Ни звука больше о женских бедрах

Он стоит у раковины в ванной, протирая руки лосьоном, и смотрит в сторону, позволяя этому размеренному движению убаюкать его разум, однако в это самое время он напряженно думает. Вплоть до тех пор, пока не замечает внимательный взгляд мужа в зеркале. Внутри его передергивает от испуга, но снаружи он улыбается своей широкой улыбкой с милыми ямочками, скрывая свое внутреннее состояние. У него имелись годы практики и заучивания этой улыбки для сокрытия того, что происходит у него в голове. - О чем ты думаешь? - спрашивает Сичэнь, приближаясь к другой раковине, чтобы взять зубную щетку. Он неуверенно поводит плечами, с аккуратной осторожностью уменьшая мощность сияния своей улыбки. Сичэнь не принимает это за ответ и терпеливо ждет, когда он нанесет зубную пасту на щетку, и продолжает наблюдать за ним в зеркале. Внутри он подавляет тяжелый вздох. Ведь ему так хотелось все подумать в полном спокойствии. Однако, он также хочет перестраховаться. На случай, если его супруг все-таки что-нибудь знает. - Тебя не удивило то… что сделал Ванцзи? То есть… - он напряженно думает о том, как облечь свои мысли в слова , не оскорбив при этом Ханьгуан-цзюня даже ни на йоту. Во всем мире существует лишь одно единственное, к чему его супруг донельзя чувствителен, - это АБСОЛЮТНО ВСЕ, что хоть отдаленно связано с его младшим братом. - ...это так на него непохоже... - аккуратно завершает он свою фразу, возвращая на лицо свою мягкую улыбку, чтобы превентивно сгладить впечатление от возможной резкости. - Разве? - мягко интересуется Сичэнь, вопросительно приподнимая бровь. Внутри ему отчаянно хочется кричать от злости. Люди так часто принимают спокойное поведение Сичэня за чистую монету. О, им совершенно невдомек, что его супруг - такой же коварный и проницательный, как и все остальные. Он просто надевает личину милой и невинной простодушности. Однажды он выведет Сичэня на чистую воду, поймав того на притворстве. И продемонстрирует всему миру эту его нелицеприятную сторону. Хотя Сичэнь так и не сделал ни единого промаха за все время их супружества. Иногда эта черта заставляла его осторожничать. Словно Сичэнь догадывался о его притворстве куда больше, чем позволял себе демонстрировать. Как ни странно, понимание того, что Сичэнь был именно таким, заставляло его любить супруга только сильнее, что, по его собственному мнению, было немного – очень – по-мазохистски с его стороны. Однако он также мог вести себя немного – намного – по-садистски, поэтому он предполагал, что, возможно, в конце концов одно скомпенсирует другое. - Я имею в виду, что мы ведь пошли туда ради Яньли, - говорит он, вопросительно склоняя голову к плечу. - В самом деле? — спрашивает Сичэнь, начиная чистить зубы. Он старается не скрипеть зубами от раздражения. Громкое жужжание электрической зубной щетки заполняет пространство и дает ему передышку, чтобы обновить в памяти те разговоры, что предшествовали решению все же принять приглашение на тот странный ужин. Лань Цижэнь был искренне заинтересован в этом союзе. Он давно хотел союза с Цзянами из Пристани Лотоса. Но у него было всего два племянника. И в то время – черт возьми, да почти всю свою жизнь – Яньли была обручена с другим сыном его отца, Цзинь Цзысюанем. Как следствие, Лань Цижэнь не считал подобное развитие событий вероятным. Но затем Лань Сичэнь объявил себя геем и попросил позволения жениться на внебрачном сыне Цзинь Гуаншаня. Собственно на нем, на Мэн Яо. Посмел бы хоть кто-нибудь обозвать его "незаконнорожденным" в лицо. С теми, кто говорил это за его спиной, он расправлялся осмотрительно и расчетливо, но жестко. Заслужили, в конце концов. И расправа совершалась в полном незнании для жертвы, кто это сделал. Но все его мысли не касались ни того, ни другого. Ни для кого совершенно не было секретом, каким образом дядя его супруга относился к ему отцу, Патриарху клана Ланлин Цзинь - человеку общеизвестному тем, что физически не мог держать в штанах свой член. Как он мог родиться у такого мудака с расшатанными моральными принципами - было выше его понимания. Его мать, возможно, в некотором роде, имела сомнительную репутацию – в глазах всех тех, кто для него не имел ни малейшего значения – зато подаренная ею половина ДНК, по крайней мере, дала ему некоторое поле для деятельности. Его блестящие мозги. Его способность к интригам. Увы, вот и все, на самом-то деле. А если он и получил в качестве бесплатного довеска порочную натуру обоих родителей - что-ж, он мог только безуспешно бороться со своей истинной природой. Союз Гусу Лань с Ланлин Цзинь Цижэнь принял исходя из вынужденной необходимости. Лань Цижэнь обращался с ним вежливо, но он знал, что дядя его супруга никогда не испытывал к нему по-настоящему теплых чувств. Зато старик прямо-таки обожал Цинь Су, когда та в течение единственного года числилась будущей невесткой семьи Лань, – даже несмотря на то, что она тоже принадлежала к семейству Цзинь. И, что весьма вероятно, оплакивал ее смерть больше, чем какой-либо другой член семьи, включая Лань Ванцзи. - А разве нет? - интересуется он, насмешливо изогнув бровь. Пикировка вопросами - отличная игра для двоих. Сичэнь слегка пожимает плечами, возвращая все свое внимание электрической зубной щетке. Он отводит потемневший взгляд от зеркала, чтобы Сичэнь не увидел, насколько он зол. С все нарастающим напряжением этого вечера, он задается вопросом, потянется ли Сичэнь к нему в постели. Он не в настроении для секса, но ему обязательно нужно, чтобы Сичэнь хотел его в постели. Сичэнь не хочет. И это вызывает в нем чувство шипящего искрами раздражения. А потом тупую бессонницу. Он беспокойно ворочается и переворачивается с боку на бок с глубокой ночи до ранних часов рассвета, вслушиваясь в приглушенное дыхание спящего супруга. В один момент он раздраженно поворачивается к Сичэню, страстно желая спихнуть того с постели. В другой - он с замиранием сердца наблюдает, как совершенные черты его супруга заливает лунный свет, проникающий через окно. В такие моменты он чувствует, как его сердце распирает от любви, и оно хочет взорваться. Ощущение пугает его до судорог. Как и мысли о том, что Сичэнь когда-нибудь все-таки покинет его. Пусть даже и не физически. Он беспокоится, что однажды Сичэнь оставит его в тот самый момент, когда это для него будет важнее всего… Он беспокоится о том, что же от него останется, если подобное когда-либо произойдет. Он должен прекратить преждевременно волноваться, и пусть хоть весь мир горит огнем. В задницу всех остальных. Ближе к четырем часам утра дыхание Сичэня сбивается, и супруг издает звук, напоминающий сдавленное чихание. Милая добрая мелочь. На она заставляет его запаниковать. Не раздумывая, он придвигается и гладит супруга ладонью по лицу. - С тобой все хорошо? - тихо шепчет он на тот случай, если Сичэнь все еще спит. Сичэнь шевелится не сразу, однако через мгновение открывает глаза. - Ты не спишь? Внутри него возникает смутное ощущение печали. Ему грустно видеть глаза супруга такими: полными сонного, неосознанного беспокойства, даже в такую несусветную рань. Словно вторая натура Сичэня — проверять его даже спросонок. Он начинает отдергивать руку. Но Сичэнь хватает его ладонью и прижимает обратно. А затем затаскивает его полностью поверх своего тела, обхватывая другой рукой за талию. Следующий за этим движением секс - того самого сорта, что выжимает его досуха... Того, что протискивается туда, где он эмоционально уязвим и выставлен напоказ, словно сочный фрукт на солцепёке, выложенный хозяйкой для сушки... Он зарывается лицом в шею Сичэня, когда чувствует, что готов прослезиться. Даже в такие моменты, когда он становится таким слабым, а Сичэнь проявляет больше нежности и заботы, - он все равно не может позволить супругу видеть его глаза… Он балансирует на тонкой грани отчаяния и любви… Отчаянно желая, чтобы тепло Сичэня уняло все его беспокойство, и вместе с тем совершенно не желая, чтобы его видели таким жалким. Его оргазм настолько силен, что он на какое-то время полностью теряет сознание. Когда он кончает, Сичэнь внутри него все еще тверд, но начинает выскальзывать наружу. - Нет, давай ты кончишь… - шепчет он в отчаянии, крепко прижимая Сичэня к груди. - Ты... устал, - мягко шепчет Сичэнь, снова прижимаясь к нему кожей липкой от пота и его слез. - Хмм… - он не опровергает сказанного. - Из-за тебя я потерял сознание. - В хорошем смысле? - интересуется Сичэнь, мягко уткнувшись носом ему в шею, отбросив всякие предположения. Он ценит эту черту в своем муже. Супруг никогда не делает предположений, а всегда четко знает, как обстоит дело. - Хм… - бормочет он в раздумьях, - Всегда только в хорошем смысле. Он чувствует, как Сичэнь становится тверже внутри него. Ему обожает эту часть их секса. Когда он уже получил свое удовольствие и не может пошевелиться от блаженной неги, а Сичэнь нависает над ним, и наступает очередь удовольствия супруга. Он обожает то выражение лица, которое возникает у Сичэня в такие моменты. Как эти внимательные глаза удерживают его взгляд… не давая отвести глаз… словно Сичэнь желает, чтобы он видел, что именно он доставляет супругу удовольствие… и даже если Сичэнь вовсе не имеет подобного в виду, то он воспринимает действия супруга именно в такой интерпретации. В конце концов, он чувствует, что будет испытывать удовлетворение, даже если умрет на следующий день. Потому что в такие моменты Сичэнь видит, как сильно Мэн Яо его любит… *** Сичэню требуется целая неделя, чтобы напроситься в гости. Он этого ждал и поэтому вздыхает с облегчением от того, что брат не стал тянуть с этим дольше. Он рад, что встреча назначена на вечер пятницы. Он отвозит Сычжуя в дом Цзинъи на вечерние посиделки за компьютерными играми и, прежде чем приезжает его старший брат, готовит легкий ужин для них обоих. Он всегда владывает чуть больше старания, когда готовит еду для своего сына: четко следуя схеме пищевой пирамиды и рекомендациям нутрициологов по питанию, как обсессивно-компульсивная личность, которой он - возможно - является. «Не возможно, а так и есть», — поправляет он себя мысленно. Со временем он стал чуть менее занудным, прекратил зацикливаться на всякой мелочи и следовать правилам до запятой, но также вынужден был признать, что всю оставшуюся жизнь ему придется бороться со своими наихудшими наклонностями, чтобы те не брали над ним верх. Он обязан. По крайней мере, ради сына. Обуздывать свое личное мнение о том, что полезно для Сычжуя во имя того, что делает его сына счастливым. Хотя временами, иногда даже вопреки своим лучшим намерениям и прикладываемым усилиям, он думает, что все таки перегибает с соотношением первого в угоду последнему... И вот недавний конкретный показательный пример: насколько Сычжуй был восхищён перспективой того, что Вэй Ин станет ему еще одним родителем. Как благодарен он был Вэй Ину за его согласие. Ну... не то чтобы Вэй Ин выразил свое однозначное согласие. Ну, ладно вам, Вэй Ин был совершенно не согласен. Несмотря на все те вещи, за которые он испытывает чувство вины на регулярной основе (справедливости ради, следует прояснить, что это было, в основном, из-за его значительных изъянов в роли родителя), он не чувствовал ни грамма вины за свое неожиданное (скорее, будем честны, вываленное прямиком на голову со всего размаху) предложение о браке. Потому что, став невольным свидетелем той конспирологической сцены между Цзян Чэном и Вэй Ином, он знал наверняка, что Вэй Ин собирается сделать что-то невероятно глупое. А этот наглый Вэнь Жохань сидел и молча ждал - откинувшись в кресле в расслабленной позе и наслаждаясь переходом от милого и кокетливого Вэй Ина к страстному и настойчивому Вэй Ину - и при этом ему было совершенно наплевать на присутствие Патриархов трех Великих Орденов из Пяти, когда он громогласно подкинул дровишек в костер спора и разрешил замужество младшего из своих бракованных Вэней. Вэй Ин был слишком разгорячен своим искренним желанием спасти брата и абсолютно слеп к угрозе, что нахально сидела сбоку и развлекалась за чужой счет, чтобы понять, куда завела его собственная блажь. Внезапно он начал понимать, что каким бы умным, сообразительным и одаренным Вэй Ин ни был во всем остальном, природа сильно обделила его в сфере самосохранения. По этому домену у Вэй Ина был полный провал. Он видел его предельно ясно - мигающий красными буквами в глазах Цзян Фэнмяня, при этом ничего не говорилось вслух - прямой приказ Вэй Ину. Чтобы тот отступился. Отказался от любых действий, что бы он ни собирался учудить. С той же самой кристальной ясностью он видел, что Вэй Ин не собирался этот приказ выполнять. Не собирался даже раздумывать дважды, прежде чем прыгнуть в жертвенное пламя, сломя голову. При подобном раскладе Вэй Ин выставлял себя полным идиотом. Полным идиотом, который исцелил его сына именно по причине отсутствия этого самого самосохранения. И несмотря на все эти мысли, он был предельно ошарашен, обнаружив совершенно неожиданно для себя самого - что встает и предлагает Вэй Ину "руку и сердце". Он притащился на этот ужин только потому, что на этом настоял его дядя. У него и в мыслях не было соглашаться на союз с Пристанью Лотоса путем женитьбы на Цзян Яньли. Даже если бы он много лет подряд не был в курсе, что Не Миндзюэ влюблен в нее до беспамятства, все равно он бы не стал. У него не было ни малейшего желания жениться на ком-либо. Ни за что и никогда больше. Может быть, в каком-то далеком прошлом у него и был проблеск подобного желания… И тут появляется - он. На этом чертовом ужине. Возникает словно привидение наверху лестницы. Весь в черном. И чем-то вопиюще прозрачном на голое тело. У него аж руки зачесались мгновенно запахнуть этот его тренч и застегнуть на все пуговицы. Этого требовал жуткий собственник внутри него, тот самый что давно помешался на контроле и тот самый, что все еще помнил того, прежнего Вэй Ина. Того самого Вэй Ина, что безжалостно дразнил его несколько долгих месяцев в университете, пока его терпение, наконец, не разлетелось осколками, и он не набросился на того с поцелуем. До этого момента ему даже в голову не приходило, что именно этим он и мечтал заняться. Первые несколько мгновений Вэй Ин был в шоке. Словно все это его поддразнивание было всего лишь невинным поддразниванием, а не какой-то там долгоиграющей издевательской прелюдией к эротике. Едва его первоначальный шок тоже прошел, он склонился и снова поцеловал Вэй Ина, на этот раз более нежно. И Вэй Ин поплыл, словно бенгальский огонь. Эти искры взорвали его факелом и одновременно растопили в лужу. Затем последовали возмутительно-шокирующие четыре месяца. Он так глубоко провалился в эту бездонную кроличью нору, что даже взлелеял в себе безумные фантазии. Про "долго и счастливо" и тому подобную хрень. А потом, так же внезапно, как появился в его жизни, Вэй Ин просто исчез. В выходные, когда ему срочно потребовалось уехать домой, в той бешеной спешке, с которой он собирался, Ванцзи забыл взять с собой мобильный телефон. Когда он вернулся и снова открыл свой девайс, то увидел шесть пропущенных звонков от Вэй Ина. Он тут же попытался набрать Вэй Ину, однако все вызовы остались без ответа. А потом номер вообще отключили с концами. Позже он услышал, что Вэй Ин перевелся. Резко. И никто не знал, куда он делся. Даже младший брат Не Миндзюэ, который весь год был с Вэй Ином "не разлей вода". А потом у него самого жизнь внезапно перевернулась с ног на голову. И он перестал разыскивать Вэй Ина. По мере того как убегало время и отдаляло его от этих четырех безумных месяцев, все произошедшее все сильнее напоминало мираж. А тот факт, что лишь двое - он и Вэй Ин - знали об их отношениях, еще больше усугублял ситуацию. Затем прошли годы, и больше уже никто не вспоминал о Вэй Ине, тогда он начал задаваться вопросом, а не создал ли он все эти возмутительные фантазии в своем воображении. И вот - в один прекрасный день - Вэй Ин объявляется как снег на голову. Старше, сильнее, серьезнее, даже в своей игривости, словно речь шла вовсе не о банальных шалостях, а о том, чтобы быть игриво серьезным вплоть до самого конца. Объявляется и заявляет, что ни черта не помнит его, Лань Ванцзи. Учитывая тот удар, что нанесли ему годы, отрицание Вэй Ина только укрепило его на мысли, что прошлое было лишь плодом его воображения. Но потом… Он просто не смог удержаться. Совершенно без всякой необходимости раздражая Вэй Ина до бесконечности. И этому поводу, и по тому, и по абсолютно любому поводу, и вообще без какого-либо повода совсем. Вместо того, чтобы игнорировать все его провокации, как это сделал бы совершенный незнакомец, Вэй Ин не отступил. Хотя мысленно он допускал, что, возможно, это действительно часть характера Вэй Ина - никогда не сдаваться. И, вероятно, не имело ни малейшего отношения к тому, помнил Вэй Ин или нет. Даже знание о том, во сколько он ложится спать и правила клана Лань. Даже с учетом того, каким бешенством сверкнули его глаза, когда Ванцзи вжал его в стену в туалете… Вэй Ин был зол, о да, он был определенно в ярости… в такой степени ярости, от которой зрачки его глаз затопили всю радужку. Даже в этой ситуации, Ванцзи допускал, что, возможно, Вэй Ин действительно его не помнит. Однако для него самого оказаться в присутствии Вэй Ина было все равно, что быть затянутым аэродинамической трубой. Которая выплюнула его прямиком в те времена, когда он еще что-то умел чувствовать. Теперь же, большую часть своего времени он был погружен в то, чтобы быть достаточно хорошим отцом. В работу. В опасения того, чтобы брат не узнает, что ему совершенно наплевать на его мужа с этими его фальшивыми ямочками. У него не оставалось места ни на что другое. Звенит дверной звонок. И он радуется тому, что выпадает из этой тягостной задумчивости. Его старший брат, в присущей ему классической манере, ни словом не намекает на его импульсивное предложение брака вплоть до конца ужина. - Ты… помнишь Вэй Ина из твоего медицинского университета? Сичэнь уже был на втором году ординатуры по анестезиологии, когда Вэй Ин поступил в медицинский. Он не должен был ожидать, что его брат вспомнит. - А ты помнишь его? - спрашивает он вместо ответа. Сичэнь разражается смехом. - Ну, он ведь из тех, кого трудно забыть, не так ли? Можно сказать, что тогда я даже был немного влюблен в него. Он не знает, какое выражение приняло его лицо, но смех брата резко замолкает. - Ох, - потрясенно говорит Сичэнь через мгновение. Он не отвечает. Главным образом потому, что совсем не уверен, что слова будут чем-то лучшим, чем теперешнее выражение его лица. - Ты все еще...? - аккуратно спрашивает он, стараясь, чтобы его голос звучал нейтрально. Сичэнь хмурится. - Я женат. - И что с того? - интересуется он сухо. - Я слышал, что многие женатые люди увлекаются другими. - Разве я похож на этих других людей? - хмуро спрашивает Сичэнь. Но ему предельно ясно, что он обидел брата. - Полагаю, это означает твою вечную преданность Цзинь Гуанъяо, - медленно произносит он, продолжая наступление. Он не желает иметь никаких серых зон в их братских отношениях. Он, конечно, не хочет просить брата прекращать приезжать к нему, когда он женится. - В горе и радости, - вглядываясь в его лицо, медленно отвечает Сичэнь. Наступает его очередь хмуриться. - Это не звучит обнадеживающе. - Это буквально было прописано - в свадебных клятвах. Ох. - В самом деле? - тихо интересуется он. - Ты сам однажды произносил подобное! А. Хм. Он совершенно не обращал внимания на то, что происходило в день его свадьбы. Он слишком был занят тем, чтобы отчаянно унять протест тошноты в желудке и не дать той подняться к горлу. - В следующий раз я буду более внимателен, - тихо произнося это, он тянется за еще одним кусочком клубники. Когда наступает внезапная тишина, он снова поднимает на брата свой взгляд. - Так значит, свадьбе быть? Ты самоуверен. - Говорил ли я когда-нибудь нечто необдуманное? - спрашивает он. - Свои первые свадебные клятвы, очевидно. Он перестает жевать. - Туше*, - медленно произносит он мгновение спустя. Примечание: Туше* - см предыдущий комментарий к данному слову