Осталось сделать шаг, осталось сделать вдох И снова ждать и снова жить листом в тисках календаря.
— Этот Мастер… — Он явная проблема, — мурлычет Бегемот, тасуя карты. Глянцевые и хрустящие, они так легко скользят в лапах, будто танцуют, что шерстка на загривке зверя встает дыбом от удовольствия. — Существенная, — замечает Азазелло. — Мы же не хотим, чтобы королева мессира принадлежала кому-то другому. — Желая добавить игре света, Коровьев нервно хихикает и чиркает спичкой-люциферкой. Пламя ее кусает лишь один фитиль, но отчего-то в широком канделябре заходятся мягким мерцанием все свечи разом. — И понимаем, что он ни с кем делиться не будет. — Мы можем избавиться от этого Мастера, — последнее слово Азазелло буквально выплевывает на стол, и Фагот комично кривится, наблюдая, как старый приятель извлекает кинжал из ножен. — Быстро и легко. — ИсКлЮчЕнО, — отсекает его голос, срываясь то на смех, то на скрип. Платочком в желтую клеточку мужчина нехотя стирает плевок со стола. — Королева сильно расстроится и бал сорвется. Страшно представить, что тогда будет с мессиром, — поясняет кот, раздавая на троих. — И с нами. Ненадолго на комнату опускается молчание. Игроки задумчиво берутся каждый за свой веер мастей, изучают хитросплетение комбинаций из крестей и черв. Одна только Гелла, все это время молчаливо возлегающая на диване у окна, наконец хмыкает с искренним презрением. Происходящее не нравится ей, как не нравится кошке близость большой воды; как вампиру – загорающийся на горизонте ядовитый рассвет. Слишком много шума наделала потенциальная королева, слишком много внимания привлекла к себе. Любую женщину разозлит подобная наглость, а ее — красноглазую, узколицую, с откровенно дурным и ревнивым нравом, а потому особенно очаровательную — и подавно. — Мессир крайне спокоен, — бросает она как бы между делом, надеясь убедить в отсутствии опасности скорее саму себя, нежели окружающих. — С виду он ждет чего-то воистину триумфального, — отмахивается Бегемот, бросая на стол козырную девятку. Соперники, обзывая его шулером, недовольно сопят в ответ. — А по-моему, он равнодушен. Кот прыскает, прекрасно — как и все присутствующие здесь — понимая, что это не правда. Пока Фагот раздумывает над тем, бить или брать, он оборачивается на вампиршу через спинку стула и щурит смеющиеся фонари желтых глаз. Как же забавно, что сколько бы веков она ни бродила по свету, сколько бы раз ни была брошена, предана, сожжена и собрана заново – женщина всегда остается женщиной. — Ты просто злишься, моя милая летучая мышка, что мессир выгнал тебя из своей постели. Снова. — Да как ты… —…возможно, это связано с лилиями, которые я на днях отнес королеве.., — продолжает Бегемот, отвернувшись, и более якобы не обращая внимания на ревнивые стенания оскорбленной женщины. Но уколоть ее было приятно. — Белыми лилиями. Компания многозначительно переглядывается между собой, но продолжает играть, лишь изредка бросая задумчивые взгляды в сторону дверей хозяйских покоев. Мужчина давно вернулся в них, однако к своей свите так и не вышел, болтливой компании предпочтя полумрак одиночества и возможность спокойно обо всем подумать. Впрочем, это не помешало ему внимательно проследить за ходом разговора — к концу чужой беседы Воланд оказался готов признать, что за последние столетия Бегемот стал достаточно проницательным, чтобы понимать, когда мессир что-то замышляет. Ведь Мастер в скором времени действительно перестанет быть для них проблемой. Auf Wiedersehen, mein verrückter Freund. Терпения Геллы хватает на полторы партии — к тому моменту картежники уже успевают изрядно напиться и их общество начинает казаться женщине отвратительно тягостным. Как и все в этом глупом, пропахшем весенней грязью городе. Скорее бы дали бал, скорее бы покинуть это жуткое место и на долгие годы вернуть все как было — выкинуть из головы вереницу злосчастных Маргарит, снова и снова омрачающих и так далеко не безбрежное счастье. Скорее бы перестать испытывать это жестокое унижение! Раздраженно поднявшись, она с особым рвением рвет на себе платье — дорогая изысканная ткань невесомым шлейфом падает под ноги, даже не шелестит. И оставшись совершенно нагой, уверенным бескомпромиссным шагом направляется к спальне мессира, без стука ныряет за массивные двери. Никто из присутствующих не обращает внимания на эту выходку. Не провожает взглядом ни тугую спину, еще давным-давно при жизни едва заметно тронутую искривлением; ни длинные ноги без чулок; ни идеально-белые, лишенные хоть каких-нибудь следов, бедра. Все и так знают, что Гелла не носит белья. И что, если Воланд того пожелает, вампирша еще долго не покинет его покоев. В этот раз… В этот раз он желает. И Гелла, устроившись у его ног, усилием воли заставляет себя не думать о том, кого.***
Он слушает ее рассказ со спокойным лицом, не скрывая, впрочем, скептицизма во взгляде и плотности сомкнутых губ. О мистическом сне на грани реальности, где женский покой тревожили незваные гости, влекли Марго своими бесовскими речами и блеском чернильной шерсти — лишь о самых интимных подробностях та умалчивает, но Мастер и это чувствует. Лежит на ее коленях, листает рукопись хмуро. Новая глава еще свежа и пахнет чернилами, оставляет отпечатки на подушечках загрубевших от долгого письма пальцев. Все это так дико, противоестественно и нереально, что мягкий женский голос скорее расстраивает, чем завлекает поддержать игру. — Вам ли не знать, Маргарита Николаевна, как жестоко смеяться над творческой натурой. До этого поглаживающая мужчину по волосам, она вдруг останавливается и опускает озадаченный взгляд на напряженный лоб. — Не вполне понимаю. О чем вы? Не зная, как наиболее полно выразить свои чувства, Мастер шумно выдыхает и садится, явно нехотя, но в то же время упрямо выбираясь из-под власти тепла и аромата кожи любимой женщины. — В новой главе моего романа героиня, представьте себе – какое совпадение – встречается с Сатаной. Она видит странные явления и лукавых бесов, и совсем этого не боится. Но вы, впрочем, и так прекрасно об этом знаете. — Криво усмехнувшись, Мастер берет портсигар с косоногой тумбочки. Прикуривает, чиркнув спичкой порывистым жестом от себя. — Признайтесь, вы читали без спросу мои наработки и теперь зачем-то пытаетесь меня разыгрывать? Я не злюсь на вас, хотя и обещал сам дать прочесть новые страницы, когда внесу правки. Просто хочу понять, зачем? Несправедливо пристыженная, однако по какой-то неясной причине ощущающая вину, Маргарита и сама садится ровнее. Конечно же, она не брала никаких черновиков и, тем более, не хотела никого оскорбить. Да и в целом после случившегося молодая женщина очень долго размышляла над тем, стоит ли ей рассказывать обо всем Мастеру, пусть даже сильно завуалированно. Но желание поделиться, почувствовать общность, взяло над ней верх. И что в итоге она получила за свою откровенность? — Я же сказала, все это мне только привиделось. Или приснилось, я… Не уверена. — Приснилось то, о чем я написал? Удивительное совпадение, не находите? — Не нахожу. Но раз вы так уверены, что я лгу и что-то беру без спросу… Не смея противиться обиде, уколовшей прямо под дых, Марго вспархивает со своего места беспокойной птичкой. Слишком гордая, чтобы оправдываться, она отворачивается, желая уйти, однако теплая рука Мастера ловит женщину раньше, чем та успевает сделать хоть шаг. Со вздохом, он манит ее к себе, усаживает на колени и бережно берет за обе ладони. Тонкая, напряженная, с черными от недовольства глазами, она кажется мужчине совсем незнакомой. — Я не хотел вас оскорбить, простите. Но посудите сами, как должно быть странно мне слышать от вас такие речи, — снисходительно, почти вымученно улыбнувшись, он коротко целует Марго в висок. Витая темная прядь распадается под его губами, пахнет шампунем и чем-то горьким. — Это совпадение одно на миллион, почти столь же безумное, что и герои моего романа. В глубине души Маргарита Николаевна еще держит обиду, но осознает частью холодного разума, насколько все это должно быть нелепо. Хотя сама, как ни странно, уже ничему не удивляется. Злится только, что ее новый иностранный знакомец лезет в их жизнь подобным образом. Все эти «случайные» встречи, сны, видения. Марго готова смириться с ними, но не с соприкосновением мессира с… Что, если вдруг остановится сердце того, кто вам дорог? Ну, скажем, Мастера? О, нет. Мастеру не стоит знать. Она больше никогда не заговорит с ним об этом. — Вся моя жизнь в вашем романе, — выдыхает Марго откровение одними губами. Хотя в запасе у них есть еще около часа, ей вдруг очень хочется поскорее уйти. Будто вся она — носитель скверны, чумной и заразный. Яд, расползающийся по комнате неслышимым дымом. Вот он уже бежит у Мастера по коже, пронизывает каждую его клеточку, способный уничтожить в любое мгновение. Раз. И все. Чужими руками, но по ее вине. Неужели горе будет преследовать каждого мужчину, рискнувшего сблизиться с ней? — Не говорите так. Эта рукопись – тяжкое бремя, я немало из-за нее страдаю. Мне бы не хотелось, чтобы это коснулось и вас. — Но я люблю ее. — А я люблю вас, — произносит он легко, тепло и ласково. — Не стоит так терзать свой рассудок из-за моей богатой фантазии. Маргарита Николаевна не отвечает ему, целует только, мыслями снова и снова возвращаясь к разговору с Воландом. Состоялся ли тот на самом деле? Или привиделся только? Кто здесь, в этом тихом подвале, словно спрятанном под землю подальше от всего мира, на самом деле сходит с ума? — Мне пора. — Хотел бы я вас проводить... — …не стоит. И женщина действительно уходит раньше возможного, унося с собой тени, стойкий запах парфюма и груз напряжения в воздухе. Она так никогда и не расскажет Мастеру о том, почему поступила так. Как он никогда не расскажет ей, что с того дня стал испытывать беспокойство. Писать тяжелее и осторожнее, дольше думать, больше курить. Почти что бояться. Чего?***
Когда молодая женщина покидает подвал на Арбате, воздух вокруг уже стоит сырой и темный. Недобрый. Серебристые после дождя, мощеные кирпичом дорожки сверкают под ее ногами, отвечают хрустом песка и пыли на соприкосновение с широким капризным каблуком весенних туфель. Если не считать собственного неровного дыхания, вокруг тихо. Слишком тихо для улиц, обычно всегда полных спешащих людей, света и несмолкающего шума. Ощущая неладное, Маргарита поглубже запахивает полы пальто и ускоряет шаг. Ей хочется как можно скорее добраться до дома, выпить хорошего вина и выкурить сигарету — успокоиться, переварить события минувших дней. Может, даже набрать горячую ванну. Она согласна на что угодно, лишь бы поскорее укрыться в безопасности, ибо мистика мистикой, а бояться стоит живых. — И то верно, королева, — раздается уже знакомый ей голос по правую сторону, да так близко, что женщина едва не подпрыгивает. Гаркнув что-то невнятное, она останавливается и со злой досадой всплескивает руками, буравя Коровьева и его мрачного спутника — Азазелло — тяжелым взглядом. Да сколько можно?! Мало того, что она уже устала вздрагивать от постоянных потусторонних проявлений [ которые ей теперь даже обсудить не с кем ], так еще и все встреченные сегодня мужчины, судя по всему, решили довести ее до белого каления! — Не пугайтесь, — грубовато басит человек с разными глазами. Но это так не работает. — Мы не причиним вам вреда, нет-нет-нет! — Уточняет Фагот на всякий случай, зная и видя, какое впечатление обычно производит его «коллега» на разного рода очаровательных дам. — Только проводим, королева! — Только проводим. Получив отказ на немое предложение взять ее под руки, мужчины переглядываются между собой и, стараясь не напирать на свою спутницу ни ростом, ни весом, просто продолжают путь по обе стороны от нее. — Сейчас на улицах крайне небезопасно, — продолжает Коровьев самым звонким, непринужденным тоном. — Грабежи, убийства и непристойное поведение! Фу, ужас-ужас! И это лишь малая доля того, с чем можно столкнуться ночью. — Люди ожесточились и стали жадными, — замечает второй мужчина и сжимает руки в кулаки, словно готовясь к драке. — И-мен-но! А оставлять такую прекрасную особу в одиночестве, да еще и в такое опасное время суток… Ц-ц-ц. Крайне непредусмотрительно! Вдруг что, и прекрасная Маргарита Николаевна будет страдать от ран и тех потерь, что принесут ей эти ужасные люди? — Отвратительные… Но мы избавим ваше общество от них. На секунду задержав взгляд на ее лице, Коровьев цокает языком. — Если вам будет угодно, королева, — произносит он скорее прося, чем предлагая, и добавляет уже тише, — или вы предпочли бы увидеть кого-то другого? — Я предпочла бы, чтобы мсье Воланд оставил меня в покое и перестал подсылать своих… Всех… В общем, вас. — Конечно, Маргарита лукавит – слишком уж противоречивые чувства обуревают ее надломленную душу. С одной стороны, ее манит дымка неизведанного, клубящаяся в тени мессира. Манит неприкосновенный огонь его ледяных глаз и глубокий голос, плетущий интригу интереснейших слов так непринужденно, что в ней невозможно не увязнуть. С другой же, ей меньше всего хочется, чтобы из-за глупого любопытства пострадал Мастер. И ее отношения с ним, идиллия которых впервые дала трещину. — Сперва кот из зеркала, теперь, — осекшись, женщина окидывает обоих своих спутников придирчивым взглядом сверху вниз, — провожатые. У меня уже складывается такое ощущение, словно мессир меня преследует. На словах о преследовании мужчины снова неловко переглядываются и следом за Маргаритой Николаевной ныряют за угол. — Кот? Ах, вы о Бегемоте! Он у нас в е с ь м а эксцентричный и ч а с т о теряет чувство такта. Не обращайте на него никакого внимания. — Очень часто, — подмечает, подтверждая, Азазелло. — Так что никакого преследования, что вы, что вы! Мы же не какие-нибудь там шпионы! — Не разведчики… — Не ищейки! — Не информаторы. — Не нюхачи! — И даже не… —…остановитесь, прошу вас, я поняла, — просит Марго, в соответствующем жесте раскрыв обе ладони в красивых тонких перчатках. Если бы не гудящая голова и смесь из усталости и досады, она бы обязательно сочла своих спутников весьма интересными, пусть и чудными, личностями. Интересно, что бы подумал муж, увидь он ее на улице в их компании? А Мастер? А в компании Мастера? Ох… — Поймите, королева, сейчас ваша безопасность для мессира важнее всего. А значит и для нас тоже, — продолжает Фагот, вернув своему голосу какую-никакую ровность. Смахнув несуществующую пылинку со своего клетчатого пиджака, он улыбается Марго лукаво. — Вы ведь жемчужина бала! Бал, бал, бал. Снова этот бал! Если кто-нибудь еще хоть раз произнесет это слово, Маргарита готова поклясться, что вырвет ему язык. — Не хочу вас разочаровывать, но, во-первых, меня никто на него официально не приглашал. Во-вторых, я не соглашалась. — Всему свое время, Маргарита Николаевна. — Недобро щурясь, Азазелло еще издалека присматривается к воркующей парочке, ступающей им навстречу сквозь льющийся фонарный свет. — Свое приглашение вы еще получите. Радостно смеясь и игриво перешептываясь, влюбленные наконец подходят достаточно близко, чтобы поравняться со странноватой троицей. Но ни пухлощекая девушка с золотом кудрей, ни ее расхлябанный кавалер не обращают на них никакого внимания — проходят насквозь да продолжают свой путь как ни в чем не бывало. От этого зрелища сердце Марго неприятно подпрыгивает и обдает корень языка горьким жаром, однако женщина не задает ни единого вопроса. Не оборачивается даже. — И если вам что-то понадобится, обязательно дайте нам знать. — Цветы или конфеты, парфюм, платье, колюще-режущее… Хотя, о чем это я? Платье же вам не понадобится. В общем, любой каприз и мы его обязательно выполним! — Если только дело не будет касаться романа, — осторожно напоминает Азазелло. — О, да, точно. Никаких романов. Кроме тех, что не написаны вашим Мастером. На этот раз Марго останавливается окончательно. Горящие недобро, темные глаза ее застывают на лицах добродушных — на первый взгляд — спутников, выцеживают из них крупицы информации. Если бы взгляд можно было ощутить физически, этот совершенно точно отдавал бы болью. — Откуда вы?.. — Ну да, действительно, откуда! Давя в себе зарождающуюся тревогу, женщина заявляет голосом крепким, как железо. — Передайте мессиру, что Мастер не имеет к делу никакого отношения. Ни он, ни его роман. Вас всех это вообще не касается. — Все, что касается вас, касается и нас, — парирует Коровьев с хитрой ухмылкой. — А этот романист… Вы видитесь с ним слишком часто и ваши чувства к нему… Как бы это сказать… Скучны. — Вы неправильно растрачиваете свои ресурсы, королева, — влезает в разговор Азазелло, закуривая. — И Мессир это знает. Марго задыхается от возмущения, но не успевает ничего произнести — Фагот перебивает ее раньше. — Тайные романы, подобные вашему, часто, очень часто заканчиваются печалью. Люди искусства жестоки. Они весьма эгоистичны и любят только себя. Как только его рукопись увидит свет, вы, королева, станете ему не нужны. — Поймите, — подхватывает, вонзаясь в женскую голову, второй голос, — мессир избрал вас не просто так. Вы королева по крови и положению. И не должны ютиться в подвале. — А ваш романист… Он глуп, раз считает это положение достойным вас. И раз отпускает одну в такое позднее время. — Конечно, вы можете сказать, что оба боитесь столкнуться с вашим дражайшим супругом, или что сами попросили оставить вас одну. Но разве это остановит настоящего мужчину? От бешенства плечи Марго заходятся мелкой дрожью. Как же красивы, порой, становятся женщины в гневе! Чуть раскосые глаза ее сужаются, раскаляются до черных — с алыми прожилками — углей. Этот разговор возмутил ее, четко очертил строгую линию стиснутой челюсти. Да какое они имеют право так обсуждать ее чувства? Препарировать их на хирургическом столе своих гнусных суждений! Как могут размышлять, чего она достойна, а чего нет? Не им это решать, не им лезть ей в душу. И не мессиру. Мастер, быть может, не так велик [ пока ] и совсем не богат, однако у него есть душа и сердце. Независимо ни от чего, этот мужчина никогда от нее не откажется! Так ведь? — Любят только себя? — Цедит женщина и, вскинув руку, машет ею из стороны в сторону, рассеивая сигаретный дым перед своим лицом. — А мессир, хотите сказать, действует совершенно бескорыстно? Не держите меня за дуру. Не ему решать, что мне делать и как жить. Если я пожелаю, то всю жизнь потрачу на этот подвал, а на ваш проклятый бал не ступлю ногой и на минуту. Так что если вам действительно нужна королева, советую поторопиться с поиском подходящей кандидатуры! Она замолкает, но звучный голос еще несколько мгновений гуляет меж стен домов гулким эхо, уносится вверх и прочь вместе со сладковатым весенним ветерком. Коровьев и Азазелло молчат, застыв со странными выражениями на лицах — то ли растерянными, то ли виноватыми, то ли по-своему восхищенными. Понимая, что зря сорвалась, Маргарита Николаевна опускает голову, делает глубокий вдох и тем самым почти сразу возвращает себе самообладание. Лицо ее становится ровным, почти призрачным в серой табачной дымке. — До особняка осталось совсем недалеко, уверена, дальше я дойду без происшествий. Спасибо за заботу, — и почти молится о том, чтобы не выбирающие выражений прихвостни Воланда не последовали за ней и дальше. Ее просьба, так и не произнесенная вслух, оказывается услышанной. Три пары глаз провожают женскую фигуру, почти с сочувствием наблюдая за тем, как удаляются ее печально поникшие плечи. — Полагаю, этого достаточно? — Спрашивает Азазелло, роняя бычок на землю и притаптывая его мыском ботинка. — Sehr. — Их связь крепчает. — Пока, любезный Фагот, — поправляет Воланд, опираясь на трость. — Злость питает многие чувства. Как и уничтожает. Надо лишь знать, когда и как подтолкнуть… Она так зла, так потеряна, так расстроена, что не замечает ничего вокруг. Хрупкое счастье, найденное неведомым чудом посреди моста, буквально ускользает сквозь ее тонкие пальцы — хрупкое, эфемерное, такое ненадежное. Как же его удержать? Как бы женщина не была невосприимчива к чужой болтовне, она не может так просто извлечь из своих мыслей зерно сомнений, посеянное в них наглыми чужими руками. Эти люди… Эти люди с приставкой «не» знают о ней слишком многое, ковыряются когтями в ее мыслях. Что, если они правы? Если что-то чувствуют, видят и знают? Но даже если так, как могут они говорить о столь тонких вещах с такой прямотой? Это ведь… очень жестоко. Что-то шумит рядом, Маргарита мысленно отмахивается. Утыкается носом в ворот пальто, размышляя. Спешит домой. И с каких это пор ее жизнь превратилась в такое… В такое… А во что, собственно? Черное размытое пятно вырастает перед ней внезапно — зловеще сверкает двумя глазами серебристых фар, верещит гудком и проносится мимо раньше, чем Марго успевает хоть что-то осознать, хотя бы обронить рваный вздох. Она вздрагивает, но в то же время тело, словно замершее во времени, оказывается не в состоянии совершить ни движения. Мир вокруг становится вязким и размазывается перед ней, как кисель. Что-то случилось? Что же? Медленно, женщина опускает взгляд вниз, пытаясь понять, что именно помешало ей сделать роковой неосторожный шаг на дорогу. Перед самыми своими весенними туфельками, по диагонали прижатую к коленям и упертую наконечником в асфальт, она видит трость с набалдашником в виде пуделя. Автомобиль — новая игрушка человечества — задел его боком, снес несчастному неживому зверю часть носа и, наверняка, изрядно стесал об него собственный бок. — Все еще стремитесь себя убить, Марго? — Спрашивает с иронией глубокий мужской голос, имея в виду ее невнимательность. А может, свой маленький фокус. Только теперь женщина понимает, что крепкая фигура прижимается к ней сзади, удерживая, а трость преграждает путь. Она узнает его по запаху. — Я думал, этот этап мы уже прошли.