Зазнобы

       Блат имел серьезный вес, когда дело касалось работы, учебы, покупки товаров, будь то тощие бедра курицы или приличные зимние сапоги. У каждого дома лежали тетради и толстые телефонные книги, ведь иметь номер знакомого, который работает в месте примечательном и располагает товаром особенным бывает жизненно необходимо. Например, у Суворовых целый томик таких номеров. А у Валеры есть номера фармацевтов не придирчивых и торгашей с рынка, кто за подгон окажет свой подгон. Получив блат, ценили его, терять боялись, отношения держали хорошие. Валера, получив свой первый шикарный блат на работу, дорожил им, как цветочком в зимнюю пору. И еще больше, когда работать официантом ему понравилось. После всех работ, какие у Валеры были, эта — лучшая. Ему нравилось всё: владельцы, коллектив, гости, правила… Нравилось, что улыбаться и подносы таскать легче, чем с хмурой мордой машины разгружать. Нравилось, что люди сидят приличные. Нравилось, что в ресторане куча сплетен ходит… Не все хорошие, не все приятные, многие были возмутительно гадкими, но греть уши — одна маленькая его слабость, которая здесь сполна удовлетворялась.        Не нравилось только то, что чаевые все официанты делили поровну. Но учитывая, как сильно ему шли навстречу, Валера ни разу не возникал. А чаевых ему накидывали хорошо… Это же не забегаловка какая-то и не заводская столовка: люди сидят важные, круги высокие, у них чаевые своего рода способ статус свой показать перед другими, сидят они одни за столом или в компании. Особенно у альф прослеживалась тенденция и внимание подчеркнуть, если обслуживает омега, дав большие чаевые.        Не нравилось местами прогибаться. Но Валера вылететь не хотел, а потому подстраивался. Ему казалось это унизительным некоторое время, пока он не увидел, что прогибаться приходится иногда и самой Алсу, если гости недовольны, и администраторам — люди важны, они делают месту не просто кассу, а статус. Уж если и ей, имеющей все права послать неугодного на три буквы, приходится улыбаться, то Валера тоже пальцы не гнул. Он вообще быстро заметил, что, чем выше у людей статус, тем меньше возможностей кого-то слать в места далекие…        Кайф, правда, быстро выветрился. Валера уставал. Учебу приходилось прогуливать. Если ходить на все пары — то не получается выспаться и поработать. Если не ходить — можно и поспать иногда. Работу не прогуляешь. Тренировки тоже. А зачет в такие непростые времена можно купить, можно договориться. Уж хорошую вырезку или сочные мандарины перед сессией, или что попросят еще, он найдет.        Зашивался Валера конкретно. И когда он приходил с работы, ему максимум, что хотелось — так это поспать. Не говорить, не учиться, а растянуться на кровати после хорошего душа и отрубиться. Ноги гудели, голова пухла… Он спал на всех доступных для того поверхностях, частенько просыпал свою остановку, когда ехал в автобусе, использовал почти всё свободное время, чтобы глаза закрыть и посопеть устало, и на учебе в том числе.        Иногда ему хотелось уволиться. Довериться Вахиту и позволить себе на него полагаться. Но он старался держать уши острыми и не расслабляться. Они, вроде как, просто вместе живут. Ему никто про большее не говорил!        В этот вечер с работы уходить не хотелось. На улице стукнул серьезный минус. Куртки у всех оказались легкие, шарфики тонкие, шапки забытые дома. С утра трава замерла в инее, лужи застыли под толстеньким стеклом льда. Днем распогодилось. Солнышко выглянуло обманчиво-теплое. А потом небо затянуло тучами, засыпал снег… И, выглядывая на улицу покурить или через окна, весь ресторан, как котята в коробке, пищал и кучковался, боясь злой погоды.        Весь день весь персонал занимался подготовкой к девичнику. Это такое, оказывается, не тайное событие, предназначенное для пары людей, а мероприятие массового масштаба, к которому готовится, кажется, весь город. Вся его женско-омежья часть. И хотя гостей не было, обслуживать никого было не нужно, утомиться ребятам все равно приходилось. А в такой гадкий денёк и вовсе не хотелось работать: за окном холодно, а внутри тепло, уютно, чай горячий — так и манило лодырничать… И не торопилось домой уходить. Пришлось!        Подъезд с улицы показался уже по-домашнему теплым. Пахло курицей из духовки, какая-то собака, как на зло, приготовила… Не терпелось уже зайти домой, поесть хорошенько бутиков и отдохнуть. Валера сегодня не сильно устал. А потому ему еще очень хотелось, если Вахит дома, а не по делам опять мотается, долго-долго целоваться и не только…        Кажется, Вахит его любит. А стал бы иначе альфа покупать ему дорогие немецкие блокаторы за «спасибо»? Хотя Валера мотал с неделю головой и пытался выпытать, сколько должен, тот улыбался хитро и отмалчивался. Немецкие блокаторы — это ведь такая забота… С ними не пропадает собственный запах, с ними не бывает изжоги, от них не наседают мигрени. Они во многом лучше отечественных. И Валера впервые познавал всю их прелесть. Сам бы долго купить такие не смог, а Вахит достал ему целый блок.        Кажется, Вахит без ума от его запаха персиковой косточки — он всегда так особенно жмется носом к шее, когда целует где-то рядом с ушком. Вахит очень любит его родинки и без заминки любит поцеловать все четыре точечки левого уха… И отдельно — родинку над верхней губой. Как будто в них было что-то совершенно особенное…        Кажется, Вахит его уважает. Никогда не было в доме никаких гостей без предупреждения, никогда никто не напрягал его… Валера в ответ благодарно старался. И так привык к нему и теплу рядом с ним, что даже позабыл об общаге и очереди. Не отслеживал, откладывал, не торопился уточнить… Вахит не торопился его гнать никуда, наоборот — строил совместные планы на зиму, весну и особенно лето… Но сперва на долгие зимние каникулы, когда у Туркина не будет ни учебы, ни тренировок, ни работы… Они планировали съездить куда-нибудь отдохнуть вместе. Перспективы выстраивались сахарные.        Планы на сегодня у Валеры тоже были сахарные. Он не умотался, пришел с вкусненьким — на работе разрешили взять пирожные из безе, Вахит такие любит. У них давно уже был отложен фильм, который они хотели вместе посмотреть… Всё в уме выстраивалось так удачно, что ноги почти танцевали. Валера открыл дверь своим ключом, распахнул, а из квартиры на него напал запах той самой курицы. Жирненькая, пряная, наверное, с картошкой, а огурцы и помидорки соленые будут так кстати… Какая там высокая кухня? Какая стерлядь? Икра? Тут такой смак на столе сейчас растечется… Главное, от слюны предвкушающей не захлебнуться.        Но с этим не пришлось. Не дали. Выскочила из кухни светлая-светлая женщина, такая трогательно хрупкая, что через нее, казалось, свет мог сочиться… Посмотрела на него до боли знакомыми, солнечными карими глазами… Мама Вахита. И Валера вздрогнул, будто его током ударило. Испугался.        — Привет, — тихо поприветствовала его она, улыбаясь такими же полными, милыми губами, как у Вахита. — Вахит сейчас придет с магазина, я его за сметанкой послала. Ты же Валерий, да?        — Ага…        И все движения стали неловкими. Не к месту. Валера резко ощутил себя в гостях в первый раз, когда облажаться страшно и дырку в носках позорно прячешь под пальцами… Только бы никто не ткнул, ничьи глаза не зацепились за изъян, не заметили. Дырок в носках у Валеры не было. Он вообще прилично одет был, ресторан и институт обязывали. Ну и… Вахит баловал. Коммерция у него с одеждой связана, с таким делом странно не выдернуть лишнюю рубашку или теплые сапоги. Валере не нравилось брать бесплатно, но он компенсировал покупкой чего-то для дома — мелочей здесь не хватало.        А осмотрели его молнией: придирчиво, запоминая каждую деталь и не упуская ни одной. Валера чувствовал ее взгляд, будто был без кожи.        Вахит его ненавидит. Почему не мог предупредить, что будет его мама дома? Валера бы до ночи тогда остался работать… И на ночь… И вообще… Почему Вахит его так подставил? Один на один оставил с этой женщиной. Ее глаза светились теплом… Располагали… Но внимательность их заставляла нервничать. Казалось, приветливость ее обманчива. Против пытливости она мала.        Валера разделся, путаясь в рукавах, разулся, путаясь в ногах…        — Здас…твуйте.        И язык не слушался. Валера глянул на себя в зеркало, а оттуда на него посмотрел уставший, потрепанный парень с помятым лицом. И синяки под глазами, и кудри по-дурацки лежат после ветра… Красавец!        Женщина ускользнула в кухню. Заскрипела пружина духовки. Послышалось тихое шкворчание жира под золотистой тушкой. Валера остался в коридоре. И коснулся куртки, думая ее снять тихонько и сбежать… Только куда? До ресторана час добираться, к тому времени он уже окончательно закроется… Отсидеться поблизости негде. Можно кино посмотреть — точно! Кино еще работает. Валера уже снял куртку, воодушевившись, но дверь входная открылась, вошел Вахит и шанса бежать не было.        Сели за стол. Валера помог накрыть. Он такой хороший стол видел только у Васильевых дома на Новый год: достаются всякие припасы, за год набранные, дядя Ильдар, не суетясь, подгоняет деликатесов вкусных… У них сегодня что-то похожее. Купить курицу не так уж и легко. Очереди большие, на всех не хватает, даже на рынке такое чудо не ухватишь, если не договорился; тем более хорошую, а не тощую и жесткую, как валенок. Хотя с курицей дела проще, чем с мясом. Но у Вахита с продовольствием проблем нет никогда. Он и вырезки всегда достает хорошие, и всю молочку без особых проблем, и сладости… И сегодня всё достал, чтобы наконец-то случился нормальный, хороший ужин с его двумя любимыми людьми: мамой и Валерой.        Валеру он любит. Не говорил ни разу, поскольку и Валера ему тоже не говорил, но сквозило это чувство во всем. В очаровании, в желании позаботиться, в желании сделать его по-настоящему к себе близким. Сперва хотя бы в простом — познакомить, подружить со своей матерью. Не со всеми Вахит так охотно думал об этом. Мама, она, все же, человек образца такого, что не с каждым встречным ее надо и можно знакомить. И к тому же, у Вахита не на всех намерения были серьезные. Неуместно и странно знакомить маму с теми, с кем он просто спит.        Может быть, надо было сделать это более аккуратно. Или более официально, как у Марата с Андреем. Но аккуратно — долго, у Вахита столько терпения нет. А официально — Валера и от неофициально шугался, как ошпаренный. Это не случилось бы никогда. Воспользоваться советом Марата, не предупредить и просто по факту познакомить, сперва казалось неправильным. Но подумав немного, Вахит решил, что нет ничего неправильного в простом знакомстве. За простым столом. Мама его не злая женщина, она Валеру не обидит, даже если он ей не понравится. У нее вообще не было склонности других людей обижать. И образ ее внешний, светлый, перекликался с внутренним. Вахит без труда видел ее одуванчиком.        София Яновна была очень домашней, простой и заботливой женщиной. Со своими строгими понятиями, простыми истинами, знакомыми каждому обывателю… Она была консервативна и предпочитала соблюдать традиции. И аккуратна в своем мнении. Очень любила Вахита, даже если тот крупно ее расстраивал. И она очень старалась сама никогда любимого сына не огорчать. Знала, что он не любит, когда она открыто лезет в его дела — он же взрослый, уже давно мужчина и всегда себя так дома ставил; он у нее терпеливый, но если вспыхнет — то достанется так, что горевать не придется… А потому действовала тихо, если приходилось. Так, чтобы Вахит не заметил, не знал. Или не сразу узнавал.        Валера ей не понравился. Хитрющие, наглые глаза его показались ей неприятными, поведение — слишком мужиковатым, а замашки и амбиции — до ужаса прагматичными. Омега не должен себя так вести, быть таким развязным, таким грубым… К тому же, совершенно ясно, что, если парни живут вместе, то они спят — а это уже неприлично. Валерий этот… Обыкновенная бытовая давалка, если говорить простым языком. Не мало София таких знает. Покоряют альфу совершенно примитивно, ноги раздвинув, получают жилплощадь и живут припеваючи. Таких кругом сейчас, как собак нерезанных. Вахиту такой мальчик не подходит — сразу поняла она.        И когда сын оставил их наедине, решив сбегать прогреть машину — маму надо отвезти домой скоро — она решила Валере прямо об этом сказать. Вахит ее мнение может принять остро, он давно не спрашивал ее совета и всегда поступал, как сам считает нужным, но ведь не просто так же он сегодня их собрал вместе? Значит, хотел бы помощи. Оценки. Просто так с родителями не знакомят.        Они мыли посуду. Валера умело отмывал противень от прилипшего куриного жира и шкурки. Ужин вышел замечательный. И он даже слегка растерялся. Ощутил себя глупо от того, что так тщательно избегал знакомства с Софией, когда все оказалось не так страшно, как он себе представлял… Мысли крутились на уме безоблачные.        — Мы же оба понимаем, — аккуратно начала София, отмывая в раковине посуду, — зачем Вахит нас позвал. Валера… Ты не обижайся, хорошо? Но ему ты не подходишь.        Голос ее был мягким и даже сочувствующим. Сердце дрогнуло неприятно. Плечи напряглись. Валера глянул на нее, а она, будто он не имеет никакого значения, продолжала смотреть только на посуду. Спокойно, ровно… Ей было все равно.        — Почему?        Вопрос сорвался сам собой. Так наивно, просто, как капелька росы с травинки — капнул, не желая быть скрытым.        — Как бы так сказать… Я ведь вижу, что ты с ним не просто так. Я понимаю, чем ты его покорил. Ты парень яркий… Даже откровенный.        И тут она посмотрела на него такими взглядом… Валера сразу понял, что все решено. А она продолжала:        — Он перспективный мальчик, обеспеченный, с ним многие хотят оказаться рядом. Но, видишь ли, нужна искренность… Нужны настоящие чувства. Пусть он тебе, пожалуйста, дарит, что хочешь, гуляет с тобой, но будущего у вас нет. Я не разрешу. А мое одобрение ему важно. Не рассчитывай на большее.        Плечики ее тонкие поднялись мелко и опустились.        Валера почти задохнулся. Он будто оказался на ринге, но не в честном бою. И его противник достал нож. Вонзил в сердцевину груди, как в масло, мягкое на солнце, и провернул. Когда он понял, что не дышит, ему было страшно набрать воздуха в грудь. Как будто это сделало бы момент настоящим. Не сном. Не страшной фантазией. Настоящим… Ему было стыдно дышать, как будто бы само дыхание подтвердит чужие мысли — он с Вахитом не просто так.        Он ведь знал, что не понравится маме Вахита. Здесь бы идеально подошел Андрюшка. Правильный, скромный, из хорошей семьи. А он что? А он вот такое… Впечатление производит. Откровенный, яркий… Покоряющий незаурядным образом.        Вахит окликнул Софию из коридора и та, тихо ойкая, засобиралась. Выскочила из квартиры. Валера прилип к косяку из кухни, смотря в коридор. Вахит, широко улыбаясь, посмотрел на него:        — Ну как тебе?        — Нормально. А ты почему не предупредил, что дома будет кто-то?        «Нормально». Плечи передернулись сами. Вахит ожидал чего-то больше, чем «нормально». Ведь всё прошло хорошо. Лучше, чем сам Вахит ожидал. В груди резануло неприятно. Вопрос не к месту… И выглядел Валера с какой-то претензией в лице, с ней же звучал и его голос. Что, выходит, мама не понравилась? Вахит нахмурился, злясь мелко:        — А че, должен? Это не твой дом, Валег’. Кого хочу — того и зову.        Голос грубый все отрезал. Валера замолчал. Замер. Послышалось его сорванное дыхание. Вахит понял, что сказал совсем не то, что хотел и что стоило бы, оно будто без его ведома сорвалось с губ. Мурашки холодные, напуганные, пробежались по всему телу. Поджавшиеся тонкие губы на лице Валеры так и кричали о том, что всё перечеркнулось разом. И глаза его сразу потухли.        Вахит со всей дури ударил кошку, которую почти приручил.        Из глубины подъезда слышался голос матери. Вахит разрывался. Кошку надо срочно прижать к себе и задобрить, но и мать бросить нельзя — поздно и пора ехать.        — Слушай… Давай я вег’нусь и мы обсудим? Не обижайся. Ладно?        — Я не обижаюсь, — сказал он таким натянуто беспечным тоном, что было ясно без лишних жестов и слов — Валера обиделся.        — Валег’… Она моя мама… Че я должен спрашивать?        — Да, не должен… Я ниче.        Все уже и так сказано. Исчерпывающе и кристально понятно.        Дверь закрылась. Некоторое время он стоял и прислушивался к тому, как в подъезде стихает чужой шаг. Потом — как за окном уезжает машина. В руках холод щеколды жег. А вес ее не ощущался вовсе. Валера сглотнул. В голове ни одной мысли не было. Руки и ноги сами шли, глаза сами смотрели… Он собрал вещи в спортивную сумку, под завязку набив ее, чем смог, скинул все важные тетрадки в учебную, распихал по карманам заначку… Отпер дверь. Она не скрипнула. Шумно, туго крутился ключ в замочной скважине…        Валера знал, к кому пойти. Он клял себя за то, что расслабился. Идиот.

*

       Конь томился в ожидании перед тем, как быть подаренным. Пару дней катался в машине, пугал вторых пассажиров, но стоял. Ждал своего получателя. Тот заскочил в машину уставший, наткнулся жопой на коня, матернулся, а когда увидел его — почти взвизгнул. В мраке салона, темным вечером конь выглядел чудовищно!        — Это что такое?        — Подарок. На тебя похож.        Кащей смеялся, глянув на него со стороны переднего пассажирского. Водитель начал выруливать к дому Суворова, посмеиваясь тоже.        — Такой же страшный? Это больше по твоей части.        — Очень приятно!        Вова поморщился ему смешно. У Никиты до смешного симпатичная улыбка. Щербатая, широкая, дурноватая. Наглая. Но она почему-то такая Вове нравилась. Хотя местами… Никита с ней напоминал ему коня. Вот этого — вставшего на дыбы, огромного, мощного, с характером буйным и раскрытой пастью, где плиты зубов выглядели опаснее клыков хищника.        Только что Никита хищник. Иные на его месте не стоят. И это неожиданно начинало нравиться тоже. Будоражило, мурашками под кожей оседая. Опасный человек. Но с Вовой почти лапочка… Вова знал, что так бывает. Альфы частенько жестоки в среде, а перед омегой начинают стесняться, нелепо себя вести, глуповато ощущать… Робостью Никита не отличался. Но иногда вел себя, как мальчик, которого в щеку ни разу не целовали.        Конь был тяжелым. Фигурка оттягивала руки. Кащей решил сам потащить, чтобы им настроение не портили ни водила, ни охранник со своими постными мордами. Зашли в лифт. Вова все посматривал на страшную фигуру коня и с улыбкой смешливой отводил глаза…        — Че смеемся? Царевна Смеяна, — кислил улыбкой Никита, сам над собой смеясь. Теперь, в тесном лифте, где их трое, ему казалась идея подарить коня идиотской. — Тяжелый.        — Сам купил. Только не прыгай…        Вова нажал кнопку своего этажа. Лифт закрылся, отъехал немного. Никита засмеялся:        — А если прыгну? Думаешь, остановится?        Ему закатили глаза. А Никита взял и прыгнул. Вместе с конем. Рассмеялся. Вова только и ахнул, собираясь запретить, да не успел. Поздно! Лифт взял и задрожал. Мигнула лампочка. Кабина застряла. Тяжело ухнула. В желтом свете тусклой лампы лицо Вовы выглядело устрашающим. Убийственным. Черные тени рисовали зашевелившиеся желваки. Он так смотрел своими карими глазами, почти что черными теперь, как будто готов расписать по пунктам, почему Никита зря появился на свет. Мурашки по спине пробежались от него неприятные. Был бы альфой… Вот бы Никита с таким конкурентом поплясал!        — Я тебя убью, — тихо проговорил Вова. — Ставь коня, я тебя придушу…        У него сегодня была долгая тренировка. Он ел последний раз пять часов назад. Дома его ждут котлеты с картошкой. На двоих. Он планировал ужин, горячий душ, отдых, секс и спать. Застрять в лифте с двумя конями в планы не входило никак! Вова раздраженно вздохнул. Потом беспомощно хмыкнул, голову откинул… Сведет же судьба с придурком…        Потолок коричневой коробочки лифта угнетал.        — Да щас он поедет…        Никита улыбался неуверенно, понимая, что лифт не поедет. Ему, как ребенку, было стыдно тут же поиметь наказание после проказы, он хотел сгладить углы пустыми обещаниями. Но сейчас худшее не застрять, а то, что Вова, похоже, устал, как черт, и выглядит отчаявшимся.        — Ну-ну… А ты попрыгай, вдруг поможет? Я тут два года живу. Не поедет он. Лифтера не дозовемся… Напомни тебя и правда убить, когда мы выйдем отсюда.        — Два года? А я думал дольше.        Вова нажал на кнопку диспетчера, кивая Никите головой. И несколько рассеянно поделился:        — Да, после развода с мужем досталась. Он себе однушку взял, а мне остальное отдал…        — Это ж где он нашел такую квартиру?        — Родители его подсуетились, на свадьбу подарили. Как-то там выбили ее, я не вдавался… Ну и мебель, там… Всякое барахло…        Никита важно кивнул. Прелесть какая. Хорошо молодым соблюдать традиции, когда у родни деньги и связи есть им эти традиции обеспечить сполна. Вова везучий. И глупенький, в какой-то мере, наивный. Может, потому и везучий. А может, потому что везучий… Но он такой нравился. Зацепил.        Никита поставил коня на пол, пыхнув от усталости. Руки приятно плавали в свободе от веса. Голос Вовин смиренно общался с диспетчером… Сидеть им теперь час, не меньше. У лифтеров кончилась смена. Послышался конец связи, Вова вздохнул тяжело и откинулся весь на стенку. Час… Никита не стал долго думать. Снял пальто и готовился кинуть его на пол.        — Ты чего делаешь?        Вова глянул на него, брови вскинув удивленно.        — Ну чё мы стоять будем?        — Никит, пальто дорогое… Пол грязный…        — Ой, Володя… Ну не похуй ли? Кожа, отмоется за два харчка.        Отдельно Вове нравилось, как Никита разговаривает… Непосредственно. У них в театре так не говорит даже Вова. Речь у него не самая высокопарная, но Никита его переплюнул. И, кажется, грозится стать дурным примером. Вова же нахватается… Вот театр головушками покачает…        Пальто тихо улеглось на пол. Никита сел первым и похлопал по бедрам, приглашая садиться сверху. Вова сперва хотел игнорировать его выходку, упрямо стоял с минуту и пялил в дверь. А потом плюнул на все и уселся на него, боком к груди его. Никита заурчал радостно, победив, схватил Птичку в руки и прижал поближе. Устал, без слов видно. Еще и ебаться сегодня планировал… Человек, называется. Вова устроился на его плече, глаза прикрыл, носом уткнувшись в сильную, горячую шею. Никита ощутил мурашки по спине, а улыбка на губах появилась почти блаженная. Довольная… Вова к нему жмется… Устроился весь, как кошка, не двинешься теперь — иначе встанет и уйдет. Никита не двигался.        Молчание в коробке казалось неуютным. И внезапное любопытство проявилось само собой:        — А чё вы с мужем развелись?        — А Наташа тебе не всё сказала?        Вова усмехнулся, не открывая глаз. Тут оба улыбнулись с одинаковым чувством очарования Наташей. Болтливая, милая девчонка! Настоящая прелесть без нимба над головой.        — Не-а!        — Ну… Не получилось. Как-то так все вышло… Весело. Мы как будто всю дорогу встречались и случайно поженились, — вдруг для себя понял Вова.        — А разве так не всю жизнь?        — Так-то еще есть семья, знаешь, — Вова вздохнул тихо, устало, но губы улыбались спокойно. — Дети. Будущее… А мы с ним были разные. Он спокойный такой, флегматик… Моряк, короче. Карьерист был. Ну и я заодно…        — А ты не карьерист? Премьер балета…        Никита посмеивался, а Вова улыбнулся слабо, мыслями своим больше.        — Нет… Я случайно.        Оба рассмеялись. «Случайно», «повезло» — Вова свои труды явно слабо оценивал. Но никогда об этом не думал. Никите казалось это удивительно странным. Ведь артисты больше всех любят кичиться своими заслугами. Он бы уж точно не умолчал о том, как добивался высот…        Вова скользнул рукой одной к затылку Никиты, впутался в его кудри и помассировал кожу, как брату или любому, кто попадается. Никита сперва думал убежать от ласки, но быстро понял, что ему нравится. Мурашки пробежались, плечи зашлись приятной судорогой. Вова улыбнулся хитро, заметив, что тот и глаза прикрыл, как кот, и продолжил тщательнее.        — С ним бывало скучно.        — М-м, а тебе подавай веселых?        — Да, — усмехнулся Вова. — Вот он бы и не подумал в лифте прыгнуть… Всё правильно бы сделал.        — Скука смертная, — заключил Никита. Он приоткрыл один глаз, но взору попадали только собственные ноги. — Я же лучше?        — Самовлюбленный, наглый, беспринципный… Эгоистичный павлин с манией величия… Ничего не забыл я? — Никита мотнул ему. Его грудь тряслась от немного смеха, губы тянулись от уха до уха. — Да, лучше. Бандюга.        — Так уж никогда и не бегали за такой цацей бандиты?        — Вадим… Пару раз. Ну и еще один мужчина, но он как-то уехал в Москву и пропал. Мои зрители — бомонд и узкая интеллигенция. Они дарят цветы и книги. Талоны на сыр и масло… А мне бы на гречку и туалетной бумаги нитку… И коня… Вова звучал нарочно мечтательно, смеша Никиту и смеясь сам.        Особенный. Суворов особенный. Простецкий, славный, больно честный… Такая птичка в руках… Она будет только в руках, не в клетке. Никита сам себе хмыкнул, а руки потянулись погладить Володю по спине, плечам. Через толстую куртку он совсем не ощущался.        А Вова вот не планировал, между дел, не только застрять в лифте, но и говорить по душам. Настроение Никиты надо перебить… Он стянул с себя куртку. И так жарко, и будет еще жарче… Куртка легла рядом. А его губы ласково коснулись шеи, но задержались дольше положенного и Никита растянулся в лукавой улыбке, мыча игриво:        — Что задумал…        — Даже не думай, — низко урчал чужой голос, — что я разденусь в лифте. Но кое-что я могу…        Губы прикусывали кожу, язык зализывал, они сменялись друг другом, дорожку прокладывая к мочке уха. Прихватили ее. Горячие, влажные, они мягко посасывали маленький участок. Никита хотел ухо спрятать. Дыхание ласково касалось завитка, нежной раковины, будто щекотало, как затейливый ветерок… Но не смог даже подумать об этом, когда от губ на чувствительной мочке пробежалась маленькая, будто эклектическая волна прямо в пах. Всё мигом натянулось. Кащей даже не знал, что у него жадные до ласк уши… Ай, Вова!..        А Вова баловал его себялюбивость. Отстал от мочки, нарочно чмокнув губами. И шепнул на ухо тихо-тихо:        — Ты лучше всех, Никита. Самый горячий… И самый сексуальный. Сильный… Умный…        И Кащей не знал о себе, что он такой себялюбивый. Иначе почему же мурашки по всему телу несутся, слыша такие банальные вещи, сказанные на самое-самое ушко? Так интимно, так нагло, так… Откровенно. Лесть неприкрытая, но какая же сладкая, как мед свежий, душистый по лету…        — И у тебя такой… — голос продолжал быть тихим, — большой член… У меня такой впервые.        Всё. У Никиты встал. В брюках стало тесно в миг. Вся кровь прилила к паху. Грудь палила жаром. Он сглотнул гулко, откинув голову. Всякие бесстыжие пассии бывали с ним, но никогда не ожидаешь подобного от недотроги и, на вид и на репутацию, хорошего мальчика. Муж ли научил или Вова сам по себе такой… Но Никите нравилось поглощать каждую деталь, как губка. Наслаждаться. Впитывать. Быть окруженным им таким…        Возбуждало всё. И голос, и мысли, и запах, и тело, и то, что они в лифте… В лифте у Никиты ничего подобного не было. На подобное хулиганство мало, кто смел решаться. На такое хулиганство нужно долго подзуживать… Такое и самому в ум не приходило ни разу. Оттого напряжение тянулось и заводило только сильнее.        Член упирался в шов белья головкой. Это было нестерпимо. Так же, как и то, что он был зажат между собственным животом и бедром Вовы, и между ними была куча одежды. Безумно много лишней теперь одежды. Он потянулся раздеть Вову, но тот поймал его руки и больше из своих не выпускал. Глаза карие снова мерцали чертями. Что за человек… Томный запах роз кутал… Вова сменил позу, оседлав его. Лицом к лицу. Плотно. Грудь к груди, дышали в один такт. Губы к губам, обжигали друг друга. Никита отчетливо чувствовал, как у Вовы встал тоже. Руки сжали его ладони в своих. Прохладные, нежные, красивые…        Вова сделал первую фрикцию, потерся об него, снимая напряжение, и пальцы его чуть впились в тыльную сторону ладоней Никиты. Тела зашлись дрожью. А вместе с тем из груди Вовы выскользнул игривый смех:        — Я так еще не делал, — признался он.        — Я тоже, — совсем низким, охрипшим голосом ответил Никита.        Хулиганьем быть приятно. Неправильным быть хорошо. Никита наслаждался сполна тем, что Вове с ним хорошо.        Ткань терла. Становилась мокрой. Член подрагивал. Вова откинул голову, прикрыв глаза, и не останавливался, продолжая тереться. Это казалось грязным и похотливым, но именно поэтому так будоражило. До иголочек в кончиках пальцев. У Вовы так ни с кем еще было.        У Никиты тоже.        Руки сжимали друг друга сильнее. Тихие стоны наполняли кабину. Дрожь пронеслась по телу. Тела стремились стать одним. В дыхании, звуках, существе. Вжимались друг в друга… Шуршала тихо одежда. Они не проронили ни звука. Всё так тихо, скрыто, тайно… Только дыхание, шумное и жаркое, сбитое напрочь, выдавало их с головой. В белье стало мокро. Взмокли тела. Слиплись прядки волос… Оргазм накрыл невесомо. Сладкая дрожь пробежалась, мелкими судорогами сводя мышцы. Никита хрипло выдохнул, слыша, как Вова жадно глотает воздух, как так же часто сглатывает… Руки ослабли, лбы мокрые уткнулись друг в друга. Глаза наблюдали вспышки под закрытыми веками, а губы сами собой тянулись в улыбках.        — Дебильный конь, — фыркнул Вова, нарушая тишину сливочной истомы.        — Зато какое приключение…        — Да… — Довольно выдохнул он, — нас откроют, мы залезем в душ… Нет, в ванну… Чтобы я тебя утопил.        — Ну ладно тебе, — хрипло протянул Никита. Руки его обняли спину в тонкой рубашке ладонями и прижали к телу ближе, будто пытаясь обиду чужую на себя забрать. Но обиды никакой не было — только лукавое, чертиками наполненное удовольствие от хулиганства, разделенного на двоих.        Лифт скоро открыли. Никита подхватил коня. Развратники, беспредельщики и бесстыдники — именно это и читалось в глазах лифтера. Вова убегал торопливо к лестнице, в щеках краснея от стыда и куртку запахивая лучше, а Никита улыбался нагло и шел неторопливо, зная, какой шлейф от них тянется из лифта.        Конь занял почетное место в библиотеке. Правда, когда Вова услышал, что это «библиотека» — долго и заливисто хохотал. До слез! Что Никита аж смутился. Библиотека… Вова называл это складом барахла, ему часто дарили фигурки и книги и он часто их покупал, только страдал тем, что мало читал. Настроение не часто бывало, да и времени не особо, а ведь модно! Редкие книжки он любил коллекционировать, особенные у него были на новой полке в гостиной. Они и стоили прилично, но доставались ему бесплатно, как подарки. Для поклонников театра книга — лучший подарок. Особенно рабу искусства.        В этой библиотеке конь смотрелся уместно. Морда его все больше напоминала Вове Никиту. Когда-нибудь он всерьез сядет здесь и будет любоваться этим бронзовым чудовищем, весящим, как пятилетний ребенок. Не меньше.        Некоторые подробности квартиры теперь обнаруживались чётче. Никиту переодели в домашнюю одежду, пахнущую насквозь розами и порошком, накормили вкусно, а потом скрылись в ванной, где вдруг заплескалась вода, завошкалась одежда. В тазике с теплой водой Вова руками стирал его брюки и белье. Никита, застав его за таким неблагородным для всего существа Вовы занятием, как ему казалось, вдруг осмотрелся подробнее в ванной… И понял, что у Вовы нет стиральной машины.        — А чё ты стиралку не взял?        — Во-первых, — Вова сдул волосы со лба, принимаясь полоскать брюки, — мне лень стоять за ней в очереди. Я буду… Сто каким-то. Во-вторых, на какие шиши? Ну и ставить ее некуда. И зачем? Я один живу, две рубашки постирал, форму…        Никита осмотрелся получше. «Вятка» вместится. Вместо тумбочки у ванной.        — А где эта твоя… автомобиль?        — У брата. Слушай, ты че над душой мне встал? Дуй отсюда. Я тебя приглашу… Чуть позже.        Голос прозвучал кокетливо. Никита расплылся в улыбке. Ну что за омега… Ну где его такого сделали… Кто придумал?..        Он уже ускользал, наблюдая, как руки Вовины покрываются жирными венами, напрягаясь и выжимая брюки, когда Вова нагленько подкинул ему:        — У меня есть вино. Не хватает фруктов… Там твои… Мужички, — Никита крякнул со смеху. Мужички… У него мужичары там. — Не сбегают?        — Сбегают.        Ванна, красивая дощечка на широких бортиках, фрукты и вино в двух стройных бокалах. Пышная белая пена от шампуня облаками взбилась под напором воды. Романтики в советской ванне у Кащея давно не было. Так это было просто, что даже мило. Никакого секса, никакой спешки, легкая эротика и приятные касания… Ванна прекрасно вмещала двоих. Большая, глубокая и длинная. Вова залез первым, пена зашипела, разошлась волнами, вода плеснулась… Никита залез следом, устроился между ног его. Ноги стройные обвили его. Руки Вовины с мягким давлением обласкали плечи… Лучше секса только массаж — люди не врут. Никите размяли любовно плечи, спину, заставили растечься и потеряться где-то между чужим телом, пеной и запахом роз, которым ванна пропитана, как дорогими духами, нечаянно разбившимися о пол… Запах здесь такой сильный, столько вещей Вовы здесь касаются прямо к телу… А руки у него просто волшебные. Уверенные, добрые… То, как Кащей размяк здесь, сейчас бы с удовольствием использовал любой его враг. Его таким изнеженным, слепым от удовольствия прирезать — как нечего делать. Но здесь, у Вовы, так безопасно, тепло и хорошо… Мысли и не бросаются к тяготам насущным.        Руки устали, скользнули к груди, прижали его спиной к чужой, твердой, ровно вздымающейся, а губы тонкие поцеловали в шею сзади. И Никита ощутил себя таким обласканным, что всё, чего ему хотелось в теплой водичке и море нежности — вплавиться в Вову. Он вдруг осознал себя самым уставшим человеком на Земле, которого полюбили, заботой окружили… А самое главное — тот, кто так сердцу нравится. Так открыт сегодня, как будто брюшко ему свое показал и нельзя в ответ от него свое спрятать. Вода заплескалась, Вова захихикал, наблюдая, как Никита боком устраивается, чтобы на него лечь теснее. Большой, мощный котяра… Руки так и тянулись зарыться в кудри его, теперь влажные от пара горячей воды, и почесать. И Вова себе не отказывал. Одна рука обнимала за плечи, рисуя кончиками пальцев линии от родинки к родинке, а вторая зарылась пятерней в волосы. Никита спрятался в его шею, улыбаясь довольно…        — Сколько наколок у тебя…        — Это еще мало…        — Похвастаешься?        Голос Вовин источал игривое любопытство. Никита заулыбался шире, раскусывая сильный к себе интерес и внимание, и воодушевился рассказать. Истории не самые радужные, смыслы не самые благородные или понятные простым людям… Но Вове было интересно. Он неожиданно проявил увлечение и Никита только больше распалялся в рассказах. Прошлое шлейфом теперь приятным ложилось на кожу, ощущалось не таким страшным и кошмарным, каким было на самом деле. А может быть Никита его и не запоминал кошмарным — помереть можно, если весь ужас осмыслять. Он никогда не думал много, только делал. Никогда миг жизни не замирал и не позволял передохнуть, осмотреться… Всё время надо было куда-то бежать, упуская всё самое важное. Никита привык. И вдруг здесь, вспоминая и вспоминая, он дошел до неприятного каждому живому существу вопроса… А зачем он бежал, выгрызал всё это? Вот Вадим добежал до первой эстафеты, после которой уже безошибочно ясно, зачем бежать дальше: семья. А он что? Но Вова… Такой волшебный Вова — отвлекал уместно руками своими, обнимая, губами, в лоб целуя, как целовали когда-то очень давно уставшие, тонкие губы матери… И Никита закрыл глаза, наслаждаясь с ним тишиной. Молчаливым существом ванной комнаты в оранжевых тонах.        Они бы так и просидели в уютном молчании, добавляя воды горячей к остывающей и изучая друг друга, поглаживая нежно. Но звонок раздался трелью. Они вздрогнули, застанные в неге карамельной совершенно неожиданно.        — Что там за гости?        Никита, кряхтя недовольно, подтянулся к своим часам, оставленным на тумбочке в хлопковых горах одежды. Стрелки показывали одиннадцать вечера. Детское время. Но не для гостей.        — Не знаю, я никого не звал. Никита! Че лежишь-то… Жирная жопа, вылезай…        — Это ресторанные харчи… Вот бы меня кто кормил правильно…        — Вставай, — кидали ему раздраженно.        Еще Вове не хватало похоронить себя у плиты. Это будет самая жалкая жертва домохозяйству.        Оделись. Ванна рыгнула воздухом, когда пробка с трудом выскочила, потянутая за цепочку. Вода устремилась вниз. Вова спешно вытер волосы. Закрыл Никиту в ванной, оставив одного, в два шага оказался у входной двери. В глазке впукло растянулась картинка желтого от Ильича подъезда с темной фигурой. Гостя он не узнал, слегка напрягся, но дверь открыл.        Это был Валера. Замерзший, уши и нос красные, взгляд в пол, обнимает себя сам так жалко и крепко… Слов не нашлось никаких, Вова молча его втянул в квартиру, слыша сопение тихое, сдержанное. От Валеры не тянуло уже холодом, а куртка его с тепла подъезда была мокрой от растаявшего снега. Влага расплывалась черными лужами по тонкой черной, ватной куртке. Валера не торопился раздеваться. И Вова потянулся раздеть его сам.        Вышел Никита. Дверь ванной скрипнула, он вывалился из комнатки вальяжно, расслабленно… Застал картинку и недовольно причмокнул. Валера встретился с ним взглядом. Проводил мужчину глазами, когда тот двинул, как хозяин, в кухню. Валера не сразу признал того мужчину из ресторана, с которым сцепился Марат.        — Ваш… твой муж?        — Нет, это Никита. Ну что ты стоишь? Раздевайся. Накормлю тебя, расскажешь мне, что случилось… Что случилось?        Валера закивал головой, потом замотал. С кудрей забрызгали капельки. Из-под куртки пискнуло… Валера покраснел. Свет коридора тенями чертил его лицо почти детским, а когда глаза серые глянули на Вову, то стыда и смущения, и замершей мольбы в них было столько, что можно было отнимать ложкой…        — У меня там… Котята…        Дети… Дети появляются вдруг, внезапно. А потом сами тащат кого-то вдруг домой… Вова вздохнул с улыбкой теплой, отпрял от Валеры на шаг.        — Открывай давай… Показывай.        Куртка чуть раскрылась. Полы показали под собой три слепые мордочки. Котятки пискнули. Молочные рты грязные, сами все в отмерзшей от тепла широкой груди каше грязи, махонькие, размером с ладошку… Все разные: беленький, цветастый и черненький с мелким пятном фартучка на грудке…        — Я их нечаянно нашел… А можно…        Звучал Валера неловко, трудно, боясь сейчас быть большой помехой. Вова распаренный, чистый, у него дома мужчина и он явно не ждал никого в гости не просто так поздно, а вообще, и совсем… Но надо сегодня не просто обнаглеть, а оборзеть. Валера мог прийти только сюда.        — Можно я у тебя посплю?        — Можно, — охотно отозвался Вова. — Давай, пошли. Давай котят… Никит! Никита, поди сюда!        Никита… Уселся в кухне и цедил оставшееся вино. Дети появляются, когда их не ждут. И все портят. Он не планировал впутываться, но как будто бы Вова его спрашивал… Пришлось вылезать, кивнуть гостю…        — Давай, держи котят, — три пискнувших комочка безапелляционно предстали перед ним в чужих руках. Никита вылупился, как дурак, — ну что встал? Их отмыть надо.        Котят Никита забрал. Маленькие комочки задрожали в широких, горячих ладонях. Молочные, детские коготки без угрозы цеплялись за плотную кожу ладоней. В ванной слив уже не глотал воду. Никита снова его заткнул и включил тихонько воду. Котята запищали со страха, а Никита недовольно ворчал и матерился на них.        — Грязные жопы… Ну куда полезли… Ебанный в рот…        Котята расползались в рассыпную, как детишки, сперевшие из магазина конфет. Никита ловил их, мыл хвостатые попки… И вдруг ни о чем не думал. Момент этот ему показался отчего-то закономерным и хорошим. Домашним. Со своим странным уютом…        Матерки его вызывали смешки у омег. Они вошли в кухню. Володя усадил там Валеру, а сам нырнул в ванну за полотенцем гостю. Наблюдать, как Никита возится с котятами, было до дрожи умилительно. Хмурое лицо его наполнялось оттенком заботы, глаза теплели…        — Это Валера, друг моего брата, — обозначил Суворов, вытягиваясь к стопке полотенец в тумбе.        Никита глянул на него и спросил с капризом:        — И ты его оставишь?        Вова прихватил чистое полосатое полотенце. Чуть не поперхнулся от вопроса.        — Да, — недоуменно ответил его голос. — Он же ребенок. Куда я его пущу?        Медленно, всё еще недоуменная, его фигура исчезла из ванной. Ребенок… Дети всё портят.        Котятки были отмыты. Укутаны в полотенце. Молочные розовые ротики мяукали, мычали, пищали, носики фыркали, чихали… Никита прижал их к себе поближе. Вышел с ними на кухню, а там Вова возился с большим котенком, вытирал полотенцем его мокрые волосы… Тот сопел, кивал, уши отогревал… Засвистел чайник. Вова налил кипятка в три кружки, бросил заварки по чайной ложке… Суетился так, будто дите это ему родное. А вместе с тем Никита видел, что лоб взрослый приперся. И чего надо…        — Мы с Вахитом расстались, — признался Валера.        Никита устроил котят под батареей. Те запищали снова, но от тепла быстро успокоились. Он сел напротив Валеры, без интереса уже рассматривая его.        — А чего?        — Да… Я…        Мысли путались. Каша. Обида, злость, тоска… А глаза Вовины были по-настоящему теплыми. И забота не выученная, только ему предназначенная… Такой хороший.        Валера мазнул взглядом по кухне, Никите… Вовин дом, Вовин мужчина… Серьезный, лицо строгое, прохладное знакомо, а глаза придирчивые и хитрые, скрытные. Всё запоминают, исследуют, хотят того или нет. Странно, почему Вова выбрал такого мужчину? Красивым его не назовешь, характер совсем другой, не как у Вовы — это видно сразу… А Суворов красивый, умный, ласковый и добрый.        — … Как ты хочу быть. А что? Ты всё сам… — Ляпнул Туркин, наивно глядя на Суворова.        Никита метался по ним глазами. И прыснул со смеху в кружку, не удержался. Сам! Ха-ха! Ой, малой, наивный такой, но хоть смешной мальчуган оказался… Никита посмеивался мелко. Оба посмотрели на него. Глаза его сверкнули ехидной насмешкой. А глаза Вовы встретили его сталью. Он помолчал с полминуты и кивнул Кащею в сторону выхода:        — У тебя какие-то дела были вроде, — прохладно рассудил его голос.        Никита мотнул головой. Он не понял его. Тогда Вова повторил настойчивее и в голосе уже слышалась злость:        — Были-были.        Они вновь встретились глазами. И тут Кащей понял, что его интеллигентно послали на те самые три буквы.        Чудно.        — Не было.        Надо ехать на наглости. Только Вова… Это же Вова.        — Пошел вон, — железно приказал Суворов.        — Я в пижаме…        — Не простудишься. Давай, я дверь за тобой закрою.        Кащей с силой, психуя, поставил чашку на стол. Та стукнула о стекло покрытия. Он встал, стул жалобно скрипнул. Ноги в ярости протопали до коридора. В чем был, в том и решил уходить. Нырнул в ботинки, накинул пальто. Вова поодаль остановился, ожидая, руки скрестив на груди, когда уйдет. Никита облизнул губы, открывая дверь. Щеколда звонко шлепнулась в паз. Он вдруг остановился, обернулся и низко проговорил:        — Знаешь, Вова… Не в твоем положении надо выебываться. Не за такие деньги.        Слова укололи болезненным, щиплющим ядом прямо в сердце. Вова замер во всем теле, желваки на его лице черточками показались темными. В миг Никита, еще не увидев глаз его, понял, что и кому он сказал. Никогда прежде он не испытывал стыда, когда кому-то прямо говорил, что он заказывает музыку. А когда увидел… Карие, закрытые хуже, чем в самую первую их встречу… Стыд окатил его с ног до головы кипятком. Засел в руках. Те сжались слабо в кулаки… Но стыд мигом прикрылся панической злобой. Нет, он прав. Он платит. А Вова ему должен.        А Вова гордо вскинул голову. В лице опустел. Ни обиды не было, ни печали, ни боли, ни слез в глазах или краски — и оттого было еще стыднее его видеть. Значит, задел Никита его до боли, по самое нутро резанул. Люди, когда так, всегда маску прохлады надевают.        — Я верну тебе, не волнуйся, — спокойно заявил Вова. Грудь его выгнала воздух тяжелым вздохом.        Знал, что черт знает, когда вернет, что придется покрутиться и сильно озадачится, может даже квартиру продать — но все лучше, чем ложками есть унижения. Вытирать об себя ноги он не позволит.        — Вов…        Сильные руки толкнули Никиту в дверь. Та запищала в петлях, добродушно открываясь. Сапоги стукнули каблуками о бетон пола.        — Придется подождать, уж извини… Но я верну.        — С танцулек заработаешь? Вов, ну че ты, как целка… Сам будто ниче не понимаешь.        Насмешка вырвалась сама собой. Никита не успел ее поймать. Зато Вова поймал и смачно ее прижал к нему, вернул, запечатал — отвесил такую пощечину, что половина лица загорелась, как от укуса стайки ос.        — Хорошего вечера, Никита. Штаны пришлю по почте.        Дверь захлопнулась. Щеколда глухо стукнула изнутри. Никита со злости пнул дверь и та затряслась неожиданно громко, заставив Вову испуганно вздрогнуть.        Горько. Горько быть настолько униженным. Но Вова знал, что Никита не сможет умолчать, не сможет не сыграть на этом. Когда-нибудь он бы этим воспользовался. И все же на миг Вова поверил, что Никита на такое не способен. И вот она — обида на свою наивность. На самого себя. Надо было лучше думать… Только времени не было на все эти «думать».        Горько очароваться кем-то, отдаться… А потом оказывается, что очарование было очень излишним.        В кухню он вернулся таким, будто ничего в груди не кипело. Никакого омерзения к себе и другому. Валере будет неудобно… Ему и правда было неудобно: он ощутил себя очень лишним. Он людям вечер испортил, из-за него Вова со своим мужчиной так резко рассорился… Всё невпопад, не к месту… Он сорвался с места, но встретился в дверях кухни с Вовой носом к носу.        — Куда?        Суворов заулыбался ему широко, разворачивая обратно.        — Да я… Я всё испортил вам, да?        — Тю! Еще бы. Этот черт сам себе всё портит вечно, — хмыкнул Вова. — Давай их покормим и спать… Ты у меня оставайся, сколько хочешь. Мой дом — твой дом.        Котятки пищали у батареи. Вова занялся молоком. Валера опустился к ним повозиться. Улыбка сама собой тянула губы… Дом. Обжечься снова страшно. Но, когда рука ласково погладила его, Валера решил довериться. Вместе они покормили котят. Ротики чмокали, неумело слизывая белые капли с пальцев. Валера их нашел случайно, в коробке грязной и мокрой. Кошки не было. Кто-то их кинул безжалостно, одних. И с ними он будто ощутил себя похожим. Ненужным, кинутым, замерзшим и мокрым.        Позорно таскаться от дома к дому, от хаты к хате… Наверное, такая у Валеры судьба.        — Ты… — Вдруг решил поделиться Вова, отвлекая его от жалких мыслей. Звучал доверительно тихо, как звучат, давая осторожный совет. — Не обманывайся, Валер. Все, что у меня есть, это от мужа или поклонников, папы. Сам бы я никогда ничего не сумел. Мне везло. Но я… Везеньем с тобой поделюсь.        Губы его улыбнулись добро. Валера не смог не улыбнуться в ответ. Везение… Каждому важно.