Проблемы обстоятельств

Антон чует Арсения, как только выходит из лифта. Конечно, этот же никогда не опаздывает. Вон стоит, облокотившись на стойку ресепшена. Тёмные очки зачем-то напялил. Солнце-то в восемь утра в гостинице светит особенно немилосердно, очевидно. Улыбнувшись, Антон опускает глаза, потому что Арсений тут же оборачивается в его сторону. Тоже чует через холл. Вот так все три дня и будут сосуществовать. А отворачивается, потому что нечего несчастному свою радость в срань утра демонстрировать, навряд ли тому удалось нормально поспать. Хотя Антону вообще-то тоже, да и радостно ему в первую очередь оттого, что этот дурень вновь рядом, а не от подъёма в такую рань. Но вот это точно не стоит показывать, ведь это всё никого касаться не должно, это только его личные, внезапно вылезшие, новые обстоятельства. Ночь была длинной. Слишком длинной. И рядом, конечно, бывает почти невыносимо, но одному в номере только с запахом наедине даже хуже, чем невыносимо. Под боком у Арса тусуется хмурый Поз, а неподалёку ошивается вечно недовольный Стас. Крап, видимо, на улице задницу морозит. — Ну, я же сказал, в восемь. Ни тебе доброго утра, ни слова ласкового. — А с хрена ли у нас вообще поезд днём? — возмущается в ответ Серёжа, с которым Антон в лифте встретился. — Нет, ну реально, с поезда в отель на пару часов, потом на концерт и в автобус. Схема уебанская от и до. Антон с ним полностью согласен, но возмущения по поводу уебанской схемы оставляет при себе. Ему бы поесть хоть чего-нибудь и поспать, а не отношения с утра пораньше выяснять. — Ну, как есть, — пожимает плечами Стас. — Тем не менее это не повод опаздывать. У нас поезд… — Да ладно, Стас, не нуди, тут ехать двадцать минут, — перебивает его Позов, который, скорее всего, уже не по первому кругу чужое ворчание слушает. — Успеем, если пиздеть меньше будем. Шеминов руки на груди скрещивает, обводит всех взглядом и выдаёт: — А вы, я посмотрю, прям позитивные, ух. Юмор делать будем. Арс, я даже за очками вижу, как ты глаза закатил. И чё ты вообще в них? Арсений ничего не отвечает. Но очки на кончик носа спускает, ясный взор демонстрируя. Хотя… Взор так себе и совсем не ясный. Мешки под глазами размером со вселенную, а белки красные, истерзанные сосудами. — Ебать, — тихо выдаёт Серёжа. — Ты что, курил? — Ага, — возвращает он очки на место. — Огромный такой бамбук, поехали уже. На вокзал в результате приезжают загодя. Мнутся на перроне от холода, пока их в темноте мелким снегом со всех сторон обдувает. Антон трясущимися руками сначала бесконечно долго пытается прикурить, а потом затяжки пропускает, не слушая, о чём рядом с ним Дима с Крапом беседуют. А всё потому, что взгляда от тёмной фигуры мимо них туда-сюда шагающей оторвать не в силах. Согреться пытается или просто на месте стоять не может? Арсений с выезда из гостиницы ни слова не проронил, проигнорировав пытающегося выйти на контакт Серёжу. А теперь шагал вдоль прямой. Пять шагов туда, разворот, обратно. Кинув бычок прям под ноги, Антон решается подойти, про себя оправдывая сей порыв заботой о товарище, а по факту… По факту он бы и не отходил все три дня. — Ты как? — спрашивает, зная, что в ближайшие пару суток этот вопрос заебёт их обоих. Арсений тут же останавливается, улыбается половинчато и кивает вместо ответа. Всё ещё в очках, дурила. Антону эти очки хочется стянуть, пусть уж на него смотрят глазами больными, но своими. — Поспал два с половиной часа, — вскидывает Арсений кулак в победном жесте, пытаясь отшутиться. — Но в целом всё как обычно. Попробую ещё в поезде поспать. Антон тоже кивает, не зная, что сказать-то ещё. И лишь плотнее кутается в куртку: ветер так и норовит забраться за шиворот. — Может… может, мне тогда в другом купе поехать? Арсений не отвечает. Задумавшись о чём-то, он наклоняет голову вбок и поднимает было руку, но, видно, в последний момент сам себя останавливает и улыбается уже шире, во всю мощь. — А ты не пробовал, ну, застёгиваться до конца? Чтоб не так продувало? Потом будешь соплями по всей сцене капать, как в том году… — Эй, не так уж всё и плохо было, — улыбается Антон в ответ, но язычок молнии вверх дёргает, отчего воротник колом встаёт. — Мне неудобно просто. Видишь? Он в подбородок упирается. — В подбородок он ему упирается, — уже почти откровенно смеётся Арсений. — Знаешь, я вообще не собираюсь слушать предъявы от человека, который поехал куда-то в минус тридцать в весенней куртке. И не говори, что это не так. — Я закалённый. — Закалённый он… Жопу себе отморозишь. На этом умолкают. Арсений демонстративно пытается натянуть откровенно короткую куртку на задницу, а Антон прячет пол-лица за воротник и оттуда глядит с легко читаемым выражением: «Ну и кого ты тут наебать пытаешься». — А по поводу купе, — заговаривает первым Арсений. — Сам смотри. Я ж всегда хреново сплю, ты тут вообще ни при чëм. Антон кивает, но не верит всё равно. Однако радуется, что гнать его никуда не собираются. — И… Это, — Арсений расстёгивает многострадальную куртку прямо навстречу очередному порыву ветра. — Сегодня же моя очередь… Как и всегда, спёртая булочка с завтрака для вечно не завтракающих. И выуживает неизвестно как там всё это время умещающийся пакет. Антон только смеётся в ответ, но булочку принимает. Ага, очередь, как же. Когда-то они с Позом озаботились фактом, что Антон по утрам между спать и есть выбирает сон, и начали приносить ему булки со своих традиционных завтраков, лишь бы тот не завывал потом полдня на тему того, когда же обед. Примерно год их обоих веселило это до усрачки, а потом прикол как-то подутих сам собой. В общем, теперь его подкармливали через раз и только Арсений. — Спасибо, — принимает он пакет, а самого промурашивает всего. Как и всегда. *** Вопрос с купе решает, как ни странно, Стас. Просто проходит вперёд перед Антоном вслед за Арсом, Димой и Серёжей. — Эм? — вопрошает Антон. — Ну, я решил, что тебе с Крапом лучше будет… Антон только зубами в ответ скрипит. Вот так вот. Лучше ему будет. Его бы кто спросил. И вообще, во всём цивилизованном мире разделение по половому признаку давно уже упразднили. А в их микроскопическом коллективе на пятерых оно, оказывается, живёт и здравствует. Но не спорит. Смысла в этом ноль. Стаса он вряд ли в чём-то переубедит, а к совести его взывать — дело пропащее. Только переглядывается с Крапом молча. Тот его без слов понимает. Его явно тоже в известность никто не ставил. Ну, зато у них всё купе выкуплено. Хоть какая-то радость. Пусть там вчетвером маятся. Может, Арс носатого придушит. — Мудила, — бросает Крап, когда Антон захлопывает за ними дверцу купе, отделяя их омежье царство. — Мудила, — соглашается Антон. И начинает обустраивать себе лежбище. Ночью толком выспаться не удалось, может, хоть сейчас. — Тебе за чаем сходить? — спрашивает его сосед чуть погодя, наблюдая разочарованно вздыхающего Антона, который осознал, что лежбище-то он себе устроил, в него с ногами забрался, булочку, арсеньевскими стараниями припасенную, достал, а вот о самом главном не подумал. Эта забота не промурашивает, но, по крайней мере, не бесит, потому что она, в отличие от стасовской, искренняя и уместная. Поэтому кивает и благодарно чуть позже стакан из чужих рук принимает. — Толку-то от этого отдельного купе, если он прям за стенкой, — заговаривает Крап, когда городской пейзаж за окном сменяется на привычные снежные ёлки. — Раньше у нас свои вагоны были и даже поезда так-то. — Ну ты что? — тянет Антон. — Это, чтобы мы в порыве страсти прямо там ебаться не начали. — С трудом могу себе такое представить… — Это ещё почему? Думаешь, что я недостаточно ебабельный? — огрызается Антон ещё до того, как осознаёт, откуда это говно лезет. А осознав, тут же тянет: — Бля, прости. Крап на него смотрит внимательно, но улыбается понимающе: — Стас — идиот. — Конченый. Потому что додуматься посадить двух омег, один из которых в течке, когда за стенкой альфа в гоне пребывает, мог только идиот. А Крап замечательный. Но сейчас он Антона немножечко бесит. Ладно, возможно, множечко. Но он не перестаёт быть от этого менее замечательным. Поэтому, наверное, и берёт наушники в руки со словами: — Ладно, я до конца поездки прикинусь ветошью, а то ты меня сожрёшь. Укладывается и отворачивается к стенке. Антону стыдно, но всего капельку, потому что он точно знает, что Крап на него обиду не затаит. Но и сдержаться можно было, конечно. Доедая булку в молчании, он пялится перед собой в прострации, размышляя, каково сейчас Арсению. Может, ему от этого рассаживания по разным углам лучше? Хотя вряд ли. Да, Антон сам ему предлагал. Но, признаться честно, сделал это, скорее, из вежливости. Потому что Крап абсолютно прав: толку от этого ноль. Пакет из-под булки пахнет Арсением, словно он его только-только из-за пазухи вытащил, а запах через тонкую стенку ощущается так, будто их ничего и не разделяет. Ложится на рждшные полки, повидавшие немало других ароматов, и оседает на них вуалью. Кажется, ещё пара часов и он проникнет даже в насквозь зассанный туалет. Но сейчас легче, чем ночью. Во сто крат легче. Потому что в целом ночь не время для разумности, а ещё потому что Арс ближе. И вот это хуже всего. Потому что то, что Антону так легче, вообще не означает, что это работает в обе стороны одинаково. И это тоже стоит учитывать. Вчера Антон мечтал оказаться в одиночестве, грезил, как сможет наконец-то выдохнуть в пустом номере, представлял, как сходит в душ, закинется таблетками на ночь, устроит себе лежбище из подушек и провалится в прекрасные, чуть бредовые течные сны. Заныкаться в тёмный угол, свернуться буквой «зю» и переждать. Потому что всё проходит, и это тоже пройдёт. Да, именно так. Ведь не в первый же раз. Просто переждать, да. Где-нибудь подальше от чужих запахов и суеты. И да, он не питал иллюзий, что ему так просто удастся избавиться от призрака запаха Арсения, но смел надеяться, что тот станет тише, выносимее и получится отвлечься, отключиться на пару часов от всего и вся и просто поспать. Сны в течке были единственным её плюсом. Сумбурные, живые, яркие и солнечные они хоть как-то скрашивали всё остальное. Сны, к слову, даже не были эротическими по большей части. Так, какие-то обрывки сознания, но от них всегда веяло каким-то уютом. В этих снах Антон всегда ощущал себя в безопасности, а ещё там было тепло и царило вечное лето. Так что Антон их искренне любил. И пусть сам сон был беспокойным: обычно Антон просыпался по три-четыре раза за ночь и зачастую в мокрых труселях. Но он легко мог закрыть на это глаза, ведь знал, что всегда сможет уснуть обратно, а там, за пределами реальности, будет вечное лето и покой. Но в этот раз всё пошло, мягко говоря, не по плану. Для начала запах Арсения как будто бы вообще не собирался становиться тише. Более того, казалось, что с каждой минутой разлуки он становится лишь более гаркающим, агрессивным. На Антона будто бы орали запахом, если так можно выразиться. Попытавшись скрыться от него, он отправился в душ. Но там стало только хуже. Признаться, подобного с ним не приключалось с подростковых времён. С пубертата, когда гормоны вытворяли лютую дичь, а предсказать не только ожидающуюся дату течки, но и процесс её прохождения было практически невозможно. Каждый раз организм выдавал что-то новое. Однажды, лет в тринадцать, Антон пережил две течки подряд с разницей в три дня. Потрясающий опыт. Никому бы не посоветовал. Но те времена остались в прошлом. Сейчас ему казалось, что он со своим организмом подружился, научился, так сказать, жить в мире и согласии. Ага, как же. Против Антона взбунтовалось его древнее-неразумное. Так он это называл. То самое древнее-неразумное, что сидит в каждой человеческой особи и отчаянно отстаёт от стремительно меняющегося мира, предпочитая жить по законам многовековой давности, когда разумное ещё толком не сформировалось. Именно оно диктует, будет ли человек бить, бежать или замрёт в случае опасности. Оно цепляется за любую дозу дофамина, серотонина или эндорфина, плюя на способы их получения. Оно не думает в перспективе, предпочитая мгновенный результат. Возможно, ему вообще незнакомо само понятие «перспектива». И ему совершенно точно насрать на новую этику и контроль рождаемости. Оно же вынудило сегодня Антона сорваться на Крапа. В целом древнее-неразумное вполне себе поддаётся контролю, но жизнь подгадить оно всё ещё способно. Вчера оно было крайне недовольно тем фактом, что Антон с какой-то радости не воспользовался возможностью лечь под ближайшего альфу. Да ещё и в гоне! Совсем ёбу дал, часики-то тикают, а у нас ни одной беременности. Но с этим оно ещё как-то смирилось, ведь альфа был рядом, а значит, существовала надежда. Стоило альфе покинуть зону досягаемости, древнее-неразумное взбесилось окончательно. И плевать ему было, что тот просто в другом номере тусуется. Нет, его нет рядом. А значит, тебя бросили, от-верг-ли, слышишь? Никаких тебе гормонов счастья, ты наказан. И вот с этим три подружки помочь уже не могли. Это другими лекарствами гасится. Наверное. Антон искренне верил, что есть что-то, способное унять чувство бесконечной тоски от осознания собственной никчёмности. Должно быть. Ну, кроме наркотиков. Прислонившись спиной к стенке душа, он вполне трагично вдоль неё сполз. Хотелось свернуться на полу и поскулить от безнадёги. В этом желании он решил себе не отказывать. В конце концов наедине с собой только идиоты отказывают себе в проявлениях слабости. Поскулив пару минут, поднялся, ибо толку от этого не было. Напомнил себе, что не он первый, не он последний, дело-то вполне житейское. В отчаянии попробовал подрочить. Потому что, во-первых, древнее-неразумное иногда можно было обмануть тем, что пальцы в жопе — это вполне себе член, а во-вторых, помогало отвлечься, да и халявный дофамин ещё никому не вредил. Не вышло. Тут поджидала другая напасть. Не думать об Арсении не выходило, а думать о нём, раскорячившись в душе с пальцами в жопе, не очень хотелось. Из уважения, как минимум. На этом из душа он выполз, дополз кое-как до кровати, уже там свернулся калачиком и постарался отвлечься альтернативными способами. Посокрушался на тему того, как по-идиотски сложились обстоятельства. В сердцах пожалел, что не родился бетой или альфой. Да, Арсу, может, тоже непросто. Но вряд ли он там себя сейчас настолько беспомощным чувствует. Посидел в социальных сетях, попробовал даже фильм посмотреть, но в результате решил, что поможет ему только сон. Вырубился быстро, но во сне не обнаружил ни привычной теплоты, ни солнечного света, ни ярких, перебивающих друг друга бредовых сюжетов. Ничего, кроме пустоты. Бескрайней и ледяной. Это было уж совсем нечестно. Раз пять он просыпался в холодном поту от почти невыносимого чувства потери. И в первые пару секунд пробуждения единственным его желанием было, чтобы его нашли. Хотелось найтись и приткнуться. Потом в себя приходил, проклинал весь белый свет и вновь пробовал спать. И так всю ночь. Просто потрясающая ночка. Но сейчас есть шанс поспать, наверстать, так сказать, упущенное. Арсений через стенку. Таблетки он только-только принял. «И помните, не более четырёх раз в день. Дальше и смысла нет, да и почки — вещь хорошая, особенно, когда их две», — так шутил его терапевт каждый раз, выписывая ту самую жёлтую засранку. Для остальных рецепт просто не требовался. Да, должно получиться, точно должно. С этой уверенностью он, как Крап, отворачивается к стенке, укутывается посильнее в одеяло и прикрывает глаза. Ему уютно, хорошо, а самое главное — альфа рядом. Этого точно должно хватить древнему-неразумному. Пусть довольствуется тем, что имеет. Большего Антон дать не в состоянии. Отрубается вновь почти сразу. Всё же ночь была слишком беспокойной, и тело требует заслуженного отдыха. Но во сне опять не находит того, к чему за многие годы с течкой привык. Нет там больше ничего приятного. Только запах, гаркающий, идущий отовсюду, и сводящая с ума невозможность выйти. Откуда и куда выйти — загадка, ведь ничего нет. Но именно невозможность выйти вначале оборачивается в страх, а потом и в отчаянье. Находясь посреди нигде, Антон в ужасе осознает, что в нигде его точно искать не станут, а значит, и не найдут. И вот от этого бесконтрольного ужаса, перерастающего в самую настоящую панику, он и просыпается. Просыпается весь потный, ошалевший и почему-то задыхающийся. И вновь требуется несколько очень долгих секунд, чтобы вспомнить кто он, где он и как тут оказался. Вертит башкой по сторонам, натыкается на перепуганное лицо Крапа, который с одним наушником в руке смотрит на него удивлённо. — Я… Громко было? — спрашивает Антон, от души надеясь, что не стонами какими-нибудь заунывными вынудил хорошего человека беспокоиться. — Не, — машет головой, — просто дёргался. — Ебать, — выдыхает Антон и откидывается обратно на подушки. Вот это уже ни в какие ворота. За всю свою жизнь он никогда не лишался какого-то, как ему казалось, безусловного права получать удовольствие от сна. Он мог страдать от бессонницы, мог спать урывками, мог спать в самых неподходящих местах, но он никогда не страдал от кошмаров. Ну, может, пару десятков раз за жизнь приснилась какая-нибудь чушь неприятная. Но хватало потрясти головой, попить водички или покурить, чтобы тут же вновь улечься на подушку и окунуться в нормальный здоровый сон. А это что такое? — Мне в течку тоже иногда кошмары снятся, — замечает Крап. — Что? Странно, но Антон никогда раньше не интересовался, а что снится другим омегам во время течки. Опираясь на собственный опыт, он отчего-то решил, что у всех плюс-минус одинаково. А тут вон человек кошмарами мучается. — А тебе до этого нет? — в свою очередь удивляется товарищ его по несчастью. — Не-а. А тебе часто? — Ну, — пожимает плечами. — От обстоятельств зависит, но либо кошмары, либо порнуха какая-то… А сам лезет в сумку, шерудит в ней и достаёт косметичку, а из неё очередные таблетки. — Что это? — Снотворное. Держи, — и протягивает целиком пачку. — Часов на пять точно хватит. — Это, чтобы я тебя точно не сожрал до конца поездки? — шутит Антон, но таблетку тут же принимает, даже не задумавшись. — И это тоже. *** Просыпается он благодаря всё тому же Крапу, который трясёт его за плечо: — Шаст, подъём, приехали почти. Проморгавшись, Антон улыбается прямо в хорошо знакомое, круглое лицо и от души благодарит: — Спасибо. — Да не за что, — отражается на чужом лице облегчение. Разогнувшись, Крап усаживается обратно к себе и как бы между делом, не глядя на Антона, замечает: — Ты это, Арсу, что ли, тоже подсунь, а то его реально за наркомана принять можно. — А сам чего не предложишь? — спрашивает Антон, зевая до хруста за ушами. — Ну, — тянет Крап, отворачиваясь к окну. Антон бровь вопросительно изгибает, потому что Крап вроде бы не один из этих, кто считает, что альф в гоне нужно десятой дорогой обходить, глазки в пол опустив, да и вообще не отсвечивать. Кроме того, это же Арс. Вряд ли Крап всерьёз считает, что тот на него накинется за невинное предложение принять снотворное и себя не мучить. Поэтому внезапно стушевавшийся звукарь вызывает как минимум недоумение. — Такое не принято обсуждать, — выдаёт он, всё ещё обращаясь к окну. — Серьёзно? — тянет Антон, отбиваясь от древнего-неразумного, которое тут же решает, что нужно незамедлительно и прямо сейчас пресечь какие-либо посягательства со стороны внезапно образовавшегося конкурента. Древнее-неразумное может считать что угодно, а Антона в детстве головой не роняли, и он даже в бреду не решил бы, что у Крапа тайная влюбленность образовалась. Но всё равно почему-то уточняет. — Бля, нет, Шаст, — резко оборачиваются на него. — Я не про это… Фу, бля. При всём уважении к Арсению. Он прекрасен, спору нет и всё такое. Просто… Ты что правда не замечал, что я его каждый раз в гоне избегаю? Антон отрицательно башкой машет, потому что правда не замечал. Как-то не до этого ему в эти периоды было. — Ну, он же вроде нормально себя ведёт, или я чего-то не знаю? — предполагает он. Потому что: ну а вдруг? Вдруг это он с ним весь такой тактичный и благородный, а на бедного Крапа срывается? Маловероятно, но должна же быть хоть какая-то причина… — Да не в этом дело… просто… Ну, вот тебе Арс как пахнет? — Охуенно, — сначала отвечает, а потом только думает, что можно было бы эпитет и поскромнее выбрать. — Вот. А мне… — Воняет? — тут же усмехается Антон. Странно, что сам об этом не подумал… Это же чисто индивидуальная непереносимость. Вот Белый ему вонял, а для кого-то наверняка лучше запаха во всём мире нет. Считается, что это природа так страхует от близкого скрещивания. Мол, у вас набор генов слишком похож. Именно поэтому близкие родственники, а особенно дети родителям воняют. Выходит, что у Крапа с Арсом куда больше общего, чем можно решить со стороны. Это почему-то веселит Антона до усрачки. Это и тот факт, что Арсений кому-то может вонять. Вот это вот прекрасное существо воняет до такой степени, что к нему стараются не подходить лишний раз. Охуеть. — Ну, не прям воняет, — продолжает Крап, — просто слишком. Понимаешь? А в гоне… Ну, сам понимаешь, совсем слишком. Но о таком не говорят. Дело же не в нём. И натурально морщит нос. На Арсения! Это вынуждает Антона чуть ли не вслух рассмеяться, но он всё же сдерживается. — Да, я понимаю. Бывает. — Поэтому давай лучше ты. Ему поспать не помешает. Он и так каждый раз неизвестно зачем мучается. А в этот… Сам видел, ему совсем хуёво. Антон кивает и думает, что Крап прав. В этот раз всё действительно по-другому. Для них обоих. А ещё думает, что при первой же возможности Арсу снотворное предложит, а ещё сообщит, что тот — вонючка. Он просто обязан, ну. Кто ещё осмелится сказать Арсению Сергеевичу, что тот смердит? Только он. Крап, между прочим, несколько часов ехал в насквозь провонявшем купе! Нельзя такой подвиг без внимания оставлять.