Проблемы обстоятельств

Мир вокруг натягивается, будто бы воздушный шарик, в который вкачали слишком много гелия. Линии вокруг становятся чётче, но как будто обрывистее. Арсений вдыхает и медленно выдыхает, а затем так же медленно руки с чужого тела убирает и сжимает обеими ладонями покрывало, обращая лицо к потолку, и дышит, пытаясь успокоиться. Это в таком состоянии его Макар застал?! Ебать у них дружба крепкая. Потому что сейчас, глядя на потолок, Арсений думает только о том, как сильно ему хочется хотя бы чуть-чуть приспустить эти блядские треники с трусами. Просто провести рукой, почувствовать, насколько тот влажный и горячий, попробовать на вкус. А я говорил… И что ты теперь будешь делать? Это не у них дружба крепкая, это ты маньячина с недотрахом хроническим. Блядь. Извращенец доморощенный. Ничего, он тоже крепкий и матёрый. Вдох-выдох, разбудить Антона. Отличный план. Вдох. Выдох не выходит, но вот за чужое плечо хватается и как будто в какой-то другой вселенной зовёт: — Шаст. Шаст, эй, давай, Шаст, — трясёт сильнее, потому что тот даже не реагирует. — Да проснись ты уже, пожалуйста. Шаст! Антон глаза открывает. Ошалевший от сна вертит башкой, явно не понимая, что от него хотят. И тут же всем телом прижимается сильнее, трётся, носом в шею пытается уткнуться. Что ж, ошалевший он не от сна всё-таки. Приходится за подбородок поймать. — На меня посмотри, — губы у него ебать красные и тоже мокрые, — и скажи, что это за нахуй? Выходит явно грубее, чем стоило бы. Антон такого в свою сторону не заслуживает точно. Но зато взгляд фокусирует, в себя приходит и тут же выдаёт глухое: — Блядь. А дальше его с Арсения словно ветром сдувает. Он будто даже подпрыгнул в моменте. Усаживается на пятки у самого края и упирается обеими руками в колени. Голову опускает и дышит тяжело, словно не спал, а бегал, но трусы не сухие и ебать как пахнут. — Во внешнем кармане. Рюкзак. Арсений встаёт, делает два шага в сторону рюкзака и наклоняется. Ему кажется, что делает он всё невероятно медленно, ибо мир вокруг сорвался с цепи и помчался неведомо куда. Может, за какой-нибудь очень лихой кошкой. А он же, как муха в киселе, еле шевелится. Логически он понимает, что двигается с абсолютно нормальной скоростью, да и стены с полом вокруг находятся в покое относительно него. Относительно солнца — нет, но он, слава Богу, не небесное светило. Логически он понимает, что и гостиница где была, там и осталась. Но ощущает он себя на стремительно летящем в какие-то ебеня сумасшедшем паровозике Томасе, решившим обратиться в Блейн Моно, теперь дымящим ядерным топливом и испепеляющим под собой рельсы. Ему сейчас всё медленно, что не в сторону Антона направлено. Но с поставленной задачей справляется, карман находит и молнией вжикает. — Ты таблетки забыл принять? — спрашивает, лишь бы хоть что-то сказать, но тут же чувствует себя последним болваном. Вот только нравоучений сейчас не хватало. — Ага. Я обычно три раза в день пью, но, учитывая обстоятельства, перешёл на четыре, вот и… — начинают оправдываться у него за спиной. А вот этого не надо. Кто ж хоть раз не забывал? — Прости. — Мы договорились не извиняться, — и вновь выходит слишком грубо. Таблетница. Умница какой. Это хорошо, разбираться в чужих лекарствах сейчас было бы сложновато. Достаёт и кидает на кровать, прямо к коленям. — Спасибо. Поворачивается за бутылкой воды, предоставленной гостиницей, но, видно, в этот раз действительно делает это слишком медленно. Потому что Антон успевает таблетки на ладонь высыпать и прямо так ими закинуться на сухую. Ну что ж… Зато у воды обнаруживает собственную косметичку. Точно. Одну под язык, и мир, может, перестанет нести. Знакомый ментоловый привкус как будто бы сам по себе успокаивает. — Ты тоже забыл? — хрипло интересуется Антон, а Арсений обнаруживает, что зачем-то закрыл глаза. — Нет. Просто сейчас лишним не будет. И принимается дышать. Помедитировать точно не выйдет, но дыхательные практики ещё никто не отменял. Шутки шутками, а реально работает. Его ещё отец в детстве научил. На восемнадцатом выдохе чувствует, как мир вокруг чутка тормозит, паровозик приближается к станции. Чух-чух, блядь. Открывает глаза. Антон сидит на прежнем месте, только вперёд наклонился и вцепился в покрывало до побелевших костяшек. Растрёпанный, будто желающий уменьшиться в размерах или хотя бы спрятаться, он дышит тяжело, неровно и напоминает отчего-то сильно потасканного жизнью воробья после купания в луже. К мокрому лбу прилипла локоном челка, а глаз в темноте не видно. Арсений делает шаг вперёд, даже руку протягивает, чтобы как раз в глаза-то заглянуть. Ему это нужно. Убедиться в том, что там всё ещё Антон. Звучит глупо. Кому же ещё там быть? Но ему нужно убедиться. Увидеть самому, что там, за воробьём и поплывшим, ничего непонимающим взглядом, всё ещё его Антон, которому он, возможно, сможет помочь. Но едва опускает ногу на ковролин, как того передёргивает всем телом, и он прижимается лицом к покрывалу. Арсений стискивает зубы и опускает руку. Убедиться он решил, помочь, ага. Как там? Из-за тебя-то вся эта хуйня и происходит. — Ты как? — спрашивает так тихо, что удивительно, как Антон вообще услышал. — Нормально. Сейчас. Пятнадцать-двадцать минут и отпустит, — даже головы не поднимает, только ткань сильнее сжимает и руками выворачивает, пуская длинные складки кругом. Не успевает Арсений и рта раскрыть, как продолжает, тараторит, сбиваясь, видно, отчаянно стремясь добавить в голос не то веселья, не то уверенности: — У таблеток же накопительный эффект, да? Оно только разгоняться началось. А мы сейчас — оп, и загоним обратно. И всё будет… будет как до этого. Так что всё нормально, правда. Бывает и хуже. Арсений ему почему-то не верит, но и не спорит, только спрашивает наконец то, с чего стоило бы начать: — Мне уйти? Могу погулять где-нибудь эти… — Нет! — внезапно рявкает на него Антон, перебивая, и голову поднимает. Глазища у него больше не поплывшие. Только кажутся какими-то огромными на бледном лице, блестят в полумраке, озерцами зрачков к себе притягивая. «Красивый», — думает про себя Арсений, взгляда не отрывая. Вот такой потный, сжавшийся пружиной, чуть напуганный и внезапно рассердившийся. Очень-очень красивый. Прямо до ужаса красивый. Арсений сглатывает слюну и лишь глупо рот приоткрывает, не найдясь, что сказать. На него смотрят отчего-то зло, исподлобья, будто взглядом пытаются прожечь. — С чего, блядь, все думают, что нам ебать как легче в одиночестве становится? Откуда нахуй? Столько поколений прятались, так не от хорошей жизни… И вот хотя бы одна сука спросила. Под конец поджимает губы, словно лишнего наговорил. Но взгляд не меняется. Прежний, колючий и злой. Арсений же вообще не считает, что тот лишнего наговорил. Он действительно никогда не спрашивал, считая это чем-то общеизвестным. Идиот. Сам же знает, что что-то общеизвестное зачастую оказывается не фактом, а обыкновенным общеизвестным заблуждением. — И чё? Ты правда думаешь, мне легче станет, если ты благородно меня покинешь? В комнате, где буквально всё провоняло тобой? О да, охуеть как легко будет, — продолжает Антон, не получив ответной реакции на злость. А это, как известно, всегда распыляет только больше. — И если уж мы решили называть вещи своими именами, то знаешь, как всё будет? Я немножко поскулю в позе зародыша, а потом поползу, именно поползу, Арс, искать что-то, что воняет тобой больше всего. Дай Бог первыми под руку не трусы попадутся… Но легче? Легче мне может стать только… Через пятнадцать минут с тобой или без тебя. Вот. Несмотря на почти ярость в глазах и подрагивающую нижнюю губу, говорит удивительно спокойно и размеренно, почти не запинаясь по пути. Но Арсений немеет. В этот раз от натурального шока. Он таким Антона вообще никогда не видел. Настолько злой Шастун — это что-то из ряда фантастики за гранью существующего бытия. А говорят ещё, альфы… — Если не хочешь на меня сейчас смотреть, — продолжает Антон, вновь не получив ответа, — или тебе от твоей прогулки станет легче, держать не буду. Но не превращай это в акт благородного героизьма или заботы обо мне… А вот это уже больно ударяет куда-то под дых и заставляет самому разозлиться. Акт героизьма, тоже мне. — Я просто хочу помочь. Но не знаю как… — Ах да. Ты ж, скорее всего, омег в таком состоянии либо не наблюдал, либо всего пару раз. Ну, вот так оно… — Шаст, — пытается перебить уж откровенный поток желчи Арсений. И откуда только её в кудрявом доброжелательном Антоне столько? Кто бы знал. — Просто останься, — шипят на него в ответ. И Арсений остаётся. А куда деваться? Кроме того, как никогда ясно осознаёт, что оставить Антона сейчас было бы если не невозможно, то трудно невероятно. Наблюдает за тем, как тот голову роняет, и решает, что иногда достаточно просто быть. И, если есть такая возможность, быть рядом. Спустя меньше минуты Антон шепчет себе под нос: — Прости. Ну, вот опять. Договорились же… — Прости… Просто злость помогает отвлечься. Голос другой, теперь в нём, если так можно выразиться, отлично слышны дрожащие губы. Он с ними резонирует. — Просто, — ухмыляется вновь через силу, — это помогает не думать о том, что у тебя стоит… Неприятно, наверное. — Неприятно, — на автомате соглашается Арсений. Хотя собственная эрекция в данный момент волнует не в первую очередь. В первую очередь — Антон. Во вторую — собственная башка непутёвая, которая сейчас ощущается раскалённым шаром для боулинга. И только в третью — член. — В общем, не думать о твоём, прошу прощения, члене. И как бы сильно хотелось… Нет, не сесть. Чёрт, — опять шипит, но в этот раз то ли от мыслей в голове, то ли от того, что сказанул лишнего, пустил на язык то, что должно было помереть между синусами мозга. — Всё нормально. Можешь орать на меня сколько влезет и думать о чём заблагорассудится, я не обижусь, — произносит Арсений заплетающимся языком. — Я вот… Я вот, например, стараюсь не думать о том, в какой позе ты сидишь и как легко тебя сейчас поставить на четвереньки… Едва договорив, Арсений понимает, что не стоило вообще этого произносить. Он-то хотел, так сказать, откровенностью на откровенность ответить, чтобы недоразумение на кровати в неловкости не потонуло, напомнить, что их таких тут два. Но вместо этого словами вытащил мысли на передний план. Те, что для начала сам же загнал поглубже. Мысли о том, что Антон в каком-то смысле буквально у его ног находится, жмётся беззащитно и течёт. Пятно на брюках точно больше стало. Подойти сзади, руками за талию обхватить и дёрнуть на себя, чтобы их уже снять к чертям собачим. Мысли о том, как Антон в этот момент изогнётся. А он точно это сделает… Да, стоит только положить руку на поясницу. Блядская хуета. Но словами своими он не только себя разогнал. Антон почти сразу же вперёд заваливается всем телом, зад приподнимая. И это… Неважно, специально или ненарочно, сознательно или бессознательно, осознанно или неосознанно. Плевать. Главное, что он это сделал, потому что Арсений сказал. И это… Арсений запрокидывает голову и устремляет глаза к потолку. Какого-то хера и там видит Антона. Блейн Моно нахуй игнорирует любые остановки и несётся прямо к конечной точке маршрута. И ох, если бы это были ебеня… — Арс, — отвлекают его от разглядывания потолка. — Что? Пока он любовался побелкой, Антон умудрился вполне полноценно встать на четвереньки и поднять на него лицо, что вообще ситуацию лучше не делало. Глаза эти ещё… По-прежнему бездонные, как будто чёрные ёлочные шарики, а на щёки румянец лёг. — А напомни мне хоть одну причину, почему мы не можем прямо сейчас потрахаться и успокоиться? Арсений аж отшатывается. Позорно долгое время ему требуется, чтобы осознать: это не предложение и даже не намёк. Нет, кажется, Антону действительно нужно, чтобы ему кто-то напомнил, потому что сам он, очевидно, забыл к чертям. Только вот беда… Причины эти были. Определенно. Уйма и ещё маленькая тачечка в придачу. Но сейчас Арсений отчего-то не может вспомнить ни одной. Блядство какое. Они были точно, но сейчас отчего-то кажутся такими мелкими, незначительными, что не разглядишь. — Мы работаем вместе, — выпаливает он первое, что приходит на ум. — И? Думаешь, после этого не сможем? Откажусь с тобой на сцену выходить? — получается у Антона почти издевательски. Но Арсений не сдаётся: — Это было бы как-то… — Ой, да ладно. Мы же взрослые люди. Разберёмся. Антона несёт. Очевидно. На губах появляется какая-то длинная острая недоухмылка. Совершенно ему не идущая, слишком вызывающая, надменная и глумливая. От этого очень хочется подойти и прописать подзатыльник. А потом максимально доступно объяснить, что как раз взрослые люди веками разобраться и не могут. Спотыкаются поколение за поколением на одной и той же кочке — карьеры, отношения и жизни рушат. И ладно бы только свои. Но он прекрасно понимает, что даже в таком случае слушать его никто не станет. Потому что он и сам себя сейчас слушать не готов. Какое вообще значение имеет опыт кого-то там, если прямо сейчас так невыносимо горячо? Во всех смыслах. И на самом деле единственный аргумент, который от него сейчас воспримут, очевидный до невозможности. И только он имел, имеет и будет иметь значение. Он незыблемый и не требует никаких подтверждений. — Я не хочу, — говорит прямо в оскал, стыдливо проглатывая «так». — И ты тоже не хочешь. Оскал с лица пропадает. Лицо искажается на мгновение так, как будто он его ударил, а потом на нём появляется выражение удивлённое и будто бы чуть обиженное. Антон вновь усаживается на пятки, руки на колени укладывает и, к ним обращаясь, тянет тихо: — Неправда. Да ну ёбаный… — Я хочу, — лицо вновь поднимает и даже подбородок чуть вздёргивает. — Ебать, как хочу. Тебя хочу. Никого не… Арсений недослушивает. Неизвестно каким образом оказывается на кровати, к себе притягивает и усаживает между собственных ног, а затем обнимает поперёк груди, руки к бокам прижимая. — Арс?.. — Тихо-тихо, я тебя не обижу, — шепчет куда-то в затылок, а сам думает: кому ли сейчас не похуй? — Арс, пожалуйста, — жмётся всем телом, трётся, думать не даёт. Ещё шея эта блядская так рядом, что… Чёрт. Арсений сжимает крепче. И делает то, в чём до этого себя останавливал, обхватывает своими ногами чужие, но не раздвигает. Просто так можно обнять ещё сильнее. И Антон замирает. То ли смиряется с тем, что трахать его не будут, то ли это какая-то там природная штука очередная. Арсений не хочет сейчас разбираться. — Я правда хочу. Арс… — Я верю. Только давай мы вот об этом поговорим через пару дней, а? Когда ни твоё, ни моё древнее-неразумное в разговор лезть не будут? Давай? Как у него только силы на столь длинные предложения остались? Антон не отвечает, но обмякает как будто, голову вбок свешивает и только дышит тяжело, загнанно. Арсению же самому вновь приходится учиться дышать. Упирается лбом куда-то в затылок. Обрывок оголённой кожи шеи так близко от губ оказывается, что фантомно он чувствует её влажное касание. Воздух между ними истерзан не заметными глазу, но точно существующими — сейчас Арсений в этом не сомневается — разрядиками, от которых губы и зубы зудят. Прижаться бы. Просто так, не в поцелуе, а просто, чтобы унять сводящее с ума чувство зуда, которое сосредоточилось в этот момент именно на губах. Когда перестаёшь дышать, перестаёшь думать. Перестаёшь думать — не можешь действовать. Всегда контролируй дыхание, так ты контролируешь разум. Как назло звучат в голове наставления отца. Вот этого только сейчас не хватало. Он не знает, сколько они так просидели. Все их приключения вместе с разговорами заняли явно больше пятнадцати минут, но и обстоятельства у них нынче особенные. Однако в определённый момент дыхание у Антона всё-таки выравнивается, и голову он поднимает. — Можешь меня отпустить. — А ты хочешь? — Нет. — Тогда давай ещё посидим. Арсений зарывается носом в волосы и убеждается, что и запах вернулся, больше на него никто не кричит хриплым голосом, паровозик остановился, и мир не рухнул. — Я к тому, — говорит Антон ещё какое-то время спустя, — что меня попустило. Но теперь мне ебать как стыдно. — Ой, прекрати ты это. Стыдно ему, — шепчет Арсений куда-то в макушку. — Дело житейское. Мы же тут все взрослые люди, переживающие самые обыкновенные вещи. Сарказма, правда, не скрывает, Антону его же слова возвращая. — Бля, Арс, — уже смеётся. Ну, точно в себя пришёл. — Я серьёзно. Давай просто сделаем вид, что я ничего не говорил. — А я оглох на оба уха. Вся кровь к члену прилила, уши чуть не отсохли. Теперь смеются уже оба. Вот и хорошо, вот и правильно. Антона всё же приходится отпустить, хоть и ужасно не хочется. Но тот просится в душ. Ещё бы, сидеть мокрым небось неприятно. Да и вспотел прилично. В его отсутствии Арсений растекается на кровати и утыкается носом в покрывало. Ощущает он себя так, словно марафон пробежал, но зуд не дремлет, а потому Арсений себя не обманывает: до возвращения Антона его точно не вырубит. Так и происходит. Лежал и всё это время пристально, сквозь ресницы (глаза устают быстрее мозга), посматривал на светящуюся полосу у двери, да к звуку льющейся воды прислушивался и даже не пытался себя обмануть, что не думает о том, как было бы славно оказаться там. Но мысли эти где-то на периферии, почти несформировавшиеся и бестелесные, на переднем же плане вновь беспокойство за Антона. Как бы он там не утоп. Небуквально, конечно. А в мыслях и стыде. Иногда слишком много думать вредно. Из душа Антон выходит в одних трусах с футболкой и замирает на пороге, нервно одёргивая подол. Арсений же всё свое внимание расходует не на длинные ноги, а на лицо. Пытаясь разгадать, как сильно тот увяз в собственных мыслях, он внимательно разглядывает чужое выражение лица. И приходит к выводу, что не слишком. Поэтому не сразу понимает, к чему Антон бормочет: — У меня штаны мокрые, а с собой только джинсы остались… А когда смысл слов всё же доходит до мозга, переворачивается на спину и одним движением шнурки на собственных штанах развязывает. — Ты чего? — закономерно интересуются у него. Арсений ухмыляется в ответ широко и, не отвлекаясь от стягивания штанов, заявляет: — Шаст, ты правда думаешь, что после сегодняшнего меня смутишь исподним? А спать в штанах — это вообще извращение… С последними словами он откидывает широким жестом ненужный предмет одежды и кивает, приглашая на кровать. А заодно проверяет реакцию на собственные слова. Реакция самая что ни на есть чудесная. Антон улыбается, почти подхихикивает себе под нос и без стеснения шагает навстречу: — Исподнее… — Давай под одеяло? Или жарко? — Не, давай. Укладываются. Антон на бок, коленки поджав. Арсений позади, чтобы обнять за живот и носом куда-то в твёрдое плечо уткнуться. Чёрт. Это становится слишком привычным, как будто так и надо, как будто так всегда и спали. А, нет… Потом придётся отвыкать. И это чертовски несправедливо. Свет снова не гасят. Им ночник не помешает. — Арс? — М? — Слушай, я… — Шаст, если вздумаешь извиняться, я тебя покусаю. — Да нет, я не про это… Это я пытаюсь пережить. Я другое спросить хотел. Мы же завтра на вопросы носатого будем дружно утверждать, что не спали вместе, да? — Конечно. У тебя снотворное. У меня медитации. — Хорошо… — И, — не выдерживает, утыкается носом за ухо. Волосы мокрые и шампунем отдают. Зачем голову-то мыл? А вот тут, да, тут им пахнет. — Тебе вообще не стоит переживать. Ты ничего не говорил, я ничего не слышал. — Ага, — верит ли? Но руку обхватывает, к груди прижимает. — Я рад, что ты от меня смылся. А то прямо в канализацию просочился бы… — Да чё я? Изверг? — улыбается. По голосу слышно. — Тебе поспать нужно. — Ну, тогда спим. — Спим. Антон опять засыпает первым. Вернее, вырубается почти мгновенно, словно кто-то выключателем щёлкнул внутри буйной головушки. Ещё бы, небось вымотался. А Арсений не спит. Он понимает, что он идиот. Понимание происходит достаточно долго и весьма болезненно. Полный идиот. Даже кретин. Полудурок, олух и другие нехорошие слова. Тупица, можно сказать. Он мне понравился ещё до того, как я тебя увидел. Вспоминает он слова Антона. Арсений его запах первый раз почувствовал через дверь. Очень сложно уловимый аромат. Это сейчас он его из тысячи узнает. А тогда… Тогда только понял, что за дверью омега в количестве одна штука. Первыми были уши. Он точно помнит, что в первую очередь посмотрел именно на них. А потом глаза. Огромные и любопытно на него в ответ глядящие. А уже затем смех, браслеты, тощие ноги, улыбка с чуть кривоватым зубом, серьёзно сморщенный лоб, вечная потребность сжёвывать губы и грызть ногти, сигареты, стремление вникнуть во всё и понять каждого, желание касаться, шутки хорошие и не очень, совместная радость и поделённое разочарование, разговоры пьяные и трезвые, переписки иногда ночные, но чаще всего по делу, сомнения и поддержка. Антон был маленьким, ещё более тощим, чем сейчас, и потешным. А Арсений обзавёлся обручальным кольцом и официальным статусом мужа через год после их знакомства, а ещё через два развёлся. В браке с Лёней они продержались меньше, чем вне него. И сейчас трудно было бы сказать, кто в этом виноват. Наверное, никто и ничего, просто так бывает. И если бы Антон всё же спросил, Арсений постарался бы объяснить, что нет и не было никогда у него принципа: не приближайся к омегам, они тебя сожрут. Нет. С бетами проще, да. Хотя нет, думать так — это оскорбление тем, что были. А было по-разному. Была первая любовь. Не та школьная, а уже более взрослая, осознанная, но при этом почти безумная. Он им надышаться не мог. Не его запахом, а им самим. Потом ещё пару лет в себя приходил, просыпался по ночам, чувствуя дырень внутри, что тот после себя оставил. Но дырень заросла, затянулась. И случился Лёня. С его серыми, постоянно чуть грустными глазами он стал для Арса чем-то почти монументальным. Они будто бы в бетоне рядышком оказались и застыли. Казалось, что никогда не отпустит. Но отпустило, вернее, они отпустили. Так что говорить, что с кем-то там проще, — глупость и предательство. Да, он бы попытался объяснить, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Но на самом деле… На самом деле он, кажется, по-крупному проебался. Ещё где-то там, в начале. Хотя были ли у него вообще шансы не проебаться? Антон был слишком молодым, слишком звонким и слишком ярким по своей сути. А в Питере Арсения ждал муж с грустными серыми глазами и самой тёплой улыбкой. Так что шансов не было. А потом… Потом Антон стал в его жизни константой. Чем-то… Да, обыкновенным, а на постоянное и обыкновенное человеку свойственно не обращать внимания. Он идиот. Да. Не проебавший какие-то там призрачные шансы, а просто идиот. Сейчас же ему спину подставили, уязвимость обнажили и доверились. Арсений считает, что нападать нужно лицом к лицу, когда противник готов тебя в случае чего нахер послать, а не подло, со спины, заставая врасплох. Так что лежи, давай, нюхай, пока есть такая возможность, впитывай чужое тепло, прижимай к себе. Но не привыкай. Ты не извращенец. Ты влюблённый идиот. Это куда хуже.