***
Тонкий красный след искусства бледнолицего рассекал молочную кожу. Аккуратные стежки с почти по-математически точным вымеренным расстоянием. Переплетённый путь с туго стянутыми тканями, став прочным обещанием возврата к сердцу жизни, и, уж точно, был тем артефактом, который скрывал в себе ритмы, пережитые на грани жизни и смерти. Казалось, что теперь в этом месте, где стучался мир внутри, пусть и с темным следом будущего оставшегося рубца. Но очень аккуратного. Почти идеального. — Какой красивый шов… — Удивительно… не зря Михаэлиса зовут ювелиром среди хирургов. — Это да, он не просто так находится на своём месте. Двое интернов: Финни и Мей Рин, чуть ли не макушка к макушке рассматривали спящего. Хирурги любят обратить внимание на качество наложенного шва своим коллегой. Они даже могут дать оценку проделанной работе и назвать ее красивой. — Кто разрешал вам заходить в реанимацию раньше меня? Сегодня у доктора Михаэлиса отгул. Поэтому перевязку буду делать я. А вы мне поможете. Рана после стернотомии очень серьёзная. Вы знаете, какие этапы проходит эта процедура, прежде чем добраться до сердца? — в палату зашла женщина с красными, как ее губы, волосами. — Здравствуйте, доктор Даллес! — молодые будущие хирурги подорвались и встали ровно как по струнке — Этапы, — настойчиво. — А-а! Д-да! Позвольте мне! — Мей Рин засуетилась и неловко поправила свои большие круглые очки: — Первый этап! Наружные мышцы грудной клетки! Это первый слой, который обычно прорезается прямо по середине грудины! Эти мышцы включают широчайшие мышцы спины и дельтовидные мышцы плеча! — Хорошо. Второй этап мне назовёт Финниан. Щуплый парень без возраста с зелёными, как трава, глазами, помялся на месте и стыдливо отвернул голову куда-то в сторону. Уши загорелись краской. Молчит. — Второй этап, — Даллес скрестила руки и положила ручку меж большим и указательным пальцами. Как сигарету. — Н-ну… К-когда мышцы… там это… кость… п-пилят… — теперь уже и лицо парня пылало от стыда. — Стернум. Когда мышцы пройдены, стернум, или по-другому грудная кость разрезается. Есть много способов рассечения стернума, например, вертикальная или горизонтальная стернотомия. В данной операции был применён первый способ. Плохо, Финни. Как вы до интернатуры-то дошли с такими знаниями? Я хочу услышать третий этап, и начинаем перевязку. Мей Рин, расскажи мне о завершающем этапе проложения пути к сердцу. — В-Внутренние мышцы грудной клетки. После п-прорезания стернума в-врачи могут обращаться к внутренним мышцам г-грудной клетки… они… межреберные, кажется… мышцы… — Сойдёт. Но я не слышу уверенности в ваших словах. Уверенность в хирургии — это не просто качество, это обязательное условие для достижения высших результатов и сохранения жизней, — Даллес ещё немного покрутила ручку меж пальцев, вздохнула, а затем воткнула предмет в пучок волос. После чего тугие перчатки синего цвета скрыли яркие красные ногти на длинных белых пальцах. — Как я посмотрю, перевязку вы уже сняли сами. Нельзя было делать этого без меня. — Извините… Уже три тени, трёх силуэтов закрывали мальчика. — Красивый юноша… Что же ним случилось…Такой молодой… А мистер Себастьян!…— Мей Рин прикрыла рот ладонью — Его глаз…? — внимание Финни приковал забинтованный глаз, через который едва просачивалась кровь. — Увы. Мы не стали зашивать глазницу, но веко пришлось сшить. Оно было рассечено прутом, который… вонзился в него. Неприятное зрелище. Но ему повезло, он отделался только глазом, а мог расплатиться и рассудком. Его тоже перевяжем, пока он не проснулся. Соберитесь — нам нужно работать, а не убиваться по чужим судьбам. Анжелина звучала хладнокровно и слегка сжимала кулаки. Это всё безусловно и до боли в груди грустно. «На Михаэлисе лица не было…» — из всех, кому хотелось плакать от сострадания в этом помещении, — ей хотелось больше всего. — Как грустно… — Финниан всегда проникался излишним состраданием к пациентам. Что было не самой хорошей чертой для хирурга. — Что ещё ему понадобится сегодня? — Измерение артериального давления, измерение пульса, насыщение кислородом крови. Наблюдайте за аппаратом искусственной вентиляции легких, смотрите, чтоб жидкость не скапливалась. Препараты вводить буду периодически уже я. Включая обезболивающие. Заходите к нему каждые 10-15 минут, когда мы здесь закончим. И ещё, эхокардиограмму неплохо бы сделать. — Есть! — снова в один голос. — Ведите себя тихо! — «совсем ещё зелёные…»***
«…Холодно… Голова болит. Не хочу вставать…» — яркий белый свет просачивался через веки. Он едва приоткрыл глаза, и свет стал беспощаднее. — Сиэль! Эй! Сиэль! Просыпайся! «Кто-то зовёт меня. Габи…?» — Сиэль! Открой же глаза! — «и точно. Габи». — Ты чего тут разлёгся? — Я встаю… встаю… Ну… не маши… — серебристо-лазурная голова лениво повисла — «Как же плохо… Голова такая тяжёлая» — Сиэль! Что с твоим глазом? — близнец недоуменно уставился на «отражение», тыча указательным пальцем в направлении правого глаза. — Что? — Как ты вставил туда цветок? Ну и чудак! — «Стой… Какой цветок?..» — Я не понимаю… — «Но…» — он заметил это только сейчас. — «Я и правда не вижу правым глазом», — кончики пальцев коснулись мягкой бархатистой текстуры лепестка. — Габи, где родители? — в момент, когда Сиэль отвлёкся на цветок в глазу, брат уже исчез. — Габи? — «куда он пропал?» — Габи! Где ты! На плечо села бабочка. А затем вторая. И третья. Пока их не стало бесчисленное количество. И все они плотным замком сковали тело. Не пошевелиться. «Отпустите! Зачем вы меня держите!? Габи!» — Сиэль попытался вырваться. Но бабочки не дали даже дернуться. И только грудь оставалась чистой. «Тело ломит. Так тяжело дышать. Куда все пропали? Что это за место?» — ничего не понятно. Сиэль зажмурился. На висках выступил пот. Только он попытался сконцентрироваться на своих мыслях, как жуткой режущей болью отдало в груди. Пронзающая боль. Сиэль широко раскрыл глаза и закричал настолько громко, насколько ему позволяли связки. А затем откашлял небольшую порцию густой крови со слипшимися крылышками. «ЧТО СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ?!» — от такой боли можно свихнуться. Грудь рвёт на две части. Пульсирующая и такая мощная. Нарастает с каждым новым разрывом тканей. «Бабочки. Вы сожрете мое сердце?» — Да. Когда свету открылась уже вяло подрагивающая мышца, плотно окружённая сочными зёрнами спелого граната — стало ещё холоднее. Бабочки душат. Он видел собственные рёбра. Бабочки заставляли смотреть. Мы сожрём твое сердце. «КТО-НИБУДЬ! ПОМОГИТЕ! МАМА! ПАПА! ГАБИ!!» — голос пропал. Из глотки выходили только выдохи и еле слышный хрип. Бабочки одна за другой садятся на сердце. Впиваются хоботками то в мягкую плоть, то в сочные зёрнышки граната. Эти самые семена блестят как кристаллики, как маленькие драгоценные рубины. Пышные крылья шустрых пестрянок насыщаются таким же красным. Из цветка в глазу сочится ароматный нектар. Он тоже крылаткам по вкусу. — Бабочки сожрали твоё сердце. Это печально. «Кто это говорит? Я не хочу смотреть на это! Мне больно! Мне так больно!» — из левого глаза обильно бегут слёзы. — «Не хочу..! БУДЬТЕ ПРОКЛЯТЫ..! БАБОЧКИ!!» — он бы закричал, что есть мочи, если бы мог. — Красивый юноша с цветком, прикрой свой глаз. — Ч…Что? Зачем? Кто это? — Просто прикрой. Сиэль прикрыл. И что-то холодное коснулось его подбородка. Как вся боль тут же ушла. — Не открывай. — Кто вы? — ответа не последовало. — Красивый юноша с цветком, бабочки сожрали твое сердце. Но тебе ещё рано, — что-то холодное невесомо коснулось щеки. — И я отдам тебе своё. Но взамен, не оставляй его одного. — Кого?… Бабочки с писклявым смехом растворились в воздухе. Растворились и внутри. Что происходит? Касания уже не чувствуются. — Можно мне открыть глаз? Как ваше имя? Кого я не должен оставлять одного? — тишина Сиэль открыл глаз. Но перед перед ним уже не было ни Габи. Ни бабочек. Ни того, кто с ним говорил. Он опустил взгляд на свою грудь. Как из глазницы выпал цветок и с влажным звуком шлепнулся у ног. Цветоножка в густой крови, и половина самого цветка. А сверху из глазницы, капля за каплей падали тяжёлые бордовые зернышки граната. Гранат сыпался и из грудной клетки. Внезапно что-то аккуратно подхватило юношу в воздух за талию. Словно он ничего не весил. Он не хотел закрывать глаз снова, но веко почему-то потяжелело и всё же вынудило закрыть. «Что-то держит меня… не могу открыть глаз, — едва Сиэль успел закончить мысль, как резко что-то острое вонзилось в кожу. — ЧЕРТ! КАК БОЛЬНО! БАБОЧКИ?! ОПЯТЬ?» — и снова он не может издать ни звука. Колющую боль пришлось терпеть. Помимо того, что в кожу вонзалось что-то острое, он ощущал, как что-то тянущее проходит сквозь ткани и стягивает мышцы. «Нить? Какая же она толстая! Я что, игрушка?» Голова безвольно повисла, он чувствовал как тёплая кровь сочится из глазницы и бежит где-то по виску. С кровью высыпается гранат. «Откуда в моем теле столько граната?..» Через 5 минут он почувствовал, как его поставили на место, и тогда Сиэль смог открыть глаз. Взгляд сразу же упал на грудь. Посередине тела расположился шов из красных-красных тугих нитей пряжи. «Я сошёл с ума…? Холодно…» Прикрыл очи всего на минуту. И тут же провалился в сон.***
— …дите себя тихо! Он едва приоткрыл свой левый глаз, яркий свет заставил сощуриться. Снова. Синяки вокруг глаз расплывались сапфировыми чернилами по белому лицу. Сиэль попытался сжать руку в кулак, но получилось лишь немного пошевелить пальцами. Кажется, на руке что-то чувствовалось. Он сжался от сильной боли в груди. Озноб и невероятное головокружение. Всё тело ломит. Перед глазами играли расплывчатые силуэты и говорили что-то невнятное. Не понимал свои ощущения. Холодно или жарко? Его потряхивало, и было так страшно. Чувствовал, как стучит челюсть. Хотелось забиться в угол и спрятаться. Как же пугали бабочки. Он обратил внимание на силуэты от которых исходили голоса. — Он очнулся! — Ну вот! Я же говорила, что надо было успеть перевязать глаз до его пробуждения! Сиэль, Сиэль, вы меня слышите? Кивните, если да, не напрягайтесь, если не можете говорить. — …ммм…б-бабочки…уходите п-прочь!…— «бабочки…Габи!» — юноша попытался ворочаться и слабо кричать. Но выходило только едва ли что вертеть головой. У Сиэля хриплый истощенный голос. — Как вы себя чувствуете? Сколько пальцев я показываю? — Габи?.. Куда делись бабочки? — Он бредит. — Бабочки сожрали моё сердце.… — у юноши навернулись слёзы. Не то от досады, не то от физической ноющей боли. «Какие ещё бабочки?» — у Анжелины зазвонил телефон. И она спохватилась ответить. — Да? Мистер… — кажется, Даллес хотела произнести чьё-то имя, но что-то её остановило. Она бросила беглый взгляд на Сиэля, положив одну кисть в карман халата. А затем отвела взгляд в сторону. — Понятно. Если это ваше желание, то пусть будет так. Тогда я перезвоню вам позже. Да. Хорошо. До свидания, — она положила телефон в карман и повернулась лицом к присутствующим. — Так. На чём мы остановились? — М-Мистер Ф-Фантомхайв бредит… — Н-неправда, — Сиэль попытался возразить, — я с-сам видел — Ему нужно поспать ещё немного «Мониторинг психологического состояния. Его общее состояние слишком нестабильное сейчас». — Для начала мы должны закончить с перевязкой. Чем глубже были вдохи, тем сильнее была его боль. Судорога сводила мышцы. Местами он даже иногда поскуливал. Холодный воздух заставил пробежать мурашки по коже. — Куда делись бабочки? Мне так больно. — Есть небольшие гематомки. Но в первую перевязку после операции это нормально, — Даллес аккуратно коснулась шва пальцами. — А-ай… мама… ты уже не найдёшь там моё сердце… его же сожрали. Мама, я хочу увидеть Габи, — Сиэль попытался протянуть руку без капельницы к лицу Анжелины, задевая трубки которыми он был обвешан. — Вколите обезболивающее, не дайте ему сорвать кислородную маску — «он бредит, но откуда-то знает, что его сердца там уже нет, догадался или почувствовал?» Анжелина приподнялась и вздохнула, поправила очки на переносице. Сиэль не мог вспомнить чего-либо до сна. Мысли переполняли голову, и все как в тумане, но рассуждать трезво не получалось. Он даже не заметил пропажи глаза. Возможно, потому что после сна это было уже привычно. Он бы хотел допросить Даллес ещё, но сил не было. Совсем. Снова стал терять сознание.***
Себастьян проснулся за полдень. Он проспал примерно 18 часов, постоянно просыпаясь и засыпая снова. И тот каждый раз, когда он ложился спать снова, он пытался проснуться ото сна, из которого не может выбраться. Просыпаться с вяжущим чувством дискомфорта, от которого ты не испытываешь ни печали, ни злости, и просто нет желания существовать. В груди будто ком червей и неприятно тянет. И ты не можешь поверить в то, что все что происходит в твоей жизни, — не сон. И всё кажется неправильным. Хочется просто исчезнуть. Без меланхолии, без сожалений, без тоски. Он продолжал засыпать, пока режущая мигрень не помешала сделать это снова. Тёмный мрак комнаты поглощал все находящиеся в ней предметы, атмосфера напоминала покои мрачного демона. Мужчина тяжело встал с постели и попытался найти телефон. Среда, 12:43 7 пропущенных вызовов — Даллес. 6 непрочитанных сообщений — Анжелина Даллес. Он потёр тыльную сторону телефона большим пальцем, а затем свою переносицу. Как же голова раскалывается. Спустился на первый этаж по лестнице. На кухню. Без Виктории дом опустел. Слишком большой дом для одного человека. В кармане чёрных джинсов Себастьян всё же нашел свои сигареты. Пока натягивал штаны на узкие бёдра. В кухне светло, и солнечный свет падает на рубленые плечи мужчины через витраж под потолком. Он прикурил сигарету спичкой, — «надо купить зажигалку». Сделав одну глубокую затяжку, он, поджав губы, окинул взглядом интерьер дома. «Убрать её вещи в кладовку или оставить как есть?» «По крайней мере, теперь я могу завести кошку. Десять кошек», — все же попытки подбодрить себя были не очень удачными. Только днём ранее Виктория слабо, но улыбалась ему, и нежно поглаживала своими маленькими ладошками его большую, но аккуратно очерченную ладонь. Себастьяну не были присущи телячьи нежности. Холодный. Скуп на ласку. И все же сильно любил. Виктория наоборот — всегда была очень нежна. По пальцам можно было пересчитать моменты их близости. Такая любовь скорей была чистой и платонической, нежели страстной. Он не испытывал к ней желания. Хотелось лишь защищать. Себастьян старался отгонять воспоминания. «Что случилось, то случилось — от погружения в меланхолию она не вернётся. Ничто уже не вернёт её, — поток философских рассуждений внезапно перебила ещё одна мысль — он сам от себя не ожидал. — Сиэль… — точно. Из-за коктейля в голове из памяти совсем вылетело то, что он пересадил сердце Виктории подростку. — Я что сделал…? — о да, наконец дошло. —блять…» Он сел на край дивана и оперся локтем о бедро, подпирая лоб ладонью. Сигарета расположилась между тонкими губами. Вызов — Даллес. — Да? Мистер… — Анжелина, — Себастьян тут же перебил свою ассистентку, немного нервозный тон. Назвал по имени без формальностей. — Не говорите Сиэлю Фантомхайву, что я пересадил ему сердце своей женщины. И не допустите распространения информации об этом на остальную территорию больницы. — Понятно. Если это ваше желание, то пусть будет так. Тогда я перезвоню вам позже. — Он пришел в сознание? — Да — После реанимации переместите его в одиночный бокс. У меня остались незавершенные дела, поэтому я вернусь в больницу сегодня и зайду к нему, как закончу с первостепенным. — Хорошо. До свидания.***
Больница имени Святого Михеля. Звуки шагов медсестер и врачей смешивались с шумным перешептыванием местных сплетников. Длинные светлые коридоры переполнены суетящимися в работе сотрудниками, но как ни крути внутри больницы всегда были установлены свои порядки. Как и обещала Даллес: больница не знает о пересадке сердца Виктории. Но факт ее смерти скрыть было невозможно. Факт остается фактом. Основная тема новых больничных слухов на ближайшие полгода была очевидна. Место миссис Михаэлис снова свободно. — Как думаешь, как скоро на Михаэлиса откроется «сезон охоты»? — Я полагаю, что уже. Они все выжидают момент. Ещё и месяца не прошло, но они, считай, на низком старте. — Так жаль Миссис Михаэлис… Она всегда была такая добрая и мягкая… Они были очень красивой парой. Наверняка, доктор Себастьян возьмёт оплачиваемый отпуск. Не представляю каково ему сейчас. — Он? Причина у него, конечно, весомая, но если он будет отсутствовать так долго, на место главврача поставят Фаустуса. — А минусы будут? Гомон голосов коридора прервал человек вошедший в помещение. Стоило всем увидеть знакомый чёрный высокий силуэт — тишина повисла в воздухе моментально. И уже было слышно только звонкое отстукивание каблуков такой же чёрной лакированной обуви по белому кафелю. Звук соприкосновения дорогих туфель с плиткой отражался от стен и расходился эхом. Было так тихо, словно можно было подумать, его боялись. Но все было совсем наоборот. Все взгляды были устремлены на него — на главного врача хирургического отделения, и всей больницы. — Лицо как ни в чём не бывало… — Потому что он всегда как в воду опущенный. — Разве он не собирался взять оплачиваемый отпуск? Себастьян прекрасно и отчётливо слышал перешёптывания, но продолжал двигаться в направлении своего кабинета, сунув руки в своё чёрное пальто. Он не смотрел по сторонам. Только вперёд. Сейчас — он идёт к Виктории. Оставив верхнюю одежду на своём рабочем месте, направился в морг. — Адриан. Ты здесь? — тяжёлая железная дверь морга с грохотом захлопнулась — В чем отличие Бога от Хирурга? — — Бог знает, что он не Хирург! — помещение разразилось заразительным хохотом беловласого мужчины. Он не мог перестать смеяться. Этот идиотский смех Себастьяна раздражал. «Гробовщик» обожал шутки за триста. В целом, кому бы он их не рассказывал, всегда смеялся он один. — — Что…? Не смешно? Ахахах… а я чуть не умер… Между прочим, попрошу: доктор Адриан. Я ждал вас, доктор Михаэлис. — Скорей Фаустус займёт место главного врача, нежели я признаю тебя доктором. Я не считаю себя богом, — Себастьян шутку не оценил. — Так вы все же не планируете брать оплачиваемый отпуск? — А на то есть причины? — вопрос риторический, но патологоанатом все же прищурился на ответ Себастьяна — Я привёл Викторию в порядок…хахаха…и готов вам показать. Ваша жена очень красивая… так грустно… как же сильно вы любили её. У меня тоже была жена. Я так любил Клодию... Мы с вами прям приходимся братьями по несчастью… хахаха… — «социопат», — подумал Себастьян. — Отведи меня к ней. — Знаете, когда я осматривал тело я нашёл кое что занятное — Например? Мужчина остановился и повернул голову к Себастьяну. — Я зашивал грудную клетку и не нашёл там сердца. — Я пересадил его. Сохрани это в секрете. — Пересадили… и кому же? — вопрос остался без ответа. Мужчины подошли к нужному телу. — Можете не говорить. Мне не интересно, — длинные чёрные ногти подцепили простынь. И холодному свету явилось умиротворённое лицо. — Ваши ногти — Моим пациентам всё равно, какое состояние у моих ногтей, доктор «Ладно… не важно, — думалось Себастьяну. — Виктория…» — Я бы хотел остаться с ней наедине. — Охх… кажется, назревает сцена трогательного прощания… — Гробовщик наклонил голову. — попрощайтесь как следует со своей супругой… Настоящая любовь, в жизни появляется лишь единожды. В таком случае, я вас оставлю. Хехехе… «Кто сказал…?» — рассуждения Адриана казались мужчине бредом. Но он и правда задумался о том, что теперь навряд ли сможет полюбить кого-либо ещё. Виктория была особенной. Странный момент выдался: по пути в это место он перебирал в голове тысячи мыслей, вариантов того, что скажет при встрече и на прощание. Но как только перед ним показалось знакомое лицо, в голове стало пусто. Просто не было мыслей. Не знал, что сказать. Он почувствовал себя провинившимся школьником, который не подготовил ответ на урок. Себастьян взял маленькую кисть в свою руку и переплел холодные потяжелевшие пальцы со своими. Погладил тыльную сторону чужой ладони. — Знаешь, я всегда хотел завести кошку. Но никогда не говорил тебе о своём желании. Ты их не любишь, — в ответ ему отозвалось эхо, а затем тишина — своим молчанием. Он тяжело вздохнул и помял в своей руке чужие пальцы ещё немного. Облизнул нижнюю губу. — Ладно. Я пересадил твоё сердце какому-то пацану. Он будет жить. Наверное. Я думаю, если бы у тебя был выбор, ты бы сама меня попросила. Это очень, знаешь, в твоём духе… Ну… Самопожертвование и милосердие, — он помолчал ещё несколько секунд. — Я никогда не хотел ребёнка. Я не люблю детей. Но думал, что если он будет от тебя, то со временем привыкну. Если бы он был похож на тебя. Ты злишься? — он уже не узнает об этом. — А ещё я знал, что тебе не долго осталось. Но я не думал, что так скоро. Я был похож на инфантила, вроде родителей тех детей с безнадёжными случаями. «Ещё обойдётся» — ну а вдруг? Вот так я думал. Да… Себастьян поцеловал тонкую кожу белых пальцев, а затем аккуратно положил чужую руку на место. Достал из внутреннего кармана кольцо и надел на тонкий палец. — А ещё ты забыла это. Больше не теряй… — он наклонился ближе к спящей, и кончиками пальцев аккуратно заправил серые вихры за маленькое ухо, и приложился лбом. Она бы почувствовала щекотку острых чёрных прядей, если бы была жива. — Если ты снова его потеряешь, я больше не смогу вернуть. Я пришёл попрощаться. — он помолчал ещё немного. — Ты разочарована? Я никогда не извинялся перед тобой. Ни за что. Прости меня за это. Прости за всё, — уже шёпотом. — Ну, я пошёл. Я принесу твои любимые цветы завтра. Может быть, ещё поговорим. Прощай, Вик. Себастьян покидал морг, и ощущал как внутри пусто. Словно у него отняли душу. Хотелось, чтобы Виктория ещё хотя бы раз огладила его лицо своей бархатной ладонью. Ласково-ласково, как она любила это делать всегда. И когда Себастьян нехотя отворачивал лицо и небрежно убирал её руку, избегая касаний. Каждый шаг ощущался тяжестью, и у двери к выходу он резко развернулся и быстрым шагом поспешил обратно. Напряглись желваки. Он снова стянул простынь с трупа. Взял запястье Виктории и лихорадочно втерся щекой в ладонь. Быстрее, вспомнить как это, словно она вот-вот исчезнет. Рука не отвечала на ласку. Пальцы не поглаживали тёмный висок. Ничего не происходит. Себастьян жаждал прикосновений. Жаждал прикосновений Виктории, к которым он так привык. Почему он не ценил этого раньше? Не ценил ничего, что имел. Стало душно. «А я ведь сам тебя убил. Если бы я не ошибся, может быть, у тебя было бы ещё несколько месяцев. Но я тебя убил. Погладь меня ещё раз. Погладь. Меня.» — Себастьян поджал губы и все агрессивней втирался в ладонь. Всего одна капля. Не больше. Одна скупая. «Пиздец» В темноте морга послышались шаги. Он быстро отёр глаза рукавом и встал с кушетки. — Доооктор, вы, конечно, можете находиться здесь, сколько вам нужно, но доктор Даллес просила передать. Так как вы не отвечаете на телефон. А я тоже считаю что телефоны переоценены ахахах… Даллес просила передать, что Сиэля Фантомхайва перевели из реанимации в одиночную палату. Говорят, у него какие-то бабочки в животе… хахаха… такой чудак… ой! Я прервал важный момент? — Нет. Я закончил. Спасибо, что сообщил. И спасибо за работу, мне пора. Себастьян нащупал в кармане брюк свои сигареты и закурил прям на выходе из больницы. На улицу. Знакомая лавочка. Как в тот день. Сигарета первая. Всё-таки купил зажигалку по пути в больницу. Он скурил сигарету в одиночестве. Сигарета вторая. И Даллес его обнаружила. И поспешила подсесть. — Долго же я не могла пересечься с вами — Вы отдохнули? — Я никого не теряла. — Переживу. Себастьян стал выталкивать из пачки третью и протянул пачку женщине. Закурил. — Спасибо. Как на счёт того, чтобы взять оплачиваемый отпуск? — Мне не нужен отпуск. — Но- — Не нужен. Да что с вами такое? Почему вся больница решила, что я возьму отпуск? — Даллес лишь робко пожала плечами. — Когда похороны? — было неловко. Смотреть в глаза Себастьяну не хотелось. Всё дело в эмпатии. Ей было сложно прочувствовать состояние Михаэлиса, но она старалась. Хочется поддержать, но подобные вопросы вызывали чувство стыда, словно о таком спрашивать неуместно или некрасиво. Однако она хорошо знала Себастьяна и знала, что это его не смутит. — Завтра, — выдох Они помолчали некоторое время. Был слышен только звук затяжек и тяжёлых выдохов. Анжелина шумно сглотнула. Сигарета четвёртая. — Вам нужно навестить Сиэля. У него был бред… А ещё, если вы будете его навещать — бросайте курить. Я всё понимаю, но вы — его лечащий врач. А он — не простой пациент. — Мне рассказали о каких-то бабочках в животе, — он договорил и тут же затянулся, задержав ладонь у рта и придерживая сигарету. — Ну не совсем в животе. Он говорил, что бабочки сожрали его сердце. Себастьян прыснул: — Ну, пациенты много чего говорят, отходя от наркоза. Важно то, что он будет говорить, когда сможет мыслить трезво. — Себастьян. — М? — неформальный тон и слегка настойчивый голос очень привлекли внимание мужчины, что он даже оторвался от сигареты. Он чуть наклонил голову, и прядь повисла. — Больница, конечно, будет содержать Сиэля столько, сколько нужно, но даже если он пролежит здесь год, который требуется на то, чтобы прижилось сердце, мы не сможем удерживать его два. — Ну и? — будто бы не понял. — Ты же понимаешь, что ни одна семья не рискнёт усыновлять такого подростка. Большие траты, большой груз ответственности, тщательный уход. И он в любой день может умереть. И это все не за своим ребёнком. Вклад в неизвестность. В приюте он не протянет этот год, ему всё время нужно наблюдение. И сколько лет он будет жить потом зависит от того, как он проведёт этот самый первый год. — Я — заведую этой больницей, Анж. И Я решаю, сколько лежать пациентам. — Он остался один. И ты остался один. — Вы себя слышите? Это смешно, — снова формальный тон. Он усмехнулся. — Вообще-то, я планировал кошку. Десять кошек.Десять кошек или один подросток?
Как только Себастьян закончил с пятой сигаретой, он поднялся с лавочки. — Я пойду посмотреть на Сиэля. Будьте здоровы. И прошу прощения за грубость, — несмотря на не самый приятный диалог, Анжелина все же смогла приободрить Себастьяна, что он даже пару раз усмехнулся, и в его голове стали рождаться новые идеи.