Проблемы обстоятельств

В этот раз Антон плюёт на то, кто там и что подумает, и не спускает с Арсения глаз почти весь концерт. «Почти» лишь потому, что иногда всё же приходится обращать внимание на тех троих, что с ними по городам шатаются. Арсений же выкладывается не только за себя, но и за Сашку, Петьку и всех родственников до десятого колена. А потому, стоит им уйти со сцены, едва с ног не валится. Что и кому только доказать пытался — непонятно. Всё же сон любому человеку необходим для нормального функционирования. А раз тот отсутствует, то силы-то беречь надо. Как он собирается в таком темпе ещё два дня просуществовать — одному Богу известно. Это его состояние замечают все. Ну, сложно было не заметить. Оказавшись в гримёрке, Арсений валится на диван лицом вниз и не подаёт признаков жизни с минуту. Стас уже рот свой говорливый разевает, но получает аж целых три предупреждающих взгляда, велящих заткнуться нахуй. — Арс, — тянет Серёжа чуть погодя, слегка касаясь плеча страдальца. — М? — Ты живой вообще? — Вполне, — бурчит, не поднимая головы. — А не похоже… — Всё нормально, мне нужен кофе. — Сон тебе нужен, а не кофе, — вмешивается в разговор Дима. Антон же молча врубает кофеварку. Благо рядом стоит. — Если бы я мог поспать, я бы, не поверишь, Диман, поспал. Но я не могу, поэтому мне нужен кофе, — и поднимает-таки голову. Заметив аж целых четыре взволнованных взгляда, а также гул кофеварки, пристыженно добавляет: — Я в норме, пацаны, правда, просто чуть-чуть не в форме… И вообще, так-то принято больше об омегах беспокоиться, — переводит взгляд на Антона, улыбается чуть извиняюще: — хотя тут и правда беспокоиться не о чем… — Да, потому что Антон не выглядит как ходячий труп, — влезает Стас. Антон, которого только что перебили, лишь глаза закатывает. Была у Станислава одна уёбская по всем меркам привычка: говорить о ком-то таким тоном, будто бы этого кого-то рядом нет. Поэтому Антон, переглянувшись с Арсом, тут же кивает, взгляда от хмурой, но всё равно милой рожи не отводя: — Ага. Потому что Антон спит. Антон о себе заботится. И Антон говорит о себе в третьем лице. — Антону не стоит хвастаться, потому что Арсению завидно, — тут же подхватывает Арс, принимая наконец вертикальное положение. — И Арсению очень нада кофе. — Ща будет Арсению кофе, — почти смеётся в ответ Антон. А Позов с Серёжей чуть ли не хором тянут: — Придурки… — Шаст, он так от тахикардии помрёт, — ворчит в свою очередь Стас. Обычный такой вечер в их коллективе вырисовывается. *** С площадки выходят спустя добрых полтора часа. Там их уже автобус дожидается. Прогретый и готовый отвезти в следующий город. На морозе Антон кутается посильнее в куртку. И радуется тому факту, что сегодня он точно не останется один в номере. Хотя всего сутки тому назад радовался совершенно противоположенному. Но сейчас перспектива крючиться несколько часов в неудобном кресле кажется куда заманчивее, чем крючиться где угодно вдали от Арсения. Он планирует устроиться с комфортом, вставить наушники в уши и попробовать уснуть так. Если же опять какая-то муть приснится, то у него таблетки есть — вырубится как миленький, и всё будет просто замечательно. Ну, учитывая самые ебаные обстоятельства из всех возможных, всё будет замечательно. С этими мыслями он подходит к автобусу вслед за Стасом. Там их уже водитель дожидается, мнётся с сигаретой в губах, ногами на морозе переступая. Хороший такой дядечка лет пятидесяти с инеем на ресницах и горящими раскосыми глазами-пуговицами. — Станислав. — Олег. Жмут друг другу руки. — А вы чего на морозе? Давно ждёте? — Да только вышел покурить. Вы проходите… Антон открывает было рот, чтобы тоже поздороваться. Но наконец-то чует то, что почуял бы куда раньше, если бы не мороз, сигареты и запах Арсения, доносящийся из-за спины. Их сегодняшний водитель — альфа. Альфа хороших манер, потому что даже бровью не ведёт при появлении Антона, зато кидает взгляд за его спину чуть погодя. Ага, Арсений Сергеевич изволил показаться. А затем чуть суетливо здоровается, кидает бычок под ноги и скрывается в машине, усаживаясь на своё место. Антон вздыхает тяжко и вслед за Стасом лезет в салон. Усаживается из принципа на своё привычное место почти у самого входа. И даже не смотрит на Арсения, когда тот пробирается мимо него к задним сиденьям. Зато наблюдает за дядечкой-водителем. Тот вешает на зеркало заднего вида вторую «ёлочку». Как будто это поможет. Перебирает руками на руле, а затем трёт замёрзшие на улице щёки и уши. Хороший дядечка и пахнет от него нейтрально приятно. Кольцо вон на пальце. Значит, дома кто-то ждёт. А главное, даже не фыркнул, хотя именно поколение постарше себе такое всё ещё позволяло, ибо нехер во время течки по улицам расхаживать, людей смущать. А этот — ничего. Только Антону от этого не легче. Везёт ему как утопленнику, конечно. Потому что, если бы он просто был в течке, хуй бы забил на этого дядечку, но в этот раз всё совпало как нельзя хуже. Находиться почти двенадцать часов в замкнутом помещении с альфой в гоне и чужим альфой — это именно то, чего ему так по жизни и не хватало. Ну, делать нечего. Опять же… дело житейское. Ему бы только поменьше этих житейских дел, а то осточертели порядком. Снимает куртку, чувствуя, как пальцы медленно отходят от мороза, кладёт её поверх вместо одеяла и ловит на себе очередной сочувствующий взгляд Крапа. Шёл бы он, конечно. Пусть сидит молча и ароматами Арсения наслаждается. Машина трогается и отправляется по оранжевым от света фонарей улицам города, чтобы выскользнуть из него в темень и покатить в следующий. Антон же вставляет наушники, включает негромко музыку и прикрывает глаза, стараясь поскорее уснуть или хотя бы отвлечься. И поначалу у него даже выходит. Сонливость мягко опускается на голову, мысли начинают чуть путаться, двоиться, позволяя уставшему мозгу отключиться. Но где-то часа через полтора, когда они выезжают на трассу, запах милого дядечки начинает отзываться чувством лёгкого беспокойства. Антон гонит его от себя подальше. Открывает глаза, чтобы посмотреть на чужие руки на руле. И пытается сосредоточиться на них. Смотри, смотри, обычные такие руки. Хорошего такого дядьки. Работяги, который вас, зажравшихся, везёт через непроглядную ночь. Везёт через пургу, о чём-то там своём думая. О доме или о том, кого и куда завтра повезёт, а может, о чём-то совсем отвлечённом. Мечтает об отпуске или фантазирует о чём-то несбыточным. И за дорогой следит, да. Ты бы в такую погоду никогда за руль не сел. И как только у них решимости хватает, чтобы зимой на трассу выезжать раз за разом, год за годом? Когда не видно ни зги и только фуры из темноты выскакивают, проносясь мимо так, будто бы способны созданными ими же потоками воздуха снести ваш микроавтобус к чёрту в кювет. Тебе даже на дорогу стрёмно смотреть, а этот везёт. Хороший дядечка. И дома его кто-то точно ждёт. Дети у него наверняка есть. Этот хороший дядечка тебе, дубина, ничего плохого не сделает. Ему вообще на тебя насрать. Антон пытается сосредоточиться на собственных мыслях. Правда пытается. На хороших, рациональных мыслях. Но чем больше он смотрит на эти покрытые пигментными пятнами и сеткой морщин руки, тем сильнее ему запах их обладателя досаждает. Хочется от него скрыться, прибиться к своему альфе. И плевать, что альфа так-то и не свой, а вообще ничей. Просто этот чужой. А значит, потенциально опасен. Как такой дядечка может быть даже потенциально опасным? Да хрен его знает. У древнего-неразумного свои представления на этот счёт. Поэтому примерно через полчаса Антон уже не то что спать не хочет, ему, признаться, очень хочется из этой чёртовой тачки на полном ходу выпрыгнуть. Возможно, в придорожном сугробе, подальше ото всех и вся, ему станет чуть полегче. Он вздыхает, перестаёт гипнотизировать чужие руки и поворачивается на бок. Сон ему сегодня не грозит. Будут завтра на пару с Арсением страдать… И тут же резко вспоминает, что у него так-то снотворное припрятано, которое он и так собирался выпить в случае необходимости. Необходимость имеется, ещё какая. Вот он, выход. Крап сказал, что часов на пять хватает точно, а может, и больше. А там… если проснётся, ещё чё-нибудь придумает. Выуживает из кармана куртки спасительный блистер. Тот ему подмигивает в темноте, свет фар проезжающей мимо фуры отражая, а Антон чувствует, как ещё недавно милая сердцу мысль отключиться на пару часов отзывается изнутри холодом. «Ты решил, оказаться без сознания рядом с этим?!» — вопит древнее-неразумное, подразумевая под «этим» милого дядечку с кольцом на пальце. Антон сглатывает и закрывает глаза. Пытаясь отогнать усилием воли беспокойство, он понимает, что выйти победителем из схватки с животным, а потому неконтролируемым страхом, застрявшим в глотке, у него не выйдет. Но всё ещё лелея слабенькую надежду на превосходство разумного над неразумным, открывает глаза вновь, сжимает чёртов блистер, чувствуя, как он впивается в кожу, задерживает дыхание и, выдохнув, понимает, что не сможет. Нет. В этот раз оно сильнее. Иррациональный страх не отпустит. А у страха только три пути: бей, беги или замри. Поэтому Антон встаёт. Но даже не смотрит в сторону Крапа и водителя, потому что первый точно поймёт, что Антон удумал, а второй может как-нибудь не так этот порыв интерпретировать, а обижать хорошего дяденьку не хочется. Вместо этого Антон проверяет, чем заняты слепые. Серёжа спит и вроде бы даже похрапывает. Стас тоже. Укутался в неизвестно откуда взявшийся плед и посапывает из него. А вот Позов чё-то на телефоне смотрит. Ну и похер. Если что-то и подумает, то точно промолчит, это ж Димка. Вот Матвиенко или длинноносый могли бы и не сдержаться. Пробираясь по салону, старается издавать как можно меньше звуков. Там в углу его встречают поблёскивающими в темноте глазами. Ощущение будто бы они светятся. Конечно же, Арсений не спит. Естественно. Тоже, небось, весь начеку. Сидит, расположив длинные ноги на свободных сидушках и скрестив руки на груди. Антон прижимает покрепче куртку к груди и кивает на место рядом, понимая, что если его сейчас прогонят, то скрутит как никогда. А Арсений имеет на это полное право. Он так-то за него и его состояние не ответственен. Но тот только молча соглашается и поджимает колени к себе. Плюхнувшись на освободившееся сиденье, Антон облегчённо выдыхает, а затем принюхивается. Аромат дядечки и здесь отлично чувствуется, но теперь это почти такой же ничего не значащий фон, как, например, запах Крапа. Оно всё где-то там. И оттуда его не достанет. Здесь он в безопасности. Какая же глупость. Машет головой, стараясь отогнать все лишние мысли и неловкость прочь, и замечает, что за ним так-то из темноты своего угла пристально наблюдают. Ловит этот взгляд и кивает благодарно, но ничего не говорит. Потому что… А что тут скажешь? Такие у них нынче… Обстоятельства. Вновь кладёт на себя куртку, устраивается поудобнее и думает, что всё же поблагодарить Арса придётся, но это всё завтра. Не в этой машине. А сейчас — спать. И пусть, ради Бога, ему повезёт, и он проснётся уже в точке Б, пусть Стас в кои-то веки промолчит, пусть вообще все проявят чудеса тактичности и промолчат… Пусть, да. Арсений чуть воровато ногами под него подлезает, вынуждая вновь обернуться и поймать в тусклом свете кривоватую улыбку. От неё ли или от чужого прикосновения сердце, словно подскочив на батуте, оказывается в горле, там застревает на мгновение и ухает обратно, разгоняя последние тревоги. Это же Арсений, чёрт возьми. Невозможная язва и дурила в довесок. Рядом с ним переживать из-за того, кто что там скажет или подумает, — такая глупость. Ну, подумают, ну, скажут, они их на хуй пошлют. Возможно, хором. Улыбнувшись в ответ, Антон обхватывает одну ногу под коленом и прижимается боком, сползая чуть ниже. Он буквально жмётся к ноге альфы в поисках защиты. Должно быть унизительно, но нет… Потому что он жмётся к ноге Арса, а это вообще не унизительно, может, только немного нелепо или смешно. Ну и плевать. С этими мыслями Антон закрывает глаза, чувствуя, как усталость вновь берёт верх, и голова становится лёгкой-лёгкой. Сон своими щупальцами утягивает к себе. Там, за порогом мира реального, оказывается тепло. По-настоящему тепло, а не как в салоне, искусственно прогретом печкой. Как бывает в середине лета, когда зимняя стужа кажется не более, чем страшным сном, жуткой выдумкой, а не суровой реальностью. И солнце бьёт по глазам, слепит, не давая разглядеть ничего вокруг. А потом Антон просыпается. Обнаруживает, что во сне едва не уронил голову на твёрдую коленку. Ну, хорошо, что хоть слюну не пустил. Уже радость. А затем осознаёт себя и тот факт, что не просто так проснулся. Арсений одну ногу опустил с сидений и теперь упирается ею пол, а пальцами второй легонько пихает Антона в бок. Так что, получается, его вполне целенаправленно разбудили. Оно и ясно. Арс же эти сидения не просто так себе когда-то отвоевал на пожизненный срок. Ноги ему вытянуть охота. А тут пришли некоторые и такой возможности лишили. Ещё и одну из ног оккупировали. Неудобно ему. Придя к подобному выводу, Антон оборачивается и вопросительно брови приподнимает. Он готов усесться, как арсеньевской душеньке угодно. Если тот захочет, может прямо на него ноги и примостить, только пусть не заставляет уходить. Арсений же, удостоверившись в том, что Антон окончательно проснулся и реагирует на внешние раздражители, прислоняется спиной к окну, двигает задом, расцепляет руки, которые по-прежнему были скрещены на груди, и кладёт их по бокам от себя. Теперь он скорее полулежит, чем сидит. Смотрит внимательно, чуть голову вбок наклонив, словно что-то окончательно в голове решает, а затем кивает себе на грудь. Антону требуется пусть и незначительное, но время, чтобы сообразить, что именно тот ему предлагает. И в тот же миг, когда это самое осознание происходит, щёки обжигает румянцем. Приподняв удивлённо брови, он таращится с немым вопросом на Арса, а в ответ получает только лёгкое пожатие плечами. Мол, моё дело — предложить, а ваше дело… Отказываться Антону не хочется. Но и согласиться… В общем, хочется и колется. Ведь их сон в обнимку точно придётся объяснять, это первое. А ещё не хочется, чтобы Арсений что-то там предлагал лишь оттого, что к нему припёрлись, его покой нарушили, а потом жалостливо прижались, и теперь он вынужден это сделать из чувства внутреннего благородства и сострадания к несчастному. Нет, не такой уж Антон и несчастный. Помаявшись пару мгновений, Антон ловит себя на том, что вполне логичное беспокойство сменилось более практичными размышлениями на тему: а как улечься-то? Ну… Не лицом к лицу же, это было бы как-то, ну… А с другой стороны, задом прижаться? Охуенная перспектива в текущих обстоятельствах. А как Арсению будет удобнее? Хотя ему, очевидно, вообще удобно не будет. Задачка… «К чёрту, Арсений, если что-то не устроит, сообщит. Уж за словом он обычно в карман не лезет», — решает Антон, позабыв напрочь, что ещё недавно беспокоился совсем не о комфорте Арсения. Повернувшись, он двигается, кое-как устраиваясь между чужих ног. И укладывается спиной на грудь. Затылок приземляется где-то в районе ключицы так, что лицо совсем близко от чужой щеки оказывается и шеи. Расположиться удобно вдвоём с их габаритами даже на четырёх сиденьях нереально. Антону одну ногу тоже приходится опустить, дабы просто не свалиться, а это с учётом того, что Арсений его своей придерживает. О том, чтобы вытянуть ноги, и мечтать не приходится. Поёрзав, обнаруживает, что куртка осталась где-то в районе паха, и подтягивает её к груди. А затем так и замирает, вцепившись мёртвой хваткой. И понимает, что дышать не может, потому что сердце решило поработать за четверых, и, видно, лёгкие, от такого напора по соседству обалдев, решили не работать вовсе. — Можно? — еле слышно одними губами шепчет Арсений куда-то в висок и кладёт руки на талию. Но Антон, кажется, глохнет к чертям от этого шёпота и кивает, вообще не понимая, а на что, собственно, только что согласие дал. Его обнимают под грудью, укладывают поудобнее и прижимаются сильнее. Хотя, казалось бы, куда. Антон отмечает про себя, что ещё никогда они не находились так близко. Сцена не в счёт, разумеется. И что это вопреки ожиданиям чуть смущает, но не вызывает внутреннего сопротивления и желания отодвинуться со словами «Родной, ну это как-то слишком». А ещё Арсений горячий. Прям как сиденье с подогревом. Антон, конечно, знает, что у многих альф температура на полградуса-градус может подскочить, но всё равно… Он прям очень горячий. И это… Это даже хорошо. Непонятно почему, но, кажется, это всё очень хорошо. И он отпускает к чертям куртку, но оставляет их ею прикрытыми, а затем ныряет руками под неё и накрывает своими ладонями чужие. Потому что… ну а куда их ещё деть? — Всё хорошо? Я просто… Чё тебе в ногах? Неудобно же. — Ага, — кивает, но не оборачивается, только улыбается слегка, потому что прекрасно слышит в чужом голосе смущение. Смущающийся Арсений отчего-то жутко радует. — Ну и славно… Славно, Арсений. Славно, блядь… Ухмыльнувшись этому «славно», он чувствует, как чужой нос воровато зарывается в его волосы. Ну вот, теперь они оба друг друга тайком нюхают. Хотя сейчас… Сейчас можно и задохнуться. Антону вообще кажется, что в мире ничего, кроме запаха Арсения, не осталось. И тем не менее он слегка поворачивает голову и носом в шею утыкается, потому что недостаточно, и закрывает глаза. Хорошо. Хорошо так, что хочется замурчать и щекой потереться. И в груди щемит от невыразимой признательности. Но не за то, что тот такой весь из себя понимающий и от себя негонящий, а от самого факта его в жизни Антона существования. — Чёрт, — внезапно шипит Арс. Антон вздрагивает, глаза открывая. Что? Слишком? С шеей перегнул? И тут же понимает, что, видимо, да, перегнул, потому как ему в спину стояк так недвусмысленно упирается. Действительно, «чёрт». Дёргается, голову приподнимает и оборачивается. — Мне уйти? — Нет, — резко выпаливает Арсений и ещё сильнее руками обхватывает, но тут же почти отпускает. — То есть… Прости. Это не твои проблемы. Сейчас… Пройдёт. Антон только улыбается в ответ и тянет: — Забей. Нормально всё. И голову назад укладывает. Главное, что его не гонят. А всё остальное… Пустяки по большому счету. И за что только извиняется? На него омега в течке улёгся. А сейчас он, то есть Антон, ещё и буквально течёт, потому как тело среагировало моментально. Было бы странно, если бы не встал. В пору бы к врачу бежать было. — Но ты точно уверен? У тебя-то, может быть, и пройдёт, а я так, ну, и поеду… Ну, так, — пытается Антон как-то прояснить очевидный факт, что стояк-то, может, и пройдёт, а вот трусы на нём волшебным образом никак не высохнут уже. И при этом старается не использовать фразу «мокрые трусы». Выходит паршиво. — Я понимаю. Ну, конечно же, он понимает, не дурак же. Антон чуть смущённо головой ведёт, но больше ничего не говорит. Всё это вполне естественно, да… У него и самого стоит, и в трусах мокро. Ну и ничего. Это естественно. Когда так близко и так горячо. Это… Когда член пусть и не в жопу, а куда-то в рёбра упирается. Тоже, между прочим, горячий и большой… Антона изнутри будто бы кипятком обдаёт. Большой… Чёрт. Хочется спрятать пылающее лицо, да и всю башку, куда-нибудь подальше, скрыться. Не дай Бог кто-то мысли на досуге выучился читать. Нельзя о таком думать. Чёрт. Жарко и дышать нечем. Совершенно. Сущий кошмар. А ещё хочется сильнее прижаться и потереться задницей, всем телом, будто бы от этого легче станет. Заскулить в отчаянии, прикусить и каким-то непонятным образом на себя перевернуть, чтобы оказаться снизу, со всех сторон прижатым, чтобы не иметь даже возможности пошевелиться, только чувствовать, как в тебя сверху вбиваются ритмично… Блядь. Антон прикусывает губу, поджимается весь, желая стать меньше, незначительнее. Мир вокруг расплывается, а полумрак их микроавтобуса начинает отдавать красным. Он сейчас не чувствует ничего, кроме запаха Арсения, и не слышит ничего, кроме биения собственного сердца. — Антон? — и вновь чужой шёпот почти оглушает. Но и отрезвляет, заставляя вспомнить, кто он и, самое главное, где он. — Пройдёт быстрее, если ты перестанешь ёрзать. Пожалуйста… Чёрт-чёрт-чёрт. Он всё это время? Блядь. Ладно. Замирает. Кажется, даже дышать перестаёт, только к чужой груди прижимается и старается сосредоточиться на её размеренном движении. Это не чей-то там член. Заставляет Антон себя вспоминать. А Арсения, чтоб его, Попова. Блядского недоразумения с акварельно-синим росплеском глаз на улыбчивой моське. Которого постоянно хочется разглядывать, но не из каких-то там низких и тёмных побуждений, а потому что не разглядывать это живое, подвижное недоразумение просто невозможно. Вредный и смеющийся ярче всех он заполняет собой любое помещение. Способный выбесить за секунду и очаровать ещё быстрее кого, нахер, угодно. Глубоко переживающий и разный. Он как витраж, состоящий из множества частей, которые являют собой единое целое, а потому не наблюдать за ним невозможно. Уцепившись что есть силы за эту мысль, Антон не двигается, пока окончательно не отпускает. О чём там всё это время думал Арсений, остаётся загадкой. Может, мёртвых котят представлял. Тем не менее член Арсения, чтоб его, Попова упираться в идиота Антона перестаёт. — Ну, всё, — прижимается вновь Арсений носом к волосам. — Я же сказал, что пройдёт. Спи… Антон улыбается, что-то бормочет себе под нос и вновь поворачивает голову набок, а потом… Да, засыпает. В этот раз просыпается от того, что автобус тормозит. Кое-как раздирает глаза со сна, оглядывается по сторонам, но обнаруживает вокруг только полумрак. Арсений же всё ещё под ним, обнимает крепко, не давая свалиться, и дышит размеренно, тихо, хорошо. — Неспящие, есть возможность выйти покурить, в туалет, размяться. Пятнадцать минут, — доносится голос того самого дядечки, что стал причиной их сегодняшнего положения. Антон подрывается, но руки чужие только сильнее обхватывают. Надо срочно сесть. Сделать вид, что он всё это время просто сидел. Да, перебрался к Арсению, но просто… Посидеть. Да, так и надо. Поворачивает голову и видит, что с места подскочил один только Дима. Остальные то ли слишком крепко спят, то ли в рот ебали выходить в такой холод. А вот Дима, не обнаружив длинного на привычном месте, хмурится озадаченно и голову поворачивает. Антон наблюдает за этим с очень чётким осознанием, что поздно пить боржоми, спалят их сейчас с потрохами. Что, собственно, и происходит. С высоты своего роста Диме отлично, должно быть, видно, где, а что важнее, на чём, то есть, на ком лежит Антон. Встретившись с ним глазами, Дима только брови удивлённо приподнимает, но тут же отворачивается, открывает дверь автобуса, обдав спящего Крапа порывом холодного ветра, и выскакивает наружу. Антон же вздыхает, но решает, что сейчас об этом думать нечего, потом, всё потом, только оборачивается, чтобы проведать Арсения и посмотреть на его реакцию. Но, обернувшись, обнаруживает, что Арсений спит. С чуть приоткрытым ртом и подрагивающими ресницами. Видно, сон неспокойный. Но дрыхнет.