Проблемы обстоятельств

В гостинице, куда они заехали лишь на несколько часов, Арсений обнаруживает настоящий зимний сад с окнами в пол. Здесь и решает обустроиться, потому что в номере находиться уж совсем невыносимо. Там он чувствует себя в клетке. А здесь, спиной к огромному окну, ведущему в февральскую стужу, и под какой-то пальмой, не так уж и плохо. Он сидит, прикрыв глаза, но даже не надеется уснуть. Он просто… Пережидает, да. Это всё, что он может по факту. Пережидать. И будет это делать от концерта к концерту, пока они не разъедутся по домам и запах Антона не выветрится, а за ним авось и гон уйдёт. А пока Арсений пережидает, сидя под пальмой в тишине полупустой гостиницы. В поезде поспать не вышло. Ещё Стас, блядь, со своими идеями охуенными. Толку-то их разделять было? Бред. Это привело лишь к тому, что Арсений на протяжении всей поездки, длиной в несколько часов, думал только о том, как сильно ему хочется спрыгнуть с верхней полки и оказаться там, за стенкой, чтобы просто быть рядом. Этого, наверное, было бы достаточно. Потому что утром на платформе Арсений окончательно убедился, что рядом точно легче. Рядом он, по крайней мере, не испытывает постоянной тревоги из-за собственного бездействия. Ведь очевидно же, что если он не ринется искать, то найдёт кто-то другой. Одно радует. Антону-то, кажется, в поезде поспать удалось. Во всяком случае, Арсений сделал такой вывод, исходя из того, как в определенный момент успокоился запах за стенкой, и из того, как посвежел Антон по приезде. С утра на него смотреть было больно. Так что рубануло, скорее всего. Ну и славно, ну и замечательно. Двое неспящих в Сибири — это было бы как-то слишком. А сейчас он, да, пережидает. Им выезжать уже скоро, там концерт, а потом… Потом он вновь будет пережидать. Такое его ждёт существование, что ж поделаешь? От встречи к встрече, то есть от концерта к концерту, да. Не суть. Он слишком устал, чтобы размышлять здраво. В глаза ему будто бы самосвал с песком выгрузили, а тела он почти не чувствует. То ноет, но расслабиться никак не выходит. Так что остаётся просто сидеть и ждать. Сколько он уже так сидит? Да фиг его знает. Достаточно долго, чтобы правую ногу свело. В этом он убеждается, вздрогнув от внезапно ставшего гуще и ближе запаха. Открывает глаза и улыбается. Антон показывается из-за угла спустя пару секунд и тут же выпаливает: — А ты чего тут? Хотя Арсения за пальмой и ещё каким-то разросшимся комнатным растением разглядеть никак не смог бы. Арсений буквально затаился в кустах. Но его без проблем обнаруживают. Значит, затаился он весьма паршиво. Антон выходит к нему из-за выращенных кем-то с любовью зарослей и щурится от яркого солнца. Пока Арс здесь рассиживал, оно опустилось поближе к земле, освещая её напоследок из последних сил. — Медитирую, — не врёт Арсений, улыбаясь этому чуду лопоухому, но тут же видит, что ему не верят. Антон замирает в каком-то полуметре и внимательно оглядывает его сверху вниз, хмурясь озабоченно. А затем губы поджимает да руки на груди складывает, словно извиняясь за своё присутствие. — А ты чего тут? — специально вторит Арсений ему, чтобы разогнать неловкость, которая теперь за ними следует неминуемо. Надо с ней как-то бороться. А то чё они? Не чужие же друг другу люди, в конце концов. — Да я в поезде отоспался, вот мотыляюсь… И Серёжа прав, логистика просто охерительная. Могли бы уж сразу на площадку поехать, чё нам эти пару часов в гостинице? Арс улыбается ещё шире, но уже самому себе. Не прогадал ведь, тот действительно поспал. — Ты как? — спрашивает Антон, делая ещё один недошаг вперёд. — В поезде поспать-то вышло? — Чуть-чуть, — отвечает, а сам думает: «Да сядь ты уже, я ж не кусаюсь». — Мне тут Крап снотворного подогнал. Не хочешь на ночь попробовать? Потому что выглядишь ты… Ну как пиздец. — Не, — мотает головой, подаваясь вперёд. — Я пробовал. Либо не помогает, либо я потом весь день как обдолбанный. — М… Антон же всё ещё мнётся на месте. То ли уйти хочет, то ли, наоборот, остаться. И Арсений открывает уж было рот, чтобы предложить сесть, но не успевает, потому что Антон вздыхает и делает это вполне самостоятельно. Причём усаживается почти впритык. Но, уже приземлив пятую точку, замирает в какой-то неестественной позе и спрашивает: — Ты же не против? — Бля, Шаст, конечно, нет. И вообще, хватит от меня шарахаться… — Я не шарахаюсь, — тянет чуть обиженно, но плечи расслабляет, бедром прижимается и усаживается поудобнее. — Я просто не знаю, как лучше… «Лучше с тобой, — думает про себя Арсений. — Так мне не хочется, по крайней мере, тебя искать. Правда, вот сейчас очень хочется ещё ближе пододвинуть, но вот это, право, вообще не твои проблемы». Но вслух этого, конечно, не произносит. Вместо этого просто ворчит: — Лучше, когда от меня не шарахаются как от неадеквата какого-нибудь. — Понял, принял, учту. Но я всё ещё настаиваю, что от тебя не шарахаюсь, просто я переживательный. А у Крапа есть уважительная причина… — Что? — перебивает его Арсений. Он так-то до этого момента не очень задумывался о Крапе. Но сейчас понимает, что за два дня того почти и не видел рядом. Неужто где-то насолить успел человеку, может, набурчал? — Я его обидел чем-то? — Не-а, — улыбается Антон широко. Уши так и светятся. То ли от восторга, то ли от покидающего сей бренный мир солнца закатного. — Эм? — Ты воняешь. Ужасно, отвратительно, просто невыносимо воняешь, — кажется, Антона данный факт здорово так веселит. — Ладно, возможно он выразился мягче. Но сути это не меняет. И сидит, смотрит, ждёт реакции. А Арсений только и может, что в ответ улыбаться, потому что это чудо бестолковое — сегодня слишком чудо и слишком бестолковое. — Вообще, звучит не слишком приятно, знаешь ли… — А и не должно быть приятно, — смеётся Антон. — Ты вонючка. — Иди ты… — Ладно, только ему не говори, что я тебе рассказал. Я это к тому, что никто от тебя не шарахается. Не льсти себе, что ты большой, грозный альфа, который наводит ужас на округу. Я беспокоюсь, а Крапу ты воняешь. Арсений деланно-обиженно губы выпячивает: — А может быть, я хочу быть большим, грозным альфой, который наводит ужас… — Чтобы все вокруг разбегались? — Да. И ржут уже вдвоём. А когда смех затихает, Арсений спрашивает: — А тебе мой запах нравится? — Очень. И уши розовеют. Но это, наверное, от солнца. — Ну и угораздило нас так вляпаться, конечно, — прислоняется Арсений затылком к стеклу. — Да ладно, бывает… Дело житейское. — У меня такого не было. — Чего именно? — спрашивает, а сам прижимается ещё и плечом. И прикосновение это теплом, кажется, до сердца достаёт. — Я никогда не проводил столько времени в гоне рядом с омегой в течке, — поясняет Арсений. — Ты имеешь в виду без отношений? — Я имею в виду вообще. — Подожди… — вновь поворачивается всем корпусом. А жаль. Плечом к плечу отлично сиделось. — А с… бывшими? — У меня не было настолько длительных отношений. «С омегами» не добавляет. Ни к чему это сейчас. — Ладно, ну а Зохан? Вы же столько лет знакомы. — Не-а, ни разу. Да я его б придушил, наверное. — Потому что все омеги во время течки в невыносимых сук превращаются? — Ой, не приписывай мне бытовой сексизм. Он по жизни та ещё невыносимая сука… — Поэтому вы столько лет и дружите. Арсений только головой качает, но не спорит. Против правды не попрёшь. — Ты мне лучше расскажи, как вас с Макаром так угораздило? Ему действительно интересно. Особенно теперь. Он эту историю только краем уха слышал, да и то пару лет назад. — Да там тоже по-дурацки вышло… — поворачивается обратно, чтобы перед собой в пространство уставиться, углубляясь в воспоминания, и снова плечом жмётся. Вот и хорошо. Вернее, нехорошо. То есть нехорошо, что так хорошо. — Мы тогда в «Не спать» снимались. Нам квартиру одну на двоих сняли в Новогиреево на все съёмочные дни. Ну, приехали из Воронежа, на двоих чё-то около трёх тысяч рублей и всё. А суточные от ТНТ ты сам знаешь, как приходят… В общем, ни денег, ни знакомых толком, а те, что есть, все тоже по съёмным тусуются. Он уже в гоне приехал, меня на следующие сутки перекрыло. Я ещё и без таблеток был, он мне в аптеку бегал… На это последние бабки потратили, потом чисто святым духом и надеждой на светлое будущее питались. — И как? — перебивает Арсений больше для того, чтобы от себя лишние мысли отогнать. — Ему — не знаю, а я до его возвращения полумёртвой креветкой валялся. А потом ничё, нормально. На съёмки вместе, потом обратно. По ночам даже миниатюры разгоняли, он ж тоже толком спать не мог. Это ж Макар… Он мне почти как брат, — тянет Антон и голову вбок наклоняет, словно размышляя о чем-то. Но тут же добавляет: — В общем, я на опыте, нормально всё. Арсений чувствует, что тот врёт. Явно, что этот раз от того чем-то да отличается. И не в лучшую сторону. От этого кошки на душе полноценно за своё известное занятие не берутся, но когтями проводят разок-другой. Легонько, ненавязчиво, но ощутимо. Обидно становится, что от его присутствия хуже, чем от присутствия Макара. Но обида эта детская, глупая. Гнать такую обиду надо ссаными тряпками. — Только за тебя переживаю… Макар хоть немного, но спал. Часа по четыре точно. А ты, судя по внешнему виду, вообще нет. Может, лучше как обдолбанный, чем так? А то скоро Тайлера Дёрдена видеть начнёшь. Арсений только головой качает, очень хочется руку сейчас на коленку положить. Успокоения для, а не ради чего-то там ещё. Но сдерживается. Не стоит таким заниматься. — Ну, сегодня в автобусе, если совсем невмоготу будет, тебя дёрну… или Крапа. Уж потерпит мою вонь как-нибудь. Антон кивает в ответ. И от этого чёлка на глаза падает забавно, он её поправляет, глаза отчего-то отводит и куда-то в пол сообщает: — Нам идти, наверное, надо. Идти, если честно, совсем не хочется. Арсений бы под этой пальмой и окопался, лишь бы Антон рядом сидел. Но тоже кивает: — Ага, пора. Антон встаёт первым, делает пару шагов, а потом останавливается, чтобы привычным жестом вытереть ладони о джинсы. И уже явно намеревается обернуться, но замирает, потому что Арсений сразу же за ним с места вскакивает и таким образом оказывается прямо за спиной. — Чёрт, прости, я же обещал, — спохватывается он тут же и собирается отступить в сторону, дабы лишний раз не смущать и не напрягать. — Жуткая хренотень, я знаю. — Ничего, — качает головой Антон. — Всё нормально. Не на сцене же. Просто… Я тоже разную жуткую хренотень иногда вытворяю. Арсений замирает, забывая напрочь, что вообще-то хотел отойти, и улыбается прямо ему в затылок. — Например, когда подходишь меня понюхать и молча уходишь обратно? Уши опять розовеют. — Если замечал, зачем спрашивал, нравится ли мне, как ты пахнешь? «Мне нравится смотреть, как у тебя уши краснеют», — вот так ответить — это жуткая хренотень. Но правда. Поэтому ничего не отвечает, но и с места не двигается. Он просто не в состоянии. Его, может, блики угасающего солнца на чужой спине загипнотизировали. Это же возможно? Вполне. Так и стоят как два изваяния. Один позади другого на расстоянии двух шагов. Антон не предпринимает не то что попыток скрыться или уйти, а даже обернуться, что завораживает ещё больше. Поэтому Арсению кажется, что если он сам сейчас что-то учудит, то похерит такой странный, но прекрасный момент. Но и совсем ничего не сделать он тоже не может, поэтому, прикусив нижнюю губу, спрашивает, почти не размыкая губ: — Можно мне тоже? — Что? — вздрагивает, но по-прежнему не оборачивается. — Ну, можно мне тоже попробовать… И замирает в страхе, что Антон переспросит, уточнит, что за столь размытой формулировкой скрывается-то, и придётся объяснять, выражаться яснее. А Арсению, может, его пасмурная и размытая формулировка милее. Но Антон ничего не уточняет: — Да. Арсений сглатывает медленно и подходит ещё чуть ближе, но останавливается в сантиметрах тридцати. Ближе нельзя, никак нельзя. Более того, это и так слишком близко. И не касаться. Ни в коем случае нельзя касаться, потому что тогда есть вероятность и не отпустить. Руки, руки загребущие за спину. От греха подальше. Одной рукой вторую за запястье обхватывает изо всех сил, чтобы даже соблазна не было на талию положить, и наклоняется вперёд, отмечая про себя, что вот сейчас уши-то не порозовели, то есть данная ситуация не смущает, да? Забавно. Наклоняется прямо к изгибу шеи, чуть выше воротника худи. Он сейчас так близко, что может разглядеть все волоски у Антона на загривке. Но вместо этого лишь прикрывает глаза и вдыхает поглубже. Странно, но здесь запах как будто бы спокойнее, чище. Вчера Арсений сравнивал его с плачущим ребёнком. А сейчас и следа не осталось. Спокойный, по-прежнему яркий. Потрясающий, если честно. — Спасибо, — проговаривает, чуть отстраняясь. А в горле-то пересохло. Всё внутри просто требует обхватить за бока, подтянуть ближе и в номер, номер, послать к чертям концерт, запереться, забаррикадироваться и не отпускать. Заграбастать, да… — Знаешь, — не даёт он Антону и слова сказать, — можешь, пожалуйста, передать от меня Макару, что у него просто железная сила воли. Произносит и чувствует, как стыд обжигает лицо. Потому что вот это вполне себе тянет на домогательства. И кажется, на этот раз уши покраснели уже у него.