W: Демоны Марго

Мой сон — не реальность. Реальность — не сон.

Эфир сна не сделал спальню Маргариты иной, не наполнил ее ни тьмой, ни светом, лишь размыл края бытия — текучие, будто живые, они тенями ползут к длинным пальцам и в то же время словно бегут от них. Еще только приходя в себя, молодая женщина садится на постели. Укрытая одеялом до пояса, она со странным ощущением в теле глядит куда-то вперед. На кресло, обычно развернутое к туалетному столику, но теперь почему-то стоящее спинкой к узкой двери, ведущей на маленький уединенный балкон. Та открыта, гостеприимно впускает запах ночной прохлады и тишину, такую несвойственную никогда не смолкающему городу. А еще, в том самом кресле, по-хозяйски вальяжно закинув ногу на ногу, сидит человек. И наблюдает за ней. — Вы звали меня, — стелется туманом его спокойный, проникающий в самые кости глас, — я пришел. Занавески за его расслабленной спиной слабо колышутся, напоминают полупрозрачных танцующих призраков. На их фоне мужчина совсем черен и мрачен, хотя светлые глаза его обводят Маргариту изучающим блеском сквозь стыдливое покрывало ночи. Она не боится, однако знает, что должна. — Мессир, — только и произносит женщина сконфуженным тоном, то ли уточняя, то ли здороваясь с ним. Тот отвечает мягкой, почти умиленной улыбкой тонкого рта; прячет взгляд, опустив его, под кружевом русых недлинных ресниц. — Вижу, вас уже научили. Она мелко трясет головой, настороженно осматривает помещение, не понимая, что спит. — Кто вас впустил? — Догадливый взгляд обращает внимание на балконную дверь, щурится недовольно – неужели такой человек стал бы карабкаться на второй этаж? Впрочем, после встречи с говорящим котом и фокусов с лилиями, удивляться Марго не пристало. — Что вы вообще здесь делаете? — Я же уже сказал, — отвечает он все так же спокойно, словно совсем не услышал нот обвинения в звучном, красивом голосе. Ох, эта женщина! Все в ней красиво, от растрепавшихся дремотой волос до тяжелого кофейного взгляда. — Вы сами хотели говорить со мной. Говорите. Но все слова, все вопросы, что женщина так хотела задать часом ранее, выходят из нее вон. Потерев лицо, Маргарита старается собраться. Старается не думать о том, что по какой-то непонятной причине они с Воландом — посреди ночи — находятся наедине в ее спальне; что бретелька ночной рубашки неопрятно упала с ее плеча; что загляни сюда муж или Наташа, и им всем не избежать скандала. Вместо этого она выдыхает тяжело и шумно и, вопреки приличиям, выбирается из-под одеяла, чтобы по накрахмаленным простыням подобраться к мужчине поближе. Ей хочется лучше видеть его черты, понимать, о чем он думает и чувствует, пускай последнее и кажется невозможным. Ей хочется… Хочется просто понять. Но вместо этого тело ее и сознание натыкаются на странное, незнакомое ранее чувство. Необъяснимое, тянущее и неприятное — какое-то очень искусственное. Замявшись, Марго останавливается на самом краю изножья, запрокидывает голову, чтобы снова осмотреть знакомые до тошноты потолок и стены; люстру без намека на пыль, шторы и искусную мебель; зеркало, почему-то не отбрасывающее отражения. Почему? Почему здесь так тихо? — Марго? — Отвлекает ее Воланд, хмурясь. — Что такое? Но женщина не отвечает. Вместо этого, переключившись на глубокий мужской голос, принимается рассматривать его обладателя. Высокий лоб, морщинки в уголках – сейчас озадаченных – глаз, ямочку над губой. Такие аккуратные и красивые, притягательно холодные, словно высеченные из камня. Могут ли они быть настоящими? Может, она просто сходит с ума? Видит незваных гостей, чудные цветы, голоса и явления; может, любовь к Мастеру сделала ее безумной? Иначе откуда это странное, невыносимое чувство… Не отдавая себе отчета, женщина встает на колени на краю кровати и тянет руку. Вперед к мессиру, сквозь пропасть разделяющего их расстояния; тот, то ли подыгрывая собственному любопытству, то ли подначивая чужие пороки, слегка подается ей навстречу. Так подушечки теплых пальцев соприкасаются с лицом изучающе-аккуратно, удивительно бережно. Как если бы одно резкое движение могло стесать тонкую позолоту с чужих, явно нечеловеческих черт. Эта осторожность, почти граничащая с давно забытой Воландом нежностью, вынуждает его замереть и внимательно всмотреться в пронзительные глаза. Так много в них потаенного пламени, сил, о которых Маргарита и знать не знает; смертельно красивого света, которым удильщик заманивает своих жертв на дно. Они окутывают, оплетают, ложатся на плечи приятным грузом. Потрясающе. Этот контраст смущает и восхищает одновременно, тревожит, а еще… А еще, мужчина почти что завидует. И кому?! Вздор! Ощутив внезапное раздражение, горький на вкус прилив гнева, Воланд вскидывает руку и почти болезненно ловит Марго за запястье. Та вздрагивает, словно проснувшись, да и сам он будто выходит из транса, созданного этими проклятыми ведьмовскими глазами. О, люди! Женщины! Он приходит и исчезает, истязает и искушает их души, а эта, вместо того чтобы потонуть в безрассудной страсти или ненавистном отторжении, тянется к нему с такой чистой рассудительностью, словно размышляет и о его чувствах тоже! — Что вы хотите сделать? — Спрашивает он, продолжая удерживать тонкую молочную руку. — Что вы делаете, Марго? Женщина медлит с ответом и вырваться тоже не спешит. То ли смотрит, то ли думает, то ли чувствует стыд. От осознания, что близость Мастера дарует ее душе тепло и уют, покой, о котором она так сокровенно мечтала все эти годы. Но Воланд… Этот человек, которого она совсем не знает, будоражит что-то внутри. Интригует, будя нездоровый интерес и желание коснуться никому не доступной темной завесы. Столько неизведанного он приносит с собой, столько красивого и чужого… Как с самой собой объясниться? — Чего вы хотите, Марго? — Понять вас, — наконец отвечает она, продолжая оставаться на месте. — Хочу знать, чего от меня хотите вы. Этот бал… — Понять меня? — Перебивает он и добавляет с язвительной иронией. — Mein Gott! Кто вы такая, Маргарита Николаевна, чтобы понять меня? Меня! Вы даже не знаете, кто я такой, но хотите что-то понять! — Так же, как вы не знаете меня, но именуете своей королевой. Буквально откинув от себя ее руку, словно отмахнувшись от прокаженной, мужчина встает и делает порывистый шаг вперед. Чтобы иметь возможность смотреть ему в лицо, женщине приходится сесть, прижав ладонь к груди, и запрокинуть голову. — О, я вас знаю. Все люди хотят лишь того, чего боятся получить. Страсти, похоти, любви. Много веков назад к ним присоединились власть и деньги, эфемерные материальные блага. — Нависнув над ней, мессир по-совиному склоняет голову вбок. Опасно цепкий взгляд, кажется, вот-вот растерзает ее тело, чтобы беспрепятственно пробраться глубоко-глубоко в сознание. — Так чем вы лучше них, Марго? Зачем хотите понять то, что считаете для себя опасным? Любопытство губит кошку, знаете? Спросите у Бегемота, он подтвердит, что это правда. — Нет. Не лукавьте, мессир. Я непонятна вам и моих действий вы не можете предсказать, — заявляет женщина, невольно наращивая силу в собственном голосе. Что-то потихоньку закипает в ней; бурлит, как алое зелье в котле, и ей это нравится. Королевская кровь? — Иначе вам не было бы необходимости задавать все эти вопросы. Да, я ничем не лучше других. Жажда познания лишь исцеляет меня, наполняет желанием жить, и я тянусь к ней. А опасность и риск… — На мгновение опустив взгляд, Маргарита улыбается тонко, понимая, что если бы не они, той встречи на мосту никогда не случилось бы. Не случилось бы Мастера, возможности познать такое множество новых чувств; и не было бы риска оказаться позорно раскрытыми. Не было бы ничего. И ее самой – тоже. —…это такая малая плата. Не желая прогибаться под давлением настойчивого, яростно-спокойного взора, Марго упрямо встает. Матрац прогибается под ее голыми ступнями, вынуждает балансировать, но так, по крайней мере, женщина наконец оказывается со своим собеседником лицом к лицу, и даже чуточку выше. Воланду для этого тоже приходится выпрямиться. Заинтересованный взгляд его проскальзывает вниз по стройной фигуре. Нет необходимости даже напрягаться, чтобы рассмотреть изящные изгибы сквозь кремовый шелк ее одеяния. Неожиданно для самого себя, мужчина чувствует голод. — А еще я знаю, чем мы с вами похожи, — добавляет вдруг ее тихий голос. Мессир переключается молниеносно, возвращает внимание с маленьких полукружий колен обратно к строгому лицу. Не зная, то ли рассмеяться, то ли наигранно расплакаться в ответ на женскую глупость, он просто спрашивает: — Похожи? И чем же? Чем она, человеческая женщина, пусть даже со смесью величайших кровей, может быть похожа на него? На того, кто видел смены веков и наблюдал закаты империй; видел, как строятся и падают ниц города и страны, кто инициировал войны, встречал полчища новых душ по ту сторону; кто вальс танцевал с чумой, падал с Небес, обретал и лишался крыльев? — Чем вы можете быть похожи на такого, как я? — Продолжает он, чувствуя тепло женской руки на своем плече – та пошатнулась и, чтобы не опасть обратно на постель, нашла в нем точку опоры. — Тем, что идете в темноту, считая, что видели все? Или что считаете эту темноту равной себе? А может… Может считаете, что свет еще есть во мне? Он даже не умер, еще не родившись, нет. Его просто никогда не существовало, Марго. Вопреки ожиданиям, его насмешка ее не задевает. Маргарита лишь тихо вздыхает, собираясь с мыслями, да покрепче берется за чужое плечо. Конечно, мессиру смешно слышать такие слова от обычной женщины тридцати лет отроду. Ведь все, что она видела — это монотонно сменяющие друг друга сезоны, изменение собственных черт в отражении с течением лет; как загораются и гаснут огни, как люди вокруг живут и рождают любовь, а ветер колышет стебли трав, умирающих сегодня, чтобы вновь возродиться завтра. Она видела ровно то же, что все, только чуть иначе. По-особенному, сквозь свой уклад и калейдоскоп противоречивых мыслей. Одинокая в толпе, чужая среди своих. Отрешенная, будто бы застрявшая телом и духом между двумя мирами. Некуда пойти, некому отдаться, чувствовать тоже нечего. — Свет вам ни к чему. Сдается мне, вы для него слишком грешны, — роняет Марго с иронией. — Я не знаю, кто вы, откуда пришли и зачем. Но знаю, что вам одиноко. Конечно, во много раз больше, чем мне, — ведь у нее, наивной земной женщины, теперь есть Мастер, — и все же. Наблюдать, как время и жизнь вся проходят мимо, снова и снова, в полном одиночестве… Мне это знакомо. Вам тоже. Иначе вас здесь и не было бы, верно? Если бы у Воланда было сердце, оно бы сжалось, тошнотворно заныв. Вечный наблюдатель, вечный искуситель, ненавистное миру чудовище с белым шумом — свитой — на фоне. Как смешно и банально. Но даже эта женщина, так смело рассуждающая об их похожести, навряд ли поймет, каково это — веками искать свою Королеву для проклятого бала, где каждая только лишь на одну ночь. Его одиночество давно перестало быть мучительным явлением. Оно впиталось в кожу, окрасило глаза в свой полупрозрачный цвет, оставило незримое клеймо данности на крепком теле. Такое естественное, что мужчина давным-давно позабыл о нем. И все же… Ее слова задели что-то внутри, застыдили даже. Его, Воланда! Мерзкое, отвратительное чувство. Проклятая, проклятая роковая Марго! — И что вы предлагаете? — Спрашивает он чуть слышно, стараясь не выдавать своего маленького потрясения. Они застывают так ненадолго. В тишине, где лишь биение женского сердца раздается эхом в мужских ушах. Все замирает в ожидании ответа, словно тот сейчас решал все на свете: от восходов и закатов, до мировых конфликтов и кровопролитных войн. Воланд, пусть сам он никогда не признается в этом, нуждается в честном ответе. Как никогда не признается и в том, что в этой Королеве все иначе. Все не так, как он привык, не так, как ему хочется. Не так, как было раньше. — Что я предлагаю вам, мессир? — Переспрашивает Марго, не смея поверить, что мужчина так легко попался в свою же ловушку. Она как-то вскользь проходится пальцами по его плечу и сквозь сумрак становится ясным, что женские губы тронула тень улыбки. Беззлобной, почти ласковой, но не лишенной врожденной колкости. Протяни руку – порежешься. — Вы что же, хотите, чтобы я решила за вас? Шах и мат. Запрокинув голову, Воланд вдруг искренне смеется. Довольно и весело, с гордостью даже. Слова, что он с ядом сказал ей тогда на мосту, теперь Маргарита сумела использовать в свою же пользу. Гордая, упрямая, красивая… Все эти качества меркнут в сравнении с ее умом. О, ведьмы… — Туше, королева. — Бережно сняв хрупкую кисть со своего плеча, мужчина некрепко сжимает ее в прохладной ладони. — Даже не знаю, чем восхищаться. То ли вашей находчивостью, то ли безрассудством. Мне достаточно щелкнуть пальцами, чтобы ваше сердце остановилось навсегда, а вы позволяете себе такое… Впрочем, я понимаю, что смерть вам уже не страшна. Тонко усмехнувшись, он оставляет на тыльной стороне ее руки легкий, ненавязчивый поцелуй, и тут же невольно ловит чужое имя на самом краю женского сознания. Его там так много, что выцепить одно из потока мыслей не составляет труда. Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер Мастер — Это как играть с огнем абсолютно голым. Может и завораживает, но крайне глупо. Скажите мне, Марго, а что, если вдруг остановится сердце того, кто вам дорог? Ну, скажем, Мастера? — Мне бы этого не хотелось, — отвечает та, кажется, впервые не задумавшись ни на мгновение. Голос ее, сперва прозвучавший резче положенного, почти сразу снова становится ровным. Но теперь нарочито. — Никто, кроме меня самой, не должен отвечать за мое безрассудство. Это было бы несправедливо, мессир. Физически ощущая на себе его взгляд, она тут же торопливо отдергивает поцелованную руку и, очень эстетичным жестом обхватив себя руками за плечи, гордо вскидывает подбородок. Забавно, учитывая, что чтобы выглядеть такой гордой, ей приходится стоять на небрежно расправленной постели. — Самопожертвование – глупая вещь, и вы скоро сами поймете это, Марго. Он ожидает такого исхода, а потому не испытывает разочарования — свет внутри королевы пусть и раздражает, но очень ей идет. Ненадолго, но Воланд даже смог засмотреться им. — Оно не приносит никому удовольствия и награды. Лишь страдания, боль, смерть. Глупое проявление чувств, но почему-то… Почему-то, многие считают его благородным. Может, поэтому в мире так много глупцов. Любуясь напускной ведьминской гордостью, мужчина протягивает руку и, взяв ее за подбородок, заставляет повернуть его. Подушечка большого пальца своевольно проскальзывает по пухлым губам, отмечает их тепло и оставляет привкус чего-то горького, но очень знакомого. Может, полыни? Возмущенная такой вольностью, Марго вздрагивает, тогда как Воланд роняет чуть надменный, бархатистый смешок. — Не бойтесь, — произносит он игриво, — истинный поцелуй никогда не начинается с губ. И прежде чем женщина успевает что-то ответить, холодная рука, как вуаль, накрывает ее лицо. И мир вокруг меркнет. Мессир же снова остается наедине с собой, трет пальцами сомкнутые веки — его вдруг накрывает тяжелая, вековая усталость. Да еще и колено, всегда ноющее сильнее перед балом, снова дает о себе знать. И в эпицентре всего этого его королева — Маргарита, нежно распластавшаяся поверх пуховых подушек и одеял. Женщина, наполненная светом, но так тонко чувствующая [ понимающая ] тьму вокруг себя. И его… Она так безнравственно вклинилась в его суждения, в его одиночество, оставила этот мерзкий след и запах желтых мимоз. Окружила своими вопросами, оглушила стуком молодого сильного сердца. Эта Марго! Она все меняет, перетасовывает, переигрывает то, что в его мире уже давно на своем месте. И это настолько же забавляет, ведь не каждому смертному такое под силу, насколько пугает. Что, если она все испортит? К тому же еще этот Мастер… Впитался в нее, как чернила под кожу — так просто не вывести. Но Воланд не боится его. Он не привык отступать. Ластясь к ногам хозяина, ловя его каждый бессмысленный вдох, тьма покорно растворяет его фигуру. И в тихую спальню снова возвращаются свет и звук.