нуждался. Ближе к вечеру Роб пошел набрать воды из колодца, а вернувшись, незамедлительно проведал больного. Тот лежал ни жив, ни мертв: бледный и парадоксально пышущий нездоровым жаром, который чувствовался в метре от самой кровати. Роб потрогал его лоб. — Вот черт. Парень, ты живой? Лиам захрипел. Когда Роб принёс ему воды, он, насколько мог жадно, выпил ее и снова рухнул на подушку. Интересно, о чем он сейчас думал? О скоротечности жизни? О том, что будет после смерти? Жалел ли он, что не умер прямо там — в океане? Роб принёс к дивану тазик с водой и, смочив полотенце, прижал его ко лбу, избегая области раны. На секунду он сдвинул бинт в сторону, чтобы взглянуть на нее. В поту и при таком жаре рана выглядела отвратительно. Место рассечения кожи стало желтовато-нарывающим. Парень совсем плох, Роб понимал это. Всю ночь он просидел рядом, периодически смачивая полотенце. У него было предостаточно времени, чтобы подумать о том, кто этот парень и как он оказался на полуострове. Неужели ему суждено было умереть в доме совсем незнакомого ему человека? Лиам был слишком молод, чтобы умирать. Ближе к утру, когда Лиам стал совсем плох, Роб решил все же отвезти его к врачу. — Парень, я повезу тебя в больницу, — он легко потряс его за плечо. — Оке… ан, — просипел Лиам почти невнятно, отрывисто. — Отведи. — Ты нездо… — Чертов. Океан! — голос Лиама в одно мгновение приобрёл сталь и жёсткость. — Отведи! Прошу… Роб ещё раз внимательно взглянул на Лиама, вид которого заставил бы прийти в изумление даже врача. Красивые по природе своей белые волосы, отливающие серебром, сейчас были похожи на мокрый веник, сдобренный литрами пота; сухие губы потрескались, а в глазах застыло отчаяние пополам с отчужденностью. И его просьба… Ситуация все больше и больше приобретала оттенки безумия, и это безумие явно было заразно, раз в следующую минуту Роб провёл рукой по своим волосам и сказал устало: — Хочешь океан?.. Я отведу тебя туда. Облегчение мгновенно отразилось на лице Лиама. Сумасшедший. Роб помог ему встать и одеться в найденные в шкафу штаны и рубашку, и уже через пять минут они кое-как вышли из дома. Ноги Лиама совсем не слушались. Он то и дело спотыкался на ровном месте, а на небольшом бугре и вовсе упал вниз, словно его тянуло к земле магнитом. Роб не успел его придержать. — Лиам? — он присел рядом, обеспокоено пытаясь поймать его взгляд. Глаза парня повлажнели, а с губ сорвался надсадный стон. Он собирался плакать. — Что же это… И тут Роб понял. Если Лиам поскорее хочет к океану и при этом совсем не может идти, то он сам должен непременно доставить его туда. И тогда он взял его на руки. Собственные шаги отяжелились, но Роб шёл со своей ношей вплоть до самого пляжа. С каждой секундой Лиам дышал все тяжелее и тяжелее, сжимая пальцы на чужой рубашке будто в неописуемой муке, но чем ближе раздавался шум прибоя, тем спокойнее и расслабленнее он становился. Колючий осенний ветер трепал их волосы, кусал за щеки, а прохлада пробиралась едва ли не до самых фибр души. — Туда… — Что? — переспросил Роб, когда они пришли к своей цели. — Что ты хочешь? Лиам перестал отвечать. Роб подкосился на его разгладившееся лицо и встряхнул обмякшее тело. — Черт, черт, парень! Мысли судорожно метались в голове, и ни одна не была разумной и конструктивной. Он стоял с безжизненным телом на руках, а в трёх метрах от них буйствовал вечерний океан, схлёстывая беспокойные волны. Происходило какое-то таинство. Утренние тучи плотно сгущались над их головами, обещая очередной ливень, и вдалеке из-за горизонта всплывал солнечный диск. Наконец Роб сделал то, что подсказывало его шестое чувство — он вошёл по колено в воду и опустил Лиама в этот пронзительный холод. Океан принял горячее тело с жадностью, омывая его приливной волной и беспорядочными всплесками. Ледяная купель, казалось, начала исходиться паром. Роб поддерживал тело до болезненного напряжения в руках, пока не понял, что держать не нужно. Лиам открыл глаза и едва зашевелил конечностями. Бесполезно. Все бесполезно. Или нет? Роб долго наблюдал за Лиамом и никак не мог поверить в то, что тот в одно мгновение ловко перевернётся на живот, заводит в воде руками и, оттолкнувшись ногами от песчаного дна, брасом кинется вперед. Все, что успел сделать Роб — это вытянуть руки в попытке поймать и остановить. В горле застряло кричащее «куда же ты?», но язык словно онемел, не позволяя словам обрести свою форму. Лиам плыл и плыл куда-то вперед и через минуту скрылся в воде с головой. Роб думал, что сейчас, сейчас Лиам освежит тело, возможно, даже напитается бодростью и силой и вернётся на берег. Он должен был вернуться. Но его голова так и не показалась над водой. Роб постоял минуту, две, три. На четвёртой он уже готов был ринуться следом, но что-то удержало его. Его удержало осознание: возможно, он исполнил последнюю прихоть этого странного человека — отвести его к океану, в котором тот желал умереть с самого начала. На задворках сознания пронеслось, что в этом они были похожи, и с этой мыслью Роб, поглощённый чувством колышущегося в нём траура, покинул побережье.