Метанойя

Похороны прошли спокойно. Бен и Джорджия соизволили приехать на следующий же день после того, как Кейден сообщил им о кончине Донны. На долю Кейдена выпало делать все самому: позвонить в скорую, пообщаться с врачами, позвонить в ритуальные услуги, чтобы поинтересоваться, сколько стоит гроб. Еще до того, как приехала скорая, Кейден был вынужден просить Джейми не заходить в комнату Донны, но тот прорвался и застыл перед кроватью как каменное изваяние, не зная как реагировать. К тому времени зашел и Итан. Он поравнялся со своим младшим братом, пока Кейден стоял в стороне, нервически кусая себе губы. — Тетя Донна спит? — поинтересовался Джейми, не понимая, почему Кейден не хотел пускать его в комнату. — Нет, она умерла, — прямо сказал Итан. — Но я не хочу, чтобы она умирала… — Это уже произошло. — И что нам теперь делать? Кейден внимательно наблюдал за ними и молил Бога, чтобы Итан снова не ляпнул что-нибудь слишком резкое и категоричное. — Что нам делать? Ничего. В этом вся прелесть. Мертвым плевать на весь ажиотаж вокруг них, поэтому ты можешь спокойно пойти и поесть чипсы. Кейдену хотелось ударить Итана, но потом он понял, что его фразы подействовали на Джейми как нельзя лучше: он не стал устраивать истерик и просто вышел из комнаты. Когда приехали родители, всем стало вдвойне неуютно: у Джорджии полились запоздалые слезы сожаления, начали звучать банальные слова скорби, как будто нужно было непременно умереть, чтобы о тебе сказали что-то хорошее. Кейден наблюдал за этой картиной и еле сдерживался, чтобы не назвать родную мать лицемеркой. После похорон все вернулись в город. Все встало на круги своя, будто ничего и не было, и это-то и было самым отвратительным. Итану было все равно, родители быстро забылись в своей работе, Джейми ничего не понимал… Один Кейден носил в себе переживания за пятерых. Впрочем, будни закружили и его, и следующая неделя уже не была наполнена привкусом потери и траура. Кейден так быстро пришел в себя, что испугался — а не передалась ли ему часть равнодушия от Итана? И тем не менее, сам Итан удивлял. Все чаще его можно было застать, разговаривающим с Джейми, все чаще он оказывался в настроении, близком к благодушному, все чаще его можно было заметить в школе. Произошла подмена, а Кейден даже и не заметил? Но нет — внутри Итан был все тот же, потому что он изменился по отношению ко всем, но только не по отношению к Кейдену. Это были отношения победителя и побежденного, и не трудно догадаться, кто какую позицию занимал. Они могли проходить мимо друг друга в коридорах дома или школы, а в глазах Итана все та же усмешка, как бы говорящая о том, что «ты, да-да именно ты, Кейден, — очередной мой эксперимент». Кейден уже перестал задавать вопросы, он просто продолжал жить с мыслью о том, что его брат — моральный урод. Дожить до семнадцати лет бок о бок им позволило только терпение Кейдена. Но в один день оно лопнуло как воздушный шарик, проткнутый иголкой. В дождливый понедельник дома раздался звонок. Подняла его, конечно же, Джорджия, вечно ждавшая новостей от своей подруги, которая путешествовала по миру. Дело в том, что брала она трубку со спокойным лицом, а положила — с лицом, полным недоумения и злости. Она налетела на Итана, едва он успел выйти из дома по своим делам. — А ну стоять! Кейден делал себе бутерброд на кухне и невольно стал свидетелем этой сцены. — Слушаю, — бесцветно отозвался Итан, развернувшись. Лицо Джорджии было красным от гнева. — Сейчас мне позвонил директор Лайтман и сказал, что твоя девушка Сьюзи лежит в больнице после попытки суицида. Итан выглядел спокойно. — А я тут причем? — Причем? Причем?! Это ты мне объясни, почему ее родители хотят видеть тебя на дисциплинарном слушании? И вообще, ты знал, что Сьюзи в больнице? Соображал Итан поразительно быстро. Врал — тоже. — Нет. Нож, которым Кейден в этот момент нарезал себе ветчину, соскочил и едва не полоснул его палец. Перед глазами поплыли круги. Кейден отчаянно хотел встряхнуть брата и надавать ему по лицу, но держал себя в узде, пытаясь унять дрожь, просочившуюся в мышцы рук. — Завтра мы идем на это чертово слушание. Я не принимаю возражений, — отрезала Джорджия, а потом запричитала: — Господи, Итан, она ведь твоя девушка! А ты выглядишь так, как будто тебе все равно! Скажи мне, вы поругались? — Хорошо, я скажу. И когда Итан начал говорить, у Кейдена словно выбило почту из-под ног. Он провалилсяв мутный вакуум, полный протестов и собственных выкриков на тему «неужели-ты-ему-поверишь?». Обида сдавливала горло. Кейден не знал, что случилось с Сьюзи и как все было на самом деле, но он знал своего брата. Оставалось сложить только два и два. Из уст Итана лилась сплошная ложь. Он даже не скупился на жалобный вид и клишированные фразы наподобие «мы немного повздорили», «не думал, что все так серьезно»… В другой ситуации Кейден бы даже восхитился этой умелой актерской игрой, но речь шла о невинной девушке, чья жизнь, очевидно, висела на волоске. Даже гадать не надо было, как именно она попыталась уйти из жизни. — Я тоже иду на слушание, — Кейден подал голос, скрывая клокочущий гнев. — Я знаю Сьюзи. Ее проблемы — мои проблемы. Да, сейчас Кейден преувеличил, но он просто должен был быть там, и ему было плевать на проскользнувшее удивление в глазах матери и на недобрый взгляд своего брата. На следующий день на собрании воздух будто бы наэлектризовался. В кабинете директора Лайтмана стоял большой круглый стол, за которым сидел он сам. По правую руку от него сидела пара: мужчина и женщина. Едва завидев входящих Итана, Кейдена и Джорджию, женщина подорвалась с места. Ее муж, очевидно, мистер Пейдж, успел удержать супругу от необдуманных действий. — Маленький ублюдок, что ты сделал с моей дочерью?! Что?! Директор Лайтман имел более трезвый взгляд на ситуацию. — Миссис Пейдж, мы здесь для того, чтобы выяснить правду, а не для того, чтоб кидаться голословными обвинениями. Джорджия усадила Итана рядом с собой. Кейден сел чуть поодаль. — И так, — начал директор Лайтман. — Надеюсь, ты понимаешь всю серьезность нашего дисциплинарного слушания, Итан. Может, ты знаешь, какие обвинения выдвигают в твою сторону мистер и миссис Пейдж? — Если честно, не имею ни малейшего понятия. — Тогда я поясню. Мистер и миссис Пейдж обвиняют тебя в негативном влиянии на их дочь, которая позавчера совершила попытку суицида. Ты что-то знаешь об этом? Итан неопределенно повел плечами. — Она перерезала себе вены, — буднично пояснил Лайтман, и на этом миссис Пейдж словно прорвало — она начала заливаться слезами, которые, видимо, сдерживала слишком долго. — Тебе есть что сказать на этот счет, Итан? — К сожалению, мне совершенно нечего сказать, мистер Лайтман. Не хочу показаться грубым, но почему в этом обвиняют именно меня? Кейден сжал кулаки. О, это просто филигранная игра. — Мистер и миссис Пейдж сейчас объяснят нам свою позицию. Прошу. Первая начала миссис Пейдж. В процессе речи она то и дело хваталась за салфетки, чтобы утереть ими слезы. — Когда наша дочь начала встречаться с вашим сыном, — она с укором посмотрела на Джорджию, — с ней начало твориться что-то неладное. Сначала это было плохое настроение, потом пропуски в школе, потом низкие оценки, потом все эти порезы на ее коже… В итоге… В итоге… Господи, я даже не могу это произнести… Ее муж поглаживал ее по содрогающимся плечам. — Это же очевидно, что ваш сын сыграл не последнюю роль, — наконец подал голос он. — Влияние — двухсторонний феномен, но оно имеет смысл лишь в том случае, если принимающая сторона поддается, а это, как известно, только ее выбор, — Джорджия даже не готовила речь, а философские аргументы из ее запаса уже слетали с языка. — Если хотите обвинить моего сына в прямом воздействии, то обвиняйте, но я сомневаюсь, что он направлял ее руку, пока она резала себе вены. Итан едва заметно усмехнулся. — Моральное давление деструктивно, — нашелся мистер Пейдж. — Тот, кто оказывает его, должен быть наказан. — И как же? — Исключением из школы как минимум, — сказал Лайтман. — Кхм… Я бы… — Итан надел маску сочувствующего человека. — Я бы рассказал все как есть с вашего разрешения. Лайтман махнул рукой. — Дело в том, что мы со Сьюзи накануне сильно поругались. Да, я сказал пару неприятных слов, но я понятия не имел, что она решится на такой шаг. Что до остального… Я искренне не понимаю, почему обвиняют именно меня. Извините, миссис Пейдж, но вам не кажется, что вам следовало бы уделять вашей дочери чуть больше времени, чтобы она перестала чувствовать себя сиротой? — Ты, паршивец, обвиняешь во всем нас?! — завелась миссис Пейдж. Директор посчитал нужным вмешаться: — Да, действительно, я видел вас на общих собраниях раза два от силы. Сьюзи упоминала, что вы часто очень заняты. Полагаю, причиной произошедшего могло стать недостаточное внимание с вашей стороны. Сейчас подростки очень ранимы, и, возможно, этого бы не было, если бы вы вовремя обратили на вашу дочь внимание. — Сначала разберитесь в своей семье, прежде чем лезть в чужую, — ввернула Джорджия напоследок. — Я полагаю, что все обвинения все же были голословны? — Кому-нибудь есть, что добавить? — Лайтману, как и всем, не терпелось подвести итог слушания. И Кейден услышал собственный голос, будто сквозь вату: — Я хочу высказаться. Тишина зазвенела в ушах. Все, должно быть, думали, что он спятил. Впрочем, сам он не так далеко ушел от этой мысли. Директор выжидающе заскользил по нему взглядом, словно проверяя на прочность, а вот Итан… Когда они встретились глазами, можно было сравнить это с ветвями молний, сверкающих в темном небе неожиданно и будоражаще-опасно. — Я неплохо общался с вашей дочерью, и мне довелось наблюдать изменения, происходившие с ней на протяжении всего этого времени, — он говорил уверенно, но внутри весь сжимался от своей инициативы. — Я замечал на Сьюзи признаки самоповреждения, но когда я пытался заговорить с ней о них, она реагировала достаточно остро. Это на нее совсем не похоже. Нетрудно догадаться, что она находилась под чьим-то влиянием. — Ты обвиняешь своего брата в моральном насилии? Что ж, это достаточно серьезное заявление, Кейден. Джорджия заинтересованно вцепилась в него взглядом, а мистер и миссис Пейдж, казалось, перестали дышать. — Обвиняю, — согласился он, наплевав на последствия. — Вам стоило пригласить сюда еще Уилла Блейка. Он рассказал бы вам намного больше, чем я. — Уилла Блейка? — Да, мистер Лайтман. Думаю, он с радостью бы рассказал вам откуда у него шрам на левой руке. — Мы не имеем стопроцентных доказательств, что каждая из сторон говорит правду, но на пустом месте скандал, очевидно, возникнуть не может, — Лайтман явно метался, это было видно по тому, как нервно он перекатывал между пальцами ручку. — Итан, ты отстранен от занятий на время выяснения ситуации. Тебе стоит быть благодарным мистеру и миссис Пейдж, что они не обратились в полицию, а решили уладить ситуацию в стенах школы. На этом мы закончили. Ни одна из чаш весов правосудия не перевесила друг друга. Это можно было считать маленькой победой, если исключить всю нервотрепку. Всю дорогу домой они молчали. Мать вела машину, вцепляясь в руль так сильно, будто хотела вырвать его с корнем, Кейден сидел рядом, а Итан — позади, но даже так можно было ощутить его убийственное настроение. Кейден знал, на что он шел. Он «пересек Рубикон», теряя возможность вернуться назад, и единственное, о чем жалел — о том, что не привел больше аргументов. Он не хотел думать об Итане. Не сейчас. К черту все доводы, догадки и анализы — Итан устраивал представления без причины, и думать об этом — лишний раз подводить себя к краю, за которым ждет только сумасшествие. Джорджия молчаливо закипала от того, что ситуация осталась туманной и что ей пришлось торчать на этом совете, который все равно не принес никаких «плодов». Естественно, как мать, она была взволнована все еще не подтвердившийся историей с моральным насилием, но она больше мать для Джейми, чем для Итана и Кейдена, поэтому она скоропостижно забыла о случившемся. Она обязательно обсудит с Беном произошедшее, но, скорее, это будет не беседа родителей, а переброс ленивыми фразочками за бокалом вина или просмотром телевизора. Бен остывал так же быстро, как и Джорджия. А Кейден не мог остыть. Его все еще немного потряхивало и прошивало мелкими разрядами: смелость это или глупость, но он считал, что поступил верно. Когда по возвращению Джорджия устроилась на диване в гостиной, Кейден поднялся наверх, чтобы позорно сбежать в ванную комнату. Ему нужно было остыть, собрать мысли воедино, включить холодный душ и немного померзнуть под ним, отрезвиться. Ступеньки казались бесконечными, и на последней Кейден едва не упал. Не потому, что спотыкнулся, а потому, что ощутил короткий мощный толчок в спину, выбивающий воздух из легких. Ноги предсказуемо заплелись, и Кейден почти упал, но его дернули за футболку с такой силой, что послышался треск ткани, разошедшейся по швам на воротнике. Итан затолкнул его в ванную комнату и дал лишь пару секунд, чтобы осознать, что происходит. Кейден повел плечом, все еще ощущая на нем отпечатки чужих пальцев, и начал смотреть. Итан был зол. Его ноздри раздувались в пышущем гневе, губы сжимались в кривоватую линию, залегшая в складках еле заметных морщинок ярость свидетельствовала о том, что она скоро перестанет быть такой тихой и молчаливой. На слушании все пошло не так, как Итан ожидал, а ему не нравилось то, что неожиданно. Он привык творить свои дела и предугадывать результат с потрясающей точностью… Кейден же разрушил этот принцип одной лишь фразой. Последняя капля — вот, что происходит. Кейден решил сдаться на милость «врагу» без предварительного боя. Он получил то, на что рассчитывал, — возможность на откровенность между ними. Променивать такой шанс на ненужные слова — все равно что дать задний ход, когда ты в шаге от своей цели. Итан никогда не церемонился. Не станет и сейчас. Он налетел на Кейдена быстро, беря его руки в захват за спиной, и толкнул к раковине. Резкость, с которой Итан сделал это, вызвала ядреную смесь страха и медленно всплывающего с самого дна души удовлетворения, покалывающего на ладонях. Кейден дернулся на пробу, и чужие пальцы впились в футболку сильнее, болезненно прихватывая кожу и в кулаке сжимая мягкий хлопок, который продолжал жалобно трещать под натиском. Кейден тоже трещал и надламывался: снаружи, внутри, глубоко-глубоко, где таилось самое сокрушительное, всепоглощающее и ищущее выход. Он смутно видел их двоих в отражении в зеркале напротив, но сосредоточение его эмоций сейчас было только в Итане. Итан держал его, заломив одну руку за спиной, и едва ли контролировал свою ярость. Когда они дошли до этой точки невозврата, Кейден вдруг понял, что видел Итана, переходящего любые грани многочисленное количество раз, но никогда — застывшего на этой самой грани. Итан балансировал с ним впервые, и, возможно, самого Итана это пугало. Позвоночник Кейдена ныл от неудобной позы. Итан был сзади, прижимался всем телом, держал его и зло дышал в затылок, шевеля горячим воздухом короткие волоски. Кейдена вело от этого затянувшегося бездействия, а потом он услышал звон бляшки собственного ремня и шорох, с которым упали вниз джинсы. Итан прижимался бедрами к его заднице, давая почувствовать свое беспрецедентное и безапелляционное намерение. А потом все превратилось в туман, потому что сознание начало мутить и необратимо плыть. Итану хватило слюны для того, чтобы ворваться по ней в чужое тело, — ее совсем немного, так Итан показывал, что не собирался делать исключение и быть терпеливым. Кейден в его руках, а в руках Кейдена — голая душа, которую он уже готов был вознести на жертвенный алтарь. В этот момент он почувствовал, что души у него больше нет, и есть только пустота, вводимая ему Итаном постепенно на протяжении всей жизни, как доза. Сначала шло туго и невероятно больно для обоих, но Итан с остервенением продолжал протискиваться вперед, крепко удерживая Кейдена за бедра. Щеки Кейдена обожгла влага, он сам напоминал разгорающийся пожар: пожар в груди, в мыслях, пожар вскипает под кожей, пожар между ног и в заднице, которую словно проткнули раскаленным прутом. Он смутно подметил, что обычно Итан не пренебрегает презервативами. Обычно. Но ведь сейчас все отличалось от того, что было у Итана с девчонками, и Кейден самую малость ощутил себя привилегированным. Он принимал физическую боль настолько, насколько вообще можно принять что-то, что заставляет тебя страдать, но вдруг осознал, что эту боль нужно пригреть и полюбить, иначе она сведет с ума. Он представлял, как выглядело со стороны то мессиво между его ног, и в животе все скрутилось в тугой узел. Кейден пытался отвлечь себя от ощущений, а в голове билось только «так-надо-так-надо-ты-должен-терпеть-так-надотакнадонадонадо…» Итан перехватил его поудобнее, в далеком подобии объятия обвивая руками живот, и дернул на себя. С его губ сорвался удовлетворенный хрип, а с губ Кейдена — всхлипы вперемешку с полустонами, потому что он не разбирал чувств: ему было хорошо и плохо одновременно, да так, что контрасты слились в единый лихорадочный жар. Он смотрел на свои руки перед собой, до побеления костяшек вцепившихся в раковину, и склонил голову вниз, чувствуя, что Итан скользит намного легче, но Кейден не хотел думать, за счет чего именно. Итан трахал его коротко, резко, быстро, гонясь только за собственным удовольствием. Он не умел по-другому, тем более не сейчас, когда всё это больше напоминало своеобразное наказание. Кейден ничего ему не обязан, но отдавал, не должен был позволять, но позволял. Чувство собственного достоинства и воля характера под большим вопросом, однако это не имело смысла, потому что смысл творился сейчас, в эту самую минуту, в этом самом месте. Кейден слабо подавался назад, встречая рывки Итана на полпути, и ноги едва держали его. Только Итан вжимал его в эту злосчастную раковину, не позволяя упасть. Его пальцы вплелись во взмокшие пряди Кейдена и дернули наверх, заставляя запрокинуть голову и упереться взглядом в большое зеркало. Отражение, как мощный удар под дых — Кейден не верил, что смог превратиться в это: по лицу течет пот, разорванная футболка оголяет плечо с отпечатками на нем чужой ладони, спина прогнута до хруста. Итан тесно прижимался к нему сзади: он даже не потрудился снять рубашку, а только приспустил штаны до колен. Даже в этом демонстрация своего принципа. Он все еще держал Кейдена за волосы и смотрел ему в глаза через отражение, словно говоря «Посмотри на себя. Теперь ты такой. Это я сделал». У Кейдена глаза слезились от боли и натяжения в висках, и он сжал зубы, лишь бы оставить за собой хотя бы последнюю каплю достоинства и не издать сопряженные с муками стенания, даже если очень хотелось. Итан трахал его так, словно пытался выбить из него если не непокорность, то точно дух. Он обхватил шею Кейдена ладонью и оставил на ней алый след, ведя рукой ниже и размазывая кровавые потеки. Кейден не сразу осознал и увидел, что следы крови не только на нем и на руках Итана: она на одежде, на краях белой раковины и струйками по ногам. Кейден не удивлялся. В голову словно ударило, и Кейден поклялся, что в этот момент разгадал Итана целиком и уже наверняка. До чего смешно осознавать, что Итан вовсе и не был никогда загадкой. Итан прост и этим вводит в заблуждение каждого. «Как можно иметь собственного брата, Итан?» «Просто». Всегда было только «просто», и это парадоксально самый честный и прозрачный ответ. Всю жизнь Итан переступал те грани, которые никогда бы не переступили другие люди. Линий запрета нет, потому что линии запрета только в голове. Перейти, стереть черту и ни о чем не думать — идея-фикс Итана оказалась столь ясна, что Кейден мгновенно отпустил себя и сорвался в острый оргазм. Кейден сполз вниз, не чувствуя ног. Его пробивала крупная дрожь, а глаза видели перед собой только пол, усеянный размазанными алыми каплями. Его вырубило на долгие минуты, а проснулся он с веками, кажущимися тяжелее свинца. Он сидел на полу, прижимаясь к прохладным плитам стены. Кое-как он привел в порядок себя и заодно непривычно пустую ванную комнату. Добрести в таком состоянии до спальни — нечто из ряда вон, потому что все тело напоминало желе и ныло, не говоря о том, что внизу нещадно припекало. О причинах и следствиях он подумает завтра, а еще лучше — когда-нибудь потом, а сейчас, забираясь под тонкое одеяло, он желал только провалиться в блаженную пустоту. Кейден проснулся среди ночи по банальнейшей из причин. Глотку сушило так, что больно. После нескольких часов отдыха он ощущал ломоту, очень похожую на ту, которая обычно возникает из-за интенсивной серии упражнений на физкультуре: в первый день еще нормально, на второй вроде терпимо, а вот на третий — адово испытание. Кейден нацепил на себе первые попавшиеся под руку пижамные штаны и спустился на кухню, искренне ненавидя каждую ступеньку. Если бы он знал, что ожидало его там, заперся бы в своей комнате на очень долгое время и не выходил из нее даже под страхом смерти. Но он еще не знал, а когда увидел замершего на лестнице Итана и услышал голоса родителей за стеной, внутри все обмерло. Что-то не так. Что-то очень нехорошо. Итан видел его, но не сказал ни слова, с нечитаемым выражением лица продолжая слушать. — …конечно же, ты не веришь мне, — Джорджия была зла и огорчена одновременно. — Я не спятила, Бен, и знаю, что видела. Из кухни донесся звук вскрываемого вина — видимо, разговор имел более чем серьезный масштаб. — Значит, ты видела неправильно, — мрачно раздался голос отца. — Должно быть, они просто случайно оказались рядом или что-то вроде, но никак не… — Оказались рядом? — Джорджия усмехнулась. — И член нашего сына оказался в заднице нашего второго сына тоже случайно? Грудь Кейдена сдавило, и мысли охватил неподдельный ужас. Итан почти разделял его эмоции. Почти. — Это какая-то ошибка, — наконец произнес Бен тихо. — Ты прав, — выдохнула Джорджия. — Их рождение — вот единственная ошибка. Дальше Кейден не слушал: не хотел и не мог слушать. Он плелся наверх, неосознанно тяжело дыша, и пытался сглотнуть, но ком в горле был просто огромен и отдавал горечью. Он не помнил себя в этом урагане всплывающих фактов и слов, которых никогда не хотел слышать. Кровать приняла его — болезненно-взволнованного и отчужденного — обратно. Накрыться с головой и заснуть — то, что так было нужно сейчас, но глаза не слипались, а сердце быстро и оглушительно билось в тишине комнаты. День был слишком долгим и изматывающим, надо было только пережить его, однако Кейден не уверен, что у него получится. Глаза застлала мутная пелена. Когда дверь в спальню тихо распахнулась, он на мгновение задержал дыхание. Итан ступал бесшумно, но совсем не по направлению к своей кровати — он шел к кровати Кейдена. Кейден подвинулся к стене, когда Итан приподнял одеяло и устроился рядом, и они смотрели друг на друга, не моргая, разделяя что-то переломное и душащее. На самом деле Итану всегда было плевать на родителей: он с детства чувствовал их неприязнь и откликался сухой неприязнью в ответ. Он никогда не строил иллюзий. Иллюзии строил только Кейден, который игнорировал тот факт, что их с Итаном завели, как ручных зверушек, как последний штрих в картину «идеальной семьи». Он знал об этом и предпочитал не думать лишний раз, но сейчас, когда эти слова прозвучали вслух, стало все по-другому и внезапно убийственно. На удивление они оба порывались что-то сказать, но слова для Итана — вода, а Кейдену слова были не нужны. Темнота уютно кутала их своим покровом, они просто смотрели друг на друга, умещая головы на одной подушке. Как в детстве, когда Кейден пришел в кровать к брату, только сейчас все наоборот. Итан не умел утешать, даже если захотел бы научиться этому. Для него подвиг — лечь в одну кровать с тем, кого он не переносил по многим причинам, и ждать каких-то фраз покажется слишком высоким требованием. Поэтому они молчали, но Кейден был рад довольствоваться даже такой малостью. А потом Итан перешел единственную из всех граней, которую никогда не хотел переходить: положил ладонь на плечо Кейдена в подобии на успокаивающую ласку и поджал губы. Получилось плохо, но вполне искренне. Итан мастерски умел играть роли, и до чего горько видеть, что этот человек не мог проявлять обыкновенное сопереживание. Но Итан пытался. Хотя бы за это нужно было отдать ему должное. Кейден уверен, что Итан окончательно принял то самое решение, когда лег к нему в кровать. Утром Кейдена посетило желание пустить себе пулю в висок. Он смотрел в зеркало и видел невыспавшееся существо с мешками под глазами размером с кулак и всклокоченными волосами. «Паршиво» — слишком мягко, чтобы выразить нынешнее состояние, которое, кажется, скоро обратится в перманентность. Он тронул себя ниже поясницы и одернул руку сразу же, потому что это ощущалось как прикосновение к открытому нерву. Возможно, фактически так и есть, поэтому Кейден поставил себе «на заметку» посетить врача. Ему не будет стыдно — стыд и страх он потерял еще вчера. По-хорошему, стоило остаться дома и проваляться целый день в постели — залечить раны, которые отзывались болью не только на теле, но и где-то внутри на уровне путающихся эмоций. Однако Кейден все же собрался идти на занятия, чтобы отвлечься хотя бы до вечера. Может быть, это самоубийство — переться куда-то, когда ходить нормально не получается, но он не помнил, когда в последний раз принимал мудрые решения, так что плевать. Кейден вошел на кухню и мгновенно ощутил себя голым, потому что все три пары глаз устремляется именно на его нелепо перебирающую ногами фигуру. Взгляды были совсем мимолетны, но они обрисовывали сложившуюся ситуацию достаточно четко: каждый из них разделял между собой секрет, который не секрет вовсе, от чего всё казалось еще более нелепым и как будто постановочным. Из всех четверых иронию оценил только Итан, потому как он единственный привык получать удовольствие от подобного. Его взор задержался на Кейдене дольше, чем взгляд «я-тебя-не-замечаю» отца, «пролистывающего газету», и матери, которая внезапно нашла в расчесывании волос Джейми что-то интересное. В этот момент Кейден позавидовал способности Итана относиться ко всему равнодушно, потому что сам Итан наверняка ловил на себе такие же взгляды этим утром и даже остался с родителями в одном помещении в снедающей тишине. Кейден чувствовал себя совершенно иначе, словно заразился от брата пустотой. Эфирность окружающего пространства казалась пугающе естественной, хотелось сесть и уставиться в одну точку, пока время будет течь мимо. Итан тоже вел себя иначе. Он выглядел иначе. Кейден долго присматривался к нему и хотел думать, что нынешнее состояние брата эфемерно. В итоге Кейден просто пошел в школу. На уроках он был рассредоточен и дезориентирован. Он честно старался слушать новый курс истории, основы философии и правила испанского, которые пытались вложить в учеников преподаватели, однако где-то после пятого урока признал, что сегодня не предназначен для умственной работы. Время текло медленно, и Кейден был неусидчив как никогда. Странно, но ощущение иррациональной тревоги, не покидающее с самого утра, только возрастало, будто нарастающая барабанная дробь перед грандиозным фолом или учащенное биение сердца за пару секунд до того, как произойдет разрыв. Он «устаканил» свои беспорядочные мысли и просто начал ждать, когда прозвенит звонок. На переменах ему совершенно нечем было заняться. Раньше он таскал с собой листы формата «А4» и маленькие тюбики краски, чтобы было чем занять себя в перерывах, хотя теперь такое занятие совсем его не прельщало. Невозможно рисовать, когда голова кажется чугунной, а из пальцев рассеяно валится обыкновенная ручка во время записей на лекциях. Поэтому Кейден просто стоял у своего шкафчика и перебрасывался редкими фразами с одноклассниками. Аманда увлеченно рассказывала о том, что ее и еще восемь учащихся сегодня позовут на награждение премией за достойный вклад в образовательную среду школы. Кейден пропускал ненужную информацию мимо ушей: когда-то он старался быть образцовым учеником и даже примерял на себя роль главного активиста класса, но потом стало как-то не до этого. На последнем уроке Кейден даже умудрялся отвечать на вопросы учителя и вести диалоги касательно изучаемого материала. Ему никогда не стать биологом, но сегодня он с головой погрузился в предмет, лишь бы не думать о чем-то, что путало мысли. Он был даже почти рад, когда шел домой. Там его ждали тишина и спокойствие: родители на работе, Джейми в гостях у своего одноклассника, Итан… Без разницы, что делает Итан. Джорджия решила позвонить неожиданно. — Кейден, ты дома? — ее голос был сух. — Дома. — А Джейми? Билли заболел, и я попросила Итана забрать Джейми. Напряжение в горле Кейдена застряло разрывным ядром. — Я перезвоню, — зашевелил он одними губами. Ему не хотелось подниматься в комнату. Можно было найти сотни причин не делать этого, но слово «необходимо» проникло в его вены жидким леденящим холодом. Ступенька за ступенькой. Кейден не понимал, чего он боялся сейчас, но смог бы сказать наверняка, когда, задержав дыхание, открыл дверь в комнату Джейми одной рукой. — Что же было дальше? — Мартин Райт даже подался вперед. Кейден ненавидел подобные вопросы. — Вы знаете, что было дальше. — Мне нужно услышать это от тебя. Кейден зло звякнул наручниками. Как будто Райт не догадывался. На самом деле рассказывать было нечего. Нет, это, конечно, оказалось сенсацией и потрясением, но для сотрудника правоохранительных органов было бы скучно слушать историю о том, в какой позе застыл заколотый ножом ребенок, которому не было и двенадцати. Это для Кейдена было шоком видеть Джейми с торчащим из живота рукоятью и застывшей струйкой крови у рта. В тот день он принял столько успокоительных, сколько это было возможно без вреда для здоровья. Джорджия и Бен примчались домой после звонка из полиции, оповестившем о том, что их сын Итан добровольно сдался после совершенного им убийства. Какого именно убийства родители поняли не сразу, потому что принять тот факт, что Джейми мертв, удалось с н-ного раза. Кейден надламывался молчаливо. Дома он сел на пол подле идеально застеленной кровати Итана и прижал колени к груди, со стороны смотря на свою яркую половину комнаты, как на нечто чуждое. Она уже не отражала его мир и шла в разрез с его внутренним порывистым ритмом. Все эти картины, фотографии и памятные сувениры — такая нелепость сейчас, как если бы человеку предложили проводить больше времени с тем, чего больше не существует. Обыкновенный мираж. Дорога до тюрьмы в среднем заняла пару часов. Кейден никогда не думал, что ему когда-либо придется ехать в тюрьму для малолетних преступников с первым визитом к брату. Он не знал, зачем едет туда. Кажется, в последнее время он не знал вообще ничего. Джорджия не разговаривала с ним со вчерашнего дня после возникшей на кухне неловкости, и в довесок сейчас ее нежелание приправлено не только шоком от того, какую сцену она застала в ванной, но и тем, что один из ее сыновей — братоубийца. Сложно гадать, что происходило в голове Джорджии, когда Кейден не мог нормально разобраться в своей. Бен наотрез отказался ехать с ними. Его подавленность была объяснима и вполне оправдана. В тюрьме их встретил охранник, который очень вдумчиво вчитывался в документы, прежде чем сопроводить в камеру для посетителей. У каждого места есть свой запах, и здесь пахло удушающим отрешением напополам с когда-либо пророненными бессмысленными фразами. В этих серых стенах не было ничего притягательного или же, наоборот, отталкивающего, и Кейден поежился от окружающей его монохромности. Потом же стало как-то все равно. Они с Джорджией сидели спиной ко входу, поэтому слышали только скрип открываемой железной двери и несколько шагов двух человек по бетонному полу. Итан шел к столу неторопливо и ленно, скосив левое плечо набок, будто человек, обремененный чем-то непосильным. Он сел напротив и оценивающе заглянул прямо в глаза. Непривычно было видеть его в одежде, которая на размер больше: местный дресс-код из темно-синих футболки и штанов нелепо охватывала его тело. Но Итан, кажется, всем доволен. Джорджия не нашла в себе силы смотреть на Итана спокойно, поэтому ее глаза бегали по идеально гладкому серому столу в попытке ухватиться хоть за что-нибудь интересное. Кейден же ощутил себя до странности спокойно, словно его душа — картридж, в который залили черную краску, забыв ввести цветную. Они ничего не говорили, а Итан не собирался говорить первым: все, что он хотел сказать, он сказал вчера заколов собственного брата. Это вполне исчерпывающе. Тишина глушила собственные мысли. Пятнадцать минут из всего времени, данного им на разговоры, завершились тем, что Джорджия встала из-за стола и вышла за дверь, не сумев вынести давящего безмолвия. Она оказалась растеряна сильнее, чем кто-либо, потому что глубоко запрятанные материнские чувства не сходятся с тем, что она обычно испытывает, глядя на убийц. Кейден увидел, как Итан поднял уголки губ вверх, тем самым в очередной раз подтверждая свою уверенность в сделанном выборе. Впрочем, вчера он держался так же уверенно: признавал свое преступление, с усмешкой смотря в глаза полиции, и без сожаления давал самоинкриминирующие показания. Итану скучно. Со вчерашнего дня он смотрел на всех с позиции человека, думающего «что-еще-я-должен-сказать-чего-вы-не-знаете», и предпочитал не вступать в диалог первым. Но сегодня он, должно быть, находился в хорошем настроении. — Дай угадаю, — протянул он. — Мать не разговаривает с тобой. — Она моя мать, — Кейден оправдывался этой фразой, скорее, по привычке, нежели потому, что и правда думал, что это имеет значение. Сейчас ему было откровенно срать на какие бы там ни было кровные узы. Они потеряли свой смысл уже очень давно, и у Кейдена осталась последняя связующая ниточка, которая всю жизнь была предметом перетягивания в их с братом игре. — Почему не я? — когда Кейден посмотрел на Итана, тот задержал дыхание, словно ждал оглашения этого наблюдения уже очень долгое время. Итан пристально проследил непривычную твердость в чертах Кейдена и, удовлетворительно хмыкнув, ответил: — Кто сказал, что ты актер? Эти слова равнозначны своеобразному удару в самое сердце, потому что когда человек ставит спектакль, он не убивает публику. Кейден сломился под тяжестью мысли, что публикой был он сам. Итан поступает так, как ему хочется. Итан пренебрегает моралью. Итан высмеивает привязанности. Итан примеряет на себя звание убийцы, чтобы показать, как беспомощны люди с их маленькими жизнями. Итан выставляет это в выгодной ему позиции, заставляя всех думать, что он сделал это из демонстрации своего принципа и идеи-фикс превращать любой смысл в бессмыслие. Но Итан на самом деле просто-напросто сбегает, забывая то, что когда-то называл побеги признаком трусости. Кейден никогда не хотел быть причиной и следствием. Он не мог избавиться от этого предписанного ярма, а Итан, в свою очередь, — от Кейдена. Как обоюдоострое лезвие, которое режет всё на своем пути и от того становится только острее, но при этом не способно перерезать себя. Эта нить никогда не прервется, и Кейден ощутил мрачное удовлетворение: сколько бы попыток Итан не принимал, они останутся лишь попытками. — Время вышло. Охранник открыл перед Кейденом дверь с одиноким протяжным скрипом, и он покинул камеру, не думая оборачиваться и кидать еще один взгляд, который все равно ровным счетом ничего не изменит. Дома Кейден засиделся допоздна. Более-менее обусловленные мало-мальской конкретикой и сосредоточенностью мысли плыли мимо, как у обдолбавшегося морфином наркомана. Кейден не был уверен, что точно знал, каково это, но это состояние очень смахивало на рассказы знакомых, которые когда-то баловались подобным. С методичной тщательностью Кейден заправил кровать Итана: раскрытыми ладонями пригладил складочки вдоль перины, спрятал концы темно-серого одеяла под мягкий матрас. Он сел за стол брата и включил лампу, регулируя свет на более мягкий и приглушенный, и зачем-то взялся за первую попавшуюся тетрадь из небольшой стопки. Она немного истрепана по краям и предсказуемо однотонна. Итан редко менял тетради и блокноты, только тогда, когда те действительно заканчивались, а этой, кажется, было уже несколько лет. Кейден открыл ее и увидел красноречивое ничто: ни одной пометки, ни одного предложения, как будто Итан носил эту тетрадь в школу просто так, с целью издевки. Кейден усмехнулся, закрыв тетрадь, и положил ее обратно в выдвижной ящик компьютерного стола ровно между полупустыми, расчерченными в клетку блокнотами. Идеально. И правда, в итоге никак полутонов. Кейден долго сидел и смотрел на стену, прежде чем мысли, наконец, полностью оставили его. Он взял со стены выигранную Итаном катану и пошел в комнату к родителям. Итан был прав. Пересечь линию оказывается чертовски легко.