Метанойя

На шестом месяце Итан перестает реветь по ночам. Реветь начинает Кейден. Смена ролей вызывает опасение, учитывая, что именно Итан обычно дерет свою глотку с неподдельным неистовством, а теперь — черт знает почему — передает эстафетную палочку своему брату. До этого момента Кейден плачет редко. Несмотря на впоследствии обнаруженную у него астму, он крепыш. Если приравнивать детей к разумным существам, можно сказать, что он плачет исключительно по делу, когда это действительно вызвано коликами в животе, голодом или влажными подгузниками. Он всегда засыпает раньше своего брата, а просыпается с нарастающим похныкиванием, когда тот беспричинно ревет, намереваясь разбудить весь дом. Наверное, все дело в том, что Кейден пришел в мир с тихим смирением. В этом ребенке, который совсем недавно был лишь сгустком крови и мышц в утробе матери, столько врожденного света, что вообще можно усомниться в его принадлежности к человеческому роду. Его пальчики слабо тянутся куда-то вперед, а в крепком тельце рвения вполне хватит на двоих. Итан же появляется на свет с протяжным режущим воплем, каким не кричат обычные младенцы, и первое, что ощущает — саму способность чувствовать. Она сокрушительна для него и тяготит с самого первого вздоха, как будто скручивает легкие, точно тряпку, и выжимает до последней капли. Если в груди и остается зыбкий осадок, то только молчаливая ярость, которая колышется пока еще маленькими всполохами. Итан старше Кейдена на пятнадцать минут. Их первая люлька из белого дуба, украшенная витиеватой резьбой по лакированным гладким рейкам. Она огромная — такая, что двоим там места хватит с лихвой и мешать друг другу не получится, даже если очень постараться. Дети маленькие и миниатюрные, они только дергают ручками и ножками, лишенные всякой координации, и не осознают понятие личного пространства. Розовые пухлые щечки, к которым приливает кровь, у них одинаковые. Одинаковый прямой нос, подбородок и одинаковые губы, которые у Итана чаще обычного складываются в тонкую искривленную линию во время ночных истерик. Итан старше Кейдена всего на пятнадцать минут. А пропасть между ними куда больше. Когда Кейден внезапно начинает плакать, чаще и чаще оказывается в руках у вечно недовольной и невыспавшейся Джорджии, Итан подозрительно тих, и, собственно, с того момента они спят в разных кроватках. Бен долго отмахивается от этой затеи, ведь «связь мальчиков должна крепнуть», но после очередной бессонной ночи допускает идею в качестве эксперимента. Удивительно, но следующие несколько месяцев проходят в такой тишине, что деньги, на которые куплена вторая люлька, оправдывают свою затрату. То, как протекала беременность, Джорджия никогда не рассказывала. Ограничивалась только короткими и запоминающимися историями вроде той, когда в торговом центре она упала в обморок, или когда воды начали отходить раньше срока и тем самым сорвали ей важную лекцию. Отец тем более был скуп на подобные воспоминания. Быть может, это не так важно или не важно именно для них — сентиментальными родителями они точно не были. Иногда, в особенно теплые и по-настоящему семейные дни, Джорджия и Бен могли расщедриться на пару рассказов, не опуская при этом откровенные детали. Например, то, как тяжело им поначалу давалось естественное кормление — до того, как пришлось заменить его безвкусным детским питанием с прилавок супермаркетов, пестрящих разномастными кашицами, пюре и соками. Кейден любил молоко Джорджии. Он словно знал, как правильно примериться к материнской груди и благодарно обхватить пухлыми губками торчащий сосок. Он сосал, причмокивая и пачкая себя мутными белесыми каплями, в то время как его брат, с раздражающим упрямством, отказывался от молока. Быть может, даже к лучшему, потому что Итан далеко не ласково обходился с тем, что кормило его, и сжимал так сильно, точно у него были зубы. С Итаном никогда не было просто. Так вот, разница в пятнадцать минут может стать огромной пропастью. Если бы кто-то знал, чем именно ее измерять на самом деле, было бы куда проще прийти к общему знаменателю, найти хоть какие-то точки соприкосновения. Как брешь на полотне, которую нужно отыскать, чтобы понять, с какого момента пошло что-то не так. Кейден до сих пор уверен в том, что их с братом «что-то не так» началось еще с самого рождения, когда они беспомощными комками лежали на руках матери или отца и на двоих делили свою первую просторную колыбельку. С появлением на свет у каждого человека в голове уже появляется своя «программа», записанная на особый жесткий диск, и программа Итана никак иначе прописалась с жуткими сбоями, а Кейден… Кейден просто наблюдал и фильтровал, с самого начала буквально разделяя пеленки, еду и горшок вместе с тем, кто старше его на пятнадцать минут, и потому теперь уже с уверенностью мог припомнить все моменты странностей и неполадок в «системе». Именно припоминание он бы предпочел воспоминанию. Это как выбирать между медленным и быстрым течением, потоки которого так или иначе принесут к исполинскому по размерам водопаду, а там уже и крутой спуск, и острожальные камни недалеко. Скупость образов не всегда обусловлена скудностью фантазии — иногда это означает категоричное нежелание копать глубже отметки «я все еще спокоен». О, Итан всегда разбирался в философичности тонких граней, как и во всем прочем, что имеет какие-либо рамки, и если он сканировал увиденное или услышанное, то Кейден все же не хотел знать многие вещи. Чутка слабовольно и безответственно, но безопасно. Уберегал ли его этот принцип? Сейчас, по истечению огромного количества времени, он мог сказать наверняка — уберегал. Будь он умнее в определенные моменты и убери свое мазохистское любопытство — и, быть может, это стало бы формулой предотвращения периодически накатывавших на них «катаклизмов». В конце концов, он бы не торчал каждую субботу в приевшемся следственном помещении. Здесь уютно ровно настолько, насколько может быть уютно любому, кто вынужден приходить сюда по первой же просьбе следствия: не сложно свыкнуться с серыми безжизненными стенами, для разнообразия увешанными стендами с нравоучительными плакатами, можно даже прикипеть сердцем к приглушенному освещению и вакуумной прострации… У таких мест есть один-единственный недостаток — воскрешать забытое, зарытое в самых потаенных уголках души. Не то, чтобы это доставляло крайнее неудобство, но дискомфорт имел место быть, и он ощущался зудом, какой обычно возникает от укуса комара. Не больно, да и приятного тоже мало. «Зуд» нарастает и нарастает с каждой проведенной в этих стенах встречей, и его не вытравишь из-под кожи просто так, не вооружившись до крови раздирающей наждачкой. В самом деле, беруши тоже вполне сойдут, потому что смогут хотя бы заглушить ряд повторяющихся из раза в раз вопросов. Вот уж кто внешний раздражитель — так это Мартин Райт с его разговорами. Чаще всего их встречи напоминают тот самый вид собеседований, когда работодатель варьирует вопросы с одним и тем же смыслом, а ты в свою очередь чувствуешь себя идиотом, не зная, как еще произнести одинаковые ответы, обрамив их переиначенной конвой. Вопреки этому Мартин Райт способен располагать к себе: немного чуткости и чисто человеческого внимания, в меру должной халатности. Как следователь, конечно, дотошный до деталей. У Кейдена язык отсох объяснять, что среди фотографий подозреваемых, которые ему дают оценить, нет того самого упорно искомого полицией убийцы. Лица не те. В лицах Кейден разбирался. Все проходило бы куда скучнее, если бы встречи ограничивались только этим, но нет — Мартин питал к горькому опыту Кейдена личный интерес. Интерес писателя всегда эгоистичен, потому что подоплека далеко не каждой истории оказывается приятной. Первый вопрос в начале их самой первой беседы был резким и безо всякого намека на нравственность. — Каково быть братом детоубийцы? Наотмашь такая бестактность не била, только заставила поежиться. Кейден нашелся с ответом сразу. — Итан и сам не далеко ушел. В семнадцать лет человек не считается особо-то взрослым. По сути Итан сделал то, что сделал, тоже будучи ребенком. В суде вполне справедливо наплевали на данный факт с опорой на то, что спустя месяц цифра «семнадцать» необратимо превратилась в «восемнадцать», обозначив законное совершеннолетие. Два года с того момента утекли сквозь пальцы выгоревшим песком, а со знакомства с Мартином Райтом прошло чуть меньше времени, потому их первый с Кейденом разговор вспоминался как вчерашний день, но вот ответ на тот вопрос Кейден так и не дал. Не дал и до сих пор, потому что односложные «плохо» или «отстойно» не столь исчерпывающие, как хотелось бы. Скорее, тут больше подойдет «никак» — так же коротко, но близко к истине. Сегодня Мартин заявился без папки с фотографиями. Он сел напротив, и его руки как обычно расслабленно лежали на столе раскрытыми ладонями. Этакий маневр. Когда-то на уроках психологии Кейден проходил правило успешного общения с аудиторией, где черным по белому говорилось о грандиозном провале, если выступающий позволял себе зажатые жесты наподобие рук в замок и перекрещенных ног. На единицу человеческого рода это правило распространялось также эффективно, как и на толпу. «Прочно установленный контакт способен сыграть большую роль, чем слова, — говорил отец, философ и психолог до мозга костей. — Лить воду может каждый. Главное то, как ты эту воду льешь». В теме врожденного или приобретенного навыка манипуляции есть над чем подумать и есть что перенять для себя. Кейден тоже расслабился на манер собеседника, как будто являлся звеном в цепной реакции, и внимательно всмотрелся в еле заметные нити полос чужого галстука, которые почти сливались на фоне темно-синего цвета. Мистер Райт, что называется, при параде: новый черный костюм не меньше, чем за сто фунтов, до блеска начищенные лакированные ботинки и зализанная укладка. Ничего лишнего, должно быть, заработок у него нехилый. — Как продвигается? — Кейдену действительно интересно, дали ли его наводки какие-то плоды. В прошлый раз он указал на фотографию совсем еще молодой девушки и не был до конца уверен в правильности своего выбора. Полиция и сама каждый раз попадала пальцем в небо, при всей своей компетентности не в силах отыскать нужный «экземпляр», за последний год убивший около восьми человек. Предположительно, это подросток с ярко выраженной агрессией и страдающий биполярным расстройством на неизвестной пока еще стадии. К причинам, по которым к Кейдену периодически обращался отдел, относится только первый пункт — возрастная категория. Остальное же для него — погоня за призраком, но полиция, должно быть, слишком отчаялась и теперь искала подсказки у всех, кто когда-либо имел отношение к подобным людям. Итан психом не был. Все стало бы намного проще, будь он и правда психом. Мартин оценил неподдельное любопытство, хотя они оба знали, что поиски преступника больше предлог для встречи, нежели главная цель. Ему нужен сюжет, и Кейден давал это хотя бы потому, что не имел другого выбора. — Глухо, — признался мистер Райт буднично. — Грабители, насильники и аферисты — кто угодно, но не убийцы. К тому же, у них есть алиби. — Почему бы вам не спросить Итана? — Кейден безразлично пожал плечами. — Он явно разбирается лучше, чем я. — Итан не хочет идти на контакт со следствием, — его лицо мрачно нахмурилось. — Едва ли его провокационное молчание способно помочь. А если он и раскрывает рот, то исключительно для того, чтобы зевнуть. — Вы ожидали теплого приема? Я удивлен. — Я на это надеялся, — не стал скрывать Мартин. Он достал из своего строгого портфеля блокнот и ручку, куда обычно записывал обрывки мыслей и занимательные факты из первых уст. — Итак, — он начал с любимой фразы из разряда официозной прелюдии. — Кейден, ты помнишь, о чем я просил тебя в прошлый раз? Ах, тот самый прошлый раз, который плавно перетек из непринужденной беседы в какое-то домашнее задание со странными по подтексту тестами. Кейден не знал, какой в них таился смысл, и что конкретно они выверяли, но на терпение и прочность нервов точно испытывали. — Помню, — сложно забыть то, что было буквально две недели назад. — Вы сказали поразмышлять над тем, не передумал ли я. — И как? — Мартин заинтересованно подался вперед. — Не передумал, — осадил Кейден чужую зародившуюся надежду. — Не думаю, что мое мнение изменится. — Понимаю, вопрос достаточно странный, но чем обусловлено твое нежелание? Ты ни разу не навещал Итана за все это время. Знаешь, тут не так далеко идти. Охрана так или иначе сопроводит тебя… — Сказал же, не хочу, — резче обычного ответил он. — Что я увижу, когда посмотрю ему в глаза? Ни-че-го. Ничего из того, чего бы мне раньше не довелось видеть. — Значит, попросту не хочешь тратить свое время? — О, времени у меня предостаточно, — с чувством произнес Кейден. — Мистер Райт, Итану абсолютно плевать, кто находится с ним в одном помещении. Я не вызову у него восторга. Мне кажется, что он начал воспитывать в себе безразличие, еще будучи эмбрионом, и преуспевал в этом, тренируясь на мне. Мартин Райт застыл в напряжении, как и всегда, когда Кейден позволял себе зайти дальше двух коротких предложений. Такие моменты на вес золота, потому лучше не перебивать лишними звуками и уж тем более своими вставками. Неизвестно кто из них наслаждался больше: Мартин, который жадно впитывал в себя любую случайно или намеренно пророненную информацию, из которой можно развить «конфетку», или Кейден, обладавший полным контролем над ситуацией. Стоит только захотеть — и история оборвется на самом кульминационном моменте. Автор в этом случае — марионетка рассказчика, добровольно подписавшаяся на муки томительного ожидания. Его дело слушать и внимать, так же как дело второго — не поскупиться на детали. Есть две вещи, которых Кейден до сих пор не умел: начинать и заканчивать. Если бы он знал, как это делается, то стало бы куда проще излагать насущное. Слов ему всегда хватало, еще со школьной скамьи он умудрялся писать глубокомысленные красивые сочинения, до каких большинство косноязычных одноклассников дотянули не сразу. Сейчас он вполне мог подобрать парочку витиеватых фраз для предисловия, ведь барьер далеко не в этом. Барьер в том, что Кейден не знал, с чего начать. Тот момент, когда все пошло наперекосяк, неуловим — затерялся как песчинка на асфальте. Глупо возвращаться к самым истокам, когда два человека — не более, чем черно-белые снимки после проведения УЗИ. Едва ли плод, за несколько месяцев прошедший путь от одной клетки до полностью сформировавшегося состояния, способен мыслить, как полноценный человек, иначе своего «соседа» он бы давно заморил собственническими замашками, из вредности не желая делиться тем самым жизненноважным, что приходит извне. Хотя Итан, пожалуй, начал практиковаться именно с той поры. Основы естественного отбора Кейден изучал еще в средних классах и, надо сказать, изучал добросовестно, поэтому понял, что предрасположенность к выживанию у человека формируется, когда он сам до конца еще не сформировался. Немногое из того, что дети узнают в школах, находит практический отклик в жизни. Или находит, но в неожиданном и не всегда приятном ключе. Речь не о слове, внезапно всплывшем из затертых многолетней пылью недр памяти при решении кроссворда, и не о термине, которым можно блеснуть перед недалекими зеваками из личного круга общения. Тут, скорее, нечто более ироничное, чем просто щелчок памяти в голове, а настоящий пример того, что не стоит относиться столь скептически к тому, чему взрослые пытаются обучить амбициозных подростков, слишком «крутых» для того, чтобы распаляться даже на мало-мальские азы образования. Циники любят говорить, что выживает сильнейший, и иногда приправлять утверждение примером из базовой биологии. — Это особь номер один, а та под номером два, — любил говорить старый и шепелявый преподаватель естествознания. — Если поместить их в неблагоприятные условия, то самый слабый умрет первым, а сильнейший — выживет. Так же и с вами. Вы все когда-нибудь умрете, но кто раньше — вопрос приспособленности. Удивительно или нет, но через пару месяцев этот учитель скончался от укуса какого-то экзотического насекомого во время отдыха в Африке, а ему и шестидесяти не было. Тем не менее, данный факт нисколько не умалял его правоты. Главное вовремя принять это на веру, намотать на ус, что называется, потому как слышать умеет каждый второй, а слушать и фильтровать — прерогатива умных или, как минимум, энтузиастов. В какой-то степени когда-то Кейдена можно было отнести и к умным, и к энтузиастам, хотя такая категория людей слишком быстро изнашивается. Дети слишком требовательных родителей, которым лишь бы покичиться успехами своего чада перед друзьями, к концу старшей школы либо окончательно превращаются в безвольников с остатками сил, как у выжатой тряпки, либо посылают вышестоящую «инстанцию», куда подальше, и уходят в отрыв, которого им всю жизнь не хватало. Третий вид энтузиастов обыкновенные заучки. Их стремление преуспеть везде и во всем: от оценок вплоть до победы в споре на тему, какой способ извлечения дискриминанта лучше всего — раздражающее занудство и скука. В свое время Кейден свернул с этой скользкой дорожки, научившись отличать активизм от фанатизма и посчитав, что находиться где-то между вполне себе удобно. Он всегда был где-то между. И, честно говоря, лучше бы там и оставался.

***

В семь лет они походили на братьев только потому, что гены-близнецы особо не давали места для разнообразия. Кейден и Итан могли прилизывать и укладывать волосы, как им вздумается, но это не отменяло того факта, что сама структура волос густая и темно-русая, ровно как и глаза: взгляд разный, а радужка — неизменно карего цвета. Люди часто смотрят друг другу в глаза во время беседы — тут уже дело не в этикете, а подсознательной потребности ощутить настрой собеседника и считывать его по микрожестам, но когда видишь перед собой глубокий горько-шоколадный оттенок, появляется ощущение, что считывают тебя. Не наоборот. Пожалуй, в том возрасте это являлось их главным преимуществом и порой невозможно было понять, напортачил кто-то из них или все-таки «вон тот соседский мальчишка». Выходить сухим из воды Кейден не умел. Он пытался научиться, но попытки оказывались слишком искренними, чтобы кто-то не увидел в них смешливой театральности. Кейден всегда был «слишком», но, тем не менее, его детство было интересным. За мнение Итана он ручаться не мог, хотя и знал ответ наверняка, а за себя — другое дело. К самым захватывающим вещам относилось то, что восприятие мира находилось на стыке «я верю в то, что вижу», и «я вижу то, во что верю», и раз уж за детские фантазии никто не крутил пальцем у виска, то кощунственно было бы этим не воспользоваться. Суть сублимации Кейден познал, когда впервые взялся за фломастер и чистый лист бумаги, правда еще не знал, как именно называется это чувство энергетического выплеска. Может, тогда оно было немного наивным и не столь сильным в силу возраста, но это нисколько не мешало портить бессчетное количество «А4», взятых из родительского кабинета. Родители складировали их у себя пачками, чему мог бы позавидовать любой офис, где бумажки расходуются в два счета, и не жалели денег на то, что лишним не бывает. Первый опыт в рисовании случился, когда Кейдену было жутко скучно. Они с Итаном в последнее время часто оставались дома одни, и если Итан просто прозябал на диване, пялясь в стену или потолок, то у его брата так и не выработалось завидного иммунитета к бесполезно проведенному времени. На каком-то бракованном отчете он нарисовал то, чего ему не хватало — обычного веселья. В его представлении веселье выглядело в виде розовой сладкой ваты и четырех билетов в Диснейленд. Со стороны эти старания тянули на каракули человека, бьющегося в эпилептическом припадке, но он рисовал без корыстной цели услышать похвалу родителей, — которая все равно оказалось бы неправдой — а для собственного времяпровождения. Эгоизм, который вряд ли получит осуждение. Потом же, осознав всю прелесть такого занятия, Кейден стал рисовать намного чаще, видя в этом какое-то таинственное начало: сама идея, что можно связать свои мысли с чем-то осязаемым и превратить их во что-то памятное, вызывала восторг. Семь лет, несмотря на полноту красок и впечатлительность, — шаткая цифра для мировосприятия. В этом возрасте дети доверчивы, и ничего не стоит одной фразой убедить их в том, что Санта Клауса не существует или что Зубная Фея на самом деле — только название пасты, а никакое не магическое существо, проверяющее пространство между матрасом и подушкой в поиске молочных зубов. Ребенок наивен и все же наблюдателен, поэтому именно тогда Кейден начал замечать многое. Итан никогда не играл с ним. Не то что бы Кейден чувствовал в этом необходимость — просто очередной факт из ряда сделанных выводов. Итан обладал талантом находиться здесь и не здесь одновременно, совмещая физическое присутствие с холодной безучастностью. У него не было любимых игрушек или занятий, кроме выстраивания замка и прочих безделушек из пластмассового конструктора по четкой, прописанной в инструкции схеме. Когда ему надоело сверяться с бумажками, он принялся мастерить из кубиков что-то свое, и мастерить так быстро и слаженно, что Кейден даже позавидовал, ведь на свои рисунки он тратил куда больше времени. В остальном же Итан равнодушен, и не напускно-равнодушен, а равнодушен по-настоящему, с апатией человека, который видит мир сквозь призму скучной обыденности. Кейден убедился в своем наблюдении в еще один вечер одинокого ничегонеделания. Они мирно сидели за одним столом, пользуясь одними ручками и фломастерами. Рисунки Кейдена получались цветными и яркими, и он водил по белому листу с энтузиазмом, любопытно высовывая кончик языка и погружаясь в свою мысль. Рядом с Итаном лежал только коричневый, темно-фиолетовый и густо-черный. Он взял последний, начиная бездумно и лениво чертить изломанные линии. В нем не было того огонька, но он был у брата, поэтому в следующую секунду Итан задумал его «потушить», поставив на чужом рисунке огромную черную кляксу и с чувством размазав ее по нелепо выведенным деревьям, домикам и цветочкам. — Почему ты делаешь это? — Кейден обиделся, но не успел отреагировать должной злобой. Он вообще мало злился. Итан улыбнулся уголками губ, но эта улыбка дежурная, с затаенным темным удовлетворением. — Мне не нравится. Кейден нахмурился. — Зато он нравится мне! Я очень долго рисовал его… — Какой в этом смысл? Он все равно окажется в мусорном ведре, как и остальная твоя мазня. Тогда Кейден усвоил две вещи: не стоит заниматься творчеством за одним столом с братом и не стоит рисовать «мазню», которую другим потом захочется отправить в бак. В каком-то роде ему, наверное, повезло — если бы все люди умели воспринимать негатив с положительной точки зрения, то мир никогда бы не познакомился с термином «преждевременное старение». Даже первый год в школе Кейден начал с явным отличием от остальных детей. Он не капризничал, когда что-то выходило из рук вон плохо, и провальные попытки расценивал как способы того, как не стоит делать. Он упорно продолжал пытаться, порой вопреки тому, что стрелки часов переваливали за полночь. Этот мир был загадкой для него, кубиком Рубика, который он с рвением старался решить. Кейден посмотрел на свой испорченный рисунок и подумал, что пользуйся он карандашом, и тогда можно было бы стереть кляксы ластиком. А так теперь это не больше, чем чернильный смазанный развод, перекрывающий некогда разноцветный пейзаж. Уверенно взяв лист Итана, Кейден немного поразмышлял, что можно сделать с безжизненными линиями, а потом соединил их между собой, создавая кривую и жутко непропорциональную бабочку. Итан только закатил глаза, и Кейден уже тогда знал — это рисунки, которые впервые придется выкинуть самому. Они с Итаном почти никогда не ссорились. Взять хотя бы во внимание то, что даже при желании у них не получалось. Сложно ругаться с человеком, у кого эмоции в перманентно спящем режиме, и спустя пару дней теория «закрепилась» как раз с подачи «вон того соседского мальчишки», который на тот момент уже стал синонимом оправдания. Родители верили, не имея другого выхода, потому как соседский мальчишка показал себя действительно скверным, и скверным не в плане «мама-он-обозвал-меня-дураком», а до скрежета зубов мерзким и тошнотворным. Вряд ли Кейден или Итан тогда знали такие слова, просто в присутствии Ричарда они ощущали себя одинаково, вопреки тому, как непохоже обычно они выражали свое ответное недовольство и неуют. В первый раз они встретили Ричарда на детской площадке неподалеку от дома, что, кстати говоря, было чистейшей случайностью. Джорджия и Бен относились к подобным местам, как к общепиту: вроде для всех, но и считать себя частью этой массы — не очень привлекательная перспектива. Мать опасалась, что дети подцепят какую-нибудь заразу, отец же боялся заражения дурными манерами, и это в равной мере позволяло им сойтись в одинаковом мнении. Однажды они позволили себе оставить Итана и Кейдена в этой «кладези детского порока» и то по причине того, что напрочь забыли купить в магазине самые нужные продукты и не хотели возвращаться обратно с сыновьями, когда тот находился в шаговой доступности. На окраине города всегда было достаточно спокойно — туристы сюда не совались, предпочитая бродить по более оживленным улицам, а бизнесмены редко лезли со своими проектами из-за уплотненных комплексов жилых домов, которых населяли обыкновенные семьи. Конечно, обыкновенными их назвать сложно, жить в достатке не каждому удается, но если не считать огромной заработной платы, то такая характеристика была приемлемой. Нередко многие родители оставляли своих чад на площадке, будучи совершенно уверенными в безопасности привычных улиц, и тот первый, но все же далеко не последний раз, когда Джорджия и Бен оставили там детей, закончился настоящим мозговым штурмом для матери-одиночки, чей сын оказался профессионалом в метании песка в окружающих «Ричард», вылетевшее из уст мальчишки-ровесника, было вполне дружелюбным и вроде не предвещающим ничего плохого, но столкнувшись с таким, невольно задумаешься, что ты отстал от жизни, раз не понимаешь, почему сразу после приветствия в тебя беспричинно кидаются песком. Вот уж точно не знак дружелюбия, а знак дурного воспитания, как потом кричал Бен, а Джорджия подхватывала мысль, создавая прочие производные. Родители выходили из магазина, находящегося через дорогу, и стали непосредственными свидетелями того, как влажный после осеннего дождя ком грязи разбился о синюю рубашку Кейдена и разлетелся в разные стороны, забрызгав штанину Итана. Кто бы мог подумать, что Джорджия и Бен способны так быстро бегать, потому как через секунду они уже загораживали собой опешивших, не успевших ничего сообразить сыновей. Мать Ричарда на момент «происшествия» куда-то отходила, а вернулась в самый разгар односторонней нравоучительной лекции на тему поведения в общественных местах. Итан и Кейден стояли в сторонке, даже при всем желании — если бы оно было, — не имея возможности вставить и словечка в этот поток льющихся замечаний, которые маленький обидчик выслушивал, разинув рот от страха. Когда тебя ругают большие дядя и тетя, так или иначе становится не по себе. — Что вы наговорили моему сыну? — видя, каким бледным стал Ричард, его мать понеслась на них ураганом. Единственное, о чем думал Кейден в этот момент — ощущение от липкой рубашки, неприятно пристающей к коже, а Итан смотрел на медленно разворачивающийся скандал с молчаливым любопытством, как если бы оценивал результаты своих трудов или чего интереснее — наблюдал бы за всеми, словно ученый за подопытными крысами. — Очевидно, то, о чем вы сами ему никогда не говорили, — Джорджия, скорее, возмущена, нежели зла. Ее интонации скакали от более-менее спокойных до небезосновательно осуждающих. — Не думаю, что швыряние песком входит в пределы нормальности. Отец солидарно кивнул. — Весьма печально, когда вашего ребенка поучают чужие люди, — сухо вынес он. — Его воспитание — только ваша прерогатива. Удивление женщины, кажется, сошло на нет, как только она услышала «воспитание» и «ваш ребенок» в одной фразе. Ее взгляд немного пристыженно и оттого бегло скользнул по Итану и Кейдену. — Ричи, — она требовательно одернула его за руку, — ты и правда сделал такой плохой поступок? Веснушчатый нос мальчика наморщился, а сам он сохранял партизанское молчание, из вредности неоднозначно качая рыжей головой. — Зачем ты кинулся в ребят? Разве они как-то обидели тебя? — напор все же дал результат, и Ричард сказал тихое «нет». — Ох, простите моего сына, — вздохнула она сокрушенно. — С ним иногда такое бывает… — Тогда все намного прискорбней, чем можно себе представить. — Вы можете выписать мне чек за испорченную одежду. Я выплачу сумму, — она будто не слышала ехидного комментария Джорджии. — Вздор, — отец привык отмахиваться от мелких возмещений, как от назойливых мух, считая себя слишком гордым для принятия подобного жеста. — И все же я настаиваю, — женщина полезла в свою сумочку и достала ламинированную визитную карточку с номером телефона, протягивая ее вперед. — Дейзи Хоук. Мой мобильный всегда при мне. Бен критично осмотрел визитку, повертев ее в руке. — Ричард, что нужно сказать мальчикам? — Дейзи выглядела так измученно, как будто произносила это в миллионный раз за свою жизнь. Тот понуро сверлил землю взглядом. — Простите. Впрочем, Кейден не поверил ему ни на йоту — перед уходом Ричард незаметно обернулся и показал язык. Из всех многочисленных случаев этот один из самых запоминающихся, потому что разница между Кейденом и Итаном «щелкнула», напоминая о своем существовании. Щелчок произошел тогда, когда родители спустя пару дней внезапно пригласили Дейзи и ее сына на ужин. Совершенная нелепость, ведь незадолго до этого Кейден видел карточку той женщины в мусорке и был уверен, что желание родителей идти с ней на контакт лежало там же. Видимо, ненадолго. — Зачем они придут к нам? — все же спросил Кейден за обедом. Он бы спросил и раньше, не будь Джорджия и Бен так заняты делами и не будь он потерян в собственных догадках. Откровенно говоря, эта идея ему не нравилась. Дейзи Хоук была миловидной и доброй: плавный певчий голос, черные волосы с топорщащимися кудрями-завитушками и забавные круглые очки. Разве что одежда ее явно не из низкосортного «секонд хэнда». А вот ее сын оставил после себя малоприятное впечатление, о чем только говорила его пакостная ухмылка. — Так нужно, сынок, — отец всегда отвечал нечто подобное. Джорджия села за стол последняя и неспешно принялась разрезать хорошо зажаренный стейк. — Мама и папа подумали, что никогда не помешает завести новых друзей, — принялась говорить она в привычной манере приторно-дружелюбной воспитательницы. — Вы же не против, если Ричард немного поиграет с вами? — Вы и так уже все решили. Зачем спрашивать, — Итан недоволен не фактом будущей встречи, а фактом родительской глупости, поэтому его лицо не выражало ничего нового. В приступе скуки он размазывал салат по тарелке, звучно постукивая вилкой. — Будет очень мило, если вы найдете общий язык, — продолжала мать. — Я уверена, Ричард хороший мальчик. Только… немного сложный. — Ричард — вредный, — заявил Кейден. — Мне он не нравится. — Иногда в жизни людям приходится мириться с многими вещами, которые им не нравятся. Надо просто найти к ним правильный подход. — Папа прав. Ничего страшного не случится, если вы просто попытаетесь. Что скажете? Кейден по-детски насупился и подумал, что лучше приступить к еде, пока она не остыла. Итан же окончательно отодвинул от себя обед, предварительно лениво истыкав зубцами кусок нетронутого мяса. — Все равно, — совсем бесцветно ответил он и перебрался на диван перед телевизором. Односложные ответы Итана оказывалось действительно трудно не интерпретировать, как укор или обиду с его стороны, тем не менее, это не мешало ему создавать о себе впечатление смышленого ребенка, однако когда с ним разговаривали и по-взрослому, он мог ввести в ступор каждого, вмиг обращаясь ничего не понимающим мальчишкой. Наверное, это какое-то своеобразное искусство, за которым трудно увидеть настоящую «личину», но Кейден все же увидел ее. Видел каждый день. Их с Итаном общая комната — тонко разделенная граница двух миров. Две детских кровати стояли друг напротив друга, мягкий ворсистый ковер размером три на три… и единственное, что было общего у них двоих, — это пол и потолок. Часть комнаты Кейдена напоминала самый простой мальчишеский уголок: стены увешаны своими лучшими рисунками, плакатами любимых групп, а постель в вечном «творческом» беспорядке. Часть спальни Итана больше походила на больничную палату, да и там при желании можно было бы найти что-то выделяющееся среди серой пустоты. Стол прибран и протерт до блеска, остро заточенные карандаши в небольшом органайзере, а кровать заправлена с кропотливостью педанта. Говорят, достаточно узнать, какую музыку слушает человек, и увидеть, в каком состоянии его личное пространство, чтобы понять, что он из себя представляет. Однажды Кейден принял подобное на веру и ему стало горько, что его брат — пустота. Кейден терпелив. Он учился этому терпению с момента рождения и, несмотря на всю бесполезность этого качества, перед сном все равно всегда желал Итану доброй ночи и слышал в ответ только шелест одеяла и подушки. В день принятия гостей Итан даже не думал помогать с уборкой в детской, только закинул приглянувшийся кубик в корзину для игрушек, да и то потому, что был полон решимости не промахнуться. Он сидел на пуфике, мусоля во рту жвачку, найденную на кухне еще пару часов назад, и вяло следил за попытками Кейдена по-хитрому уместить в шкаф больше вещей, чем для этого отведено. — Ты не помогаешь, — Кейден вывалил многочисленные самолетики, вагончики и работы обратно на пол, чтобы сложить их заново и более компактно. Надуваемый Итаном белый пузырь разросся до размера круглой лампы-лавы, что стояла у них в комнате без дела. Он внимательно смотрел перед собой, воздухом контролируя масштабы резинки, и, должно быть, находил это занятие куда увлекательным, чем всего лишь разговор с братом. — Итан. — Чего? Кейден несильно потряс маленькой коробкой паззлов в руке. — Ты не помогаешь, — повторил он спокойно, все никак не способный понять, специально ли Итан частенько пропускал вопросы мимо ушей, или его внутренний мир настолько захватывающий и богатый, что занимал все мысли. Хотя с талантом Итана любое старание внести ясность родит только ее больше вопросов. — Вечером снова придется все это убирать. — И что? Тебе все равно нечего делать. Баббл-гам звонко лопнула вместе с раздавшимся цоканьем. — С чего ты взял? — Итан спросил без особого энтузиазма доказывать обратное. У него имелись свои представления о занятости, раз просиживание пуфика он считал чем-то из разряда активной деятельности. Кейден не стал отвечать — почему-то возможность развить разговор показалось ему тщетной и бесплодной. Он долго укладывал игрушки, с отменным упорством перепробовав все варианты их максимально сжатого состояния. Пластмассовые танчики не попадали ни под какую категорию даже мало-мальской эластичности, поэтому они отправились в шкаф первыми, а следом уже и резиновые мячики, и тряпичный слоненок, хотя Кейден к мягким игрушкам не относился так трепетно, как, например, к краскам. Итан — тем более. А убраться он все же помог — собрал свой конструктор и унес в комнату. К тому времени уже пришли гости. Кейден и Итан вынуждены были встречать их вместе с Джорджией и Беном, стоя в коридоре в выглаженных рубашках и брючках и принужденные делать вид, что происходящее им нравится. Хотя Итана никогда нельзя было ни к чему принудить, поэтому его завидное спокойствие было ничем иным, как одолжением, за которое он потом обязательно возьмёт плату. Джорджия отворила дверь и с улыбкой пропустила троих: Дейзи Хоук, плетущегося за ней Ричарда и какого-то мужчину. Кейден взглянул на кольца и понял, что это муж Дейзи. Было в них троих что-то такое, что бросалось в глаза, но никак не могло прийти на язык. После долгих обоюдных приветствий и прочих любезностей все прошли на кухню к столу. Джорджия и Кен знатно подготовились к званному обеду, и с какой-то стороны их можно было понять — после переезда в новый район они еще не обзавелись хорошими друзьями, а старые, как это обычно бывает, затеряются за вереницей проведенных вдали будней. Школу Кейдену и Итану пришлось поменять, поэтому «акклиматизация» коснулась не только родителей. Если можно описать прошедший обед в двух словах, то это было бы: «невероятно скучно». Итан и Кейден ковыряли пасту карбонару и слушали рассказ Дейзи о том, что они с мужем Гарри владеют молодой риэлторской компанией, только вышедшей на рынок. Джорджия, в свою очередь, рассказывала об их Беном страсти — преподаванию в университете. Словом, все было действительно скучно и нудно. В один момент Итан не выдержал и просто ушел, поднявшись из-за стола. Родители уже привыкли к его нраву, но попытались скрыть его за слоем натянутой улыбки и фразой о том, что Итан, должно быть, хочет показать Ричарду игровую. Тот моментально оживился: — Мам, пап, я тоже пойду поиграю! Гарри погладил его по рыжеволосой макушке. — Конечно, сынок. Кейдену пришлось волочиться вслед за ними. В игровой он застал Итана сидящим на пуфике и лениво вертящем в руке пирамидку Мефферта. Ричард плюхнулся на ковер. — Где все ваши игрушки? — спросил он с некоторой капризностью, словно их отсутствие в игровой он считал святотатством. Кейден впервые хотел ответить язвительно, но вместо этого просто подошел к шкафу, открыл его и выудил целую коробку ранее запиханных туда машинок, мягких зайчиков и прочих вещей. — Вот, — только и сказал он. Ричард полез в коробку без спроса и, порывшись в ней, просто опрокинул ее, чтобы все содержимое с приглушенным грохотом высыпалось на пол. Любимая машинка Кейдена, кажется, потеряла колесо. — А у меня дома есть поезд с рельсами, — заявил Ричард, с сомнением осматривая простенькие на вид игрушки. — Папа вчера подарил. А еще настольный футбол! Итан с прищуром наблюдал за сценой самохвальства. — Мне нравятся мои игрушки, — как бы в защиту негромко проронил Кейден. Его тогдашняя скромность и зажатость считывались даже невооруженным глазом, поэтому в прошлой школе сильные мира сего часто его задирали. Ричард не преминул воспользоваться его слабостью. — Они выглядят так, будто им уже лет десять. — Нет, я просто часто играю и… — Кейден, — позвал его Итан. — Принеси мне попить. И выдави туда лимон. Кейден ощутил себя некомфортно, словно его окружали два хищника с разных сторон. Он хотел было возразить брату, но понял, что хочет уйти отсюда хотя бы на время. На кухне взрослые уже успели пригубить вина за плавно текущим разговором. Кейден прошел мимо них, а они его даже не заметили. До своего подросткового возраста он будет ощущать себя этим незамеченным робким призраком. Больше всего Кейден ненавидел выдавливать в воду лимон. После этого пальцы были все в его кислом липком соке, при виде которого под языком начинало неприятно сосать, а если смыть сок с пальцев, возникнет ощущение излишней чистоты кожи на самых кончиках, ведь такова суть кислоты — она словно уничтожает самый верхний защитный тонкий покров. Кейден провозился с лимоном и стаканом воды около четырех минут и по окончании уже развернулся с емкостью в руках, как его чуть не сбил несущийся со всех ног Ричард. Он летел прямо к матери. — Что? Что случилось? — Дейзи растерянно стала гладить его по голове, но Ричард не отвечал, захлебываясь ручьем бегущих слез. Он открывал рот, чтобы что-то сказать, но снова заливался громкими рыданиями. Кейден стоял как вкопанный, не понимая, в чем дело. — Это правда?!.. Это правда, мам?!.. — вопил он, утыкаясь в живот Дейзи. — Сын, что случилось? — Гарри применил отцовский немного жесткий тон. — Давай с самого начала, — увидев, как Ричард замотал головой, он смягчился. — Скажи маме и папе на ушко. Наверное, он извозил щеки родителей соплями и слезами, когда шептал им, но интересно было не это. Интересно было то, какими хмурыми становились их лица. Под конец рассказа они стали совсем непроницаемыми. — Как вы могли? — уверенно Дейзи посмотрела на Джорджию и Бена. — Вы сказали своим сыновьям о ваших «наблюдениях»? Чтобы что? Отомстить за испорченную одежду? — Простите, но мы не совсем понимаем, о чем речь, — сказал Бен. К тому времени уже подоспел Итан. Он стоял и смотрел из-за кухонной двери. Взгляд его был нечитаем. Из дальнейшей бурной ссоры Кейден мало что понял. До него как сквозь вакуум долетали обрывки фраз, которые он не мог к чему-либо отнести даже при всем желании. Однако, надо заметить, Джорджия и Бен держались достойно, логически и невозмутимо отражая все нападки. Вечер закончился на не очень хорошей ноте. Только в проеме входной двери, уходя, мелькнули две черных и одна рыжая голова.