Зазнобы

       Знакомство с родителями — особый ритуал, после которого все может пойти совсем не так гладко, как ожидалось. Родителям возлюбленного ты можешь совсем не понравиться и годами они могут быть против тебя. К примеру, родители Диляры до сих пор на дух не переносят Кирилла Сергеевича. Обидно, неприятно, пугающе в перспективе… Но прогулять мероприятие решится только самый наглый, недобросовестный альфа. В кругах родителей Марата таких зовут мудаками и с ними уж точно запрещают встречаться. Ведь оно создано для того, чтобы подсказать ребенку, стоит ли тратить на выбранного человека время. Марат помнит, как пару мальчиков Вовы отец отверг: обратил внимание, что один больно переборчив и оказался прав — до сих пор этот мужчина и выбирает «идеального», а второй проявлял неуважение к Диляре и оказался склонным к рукоприкладству. Вова к советам прислушался и выбрал достойного мужчину в пару, не без сводничества папы, но всё же. Вот и Андрей тоже может прислушаться, Марат тоже может не понравиться… И всё.        Марат осознавал всю меру ответственности. Знал, что даже если Светлана Михайловна его знает, знакомство, названное официальным, имеет совершенно другой оттенок, нежели посидеть на кухне за пряниками с чаем. И хотя страх был, он не планировал прогулять мероприятие, которое случилось в понедельник, когда с семьи Суворовых была снята тень долга, у Андрея состоялся его первый концерт в консерватории, а его родители специально отпросились с работы: его поддержать и с Маратом познакомиться.        Вахит подкинул его до консерватории. Будут все. Вся семья Васильевых. Вечер грозился быть долгим и острым. Потому-то Суворов и не торопился выходить из машины. Посматривал на часы на магнитоле и собирал решимость. Он знакомился с родителями парня всего один раз и то прошло все довольно стихийно, без напряжения. У бывшего родители Марата с детства знали, бывшие одноклассники бати были. А тут совсем новые люди и знакомство с ними именно и есть то самое страшное знакомство с родителями, которого все боятся. Марат понимал, что Светлане Михайловне он нравится, а Юлька от него без ума. Но вот дядю Ильдара он знал только с рассказов Васильевых, хмурой моськи Андрея или по признаку мелких изменений в их доме. И вся загвоздка состояла ведь именно в Ильдаре Юнусовиче — по большей части с ним Марат сегодня знакомится. Заочное впечатление… Так себе. Как Марат не любил ментов с малолетства, так больше любить их не стал после армии. Он не уверен, что в процессе хотя бы постарается подмазаться и все сделать, чтобы понравиться, но уверен, что если вдруг Андрею запретят с ним встречаться — проявит крайнюю настойчивость. Отец же не сдался перед вердиктом маминой семьи? И живут счастливо. Марат готов показать, что перед сложностями не бросит, даже если сложность — неодобрение родни.        Ой, у омег и девочек вообще всё сложно! Вот с альфами попроще. Марат понимает, что, допустим, мама, познакомившись с Андреем, уже их давно поженила: он ей понравился, скромный и домашний мальчик; отец тоже противиться не будет, женить сына-альфу — не дочку или омегу, ему главное, чтобы детей рано не сделали и чтобы лицо репутацию семьи не портило. Вряд ли кто-то со стороны Суворова будет против. За них уже Вова! Половина семьи. А тут… Бояться было, чего.        — Да не ссы, — Вахит пихнул его кулаком в плечо.        — Тебе легко говорить, твой тебя со своими не знакомит.        Марат вздохнул. А Зима покривил губы смешно, пряча задумчивость над моментом. Валера про своих родителей вообще не говорил ни разу. Но примерно Зима понимал, что там семейка маргинальная и Валера стесняется. От нормальных, хоть и бедных, не сбегают, о них не умалчивают и к ним хотя бы пару раз в месяц заходят. Валера о своих даже не вспоминал, как будто он сирота. Чаще тот вспоминает про Васильевых, как будто они и есть его родители: множество теплых историй, к которым обращается Туркин, связаны с ними.        Значит, его вряд ли будут со старшими Туркиными знакомить. Но это не обидно. Обидно то, что Валера откровенно избегает матери Вахита. Не заметить за почти месяц совместной жизни было невозможно. Не то чтобы мама часто появляется у него дома, но в дни, когда Валера имел перспективу с ней встретиться, он куда-то вечно пропадал и появлялся, когда старшей дома уже не было. Не хочет или боится — Вахит не спрашивал. Не хотел наткнуться на разговор того же толка, что и про работу.        — И не познакомит, — отмахнулся Зима.        — Че… сирота? — Марат спросил со стыдливым сочувствием в голосе.        — Пг’ям… Алкаши, че думать.        — О, велика проблема, — фыркнул тот, — у нас вся страна бухает и ниче.        — Ниче, — пожал Вахит плечами. — Не хочет. Да и похег’! С моей бы мамкой познакомился…        — Стесняется, — предположил утвердительно Суворов. — Андрей моего батю боится, к маме тоже еле как привык… Надо тоже как-то их зазнакомить… Чтобы батя не пыхтел. А ты, знаешь че? Ты своего не предупреди, что мать твоя зайдет, и наслаждайся.        — Чтобы он мне яйца потом отог’вал? — Вахит смеялся и Марат подхватил. Он замотал головой: — Не-е! Он меня убьет.        — Не убьет. Ладно! Пошел я, а то еще опоздаю, тогда уже меня Андрюха порвет…        — Давай! Когда кончится? Я пг’иеду посмотг’еть на твой еблет, когда выйдете… Там мужик что надо, жопой чую.        — Че? Ты его знаешь, что ли?        — Ну, по телефону слышал… Усг’аться можно.        Вахит улыбался с предвкушением. Друг! А, друг! Марат пихнул его весело в плечо, тот в ответ — завязалась шуточная драка в машине, салон на момент заполнился смешным пыхтением. В конце концов, Суворова вытолкнули из тачки и дверь за ним захлопнули, пожелав всего хо-ро-ше-го!        — И это, — свистнул в открытое окно Вахит. Марат нагнулся на него глянуть, — не намочи штанишки!        — Да иди ты! Др-р-ужок!        Места без билетиков, в зале только свои. Родители пришли посмотреть на своих талантливых детей. И за детьми стояла задача их рассадить. Андрей своих усадил, а рядом держал еще одно свободное место. И нервно смотрел то на часы, то на вход в зал. Стрелки подошли к краю и Андрей недовольно поджал губы. Дядя Ильдар погладил его по плечу и уточнил:        — Опаздывает?        — Наверное… Ладно, я пошел. Я буду восьмым.        — Сосчитаем, — улыбался весело Ильдар.        Андрей улыбнулся в ответ, волнение от первого выступления перед большим количеством людей, которые всем залом будут на него внимательно смотреть, его наполняло и оседало в руках маленькой дрожью несмотря на то, что он уже раньше играл и на концертах, и на работе… Он унял его, чмокнув сестру и маму, улыбнувшись дяде снова, и убежал за сцену. Место, которое он занимал для Марата, досталось другому.        А Марат нарочно опоздал. Стоял поодаль зала и мельком всматривался в его глубину, видя Андрея. Он вошел последним, когда тот уже ушел, и занял первое попавшееся свободное место. Струсил рядом сидеть с тем самым дядей Ильдаром. И когда начался концерт… На третьей композиции Марат понял, что правильно сделал, что не сел с родней Андрея: глаза бессовестно так и слипались… Так хотелось спать, просто невыносимо! Несколько раз случалось Марату слушать классическую музыку. Например, на уроке в школе. Или, что чаще, на выступлениях брата. А еще пару раз мама притащила его на оперу. И всё, что Марат с этих моментов помнит — так это то, как он сладко спал. Даже на балете, несмотря на то, что там есть, на что посмотреть. Родители ругались всегда, а Вова только смеялся: классическая музыка имеет свойство успокаивать, расслабляет и не мудрено, что хочется спать. Особенно, если в помещении темно и никто не болтает на ухо. Вова не обижался.        В зале было темно, никто не болтал на ухо, все тихо шептали или молчали, и Марат сперва на миг прикрыл глаза, а потом встревоженно поднимал голову, осознавая, что задремал. Раз, второй… На него уже осуждающе посматривали. Марат подсобрался, с серьезным настроем посмотрел на сцену, но там был не Андрей — и его снова против всякой воли потянуло спать… В следующий раз он встрепенулся, когда играл Андрей. К неудаче Марата, тот уже начал и не смотрел на зал, а только на ноты. Он уже видел, что Суворов растекся в кресле и спит, голову склонив к плечу, проглотил возмущение и оставил все недовольства на «потом». Марат мог наблюдать сосредоточенное личико, ровную осанку и то, как свет с тенями играются на красивых руках. У Андрея потрясающие ручки, всегда нежные и мягкие, слегка прохладные и ласковые, но в то же время ощутимые в своей силе. Если он касается плеч или головы, чтобы погладить, то хочется к его руке тянуться, как щенок прилипчивый… Сон уже не сквозил в воздухе. Видеть, как Андрей увлеченно играет, Марату нравилось. Он всегда будто наполняется чем-то волшебным в этот момент, что игра кажется интимным моментом, предназначенным не всем. Не всем в этом зале, не всем даже у них дома, где с появлением Андрея пианино Суворовых перестало быть бессмысленным гробом в гостиной. Андрей всякий раз за игрой кажется чем-то совершенно невесомым, сотканным из прозрачных ниточек… И особенно сейчас, когда белый свет наполняет сцену, выделяя его одного и инструмент.        Последние ноты соскользнули с клавиш, Андрей выдержал момент и, когда полагалось, с удовлетворенной улыбкой поднялся, повернулся вновь к залу, осмотрел его и придирчиво глянул на Марата — тот уже не спал… Но придумал худшее, что только мог: начал хлопать, из-за чего все в зале подхватили и заполнили стены волной оваций, а потом вовсе начал свистеть. Андрей увидел, как дядя Ильдар повернулся в сторону свиста и отчетливо его усы проворчали что-то маме… Он покраснел, откланялся и почти убежал со сцены. За кулисой его ждала сокурсница, хихикающая от такого внимания к Васильеву. Увидев его красную моську, она сама покраснела, но уже от смеха. И решила глянуть за штору, на зал, унявшийся от аплодисментов.        — Твой? — Она ткнула пальцем аккуратно в часть зала.        Андрей вспыхнул, вздохнул шумно:        — Какой позор! Почему я не умер? На месте…        Девчонка захихикала звонче, роняя через смех:        — Смешной…        Какой кошмар! Лучше бы Марат спал!        Возмущение, проглоченное, снова подскочило под сердце и набралось силы. Придурок, Марат просто придурок! И Андрею с ним еще знакомить сейчас дядю Ильдара! Да он такого ухажера отошьет за Андрея так, что обратно уже не прилепишь…        Концерт плавно перетек из инструментальной музыки в музыку слов похвалы, нежностей, восхищения зрителями своими детьми и парами… Андрей видел, как торопятся его сокурсники скорее встретиться с близкими, а сам идти трусил. Пришлось набраться смелости. Родители из зала вышли, Марат не торопился, и удачно — Андрей выскочил со сцены и нашел его, настигнув сперва шлейфом мяты, а затем и подзатыльником.        — Ай-а! Это че такое?        — Че такое? — Андрей шипел возмущенно, — а ты на… зачем! Зачем ты начал свистеть?        — Меня переполняли эмоции, — ахнул Марат, улыбаясь проказно. — Да не злись… Андрей…        — Дядя Ильдар тебя видел. Ты ему и так не нравишься по факту существования…        — Да я понимаю…        — … и еще больше ему не понравится парень, который свистит в приличном месте… Как на рынке…        Андрей хмурился еще больше и больше ворчал, ворчал… Марат вздохнул влюбленно и, пока они не вышли из зала, подтянулся его чмокнуть в щеку. Возмущение Андрея уже начинало сыпаться…        — Ты вообще… Ну сколько тебе лет…        — Двадцать.        — Двадцать! А ведешь себя…        — Как ребенок…        Оставалась всего минутка перед встречей. Зал опустел, оставив в себе только одного ворчащего зайца и одного нахального кота. Марат остановился, улыбаясь хитро, заключил Андрея в объятия сильных рук. Такой стройный, высокий, в костюме голубеньком… И глаза потрясающе ясные, красивые, даже полные недовольства… Марат улыбнулся, двинул Андрея за створку двери и поцеловал там, в тихом уголке, в губы, перебивая всякое ворчание, превращая его в смущенное мурчание и заставляя стихнуть окончательно. Недовольства они не уменьшали, но Андрей уже не торопился его излить. Чуть позже, после ужина… Он обязательно Марата придушит.        Родители их заждались и даже чуть-чуть потеряли. Марат волновался. Странно так: войны не испугался, сепсис переживал стойко, зубы сжав, а тут боится знакомства с родителями. Есть чего, конечно: Ильдар Юнусович — мент, точно уже успел на него навести справки, а интересное у Марата найти можно. Волноваться было, за что. И сама атмосфера, серьезность вечера, собственные ощущения… И вид Ильдара Юнусовича издалека, такого монолитного, строгого, устрашающего — от такого коленочки могут подогнуться, затрястись, но Суворов больше решимости имел в себе дерзости и только от нее шел ровно и даже весело. И может быть слегка, совсем чуть-чуть он расслабился от того, что Андрей взял его под руку. Внутри тепло растеклось, волнений меньше стало, покой топил… Это всё мята.        На уме снова возникали воспоминания о том, как отец проводил ужины с Вовкиными ухажерами. Какие вопросы задавал, какие ответы они давали, как напрягались или смущались. Самые важные вопросы всегда касаются будущего. Какие планы у самого альфы на жизнь, какие планы на омегу, какие мысли о работе: ответы на них потом за закрытыми дверьми обсуждают и выносят решение… Будущее — хороший вопрос. Внутри себя Марат задавался вопросом: а что он вообще хочет от себя и от будущего? От Андрея и отношений с ним.        Наверное, семью. Марат любит свою семью, восхищался тем, как живет брат со своим мужем, расстроился, узнав, что они разошлись — их пара казалась эталоном… Но он бы хотел свою. В будущем, не сейчас. Андрей мелкий, ему еще учиться — жестоко и некрасиво отнимать у человека годы жизни своей хотелкой. Но Марат бы хотел, и с Андреем.        Наверное, пожить правильно. Спокойно. Поучиться, погулять… Работу он уже нашел себе, правда, ей перед ментом лучше не хвастаться. Соврет.        А пока надо бы пожать руку Ильдара Юнусовича достаточно крепко, чтобы заявить, что он не сопля и не придурок. И посмотреть ровно и спокойно, заявляя то же самое. Марат поздоровался, всё вышло прекрасно, чужая рука оказалась знакомо твердой в рукопожатии, располагающей и горячей. Марат улыбнулся от жеста, ловя глазами чужой улыбчивый взгляд.        — Ну, здравствуй, свистун, — усмехнулся беззлобно Ильдар, не разжимая еще рукопожатия. Голос его показался устрашающим, сквозила знакомая нота пренебрежения, и Марат понял, почему Вахит так отозвался о нем. Менты со всеми так говорят.        Но Суворов заулыбался едва ли стыдливо, скорее сам над собой смеясь.        — Здравствуйте! Ну скажите же, что играет, как этот… Паганини? Буталчык!        — Это скрипач, — фыркнул со смехом Андрей.        — А я в них тоже не разбираюсь, — признался Ильдар.        Рукопожатие осталось приятным шлейфом на руках обоих. Встретив улыбки и смех, Марат расслабился. Значит, пригвождать его сегодня не будут. Но еще не вечер!        Конечно, между Маратом и Ильдаром Юнусовичем уже давно завязалась незримая конкуренция. Дом — это крепость. И когда в ней появляется еще один альфа — всем становится тесно, ведь первый совершенно против делить место любимца, опоры и крепкого плеча. По крайней мере, так случилось в доме Васильевых. Марат, переделав все дела в своем доме, доведя до ума все, что можно, перешел своими жадными до работы руками к дому Андрея. То тут, то там ремонтировал то, что давно собирался отремонтировать Ильдар Юнусович, но никак не находил времени… Что цепляло гордость его, как мужчины. Встретиться им не выходило, но о существовании друг друга они знали не только со слов Светы и Андрея, и Юленьки, но и по изменениям дома. Самим же Васильевым казалось, что Марат одной своей починкой запустил гонку «Кто первым из квартирки сделает конфетку», и их бы это устраивало, если бы один работу другого не материл, переделывая.        И в этот вечер, когда они наконец-то увидели, кто переделывает их труды дома у Васильевых, конкуренция рисковала продолжиться. Но Ильдар выбрал отдать право управлять вечером молодому альфе. Его дозволенность состоит в вопросах, разговорах, прощупывании надежности, а парень пусть крутится. Это ему надо показать, насколько он состоятельный и насколько серьезно к Андрею и его семье относится. Но кадр этот Суворов интересный: семья образцовая, мать домохозяйка, отец — директор крупного завода, брат — танцор балета. Сплошная интеллигенция, даже пару колен назад, даже среди дядь, теть и прочих — все люди приличные. Но в семьище не без ребенка с шилом в заднице, иначе объяснить, что младший Суворов забыл на улице и какого лешего у него зарегистрирован привод по причине дебоша — выходит слабо. Ильдар все думал, упустит ли из виду этот момент или нет… Решил глянуть на парня и рассудить по факту. Все же безалаберные тюфяки и склизкие уродцы армии избегают, тем более всеми силами убегают от войны.        В конечном итоге, когда в кафе Марат обо всех деликатно позаботился, когда с особым теплом прислушивался к Андрею, когда отвечал на вопросы уверенно, когда в самом деле показал себя собой, а не пытался понравиться — он понравился Ильдару. Хулиган, но парень серьезный, надежный и осмысленный, пускай не до конца догоняет сам о себе множество деталей. И может у них было достаточно много разных взглядов, может, они за вечер поставили друг друга в глупое положение раза три минимум… Одно им не нравилось совместно: то, что Андрей устроился работать.        — Вот я тоже, — возмущался Ильдар, а голос его сыпался раскатами. Но больше он не казался пугающим, — возмутился такому положению. Ну ничего, Марат, он до первой сложности поработает… И сам уволится.        Ильдар поставил кружку на стол, та молоточком стукнула глухо по дереву. Андрей мелко, резко вдохнул. Едва воздухом не поперхнулся. Слова обидели. А то, что Марат и мама на них весело покивали, соглашаясь, еще больше резануло. Неужели его никто не видит здесь взрослым? Неужели он в глазах их всегда теперь будет беспомощным? Марату простительно, дяде Ильдару — они не всё знают. Но мама?        Мама ведь помнит, как было тяжело. А может быть не помнит… А вот Андрей помнит очень хорошо. Тогда была осень и пришло извещение, что папа умер и приедет на днях груз. Мама получила его, вошла в квартиру, как пьяная. Руки бумажку не выпускали, Андрей с ней почти боролся, отнимая. Бумажка оказалась в его руках, но он тогда ничего не понял. Только когда груз приехал и когда все их деньги ушли на похороны — тогда всё понял. Резко. Холодно и больно. Папы больше нет. И мама еще держалась, казалось, от бумажки до похорон, до гроба на дне ямы — она держалась. Наверное, все думала, что ошибка, что неправда. Что он вернется. Но после похорон она не встала с кровати один день, второй… И Андрей не знал, что делать. На руках сестра, ей три, сам он школьник, денег у них было не много. Он заставил Свету сходить раз на работу и, наверное, все тогда сложилось лучше, чем могло бы: на работе ей стало плохо, ее положили в больницу на пару месяцев, а им повезло. Беспризорников и детей на самопопечении хватало по самую маковку, еще одним брошенным выводком не интересовались до тех пор, пока не появится хоть одна жалоба. Андрей сообразил, что если он всё будет делать так, будто ничего не произошло, и не болтать лишнего, то его и сестру не тронут. Андрей не приходил лишний раз в больницу, водил сестру в ясли и забирал, как надо, исправно учился… Только денег хватило ненадолго, еда стала заканчиваться и пришлось по соседям спрашивать, есть ли у кого что в долг или на совсем. Андрей помнит, как все банки и бутылки стеклянные и железные из дома вынес в прием стеклотары, чтобы появились деньги на картошку, когда к соседям идти снова уже было слишком подозрительно.        Андрей справился. И когда мама вернулась и не больше прежнего соображала, но хотя бы ходила на работу, Андрей тоже справился. Следил, чтобы она вовремя пила таблетки, не забывала есть, не спала слишком долго или слишком мало… Содержал дом в чистоте, все так же занимался сестрой, убирался, готовил, считал деньги, платил за квартиру и учился… Если бы он был постарше, он бы тоже пошел работать, как Валера в свое время, и не чурался бы ничего. Это не было тяжело.        Тяжело было каждый вечер успокаивать маму. Тяжело было умалчивать, что он устал. Тяжело было ощутить себя родителем взрослой женщины, которая ничего не может, только, как призрак, живой труп, ходить на работу и самостоятельно одеваться, есть… Тяжело было смотреть на одноклассников и их забавы, но торопиться в ясли к сестре, потому что ее забрать некому… Вот это было тяжело.        Легко стало, когда она отошла к лету. С теплом и зеленью что-то изменилось, ей стало лучше. Но она все так же полагалась на него, как маленькая. И только до ужаса смущающе-больно было слышать вдруг ее извинения, обещания позаботиться, обещания, что всё будет хорошо… Андрей не хотел заботы. Он вдруг вырос и ему вдруг перестали быть интересны многие детские вещи. К нему относились, как к взрослому, на него полагались… А потом появился дядя Ильдар и вдруг он стал маленьким.        Андрей глянул на маму глазами печальными, не верящими, что она не помнит, не понимает… Мама не помнит. Андрей вдруг понял это. Обида сжала сердце. Жгла.        — Не уволюсь, — хмуро и четко утвердил Андрей. Казалось, его никто не услышал.        За столом стало невыносимо находиться. Атмосфера стала колючей и Андрей вынырнул, обещая быстро прийти. Но его услышали, обиду его болезненную узнали… Марат проводил его взглядом, походку спешную и, коротко извинившись, поторопился следом. Андрей и правда вышел на улицу. Без пальто, в костюме… Марат взял торопливо свою куртку в гардеробе, скользнул за дверь и застал Андрея сидящим на скамье рядом со входом. Впервые таким разбитым, таким расстроенным…        — Андрюш…        Ровные плечи дернулись, Андрей отвернулся. Какой он «Андрюш»? Не маленький… Обида бурлила, глаза теплели противно. Андрей не собирался рыдать, но в груди клокотало… Он ведь никому никогда не рассказывал о том длинном, долгом эпизоде. Стеснялся. Стыдно говорить о проблемах. Небезопасно ими делиться. И ему казалось, что если о нем не говорить никому — его и не было, все было хорошо. Как у всех нормальных людей. Но ему хотелось пожаловаться, ему хотелось вдоволь наябедничать на то трудное, что до сих пор свежо в памяти. Несправедливо относиться к нему, как к ребенку, когда он справился с этим. Андрей давно вырос.        Теплая осенняя куртка Марата легла на плечи. Суворов сел рядом с ним. Запах кедра окутал облаком, стало спокойнее. Обида показалась глупой и Андрей повернулся к нему, но голову слегка опустил. Зря ушел, ужин испортил…        — Ну ты чего?        Губы поджались. Марат смотрел пытливо, взволнованно… Андрей сорвался. Собственный голос звучал ровно, попрятав чувства за вынужденным спокойствием:        — Все нормально. Просто обидно. Знаешь… Бесит, что они считают меня мелким. И ты туда же… Я всё знаю и всё могу, и не надо меня опекать…        Голос сдался, затрясся, стал торопливым и дрожащим, глаза забегали, уходя от чужого лица к улице и возвращаясь на миг… Андрей никогда не рассказывал, никогда не думал, что придется; не очень хотел рассказывать кому-то, кто ему нравится, потому что боялся, что после его не выберут, после сочтут проблемным и не захотят возиться… И вышло случайно, сидя в объятиях теплой куртки и под вниманием понимающих карих глаз… Андрей раскололся, как корочка арбуза: ей стоит где-то только едва лопнуть, как дальше без касания она расходится с хрустом и вскрывает сердцевину сахарного нутра. Нутро собственное Андрею не казалось сахарным, скорее горьким. Он обнаружил самую верхушку. Голос его смолк. Испугался. Всё это неуместно, глупо; не надо было говорить ни сейчас, никогда! Он хотел уйти, но Марат без заминки поймал его в руки и не пустил.        — Ты можешь… Не обязательно оставаться.        Марат растерялся. Не потому, что история напугала его. А потому, что прямо сейчас он ощущал себя Вовой. Старшим братом, который может успокоить, решить проблему, поддержать; на которого можно положиться, которому можно довериться. Новая роль ложилась на плечи уместно, но неожиданно. Марату доверились, впервые так серьезно открылись… И он боялся подвести.        — Андрей… Никуда я не уйду.        Что бы сказал Вова? Вова… Как-то так он умеет всегда успокоить простыми словами. Руками, голосом, теплом… Марат не находил слов, но смог прижать Андрея к себе, обнять…        — Мы все тебя любим, — вдруг нашлись слова, — и волнуемся. Я тебя люблю, Андрей. Ты молодец, молоток! Но если на работе чет будет, ты знай, что я тебе помогу. Даж могу, — вкрадчивый голос сменялся веселым, — на пианине научиться играть за тебя. Идет?        Нос предательски засопел, Андрей растрогался. В груди как будто тепло зашевелилось, рукой обняло всё, скользнуло к глазам и щекотнуло, и он сморгнул незаметно ниточки слез. Губы сами растянулись в улыбке.        — Идет…        Подсветилась благодарность. Большая и теплая. Сильные руки обняли его, прижали к чужой твердой груди. Взгляд остановился на мозаике разноцветных камней дорожки перед кафе. Андрей вдруг заметил то, чего никогда не замечал от своей детской колючести. Дядя Ильдар так ворчлив только потому, что ему хочется свою семью защитить, и Андрей для него — тоже семья. Мама так суетлива, потому что хочет помочь. Марат заботлив — потому что любит.        Они все его любят. И Марат его любит… Андрей заулыбался шире, печаль прогоняя совсем. И он вдруг порозовел в щеках, поднял голову, мазнул холодным кончиком носа горячую щеку Марата и поцеловал ее. На ухо шепнул осторожно, несмело:        — Я тебя тоже люблю.        Марат заурчал умиленно, крепче его к себе прижимая. Его губы с нежностью коснулись светлой макушки. Андрей…        Знакомство с родителями — момент напряженный. Он может стать самым худшим в истории пары. Но Марату с Андреем повезло. Первый рубеж на руках перенес их через все возможные неровности.

***

       Октябрь подбегал к концу. Небо застелило одеялом свинцовых облаков. То и дело валил снег, заявляя права утром и вечером, и сдавая их днем еще теплому, ускользающему солнцу. Ноябрь грозился быть холодным.        Ноябрь обещал быть счастливым. По крайней мере, у Желтухина: на днях Алсу сообщила ему самую радостную новость, которую только можно получить в мрачный осенний денек… Она беременна. Теперь им было не до прямых обязанностей, работы. У них появилось три заботы: свадьба и девичник с мальчишником. Вадиму особенно важно сейчас с Алсу быстрее расписаться, чем ее родители откусят ему голову, узнав, что девушка забеременела раньше кольца на пальце. Исходя из сроков и возможностей с невозможностями — голова начинала идти кругом. На этой почве Кащей ржал над ним всякий раз, как видел вспухшую вену на его лбу.        Но ржал уважительно. За Вадима он был рад искренне: тот получил то, что хотел так долго. Свадьба — сакрально. Свадьба — выгодно. Многие девки бы с радостью за Желтого пошли. Яркие, красивые, хорошенькие, стервозины или домашние лапочки — из одного только расчета на деньги. А повезло Алсу. И в их случае может быть даже не повезло — Желтый к ней прикипел случайно, в не самый легкий период жизни, и она уже успела во многом его характер потерпеть, свой показать… Но они сложились. И для них свадьба — искренне и сакрально. Желанно. Торопливо теперь, но не менее трепетно и торжественно.        Трепет этот задевал и наполнял Кащея. Желтый то и дело разъезжал с ним то костюм выбрать, то организовать детали мальчишника, то — вот теперь — выбрать кольца. Что-то совершенно особенное, чтобы девочка его пищала от радости. Долго не думали, куда ехать — в Казани не много хороших ювелиров. Вадим нашел золото, приехал по адресу, а за ювелиром, старым дедком с длинными курчавыми волосами и сухощавой фигурой, оставалось только предложить эскизы, которые он приготовил для пары. Кащей планировал не морщиться в столь деликатном вопросе, настроение Желтому не портить, но ему это все…        Не до лампочки. Когда он увидел, как друг с интересом рассматривает варианты колец, как азартно вспоминает детали особенных моментов со своей женщиной — он, кажется, заразился им и его настроением. И думал вспомнить ту самую, а вместо нее вдруг вспомнил Володю. Желтый что-то лепил про горы, где всё началось у них, а Никита вдруг подумал, что если бы у него с Вовой что-то завязалось, кроме потрахушек за деньги, то было бы печально вспомнить, как вообще началось… Но он бы соригинальничал, как с вечеринкой, если бы пришлось Вове выбрать кольцо. Володя любит 60-е — далеко ходить за эпохой не надо… Цвета яркие, простые формы…        Голова сама собой откидывается. Глазам предстает потолок с лепниной. Квартирка сама как антиквариат, его же в ней полно, от потолка до паркета, и дедок, как инсталляция 50-х… Да… Володя-Володя… Не гладко вышло. Так у Никиты еще не было. Если он трахал за деньги, то и не вязалось никаких странных в груди ощущений, всё было понятно и просто. А тут что-то изнутри скребло, мешало спокойно воспринимать то, что этот омега с ним спит.        Да, этот омега с ним спит. А не Кащей с этим омегой. Вот, что кажется странным. Кащею разрешили быть рядом за нескромную плату. Возмутительно…        Вадим утвердил кольцо. Кащей вернулся к нему взглядом, хмыкнул, растекся в издевательской улыбке и поддел Вадима его же словами:        — Вот тебе: жена, ребенок и в чинуши. Поздравляю!        — Да блять, — плевался Вадим, — как там тебя? Утырок, — вспомнил первое оскорбление с уст Суворова Желтый и Кащей хохотнул. — Ты лучше расскажи, как ты уломал Суворова? Путь к сердцу лежит через драку с его братом, так я понял?        Никита отвел взгляд к окну. Серое одеяло облаков не пускало ни кусочка неба. Как мукой с сита валил отрывисто колючий снег, собираясь в островки на земле.        — Скажем так, — придумал Никита. — Он пылкий парень.        — Я не сомневаюсь.        Вадим растянулся в улыбке. Удивительно, что Никита больше ничего не сказал, но большего и не надо. Он за друга уже всё понял и давненько, только дни считал, когда они окажутся в этой квартире уже за кольцами для пары Кащеевых.        И не знал, что близок в своих мыслях к чужим. Кащей бы Володю присвоил. Кусачий… Но какой оказался… Потрясающий в постели. Про таких сказки из уст в уста ходят: дал — и получил, дал — и под венец. Никите стало на миг любопытно, поймает ли он птичку, если предложит замуж? К такому, впрочем, сперва самому надо быть готовым…        Но знал бы кто, как он окрылен от повода и железной возможности теперь оказаться рядом с Суворовым, касаться его — смеялся бы…        Никита вдруг осмотрел пространство и нашел глазами большую фигурку лошади, вставшей на дыбы. Бронза, чернение, размах и мощь в сильной фигуре жеребца так и сочились. Кащей улыбнулся ему и погладил. Морда была с его ладонь. А сама фигурка где-то по колено, чуть выше.        — Че, — окликнул его внимательный Вадим, — нашел его тотемное животное?        — Непокорный конь хуже врага, — усмехнулся Никита, согласно кивая на догадку. — Мужик, сколько стоит?        — Не продается! — Дрожащим по характеру, а не от испуга, голосом сказал ювелир. — Коллекция, польский…        — Ай, — отмахнулся, морщась, Кащей. — Цену набиваешь. Пятихат?        — Молодой человек…        — Штука?        Дедок вздохнул. Глянул на него из-за тонких очков, распознал тот вид улыбки, которая компромисса не приемлет и сдался:        — Семь сотен.        Кащей свистнул довольно, Вадим заулыбался насмешливо над ним. А тот глянул на пацана своего и велел нести коня в машину, а из машины деньги. Повезет Володе подарок.        — Лучше бы ты ему че красивое купил…        — Да куплю. Поржать хочу над ним.        Только Никита не знал размеров пальчиков… Но подарок надо сделать. Сказки иногда сбываются. Он заказал Володе ожерелье из цветных камушков. Дорогое безумно, но дедулька так воодушевился, эскиз представив, что Кащей не мог лишить радости двух людей сразу: и деда и Вову. Пусть носит, радуется… Цацка готова будет через месяц. А вот колечки Вадиму всего через пару недель, прямо к свадьбе.

*

       Ресторан оказался кипящим местом не столько в залах, где сидели всегда важные люди города, проводя свои скромные и нескромные вечера, праздники и моменты уединения, сколько со стороны персонала. Молодые, сплетники, весельчаки, спорщики, подзуживатели — они были своей стихией, разномастным клубом, долго или коротко крутящимся в стенах ресторана. Дружили, враждовали, подставляли друг друга и обожали… Словом, жили. Наслаждались работой, классической формой, людьми, скромными, но хорошими обедами и регулярными выплатами и чаевыми.        Новеньких клуб принял приветливо. Сразу стали ясны правила, по которым стоит играть. Но Валера и Андрей знали другое правило: будешь под всех прогибаться — сожрут с говном. Валера одним видом только показал, что на него больше, чем он взял, навешать не выйдет, но пришлось еще немного, четче и языком, разъяснить.        А вот Андрею было еще легче: кто и что навешает на пианиста? У него стабильная ставка, стабильные часы и дни. Редко, когда кто-то оставит чаевые. Сидит, симпатяга, заметный и незаметный одновременно. Андрей не жаловался, ему это более, чем нравилось. На него редко, кто смотрел внимательно, да и к тому он привык за пару вечеров и не волновался. Владелица оказалась очень милой, а владелец… От него у всех мурашки от затылка до задницы бежали, но он показался спокойным и даже добрым.        По крайней мере, что Андрей, что Валера могли быть уверены, что их просто так не уволят. За них поручился Володя. И хотя его нельзя было часто увидеть в ресторане, мысль о нем успокаивала всякий раз, как случалось волноваться из-за мелких косяков.        Да. Работа Андрею нравилась. Он ощущал себя взрослым полноценно и радовался тому, что может это показать. Он радовался тому, что может принести домой что-нибудь вкусненькое с работы, если заканчивал вечером, что мама улыбается, хвалит его… А еще радовался просто возможности играть не только классику, но и что-нибудь веселенькое!        Андрею всё нравилось ровно до того момента, как началась суматоха с предстоящей свадьбой. Ни Вадим, ни Алсу, занимаясь своими делами, не могли теперь уделить должное внимание ресторану. Официанты собачились, гости капризничали чрезмерно, графики плыли… И, чтобы ресторан не превратился в столовку, было принято решение поставить надежного человека следить за порядком. Таким был Рома Колик. Он не раз уже оказывался на этом месте. Он парень исполнительный, наглый, любит кошмарить и порядки устанавливать, четко следовать чужим, или насколько это возможно. Желтого никогда не подводил и потому имел большой кредит доверия. Как ему казалось. Так что Вадим часто ставил его за своим любимым детищем проследить.        Все в заведении его знали. Никто его не любил и терпеть не мог. И когда в один чудесный день на летучке Алсу сказала:        — С нами снова Ромочка! Он поможет нам с порядком и делами…        Весь коллектив тяжело вздохнул. Не вздохнули только Валера и Андрей, и еще несколько новеньких. Переглянулись, глянули на стареньких… Ничего не поняли и разбежались работать.        А уже через пару часов Андрей смог понять, почему все тяжело вздохнули. Наглость и дозволенность в повадках Колика кричали, а не сквозили. Он быстро попортил настроение всему ресторану и уселся напротив рояля с бокалом крепкого коньяка. Очередь досадить дошла до новенького пианиста. Пианист другой смены мужичок строгий, старенький альфа. А тут куколка, а не мальчик, совсем на вид мелкий, миленький и пахнет чистенько. Так и тянет от него одной только мятой… Андрей почувствовал на себе пристальный, липкий взгляд. А когда поднял глаза и встретился с чужими, острыми и лукавыми, ощутил по позвоночнику табун холодных мурашек. Резко отведя глаза к клавишам, Андрей себя выдал в пугливости, чем вызвал у Колика довольную улыбку.        Куколку Рома давно успел заметить. Несколько раз бывал в ресторане в его смену. Присматривался. Где таких лапочек только красивых делают — не понятно. Но радость есть в том, чтобы к таким лапочкам прикоснуться. И теперь, когда Желтого нет рядом, а ресторан обязан Колику подчиняться, Рома мог себе позволить с пианистом пообщаться поближе. Или докучать ему. Он сперва только занял место рядом с роялем, тянул коньяк и смотрел на него внимательным, противно-острым взглядом. Потом подступил ближе, с бокалом в руке. Поставил его на инструмент и сам вальяжно оперся, наблюдая за руками музыканта. От него несло слегка горечью первого алкоголя. Андрей поморщился незаметно. Колик усмехнулся.        — Милый носик. Вкусненько ты пахнешь… Ты не бойся, я не кусаюсь.        — Я не боюсь…        Андрей глянул на него снова, но уже растерянно, а затем вернулся к нотам и своим рукам. Рома совсем в улыбке сладкой расплылся. Пугливый, наивный, невинный… А глазки — озера голубые! Нежнейшие. Какой мальчик!        — Ты до вечера у нас? А хочешь, я тебя домой подвезу?        Колик склонил голову к плечу, всё так же внимательно рассматривая мальчика.        — Меня заберут. Спасибо…        — Ну, — почти расстроенно вздохнул Рома. — Обращайся, если что.        Он собрался, отпряв от рояля. Прихватил бокал. И не торопился уходить. Дух его давил, запах тянул железный, тяжелый… Андрей с усилием смотрел на ноты, не дрожа в руках, но внутри всё стянулось в неприятный узел. Он едва не дернулся, когда чужая горячая рука коснулась пряди его волос и поправила, нечаянно задев кончик уха. Напряжению чужому Колик криво растянул губы. Полюбовался еще. И беспечно зашагал прочь. Андрей бросил пару взглядов в его спину и вернулся к нотам.        Увлечение нотами выросло. Следующий, кто подошел к нему, заставил Андрея подпрыгнуть на стуле. Напряжение со страхом всполошили грудь. Андрей рвано, шумно выдохнул. Валера сперва рассмеялся, наблюдая его напуганным, а потом спохватился, почуяв неладное, и спросил осторожно:        — Всё хорошо?        Андрей закивал отрывисто. Он не знал, всё ли нормально. Не знал, может ли сказать о том, что произошло. Не в стенах ресторана. И не на улице. И… Кажется, нигде. Валера не осудит, но что они оба сделают? А Валера сделает, просить его или нет — он вспылит и порешает сгоряча… Как бы кому хуже не вышло.        — Да. Ты закончил?        — Почти. И ты давай, там Зимушка приехал уже…        — Уже Зимушка? — Андрей заулыбался, сверкая теперь глазами. Отношения друга отвлекали от собственных мыслей.        — Он же меня зовет Валер-р-рочкой! Меня так мать родная не звала… Слушай, — Валера резко опустился к нему, шепча, — этот Колик прикольный тип, не думаешь?        — Думаешь?        — Ага! Смешной мужик…        Разговор перешел в смешные сплетни. Им с Валерой тут парочка людей никак не нравилась, так что услышать, как кто-то их ставит на место — до ехидства приятно! Разговор перетек в раздевалку, занялся другим — у Валеры день рождения через несколько недель, надо думать над праздником… Заботясь в мыслях о хорошем, Андрей решил, что просто неправильно всё понял. Наверное, Роман просто такой человек. Со всеми одинаково ласков или одинаково гадок, если уж все от него тяжело вздыхают.        Главное, сложности этой не бояться. Не хватало еще, чтобы дома над ним посмеялись, что он из-за ерунды себя накрутил, испугался и жалуется.