Сонет №

— Дядя Роб, а почему люди воюют? Вопрос сбил Роба с толку, потому что он никак не ожидал заметить подобный интерес в той, которая была так далека от войны, даже будучи находясь в самом ее эпицентре. — Почему люди воюют? — переспросил он, еще не придумав ответ, который бы удовлетворил пытливый ум любого ребенка. — Понимаешь, люди склонны делить территорию нашей планеты из века в век. Им важно, у кого сколько руды, угля, золота. Иногда бывает так, что все ополчаются против кого-то одного только потому, что им выгодно убрать его с карты мира. Да и чисто стратегически… — тут он замолк, взглянув на пухлое детское лицо, вот-вот готовое расплакаться, и понимающе вздохнул, решив просто сказать правду. — Дураки они, Камилла… Вот и воюют. Роб проснулся. На лбу собрались уже остывшие капли пота, и он вытер их тыльной стороной ладони. За окном окончательно разгулялся день: солнце стояло высоко, трава, обещающая скоро превратиться в осенний перегной, влажно шелестела за окнами, а небо было на удивление чистым, только перьевые облака своими пушистыми кончиками слегка загораживали по-августовски греющее светило. Роб встал с кровати и пошёл на кухню, чтобы попить. Он взял графин колодезной воды и кружку и чуть не уронил их в следующую секунду — воспоминания раннего утра постепенно начинали настигать его сознание. Он вспомнил спасенного из океана парня, в океане же и канувшего. Лиам… Странный молодой человек и странная смерть. Он стремился к ней так неистово, что нашел в себе силы на последний нырок, и просто сгинул в толще воды. Роб хотел бы винить себя, но не мог. Это был не его выбор. Его выбор — распорядиться собственной жизнью, и так он и собирался сделать. Он не знал, для чего судьба разыграла весь этот спектакль со спасением, но сегодня Роб завершит начатое. Он умылся, позавтракал, словно это был самый обычный день и, снова взяв баночку с таблетками, открыл входную дверь. Роб замер. Увиденное шокировало его. Перед ним, босой и в мокрой одежде, стоял Лиам, застывший с занесенной вверх рукой. Он выглядел намного лучше, чем в последнюю их встречу, но рана на лбу все еще имела место быть. Покрасневшая и засохшая, она напоминала продолговатую прожженную дыру. Наверное, останется большой шрам. Роб должен был думать вовсе не об этом, но почему-то думал. — Привет, — просто поздоровался Лиам. Роб не разделял вида его покрасневших щек и оробевших, словно извиняющихся глаз. — Привет? — Роб нахмурился, потому что это единственное, что не выходило бы за рамки его самообладания. — Да, прости, я… Ты, наверное, думал, что я мертв, и был опечален… — Только тем фактом, что ты не успел меня отблагодарить, — закончил за него Роб с мрачной иронией. — Что тебе нужно? Я смотрю ты жив и даже здоров. — Послушай, Роб, — тут Лиам смутился еще пуще, словно начал вспоминать, правильно ли запомнил имя своего спасителя. — Я благодарен тебе за то, что ты не прошел мимо и помог мне. Но я буду еще более признателен, если ты поможешь мне еще кое с чем. Роб выразительно изогнул бровь. — С чем же? — Мне совсем некуда идти. Лиам сказал это и замолк. Так, будто эта фраза была самой красноречивой из всех возможных. Роб понял намек. — Для начала давай зайдем внутрь и поговорим. И ты, — он направил на него указательный палец, — расскажешь мне все с самого начала. На кухне было самое удобное место для разговора. Роб разлил еще не успевший остыть чай по двум кружкам, сел за стол и взглядом пригласил присесть и Лиама. Его движения были скованные, робкие, как у неуверенного в себе ребёнка. Садясь, он медленно придвинул кружку к себе и стал выжидающе смотреть точно в глаза Робу, да так пристально, но при этом честно-честно, что Роб даже поежился. — Итак, история, — напомнил он Лиаму. — Я слушаю. — Гм, — изрёк тот задумчиво. — С чего бы начать?.. — С начала, — подсказал Роб логично. Лиам немного подумал. Пока он думал, на его лице отображался весь спектр боляще-нарывающих эмоций. — Я не хочу врать тебе, но мой ответ тебе не понравится. — Отчего же? — Потому что это как копаться в чужом грязном белье… Так обычно говорят? — на мгновение спохватился Лиам, чем немало удивил Роба — Лиам как будто с Луны свалился. С Луны прямо в океан. — Поверь, в мире мало осталось того, что вызвало бы во мне не ужас или отвращение. Чай все дымился, пуская белые завитки к потолку, а они так и не притрагивались к нему. Лиам сдался и, кажется, был совсем не рад этому факту. — Я поссорился с семьей. Почти что выпалив это, он опустил взгляд. — И семья решила выбросить тебя в океан? — усмехнулся Роб такому нелепому началу истории, но тому было явно не до улыбок. — С корабля, — уточнил Лиам. — Они выбросили меня за борт корабля. Я сильно повздорил с братьями, и они… — он сглотнул. — Словом, теперь я здесь. — Не хотел бы я иметь таких родственников, — Роб ни на йоту не поверил ему. — Что ты сделал? — Ничего такого, — Лиам напускно пожал плечами, и Роб заметил, что напускность совсем ему не шла. — Просто пошел им наперекор. Такое бывает. — Значит вы подрались, и они выкинули тебя в океан? — еще раз уточнил Роб, делая-таки первый глоток чая. — Боюсь, именно так. Теперь мне совсем некуда идти, и я хотел бы… Хотел бы попросить твоей помощи. — Хочешь пожить здесь, — прямо сказал Роб, догадавшись. — Ты, конечно, можешь остаться на пару дней. Впрочем… — он запнулся, потому что осознал: за домом нужно будет кому-нибудь приглядывать, когда он уйдет. — Мне все равно. Оставайся. Мало кто знает, как реагировать на подобное радушие. Лиам тоже не знал. Он поджал тонкие губы и робко кивнул в знак благодарности. — Я тихий сосед, — этой фразой он словно заведомо пообещал вести себя примерно. Роб махнул рукой, мол, делай, что хочешь, только не мешай мне свершить задуманное. — Можешь занять любую комнату наверху кроме той, что слева от лестницы. И да, парень, — если вдруг ты какой-то подосланный шпион, то ты должен знать, что я очень хорошо владею оружием. Особенно револьвером, с которым сплю. Лицо Лиама натурально и естественно вытянулось. Роб все равно должен был предупредить. На всякий случай. — Я вовсе не… — следом Лиам нахмурился, но потом передумал что-либо говорить, а Роб, в свою очередь, понял, что зря сказал свою тираду хотя бы потому, что этой ночью ему уже станет все равно, где будет его тело. — Пойдём покажу тебе что да как, — словно ничего и не было, сказал Роб, поднимаясь со стула и направляясь в сторону входной двери. — Возьми два ведра под раковиной. Лиам послушно достал два ведра и проследовал за Робом на улицу. — За водой идти далеко, две мили, — начал рассказывать он, беря одну из емкостей себе. — Руки не отсохнут, скорее ноги: дорога неровная, слишком много выбоин и холмов. — Звучит оптимистично, — отметил Лиам с улыбкой. — Сколько раз ты ходишь туда? — Два раза в день. В жару — чаще. Ты поймёшь, почему. — Всегда можно искупаться в океане. На этих словах Роба пробрало дрожью. Но не потому, что океан холодный, а совершенно по другой причине. — Предпочитаю пресную воду, — нашёлся он наконец с ответом. Они шли неспеша. Торопиться было некуда — тучи, плывущие с севера, казались такими далекими. — Ты ветеран войны? — вдруг спросил Лиам. Робу было все равно, как тот пришёл к такому выводу, и он просто ответил: — Да. — Я понял это по твоим словам о шпионе и оружии, — продолжал делиться догадками Лиам, периодически щурясь от лучей солнца, попадающих в глаза. — А ещё по тому, как ты оказываешь первую помощь. Я мало что помню, но это… было быстро. Спасибо. Когда Лиам произносил такие слова как «спасибо» и «благодарен», в Робе разливалось ядовитое чувство незаслуженности. Он и до войны не был особо падок на комплименты, потому что считал, что он их не достоин, а после войны это скребущее ощущение выросло в разы, поэтому он просто промолчал. Но Лиам, кажется, молчать не собирался. — Тут красиво, — он кивнул в сторону ширящегося перед ними пейзажа: покатые поляны, цепь лесов где-то вдалеке, бесконечное небо, в которое так и хотелось закутаться, как в одеяло… — Так выглядит умиротворение. — Умиротворение доступно только мёртвым. Мы же — суетливые мухи. — Не согласен, — мягко возразил Лиам, откидывая свои волосы за плечи, чтобы они не лезли в рот при сильном ветре. — Ты когда-нибудь чувствовал спокойствие на душе? — Я понимаю, о чем ты. Может, спокойствие мы и чувствуем, но наши мысли сами по себе суетливые. — Тут и моя правда, и твоя. — Поэтому бесполезно разговаривать на эту тему. Лиам сощурился, мол, я раскусил тебя, вечно унывающий человек. — Я лишь хотел сказать, что все это — очень философские вопросы. Ты любишь философию? — Читал чьи-то труды на досуге лет эдак пять назад. В перерывах между посевами. — Ты был фермером? Роб нехотя кивнул. Он так давно не разговаривал с кем-либо, что быстро утомлялся от простого диалога. — А кто ты? Ты же должен был чем-то заниматься. — Моя семья занимается… промышленной ловлей рыбы. — Прозвучало неуверенно, — беззлобно заметил ему Роб, шагая дальше. — Нет, просто я никогда не разделял их тягу к этому роду деятельности. Возможно, Лиам был славным малым. Но Роб чувствовал отягощение и пресыщение из-за всех этих разговоров. На него словно взвалили бетонную стену и заставили идти так вплоть до того чертового колодца. Лиам, наверное, чувствовал настроения своего собеседника и более не лез к нему. Они дошли молча, набрали воды в ведра и пошли обратно. На обратном пути их уже встречала предзакатная синева. Она была густой, плотной, постепенно переходящей в розовый, а потом оранжевый цвет. Отсюда, за милю до дома, океан был виден просто потрясающе, и даже на таком расстоянии можно было почувствовать запах соли, оседающей на губах привкусом свежести. Роб будет по этому скучать. Уже дома, когда они поставили ведра под раковину, Роб нарочито весело хлопнул Лиама по плечу. — Еды тут достаточно. Когда закончится, возьмешь в моей комнате деньги — они лежат в сундуке рядом с тумбой. А я пошел. Нужно уехать на пару дней. Голос Лиама остановил его почти у самой двери: — Не надо. Роб медленно обернулся. — Мне нельзя уехать? — То, что ты собираешься сделать — не надо. Вопреки атмосфере ситуации Роба это позабавило. — И что же я собираюсь сделать? — То, что не прощается Богом. Юлить не получится. Интересно, что его выдало: постоянное теребление кармана, полного шелестящих таблеток, или то, что он собирался «уехать» совсем налегке? Роб повернулся обратно к двери и бросил через плечо: — Мне плевать на Бога. Впрочем, я буду гореть в аду так или иначе. — Ты совершаешь ошибку. Дай мне пару часов. Дай мне пару часов и я докажу тебе это. — И что ты сделаешь? Сотрешь мне память? Если умеешь, то давай — против не буду. Лиам подошел ближе всего на шаг, а Роб уже ощутил какое-то странное сопротивление в груди, словно они с ним два разных полюса, которым лучше не сталкиваться. — Наоборот, это не то, что тебе нужно. — И с каких пор ты знаешь, что мне нужно, а что нет? Мы знакомы от силы полтора дня. — Я… чувствую. Лиам все приближался. Он подходил медленно, словно боялся спугнуть, а остановившись в метре от него, осторожно, неуверенно положил руку на его плечо и несильно сжал. — Дай мне эти пару часов. Роб внутренне усмехался. Ничего, даже если он согласится и не передумает, — а он не передумает — это лишний раз докажет его непреклонность в данном решении. Он пойдет на поводу у этого недоделанного разговорчивого альтруиста, чтобы доказать себе, что в этом мире уже ничто не способно переубедить его и что в этом мире больше не осталось ничего, что могло бы его держать. Он вздохнул. — Валяй. Лиам улыбнулся той редкой улыбкой, какую обычно дарят друг другу люди, когда вдруг осознают родственность двух душ. Потом он выдал: — У тебя есть алкоголь? Пожалуй, это было плохой идеей с самого начала. Во-первых, Роб не пил уже год, а во-вторых, когда он пьяный, все вокруг превращалось в какой-то непонятный сюр. Но Роб махнул на все рукой — какая разница, если сегодня его последний день. — И каков твой план? — скептически вопросил он, когда Лиам разлил по небольшим граненым бокалам вино. Лиам неопределённо повел плечами, будто хотел пустить все на самотёк. — Просто поговорить, — он поднёс свой бокал к лицу и втянул пряный запах совершенно невинного на первый взгляд напитка. — Ну, говори, — Роб взмахнул рукой, поудобнее устраиваясь на диване. Лиам стоял напротив, оперевшись о стол. — Ты одинок, а я очень хорошо чувствую людей — так уж вышло. Тебе не с кем разделить пережитое, но вся прелесть в том, что своими чувствами легче всего делиться с незнакомцем. — Ждёшь, чтобы я открыл тебе душу и начал обливаться слезами? — Роб мрачно усмехнулся. — Не дождёшься. — Ты скуп, но это поправимо, — прямо без обиняков сказал Лиам. — Стоит только копнуть глубже. Вино разгорячило грудь. Тепло начало подниматься от самого сердца до горла, и Роб начал вспоминать и возрождать в себе давно забытые ощущения. — Почему ты хочешь… уйти? — мягко поинтересовался Лиам. Роб посмаковал вкус вина на языке. — Не хочу разговаривать на эту тему. — Но в таком случае я не смогу тебе помочь. — Я не просил твоей помощи, парень. — Лиам, — осторожно поправил его он и продолжил. — Человек, думающий распрощаться с жизнью, нуждается в помощи. — Что ты хочешь услышать? — раздраженно Роб сомкнул пальцы вокруг бокала. — Ты хочешь услышать, как я помогал собирать кишки своего товарища? Или хочешь услышать, как сильно в окопах пахло потом, кровью, порохом и сырой землей? О, я расскажу тебе. Лиам смутился. Ясное дело, он просто изнеженный мальчишка, ни разу не державший в руках оружие, ни разу не убивавший людей и ни разу не мечущийся между желанием поскорее словить пулю в лоб и страхом не быть убитым. Вдруг Лиам стал серьёзным, а его взгляд — отрешенным. Он словно читал мысли Роба, потому что в следующую секунду произнес: — Ты ошибаешься, если думаешь, что я не отведал горя. А ещё я знаю, что это такое — совершать ошибки в самый важный момент, когда весь мир ждёт от тебя чего-то, а ты поступаешь с точностью да наоборот. Это будет преследовать меня всю жизнь. Алкоголь постепенно брал своё — Роб все больше чувствовал свободу мыслей и действий. — Какие ошибки, а? — он нервно, словно не мог с собой совладать, подался вперёд. — Огорчить мамочку и папочку — тоже мне великая ошибка. Да что ты вообще знаешь о таких, как я? — Я знаю, что ты пророчишь себе ад, но окажусь в нем я, а не ты. Казалось, на этом они должны были поставить точку. — Я не хочу твоей исповеди, уволь. — Если я и буду исповедаться, то точно не перед тобой. — Ты что, только что нагрубил мне? Лиам кивнул. — Учусь у лучших. Ситуация внезапно стало какой-то ненастоящей, будто они оба попали в трагикомедийный переплёт. Роб вдруг рассмеялся. Он смеялся долго и протяжно, и со стороны, наверное, походил на сумасшедшего. Но ему так хотелось — хотелось отсмеяться, отсмеяться всем тем, что накипело, накопилось, и пускай это было выражено именно так — посредством веселья, которое ощущалось как пир во время чумы. Когда он закончил, то заметил, как долго, не отрывая повлажневших глаз, смотрел на него Лиам. «Мне жаль тебя», — говорил его взгляд, или, по крайней мере, Роб так прочёл его. Ему не нужна была жалость, и он злился, осознавая, что наверное, только ее и вызывал. Одинокий затворник, дважды лишившийся жизни — с наступлением войны и после неё. — Я давным-давно пуст, — наконец сказал он, утихомирив гневливый и отчаянный смех. — Осталась только оболочка. Лиам покрутил в руках пустой бокал. — Ещё? Роб подумал. — А давай. Пока Лиам наполнял бокалы, он тихо сказал, словно не хотел, чтобы кто-то услышал эту фразу: — Прости, если я слишком груб с тобой. Я иногда бываю… неприветлив. — Все в порядке, правда, — когда Лиам передал ему бокал, их пальцы соприкоснулись, и Роб почувствовал исходящий от них жар. — Ты весь горишь. Снова. — Особенность моего организма, — коротко пояснил Лиам. — Так ты говоришь, что раньше был фермером? Расскажи. И Роб рассказал. В его длинной речи не было восторга или патетики. В ней была простота человека, который в своей неприхотливости когда-то мог радоваться мелочам: солнцу, небу, речкам, озерам, земле, в которой он возился от рассвета до заката, возделывая свой небольшой уютный огород. Роб любил вставать на заре, умываться холодной водой и выходить на улицу в прохладу утра, пропитанного росой и свежестью. После сна первые мысли в его голове были о побегах, робко прорывающихся сквозь землю и обещающих хороший урожай: Роб проверял, не пришибло ли их ночью дождем или градом, не взрыли ли землю надоедливые кроты. Больше всего Роб любил помидоры и сливы. Он любил их плодовитость, крупные гроздья, свисающие с ветки. Что уж там — он любил саму жизнь. Все в его жизни было просто и бесхитростно, и так должно было продолжаться до самой его смерти. Потом пришла война. Для него, некогда находящегося в своем маленьком мире, она стала неожиданностью, и почти что в одно мгновение его любимая сельская пастораль заменилась серым пейзажем, исполненным пепла и крови. Роб воевал на передовой. Его быстро научили ладить с оружием, но не научили хладнокровию. Именно поэтому он до сих пор не мог справиться с тем, что ему пришлось пережить и увидеть. Это были страшные, по-настоящему страшные картины, особенно та, которую он увидел в третий день своего пребывания на фронте. Тогда враг атаковал их гарнизон, и трупы вывозили с поля боя тележками. Тела лежали одно на одном: кто-то погиб от пули, кого-то разорвало миной, кому-то не посчастливилось встретиться с пикой. Погибшие безмолвствовали, раненые — вопили от боли. В отряде Роба были опытные бойцы, которые, сражаясь, пали, а он, неумелый, остался в живых. Это мучило его до сих пор. Когда Роб закончил рассказывать, повисла тишина. Все это время Лиам слушал его внимательно, даже слишком внимательно, и весь этот рассказ, пускай и лишенный животрепещущих деталей, возымел предсказуемый эффект — глаза Лиама стали стеклянными, а вдохи перестали вздымать его грудь на долгие мгновения, словно он оказался лишен дыхания жизни. Он не выражал сочувствия, не говорил банальных фраз. Все было написано на его молодом лице, не предназначенном для подобной грусти. Слегка одурманенный вином, Роб встал с дивана и потрогал свой карман, убедившись, что таблетки все еще там. — Это была хорошая попытка, Лиам, — честно сказал он, обозначив свое решение. Когда Роб подошел к двери, Лиам проронил ему вслед: — Ты не пуст. Ты переполнен. Вспомни об этом, прежде чем сделать то, что хочешь. Дверь закрылась за Робом с тихим скрипом. Прохлада вечера окутала его тело моментально, но из-за испитого вина сама кожа была разгоряченной; Роб чувствовал бурление крови в каждой фибре. Вдохнув кристально чистый воздух, он пошел вниз к побережью. Небо уже давно застлали темные облака. Где-то глубоко в них собирался дождь, готовый рухнуть прямо на землю хлестко бьющими каплями. Робу нравилась такая погода, нравилось буйство природы, особенно когда она откидывала жалость к людям и показывала себя во всей своей мощи и красе: ливневые грозы, опасные завораживающие молнии, беспощадные цунами. Роб хотел бы умереть именно оказавшись крохотной песчинкой перед могущественностью природы, но сегодня она словно дремала. На пляже он сел на песок, достал баночку с пилюлями и стал смотреть вдаль, где по утрам обычно поднималось солнце. Сейчас на его месте сгущалась непроглядная темень приближающейся ночи, и это тоже было прекрасно. Он стал думать о прожитой жизни: о том, что сделал и чего не сделал, о том, что все могло бы сложиться иначе. Но у истории нет сослагательного наклонения. Так говорят. Почему жизнь такая, какая она есть? Почему в мире полно несчастий? Почему люди воюют? Однажды Роб уже пытался ответить на этот вопрос, но точного ответа так и не нашел. Да если бы и нашел — это не стерло бы с его рук крови товарищей и крови его врагов. Да и были ли они врагами? Вот что делает война — разверзает между всеми огромную пропасть, которой на самом деле никогда не было и не должно было быть. Иллюзия ненависти и нетерпимости. На войне Роб уставал от этого больше, чем от самых продолжительных сражений. Только Камилла заставляла поверить в то, что любовь в этом мире ещё не угасла. Она была олицетворением самых лучших человеческих качеств. Можно возразить, мол, все дети такие, но Роб не согласился бы. Камилла была той, кто плакал тихо, сопереживал молча и понимал больше, чем любой взрослый. И скоро Роб встретится с ней снова. Он сжимал баночку так сильно, что пальцам становилось больно. Через полчаса, а может и раньше, он больше не будет чувствовать дуновение ветра, больше не будет впитывать запах свободы здешних мест, больше не услышит крики чаек. Не будет ничего. Роб заплакал. Он должен был уйти, должен был открыть чертову баночку, высыпать на ладонь все таблетки и проглотить их. Он умрет тихо, и последним, что он увидит, будет океан. Ладонь, сжимающая пузырек, подрагивала от напряжения и рыданий. Сейчас он откроет его, сейчас… На ладонь легла чужая рука. Она мягко коснулась его сведенных судорогой пальцев. Лиам встал позади него на колени, пачкая светлые штаны. — Ты переполнен, — повторил он, и его голос слился со звуком бурлящих волн. — Самый лучший способ избавиться от этого — жить с этим. Роб плакал открыто, не щадя разрывающегося болью горла и ничего не видящих из-за слез глаз. Горячие пальцы Лиама осторожно освободили его руку от баночки. Движение было таким легким, словно ниспосланным свыше, и это была не рука Лиама, а рука Бога, в которого Роб толком и не верил. Они просидели молча несколько минут, слушая шипения прибоя и далекий стрекот цикад. Роб был так сильно поглощен своим горем, что не заметил как в один момент Лиам встал и, обогнув его, подошел к воде. Через минуту он скрылся в океане.