choice

— У госпожи послеродовая лихорадка… Надо позвать лекаря. — повитуха старалась разговаривать благородно. Она запиналась, пока подбирала слова, стараясь исключить словечки простолюдинов: господин Кан внушал смертельный страх, и ей хотелось показать себя более достойной, чем была на самом деле. — Оставь! — господин Кан увлеченно следил за тем, как кормилица пеленает его новорождённого ребенка. Мальчика. Альфу. Наследника всего его состояния. — Тебя дворецкий рассчитает! — рявкнул нетерпеливо, буквально выгоняя единственного человека, способного помочь госпоже поместья выйти из трудного состояния. Пережить хотя бы еще одну ночь. Госпожа не приходила в себя уже несколько дней, а этой ночью у нее и вовсе поднялась температура. Роды были чрезвычайно трудные, настолько, что госпожа отключилась еще до того, как хотя бы раз посмотрела в лицо своему ребенку. Хосок, необычайно собранный и ответственный, весь в крови роженицы, силком вырвал ребенка из рук слуг и приложил к груди матери, позволяя испробовать ее молоко в первую очередь, до того, как кормилица успеет накормить. Чхве Сынчоль, когда придет в себя, будет благодарна за этот жест, — Хосок это наперед знает. — Брат мой… отошлите за лекарем, пожалуйста! — в дверях стоял Хосок. Его била мелкая дрожь, омега не спал по ночам, боясь, что упустит момент, когда Сынчоль перестанет дышать. О плохом совсем не хотелось думать, но надежда на лучшее угасала с каждым днем, часом, минутой. Время бежало беспощадно быстро! — Пожалуйста! — слезы начали душить. — Она мать ваших детей, брат мой… — нестерпев и устав от его жалкого молящего бубнежа, Кан в несколько шагов пресек расстояние до двери и сильно хлестнул омегу по щеке. — Если кто-то посмеет перешагнуть покои той суки — каждого уволю! — прокричал в коридор, перешагнув упавшего брата. Повитуха, увидев, что раз господин Кан не пожалел родного брата, то и о слугах нечего заикаться, быстро подобрала юбки и бросилась вон к ступеням. — Бери пример с чернокровок и исчезни уже. — ногой отпинав брата в сторону, господин Кан с силой захлопнул дверь. Вот оно. У него родился наследник, крепкий малыш. И теперь ему все равно на жену. Хосока пробил холодный пот: неужели…брату станет все равно и на дочерей? Что, если он начнёт использовать их как и своего брата? Что, если Енсок будет воспитывать сына по своему подобию… Сынчоль этого не переживёт! Сам Хосок этого не допустит! Когда омега вернулся к покоям госпожи, перед этим проверив сестёр, у дверей уже стоял лакей. — Господин велел не впускать. — с сожалением сказал, избегая встречаться взглядом с омегой. — Он всем приказал строго следить за этим… Простите. — Это не твоя вина. — глухо прошептал Хосок. Не его вина. Но и не вина госпожи Чхве, ставшей ненужной своему неуравновешенному мужу! Как тот смеет творить такое с хозяйкой поместья?! Хосок бессильно злился, но и это ничему не поможет. Спустя от силы полчаса, не выдержав, омега выбежал наружу и оббежал поместье. Окна Сынчоль выходят на задний дворик, самый отдаленный участок от хозяйственных и служебных построек: их выбрал сам Енсок, так как его покои соединены с покоем супруги, и ему не хотелось просыпаться под шум челяди. Сбросив шубку, которую надел, чтобы в случае чего не вызвать подозрения, Хосок, крепко взявшись за угловую сливную трубу, начал карабкаться вверх. Он такое много раз проворачивал. Лет пять не пытался…но тело должно вспомнить. За неделю избиения и несколько дней трудных родов Сынчоль сделали свое дело: Хосок сильно исхудал. Это тоже должно помочь! По всему периметру дома, элегантно разделяя на этажи, шел декоративный деревянный пояс. В детстве Хосок нередко опоясывал поместье, дурачась и доводя мать до предобморочного состояния. Сейчас нужно лишь доковылять до ближайшего балкона, а там уже с балкона на балкон перепрыгнуть пару раз, и всё. Однако это оказалось намного сложнее, чем помнилось Хосоку. Он дурачился летом, когда снег не лежал слоем и мешал цепляться за деревянные дощечки. Медленно, зубами стянув перчатки и позволив им упасть вниз, Хосок начал продвигаться вбок, носком туфель сгребая снег с пути и пальцами выскарбливая обледенелый слой все того же снега. Омега шел очень медленно, чтобы не поскользнуться. Вряд ли он упадёт без последствий для своей спины! Наконец нашарив балкон одной из комнат, Хосок всем телом навалился на железные перила. Его ноги зависли в воздухе, и омега в испуге начал барахтаться, не в силах поднять ноги достаточно высоко. — Ну же, тупой…слабый…ублюдок… — начал ругать самого себя, заплакав от отчаяния. Грязные слова, такие характерные Енсоку, не помогли, но злость на собственную слабость добавили силы: наконец зацепившись за край балкона, Хосок еле-еле подтянулся и перекинул собственное неподъемное тело через ограду. Омега никогда бы не подумал, что собственное тело может оказаться настолько тяжелым! Ладони и пальцы покраснели от холода, они онемели и совсем не хотели слушаться. — Всего два прыжка… — убеждал самого себя, ковыляя до края. Хосок не был уверен, что после первого раза, который дался ему очень и очень плохо, тело его не подведёт, но он обязан. Хосок жизнью обязан Сынчоль. Он ни за что не допустит, чтобы с ней что-то случилось. Енсок, сколько ни старался, не смог сломать эту великую женщину и испортить. Напротив, она словно обретала еще больше силы, когда муж пытался направить ее по кривой дорожке. Сынчоль напоминала гусыню в град: она самозабвенно и отчаянно прикрывала своими крыльями не только двойняшек, но и Хосока. Омега лежал на ледяном полу. Балкон был очищен от снега, Хосок был рад этому: следа не оставит в случае чего. С силой поднявшись — эти перепрыжки окончательно выбили из него дух, — Хосок завалился в спальню Сынчоль. В комнате было душно, пахло горькими травами. Лицо и руки омеги моментально начало жечь: переход из холода в тепло отдавался нестерпимой болью. Госпожа Чхве все еще спала. Она ровно дышала, ее лицо было красным, — Хосок не рискнул прикоснуться, но судя по всему температура держалась. Подойдя к камину, омега торопливо отогрелся, мелко подпрыгивая, стараясь не шуметь сильно. Затем проскользнул к двери, медленно и тихо, насколько это возможно, запер комнату изнутри. — Сейчас-сейчас… — вернувшись к постели, он начал делать рутиную работу: сменить постель, обтереть тело смоченной в травяной настойке тряпкой, затем влить побольше воды в слабо распахнутые губы. Хосок пытался не сильно тревожить омегу, особенно снизу. Каждое неосторожное движение заставляло женщину болезненно стонать и морщится, но Хосок обязан был обрабатывать и там, чтобы не допустить болезни. — Твой мальчик такой красивый… — шептал Хосок. — Крепкий и здоровый…ты хорошо потрудилась…всю себя отдала… — Сынчоль затяжно застонала. Ей было неприятно, и там, снизу, болезненно жгло. Настойка была крепкая и горькая, от одного запаха уже плохо становилось, но тем временем было чрезвычайно полезным. — Пожалуйста… — Хосок мыл руку над медным тазом у камина. Он выстирал тряпку и повесил над камином, а настойку вылил через балкон. Воды хватит еще на несколько раз. — Поскорее просыпайся… я придумал пару имен для твоего мальчика… Хочу видеть, как ты будешь раздраженно фыркать из-за моих дурацких предложений…