choice

Господин Чон понял, что слуги почти сразу прознали про его тайные походы в комнату госпожи Чхве, когда дежурящий лакей вдруг демонстративно закашлял и издалека поприветствовал господина Кана. — ЭТА ДВЕРЬ ИНОГДА ЗАЕДАЕТ, ГОСПОЖА ДАВНО ЖАЛОВАЛАСЬ. — излишне громко сказал лакей, дергая за ручку. Та, конечно, не поддалась. Та дверь не заедала — Хосок уверен, потому что постоянно входил и выходил в хозяйские покои. Значит, лакей намеренно давал ему время, чтобы уйти. Поставив тазик с настойкой и тряпкой под кровать, насколько это возможно, тихо отперев дверь под шум разговора лакея и господина Кана, Хосок бросился на балкон. Он поспешно закрыл за собой дверь, чтобы внутри не было прохладно: Кан разрешал лишь отапливать покои хозяйки, запрещая вообще подходить к ее постели. Возможности прыгать с одного балкона на другой, не создавая шума, не представлялось возможным, поэтому омега рискнул спрыгнуть со второго этажа. Рядом лежал слежавшийся снег, сильно отвердевший, но выхода не было: Хосок уже слышал скрип двери в комнате. Слуги не показывали, что осведомлены о нго заботе. Все также по очереди дежурили у дверей госпожи, но Хосок заметил, что вместе с дровами в комнате редко, но появляется чистое постельное белье и травы для настойки, — за такое слуг могут рассчитать даже без рекомендательного письма. Хосок хотел бы сказать им, чтоб не помогали, но был слаб: несколько раз подниматься и опускаться по обледенелым трубам и скакать между балконами…выматывает. Он не настолько силен. На третьи сутки уже глубокой ночью, личная служанка госпожи Чхве разбудила Хосока. — Из ее комнаты страшные стоны… — она сквозь плач умоляла поторопиться. Хосок, как и был, бросился к выходу, выдернув из рук служанки масляный ночник. Рослый слуга-альфа перед дверью замешкался, но ведь именно он и разбудил личную служанку! — Мой брат заметит этот саботаж. — с сожалением прошептал Хосок, когда дверь открылась. Слуга понимающе кивнул. В нос ударил уже знакомый запах нечистот. Госпожа Сынчоль и вправду громко стонала, покачиваясь на постели: они сидела, поддерживая низ живота. — Сынчоль… — но она не слышала. Госпожа рыдала, сжимая свой живот, непривычно маленький. — Тебе больно? — госпожа Чхве кивнула. — Я уст.тала… — Я т.так устала, Хосок.ки… — Хосок забрался на кровать и крепко обнял женщину. От нее приятно пахло травами и чистотой. Обнажившееся плечо, к которому Хосок прикоснулся губами, было теплым, не горячим. — Я так рад тебе… — прошептал он, крепко поцеловав плечо. — Сменим комнату, и ты отдохнешь, обещаю… — Хосок бросил взгляд на смежную дверь, которая ведет в покои Кана. — Помогите госпоже подняться. — намеренно громко позвал слугу. Личная служанка уже стояла подле постели и несдержанно плакала от радости. — Скажем, что ты дежурила ночью, ясно? — яростно прошипел Хосок. Кан ни за что не поверит, что Хосок смог справиться со взрослым альфой и проникнуть в комнату. — Он и так никого из прислуги не различает. — служанка сначала испуганно сжалась, но потом деланно воинственно кивнула. — Я не хочу никуда идти… — рыдания Сынчоль стихли. — Я отведу тебя к твоему сыну, Сынни. — прошептал Хосок и поцеловал мокрый лоб женщины. Омега встрепенулась. Она резко вскинула голову и с неверием посмотрела на Хосока. — Мой ребёнок…жив? — Конечно! — только сейчас Хосок понял, почему омега так плакала. Он думал, что ей было больно, а оказывается, та оплакивала свое дитя. — Господи, Сынни, твой мальчик — здоровый! Мне нетерпиться позвать его по имени, которое ты выберешь! — Сынчоль с таким облегчением выдохнула, что сердце Хосока сжалось. Если подумать, конечно женщина так подумает: проснуться в воняющей комнате, без должного ухода, без ребенка с кормилицей. Такое положение достойно для того, кто не выполнил своего долга — так считают сильные мира сего. Кан слышал шум и голос жены, но так и не показался. Его сон оказался выше, чем пришедшая в себя жена после стольких дней горячки. Слуги не меньше Хосока обрадовались тому, что госпожа дома пришла в сознание. Госпожа Чхве была решительной и волевой хозяйкой, которая заботилась и о своей семье, и о своих людях, однако прислуга, само собой, боясь разозлить хозяина, варажала свою радость тихо, с еще большим рвением выполняя свои обязанности. Кан, как и ожидалось, запретил супруге весь день проводить с сыном, аргументируя это плохим омежьим влиянием. — Лишь два часа, и достаточно. — и эти два часа госпожа Чхве должна была разделить и с Хосоком, и с близняшками, так как всем омегам в доме звпрещалось «плохо влиять» на будущее дома Кана. К счастью, весна пришла совсем незаметно за всеми этими тревогами и волнениями. Хосок любил ту короткую пору, когда Кан Енсок отправлялся в столицу на поклонение королю, а также завязывание новых деловых отношений. В эти короткие недели вся семья выдыхала с огромным облегчением, и омега немного эгоистично думал, что больший камень падал именно с его души. — Пусть Енсок и запретил нам видеться даже в его отсутствии…но он ведь не узнает, да, Квансу? — Хосок сладко лопотал над колыбелью ребёнка. Тому исполнилось больше трех месяцев, и Хосоку каждый раз казалось, что именно вот этот период самый сладкий, хотя про нынешний возраст близняшек он думал также. — Мы ведь не расскажем? — Он вчера прислал письмо управляющему. — Хосок аккуратно выпрямился: спину жгло после недавних наказаний. Кана выводило из себя, что младший брат в последнее время слишком дерзит: отказывается ублажать партнеров, заступается за близняшек, за хозяйку поместья, и теперь омегу бьют не только в спину, но и в икры. Что больнее не было понятно, но обидно было одинаково. — Говорит, в этот раз задержиться подольше. — Он это понял на второй день? — госпожа Чхве немного печально улыбнулась. — Очевидно, ему подарили новую игрушку… мне заранее жаль ту омегу. Сынчоль отошла от колыбели, чтобы поправить одеяла на девочках, которые дремали на кушетке. Было обеденное время. На время, пока Енсока не было, Сынчоль вместе с близняшками переехала сюда. Это было так недостойно и обидно, наслаждаться в собственном доме сворованном счастьем! — Перед его отъездом он сказал, что вскоре подберет мне «сомнительного мужа», который согласиться взять калеку. — Сынчоль вздрогнула. — Это он тебя калечит, он! Как смеет такое говорить тебе?! — Тшшшш… — Хосок бросил предупреждающий взгляд на спящих детей. Квансу громко агукнул и рассмеялся из-за собственного голоса. — Я не позволю, чтобы он так с тобой поступил. — омега печально улыбнулся. — Мы знаем, что в нашей жизни происходит лишь то, что хочет мой брат. — госпожа сжала рот в тонкую линию с явным протестом на лице. Ох. Хосок так любит эту драгоценную женщину. Она всегда его защищала, даже ценой собственного здоровья. — И мне все равно, за кого выйти и терпеть подобные унижения что в постели, что в доме. — Сынчоль хотела бы что-то сказать против этого, но она сама видела лишь плохое, поэтому она лишь с сожалением покачала головой. — Я все равно не отдам тебя за недостойного. — Достойные не посмотрят на шрамированного скверта. — отрезал Хосок, и в его голосе не было ни грамма жалости к себе. В детскую тихо постучались, и кормилица, что до сих пор тихо сидела у окна, пошла открывать. — У господина гость, госпожа. — передал дворецкий, не смея заходить внутрь. — Вы не передали, что его нет? — дворецкий кивнул головой. — Гость попросил передать просьбу встретиться с младшим господином. — Сынчоль удивленно посмотрела на Хосока и встретилась с таким же удивленным взглядом. — Он представился лордом Кимом Сокджином, графом соседствующих земель. — Хосок крупно вздрогнул и отступил на пару шагов. — Нет. — тут же ответил. — Хосок… — Нет. — громче повторил. — Передайте, что младший господин не желает встречаться с лордом Кимом. — Сынчоль не стала настаивать. Она кивнула дворецкому, и тот ушел исполнять приказ. Подумав несколько секунд, Хосок вышел вслед за дворецким, пересек длинный холл на втором этаже и подошел к окну, что выходил во двор. Но лица визитера не смог рассмотреть из-за цветущих деревьев возле двери. Он заметил лишь серый сюртук, что промелькнул среди веток, а когда граф сел на лошадь, то смог увидеть лишь его удаляющуся широкую спину. — Ты мало о нем рассказывал. — Тихо заметила Сынчоль, не понимая, чем вызвано горькое смятение на лице Хосока. — Потому что нас с ним ничто не связывает.