No Undoing What Is Done (Невозможно изменить то, что сделано)

Хаск был умнее Аластора, но тот до сих пор этого не понял, собственно, и ты тоже. Но теперь пришло время раскрыть карты, открывая что же тут на самом деле происходит! Но почему Хаск умнее Аластора, спросите вы? Короткий ответ: проверьте заголовок. Длинный ответ: Хаск признает, что в сложившейся ситуации виноват не только Аластор. На самом деле это был Хаск. Видите ли, не Аластор начал циклы, жизни, как бы вы их ни называли. Это сделал Хаск. В самой первой жизни, первоначальной, над которой никто из них не имел никакой власти, Хаск заключил сделку с Аластором и не был доволен тем фактом, что она продолжалась до его смерти. Аластор никогда не разъяснял эту часть, но, честно говоря, он тоже был новичком в аду; и грешники воспользовались бы любой возможностью, чтобы получить хоть какую-то власть над другими. Так что возможность получить связи с кем-либо перед смертью, а затем найти этого человека в аду, было все равно, что найти необработанный алмаз. Хаск решил, что больше не может этого терпеть, и попытался закончить жизнь самоубийством во время третьего истребления. Но Аластор остановил его. Он пытается еще раз на пятом, Аластор вновь останавливал его. Он пытается еще раз на десятом… думаю смысл вы поняли. Хаск обнаруживает, что истребление не может положить конец его страданиям, поэтому он обращается к начальству. Не к каким-то высшим повелителям, а к САМОЙ ЛИЛИТ. Лилит и Хаск заключают сделку; она потянет за ниточки с еще более высокими лицами, чтобы избавить Хаска от его страданий. Взамен она получит возможность поэкспериментировать с совершенно новым методом темной магии, подаренным ей самим Богом: путешествием во времени. Как следствие Лилит перезапускает всю временную шкалу, из-за чего Хаск чувствует себя чертовски виноватым за то, что начал все заново, даже не зная об этом. (Однажды все что он натворил вернется и обрушится на него подобно снежному кому, не так ли?) Хронология начинается заново 4 октября 1935 года, в тот день, когда Хаск якобы застрелил этого человека. Хаск снова оказывается в переулке, появляется Аластор, как и в первой жизни, но Хаск не принимает его предложение. Бум! Сделано! Так и должно было быть, и Хаск не чувствовал бы себя чертовски виноватым за то, что перезапустил временную шкалу до 4 октября 1935 года более одного раза! Но затем Аластор убивает его. Да. Хаск забыл тот важный факт, что Аластор был ублюдком-психопатом. Но как бы то ни было, Хаск не привязан к этому человеку, и в аду он может делать все, что угодно. Хаск срубает чертов куш. Он становится богом забытым повелителем. Затем снова появляется Аластор. Аластор вырывает у Хаска все, играя в азартные игры, не потому, что на тот момент он был лучше Хаска в азартных играх, а потому, что Хаск был чертовски напуган и колебался во время той самой карточной игры, которая закончилась его поражением. Так что да. Хаск просит Лилит повторить попытку, хотя бы одну, и взамен она получает возможность еще немного проверить свою новую силу. Но Аластор, любопытный ублюдок, подслушал через радио, случайно оказавшееся в комнате, их переговоры! Он требует объяснений, Лилит дает их ему. Затем он просит иметь некоторый контроль над этим в обмен на то, что он не будет транслировать секрет Хаска всему аду, что определенно приведет к убийству Хаска. Хаск говорит да, Лилит пожимает плечами и дает Аластору право попросить «перезагрузку» в обмен на его душу. Это было справедливо, поскольку его душа была одной из самых востребованных в аду, потому что даже если Аластор не был самым могущественным человеком в аду; он имел наибольшее влияние. Конечно, Ви тоже имели хорошее влияние, но только через социальные сети. Они не могли взять в свое командование комнату за считанные секунды, как Аластор, они не могли вызвать настоящий страх, как Аластор, они не могли быть такими убедительными, как Аластор, и Аластор достиг такого уровня влияния с помощью радиопередач и публичных выступлений раньше. Ещё до того как Ви спустились в ад. Итак, в заключение: контроль над способностью Аластора влиять на перезапуск был чертовски умным ходом. Хаск думает: «Знаете, это справедливо, я же контролировал нашу жизнь: он тоже может». Теперь все будет честно. Но Хаск не ожидал, что ему придется прожить 76 гребаных жизней. И Лилит ни хрена не делала. Больше сбросов временной шкалы означало, что у нее было больше времени, чтобы изучить эту силу и посмотреть, на что она способна. Хаск решил, что хватит. Ему нужно было вернуть контроль. Ему нужно было остановить это, его не волновало, какие сделки у него были или с кем он был связан. Ему нужно было остановить это, прежде чем другие поймут и все пойдет наперекосяк в аду, раю и между ними. Поэтому ему нужно было напомнить Аластору, кто это начал. Хаск намекал на это. Хаск тыкал этим Аластору в лицо на протяжении стольких чертовых жизней. Но Аластор так и не среагировал. Именно тогда Хаск понял: Аластор забыл. Он забыл, что Хаск все это начал. Аластор забыл Аластор забыл… Он заслужил расположение Лилит, и получил возможность манипулировать мыслями Аластора разговаривая с ним. — Ну, Хаскер. — Аластор. Сквозь обнаженные зубы Аластора кипела сталь, его губа скривилась, и Хаскер зарычал в ответ. — Аластор, 76 лет, это чертовски много, и ты это знаешь. — Подчеркнул Хаскер, входя в пространство Аластора и вжимая коготь в грудь мужчины. Аластор поймал запястье Хаскера и крепко сжал его. Хаскер зашипел, когда почувствовал, как когти Аластора впились в его шубу, выпуская капли крови. Аластор поджал вечно ухмыляющиеся губы, сдерживая рычание, его рога вытянулись наружу, шея хрустнула, когда его тело вытянулось над телом Хаскера. — Я делаю то, что хочу, — Аластор кипел, помехи делали его речь почти непонятной. Хаскер зашипел, он знал, что Аластор не убьет его. Нет, 76 жизней для одного человека — это слишком много, чтобы в конце концов его просто убить. — За исключением тех случаев, когда Лилит затягивает поводок, и в конечном итоге ты теряешь какую-либо власть над временем, — Предупреждает Хаск. — А теперь прекрати эту чушь и посмотри на то что происходит! При этих словах шея Аластора дергается в сторону, его глаза устремляются в радиоприемник, и он с тихим шипением опускается обратно на свой обычный рост. — Мне не пришлось бы прожить 76 жизней, если бы мы просто сотрудничали. — Аластор резко усмехнулся, его позвоночник выпрямился, когда он сунул трость за спину. — Я бы сотрудничал, если бы ты не был таким претенциозным и жадным засранцем. — Огрызается Хаск. Глаза Аластора сузились. Он издал звук похожий на лосиный, отчего уши Хаска недовольно прижались к голове. Они оба поднимают когти, готовые бороться изо всех сил за контроль над этим. Кажется, воздух замирает. Кажется, что их окружение темнеет. Их только двое. Подвешенные в вечной бездне. Ни времени, ни смерти, ни воздуха, ни света, только они. И Лилит. — Женщины уже пришли бы к такому итогу, — ее голос преследует, проникает в кости Хаскера и заставляет покрытся гусиной кожей. Аластор и Хаскер поворачиваются к ней, застыв на месте. Она прокрадывается сквозь тени, ее каблуки просачиваются сквозь материю, платье баклажанового цвета, мерцающее в лунном свете, окутывает ее изгибы и струится вокруг нее, фирменные светлые волосы ниспадают вокруг, как будто это было совершенно другое существо. — Я это знала, я была первой женщиной. Это было моим планом, если бы я не устала от Адама. — Она тихо вздыхает и идет так плавно, что кажется будто она скользит. Хаск в полнейшей панике, Аластор просто цепенеет, прижав уши назад, а это означает, что он почти тоже. — Теперь я возвращаю себе свою силу. Вы двое уже достаточно наигрались. Она складывает руки на груди, посылая Аластору холодный взгляд, но Хаскер просто рад, что она не смотрит на него. — Я даю вам двоим последний шанс, один последний сброс, веселитесь. И все становится черным. И никто из них ничего не помнит. Аластор не попадет в рай. Он это знает, люди, которых он убил, знают это, а его мать — нет; благослови ее сердце, но его отец, решил все за него. В конце концов, он был первым, кого Аластор убил. Первым человеком, после которого он испытал истинное удовлетворение, пронзая ножом мягкую плоть. Первая кровь, которую он когда-либо пробовал, первая грудная клетка, которую он когда-либо разорвал, первые вены, в которые он впился зубами. Матери он, конечно, не сказал. Его отец был плохим человеком, настаивавшим на том, чтобы «сделать из Аластора мужчину», возложив на него руки в во время этих «эпизодов», как их называла мать. Но его мать ни разу не сказала о нем плохого слова ради сохранения хоть какой-то психики своего маленького мальчика. Он не хотел, чтобы его мать думала, что она потерпела неудачу, думала, что ей не удалось остановить влияние его отца на ее сына, думала, что ее сына сделали таким же монстром, как и он сам. Но он был не похож на него. Нет. Ничего похожего на него. Вот почему он должен был убедиться, что от него не осталось ни кусочка. Он съел его, сжег, смыл в канализацию, отмыл с пола. Он ушел. Затем Аластор понял, что еще есть такие же люди, как он. Все еще напыщенные, жадные люди, которые думали, что смогут прибрать к рукам людей, которых должны были беречь. Мужчины, которые использовали свою власть и влияние, чтобы воспользоваться беспомощностью других. От них ему тоже пришлось избавиться. Поэтому он сделал именно это. Он почти уверен, что отсюда и его естественная враждебность к мужчинам, его естественная неприязнь к ним. Но он прикусил язык и склонность к кровопролитию, поднимаясь по лестнице влияния, став самым известным радиоведущим в Луизиане. Даже получив некоторое признание по всей стране, за пределами своего родного штата. Открытие его обаяния и природного радиоголоса привело к тому, что его вместе со многими другими известными радиоведущими пригласили в Лас-Вегас для ведения шоу. Он неплохо ладил со всеми мужчинами, но, ох, как же он их ненавидел, в глубине души. Группа богатых белых мужчин с естественным трансатлантическим акцентом, которые, за редкими исключениями, использовали кумовство и деньги, чтобы пробиться на вершину. Он чуть не задохнулся в этой чертовой комнате во время их трансляции, едва имея возможность поговорить и получая от некоторых из них откровенный фанатизм, особенно от Джексона Ли, самого глубокомысленного радиоведущего в Джорджии. Был только один, кого он мог терпеть. Только с одним он мог по-настоящему поговорить. Энтони Д’Анджело. Он был итальянским иммигрантом, очень высоким (на удивление даже выше Аластора) и очень светловолосым. Аластор почти принял его за альбиноса, когда он впервые ворвался внутрь с сигаретой, зажатой между бледно-розовыми губами. Д’Анджело сказал, что участвовал в радиошоу, потому что ему нужно было найти работу после того, как его семья иммигрировала. Он даже сказал, что ему не нравится вещание, он занимается им только ради больших денег, которые это ему приносит. Сначала он раздражал Аластора своим вопиющим неуважением к сфере работы, но Аластор довольно быстро сблизился с ним после того, как Энтони отпустил самую злую шутку, которую он когда-либо слышал. — Аластор, не так ли? — спросил один из мужчин в большой радиовещательной комнате, положив твердую, пахнущую травкой руку на кресло Аластора, заставив хрупкую вещь слегка застонать под дополнительным весом. Аластор поморщился, но, тем не менее, кивнул и повернул голову. Энтони вопросительно взглянул на человека позади Аластора, приподняв бровь и затянувшись сигаретой. Аластор проигнорировал этот взгляд и встретился взглядом с довольно тусклыми голубыми глазами. Джексон Ли. Самый яркий расист из всех. Ну, это было бы просто весело. — Мм, ты Джексон, да… — пытался сказать Аластор, сохраняя дружескую улыбку. Аластор чуть не подпрыгнул, когда ему в лицо ткнули пустой кофейник. — Иди принеси нам кофе, ты лучше справишься с этой работой, чем мы. Вы ведь понимаете, что я имею в виду? — выдал Джексон с хитрой ухмылкой на лице и похлопал Аластора по плечу с явной снисходительностью. Весь зал погрузился в молчание, остальные восемь ведущих повернули головы кто с удивлением, кто с весельем. Аластор прикусил внутреннюю часть щеки, и его улыбка дернулась, сжимая кофейник так сильно, что он мог разбиться. Он собирался плюнуть огнем и уйти, желая просто схватить ближайший металлический предмет и… — Знаешь, Джеки.? — Раздался густой, высокий итальянский голос. Аластор с легким недоверием взглянул на это прозвище, наблюдая, как Энтони очень медленно подошел к Джексону. Проходя мимо, он взял кофейник у Аластора, который не мог не поднять брови от удивления. Остальные наблюдали, затаив дыхание, ожидая удара кофейника о голову Ли. Кофейник был вдавлен обратно в выпирающий живот Джексона. — Почему бы тебе не сбегать и не принести нам кофе, это упражнение пойдет на пользу твоему пивному животу, понимаешь, о чем я? — промурлыкал Энтони с самым небрежным выражением лица, даже не ухмыляясь, когда тыкал пальцем в живот Джексона. Джексон остановился, его рот был открыт так широко, что сигара чуть из него не выпала. Плечи Аластора тряслись от усилий, скрыть смех, когда он делал вид, что вытирает лицо, скрывая свою невероятно широкую улыбку. Энтони подчеркнул свое заявление, выпустив затяжку дыма в лицо Джексону, заставив мужчину отшатнуться, а его перекосившееся от гнева лицо покраснело. Аластор поморщился, ожидая комментария, за который Ли выгнали бы. Аластор вздрагивает, когда кто-то фыркает, быстро зажимая рот рукой. Кто-то еще сгорбился над столом, его спина трясется. Прежде чем напряжение спало, раздался еще один судорожный кашель. Станция разразилась смехом. Вещатели наклонялись и хлопали себя по коленям, некоторые плакали, Аластор тоже не мог не посмеяться. Что ж, очевидно, была причина, по которой Энтони добился такого успеха. Он был чертовски весел. Джексон так и не получил кофе, но во время ночной трансляции он хранил относительное молчание. Сразу после трансляции Энтони поймал Аластора, когда тот пытался быстро уйти, и пригласил Аластора в бар, чтобы «выпустить пар». — Боюсь, я не увлекаюсь такими вещами, мистер Д’Анджело. Но я буду рад пообщаться в обычном баре в другой день! — Аластор предложил это довольно осторожно в знак своего обычного приветствия, не желая переступать черту или оскорблять единственного человека на станции, который открыто был на стороне Аластора. Энтони только пожал плечами. — Нет, все в порядке, я тоже не в восторге от этого. Напитки всегда крепкие, вот и все. И кое-что из того дерьма, которое сегодня произнес Джексон, не запивается рюмкой белого вина, понимаешь? — Энтони усмехнулся, выдернул сигарету изо рта и слегка толкнул Аластора локтем. Аластор послал мужчине дружескую ухмылку, довольный тем, насколько непринужденно он вел себя. — Увидимся завтра и можешь звать меня Энтони. Я не буду лить тебе кофе, если ты назовешь мое имя. — крикнул Энтони, посылая Джексону понимающий взгляд, прежде чем помахать рукой Аластору и покинуть станцию. Аластор был рад, что в заведении был хоть кто-то, кто не был фанатиком. Так что он, ещё раз хмыкнув сам себе развернулся и двинулся прочь желая уйти подальше от шума города. Затем он наткнулся на приступ хаоса, услышав крики и наблюдая, как по дороге мчатся машины полицейских и несколько скорой помощи. На улицах рыщут собаки, полицейские врываются в бары. Он тут же свернул в переулок, как советовала мать: полиция, судя по всему, не любила тех, кто не был белым. Но в одном из переулков он нашел того самого человека, которого они искали. Ну, он больше врезался прямо в него. Он услышал издалека лай полицейской собаки и повернул голову, желая узнать, нашли ли они своего человека. В тот момент, когда он повернул голову, он столкнулся с довольно широким человеком. Он буквально уткнулся прямо в чужое широкое плечо, сдвигая с носа очки. Мужчина тихо выругался и быстро схватил Аластора за плечи (к его большому неудовольствию, несмотря на добрые намерения мужчины), чтобы удержать. Аластор немного застыл. — Черт… прости… черт, ты в порядке? — быстро спросил мужчина, невнятно произнося слова и изо всех сил пытаясь удержаться на ногах. Аластор с удивлением оглядел его, вдыхая резкий запах выпивки. Мужчина был широкоплечим и высоким, с легким русским акцентом и хрипловатым тембром. Аластор предположил, что этот мужчина по меньшей мере славянин. У него были густые черные как смоль волосы, но было в них самое странное: прямо над боковыми ожогами в них были две седые пряди! Его мать рассказывала ему о редком заболевании людей, имеющих натуральные волосы, похожие на волосы скунса, но он никогда не думал увидеть это собственными глазами! Мужчина явно давно не был у парикмахера, его волосы сильно отросли и превратились в небрежную макушку с длинными боковыми ожогами, которые были беспорядочно зачесаны назад. Была у мужчины и еще одна удивительная особенность: желтые глаза! С каждой минутой ему становилось только интереснее. Но самое интересное было вот что: Это был человек, которого преследовала полиция. Аластор привык убивать таких людей, но, у него есть такая прекрасная возможность? Как он мог ей не воспользоваться? Ему не обязательно было убивать этого человека, он мог контролировать его в обмен на помощь в осуществлении побега. Он мог заставить мужчину помочь ему, выполнять его приказы, он мог заставить его делать грязную работу, он мог заставить его маскироваться под того самого друга, на получение которого так отчаянно настаивала его мать, после его отказа жениться. О, это было так прекрасно. Аластор улыбается. — Здравствуй, мой дорогой друг! Меня зовут Аластор, а тебя?