Проблемы обстоятельств

Антон просыпается от того, что его трясут за плечо. Опять. Но в этот раз не в сравнение бережнее. Просыпается, глаза слегка приоткрывает, но тут же закрывает обратно. Просыпаться не хочется, потому что течные сны вернулись. Глупые, нелепые, но наполненные чем-то летним с избытком. Не хочется просыпаться, потому что там его, кажется, нашли. И он там несказанно данному обстоятельству рад. Хочется поваляться. Побыть еще немного на границе реальности со сном, словить уже пару обычных, полубредовых сновидений неглубокой стадии сна. Свернуться калачиком, потом, наоборот, вытянуться во весь рост, потянуться, не раскрывая глаз, и сформировать из собственного тела какую-нибудь уж совсем замысловатую фигуру. В общем, просыпаться как можно медленнее и неспешнее, как в детстве, в выходной день, когда тебя уже позвали завтракать, но ты точно знаешь, что, в отличие от буднего дня, никто рывком в школу поднимать не будет. — Шаст, просыпайся, пора, — доносится голос Арсения будто бы из другого мира. В тот мир Антону возвращаться не очень хочется. Тем более Арсений присутствует и в мире этом, полубредовом, а оттого почти волшебном. Но здесь Антону не придётся нести ответственность за собственные прегрешения и, самое главное, принимать какие-либо решения. Поэтому он мычит нечто отдалённо напоминающее «ещё пять минут» и сильнее цепляется за ворот чужой футболки. Во сне Арс перевернулся на спину, а Антон прижался сбоку, обхватив и рукой, и ногой, как коала эвкалипт. Ну, если бы коалы превосходили в своих размерах эвкалипты… Арсений перестаёт его трясти, только вздыхает, но даёт возможность не просыпаться. И кажется, верит, что Антон действительно ещё спит. А он хватается за сон из последних сил, прижимается сильнее и пытается провалиться туда, обратно, где он всегда чувствует себя будто только-только вернувшимся домой. Туда хочется. Там пахнет солнцем, Арсением и летом. Но не выходит. Если Арсения обмануть удаётся, то собственную голову — нет. Сознание потихоньку возвращается, а вместе с ним тревоги, страхи и прочая шелуха, которая не даёт жить счастливо человеческим особям. Антон морщится недовольно и трётся носом. В какой-то слабой надежде на то, что если втянуть побольше чужого запаха, то он успокоит башку и позволит провалиться в сон на те самые пять минут. Арсений же, видимо, подметив чужое выражение лица, делает то, чего бы (Антон уверен) никогда не стал делать, если бы знал, что никто тут уже не спит нихера, а только притворяется: он проводит подушечкой большого пальца от переносицы, вдоль брови, до самого виска, словно пытаясь разгладить складки недовольства на лбу. Касается едва-едва, во сне Антон бы точно не почувствовал. Но сейчас это касание где-то в груди отзывается и разрывается изнутри нежностью, отдающей горечью на языке. Это заставляет проснуться окончательно. Арсений это будто бы чувствует, руку от лица убирает и шепчет куда-то в макушку. — Отпусти меня в душ, а сам можешь пока ещё поваляться. Антон не противится, переворачивается на другой бок, укутывается в одеяло и прячет лицо в подушку, продолжая разыгрывать никому не нужный спектакль. А сам весь обращается в слух. Арсений встаёт, шерудит недолго по номеру, явно стараясь не шуметь, затем скрывается в ванной, но почти сразу же возвращается, ещё немного шебуршит и вновь уходит в ванную. И лишь расслышав шум льющейся воды, Антон открывает глаза и привстаёт, чтобы оглядеться. В номере всё по-прежнему. Освещает его один единственный светильник, а за окном зимнее утро, напоминающее больше самую тёмную ночь. Антон пробегается глазами по окружающей действительности, словно стремясь отыскать изменения внешние, подтверждающие изменения внутренние. Единственное, за что цепляется взгляд, — это стул. Вчера он был пустым. Сегодня на нём лежат его аккуратно сложенные треники, которые он вчера оставил в ванной, а на них таблетница, которую вообще неизвестно куда зашвырнул. Это добивает окончательно. Такое приятное пробуждение ему в ближайшее время точно не светит. Ну ладно, допустим, у них впереди дорога в другой город, концерт и ночёвка перед самолётом домой, так что есть вероятность, что следующую ночь Арсений тоже решит не проводить в одиночестве. Вероятность после случившегося крайне мала, но присутствует. Но дальше Антона ожидает парочка чертовски паршивых дней в одиночестве. И всё. Их обстоятельства и вся эта странная, переполошившая нормальное течение жизни, история подойдёт к своему логичному завершению. И даже не это самое паршивое. Он всё знал и вчера. Этим, между прочим, себя и успокаивал. Ну поспят в обнимку, ну и ладно. Ничего критичного. Потом забудут, а если и вспомнят, то как хорошую байку. Как нас тогда перекрыло, помнишь? Да и стыда за своё вчерашнее поведение Антон бы не испытывал, так, может, чуть-чуть, больше за то, что в спешке сборов забыл о таблетках, а не о том, как себя вёл, потому что вёл он себя так же, как вёл бы любой другой омега на его месте. Ну, бывает. Не испытывал бы стыда и за слова, потому что мало ли чего можно сказануть, когда тебя наизнанку выворачивает. Да, именно так. Если бы не одно «но». Мысли, не дающие покоя, после их озвучивания могут потерять всю свою силу и значимость. Ну, сказал, и сразу легче, потому что в оболочке из слов они вмиг становятся какими-то глупыми и дурацкими, и вообще непонятно, а из-за чего переживать-то стоило. Но бывает и наоборот. Когда слова придают бестелесным мыслям веса и они тяжким бременем ложатся на душу. И приходит какая-то чудовищная ясность. Они больше ни комком бессвязного и эмоционального внутри мотаются, пока их гоняют туда-сюда, а лежат булыжниками и врастают потихоньку в само естество. Я тебя хочу. И смысловое ударение в этой фразе ложится на «тебя», а не на «хочу». Вернее было бы даже сказать «я хочу тебя». Только Арсению это неизвестно. Он услышал то, что ему сказали, и воспринял это так, как воспринял бы любой в сложившихся обстоятельствах. Да и отреагировал вполне адекватно. Кстати, нужно ему об этом сообщить, а то будет ещё в сомнениях бродить, не сделал ли он что-то не так. Подошёл, успокоил, в себя привёл. Золото, а не человек. Просто медаль во всю грудь заслуживает. И вот это самое худшее. Потому что получается, что Антон его в некотором роде обманул. Не намеренно, но от этого-то как-то совсем не легче. А что ещё хуже — собирается продолжать обманывать. Это уж совсем отвратительно. Нельзя трахаться с друзьями, да. Но ещё нельзя скрывать от друзей, что вы и не очень-то друзья. Готовый почти взвыть от отчаяния, он переворачивается на живот. Вот и как прикажете теперь со всем этим жить? Я не хочу. Вот кто такое омегам в течке говорит? Дебила кусок. Идиот. Придурок чёртов. Злиться на Арсения оказывается приятнее и проще, чем на себя, но в одном эта козлина точно права. Обо всём стоит начать размышлять через пару дней. Сейчас, когда ты больше переполненный гормонами грузовичок, чем человек, не стоит рассчитывать на здравый смысл. Он в отпуске. Отвечает на рабочую почту и то по необходимости и по возможности. Отвалите. А жизнь, Антон Андреевич, требуется жить. На этом поднимается, добирается до таблеток. Утром к трём подружкам присоединяется четвёртая. Она в его жизни спутница постоянная, ею пренебрегать не стоит. Теперь телефон проверить. За этим занятием его и застаёт Арсений, вышедший из душа. — О, проснулся. Доброго утра тебе. Радостный какой-то и слишком бодрый, а ещё и полностью одетый, даже волосы, собака такая, высушил и, кажется, побрился. Прямо в полной боевой готовности. — Добрейшего, — бурчит Антон, а затем подхватывает рюкзак, чтобы тоже водными процедурами озаботиться. Он по утрам не столь радужно-приветливый. В душе, однако, окончательно приходит в себя. И решение начать разбираться во всём произошедшем не раньше чем через три дня понемногу укрепляется и пускает корни. Из ванной выходит довольный, свежий, оживший и в целом готовый к выходу. Чудеса. — Там Поз предлагает в отеле отзавтракать, время ещё есть до отъезда. Не хочешь? — встречает его Арсений с телефоном наперевес. — Эм... — теряется несколько Антон. — Он в общий чат написал, просто ответь что-нибудь, — отлично считывает в этом «эм» то, что там на самом деле скрывалось, Арсений. — Напиздим, что у лифта встретились. Антон только кивает в ответ. Странный у них какой-то диалог выходит, неестественный, будто совсем о другом говорить стоило бы. Но телефон достаёт и даже что-то Диме отвечает. Потом вновь обращает внимание на Арсения. Тот таблетки какие-то в ладони перебирает и губами шевелит, словно пересчитывая. — Ты вчера одну пил, — отмечает зачем-то Антон. — А? — поворачивают на него голову, чтобы улыбнуться широко. — Так это витамины. Антон только глаза закатывает: — Небось и зарядку тут без меня успел провести? — Зарядка после душа? — удивлённо пожимает плечами Арсений. — Где логика? И выпивает свои витамины. А Антона подмывает показать язык. Потому что он твёрдо уверен: не будь его здесь, зарядка бы у этого зожника долбанутого точно присутствовала. Зожник меж тем достаёт ту самую, вчерашнюю, кладёт под язык и блаженно закрывает глаза. — Чё? Вот прям сразу легче становится? — интересуется Антон, наблюдая, как чужие плечи расслабляются, и чувствуя, как запах, уже начавший густеть, чутка разбавляется. — Ага… Практически. — И почему вам всё самое лучшее? Арсений только плечами пожимает. Винить его в чудесах фармакологии и современной медицины глупо, но Антон вспоминает вчерашние двадцать минут и не может не позавидовать мгновенному эффекту. — Ладно, — заявляет Арс, видимо, почти рассосав таблетку. — Я в целом готов, Диман нас, скорее всего, уже в холле дожидается. Погнали, что ли? Антон кивает, но с места не двигается. Потому что, во-первых, чего уж таить, вообще не хочется никуда идти, а во-вторых, не может он отсюда уйти вот так... Недосказанность его сожрёт. — Арс… — М? — По поводу вчерашнего, — начинает было, переступая с ноги на ногу. Утро — не самое лучшее время для таких разговоров. — Шаст, договорились же. Это «Шаст» отчего-то почти задевает. Хочется заявить, что теперь-то он точно для него просто «Антон». Глупо. — Да не собираюсь я извиняться. Просто… Всё нихрена не просто. Особенно когда смотрят так участливо, чуть взволнованно. — Я только хотел сказать, что ты вчера всё сделал правильно, вот. Если ты вдруг сомневаешься или переживаешь, то не стоит. Ты всё сделал правильно, — говорит, глаз не опуская, и чувствует, как самому легче становится. Всё он сказать не может. Всё отложено на несколько дней и, возможно, никогда не будет озвучено. Но это он донести был обязан. И именно сейчас, когда они всё ещё здесь. Потому что в здесь и сейчас они точно больше не вернутся. Арсений улыбается в ответ несвойственно робко, но благодарно. — Спасибо. — Вот теперь пошли, — Антон разворачивается, давя в себе желание обнять напоследок. У самого выхода натягивает толстовку, обувается, берёт в руки куртку, которую вчера бросил у самого входа, вместо того чтобы повесить на крючок. Так торопился поскорее оказаться рядом. И замирает впритык к двери. — Ты чего? — доносится голос из-за спины. — Я… Не хочу уходить. — Мне кажется, от меня тобой пахнет, — почти не врёт ведь. Собственный запах за арсеньевским он все эти дни практически не чувствует, даже от кожи. Сгиб локтя не проверял, но, кажется, и там он. — М, — кожу шеи обжигает чужое дыхание. — Ты в душ сходил, маловероятно… Ну-ка, повернись. Поворачивается покорно, а потом с высоты своего роста наблюдает, как его натурально обнюхивают: грудь, шею и почти у самого уха. И всё это время думает только о том, хватит ли сил у Арсения его оттолкнуть, если он сейчас его обнимет и потребует послать всех нахер и запереться в номере. Не, хватит, конечно… Глупо о таком думать. Арсений, очевидно, как-то получше справляется. Но соблазн велик. И лишь страх вечного позора и унижения не даёт этого сделать. — Только если совсем чуть-чуть, — заключает Арсений и выпрямляется, чтобы в глаза заглянуть. — Боишься, что Крап заметит? Кивает, понимая, что вообще об этом не думал. — Забей. Рядом со мной точно не заметит. Тем более, если верить тебе, он очень не хочет мою вонь замечать. — Ага… Вот теперь точно пора идти. Вот и Арс хмуриться начал. Вот и… — Мне кажется, это не я тут сомневаюсь и переживаю, — наклоняет вбок голову Арсений. — Всё хорошо, ну. Нам всего сутки остались. Шаст, ты чего? «Перестань меня так называть. Так меня называют только друзья. А я тебе не друг, просто ты об этом не знаешь», — думает Антон. А сам кивает. Сутки. Суки-утки. *** Далее день идёт по накатанной. И события его мало от Антона зависят. Завтракают в компании Поза, который даже не поинтересовался, а с хрена ли они вдвоём припёрлись, потом встречаются с остальными членами их маленького коллектива и покидают гостиницу, чтобы вновь отправиться в путь. Но одну перемену Антон всё же замечает. Если раньше во время течки ему просто хотелось находиться где-то поблизости от Арсения, то сейчас страстно желалось его касаться. Хоть как-нибудь. Коленкой под столом на завтраке, плечом, пока шагают рядом, бедром прижаться на диване в лобби. Требовалось себя вечно одёргивать, что бесило невероятно. В путь они отправляются с тем же дядечкой-альфой. Но в этот раз Антону не приходится шуровать через весь салон к Арсению на задние места, он обгоняет его и первым влезает в автобус, а там устраивается сзади обычного места Антона и делает вид, будто бы всегда тут и сидел. Ему остаётся лишь благодарно улыбнуться и усесться на собственное место. Устроившись, он тут же ограждает себя от внешнего мира наушниками и прислоняется бренной головушкой к стеклу, отметив про себя, что Арсений успел зацепиться языками со Стасом, а значит, есть вероятность, что в ближайшее время его трогать не будут. Вообще, не считая обычных симптомов течки и дикого желания опустить одну руку вниз, чтобы позади себя отыскать ногу Арсения и сжать её под коленкой, чувствует он себя прекрасно. Тепло, уютно, Арсений рядом, поэтому запах прекрасного дядечки не волнует от слова «вообще», за окном потихоньку светает и снег валит мелкой крупой, даже первый попавшийся трек очень здорово попадает в настроение. В общем, в текущих обстоятельствах о большем мечтать и не приходится. Воодушевлённый внезапно обрушившимися на него покоем и радостью, он ловит себя на мысли, что все его прежние тревоги, терзавшие совесть и разум всё утро, — чушь и бред. Уравнение вырисовывается вполне простое. Синдром отверженного легко объясняется тем, что Арсений — единственный на текущий момент альфа, присутствующий в его жизни на постоянной основе, и не просто присутствующий, а ещё и активно в этой жизни участие принимающий. Помножить это на обычную дружескую заботу с его стороны, вот и помутилось немного в башке. А всё остальное отлично списывается на древнее-неразумное. И всё так складывается замечательно. Становится таким простым и кристально ясным, что Антону на мгновение не верится, что он ещё час назад был готов поклясться, что дружескими чувствами тут и не пахнет, посыпал голову пеплом, чувствуя себя виноватым за какой-то там обман. Ну какой обман, горемычный? Попутал немного, с кем не бывает? Через пару дней всё это не будет иметь никакого значения, а через пару недель ещё и сам над собой поржёт от души. Ведь если бы что-то и могло между ними возникнуть, пусть и в одностороннем порядке, то уж точно как-нибудь пораньше. Семь лет — долгий срок. А так… все полимеры давно просраны. Обманывать себя долго не выходит. Потому что память, засранка такая, услужливо подсовывает короткую ретроспективу последних семи лет. Хотя всё, что было ещё до первого выпуска на ТНТ, он когда-то собрал в кучу, закинул в мешке от мусора на плечо и прикопал где-то глубоко-глубоко внутри себя, туда, куда даже пьяным не лез. Похоронил, получается. Потому что он таких никогда не встречал, да. На этой мысли он поймал себя в первый же день знакомства, когда обнаружил, что откровенно пялится с улыбкой на губах. А не смотреть было невозможно, правда. И в этом его смотрении не было ничего такого. Честно-честно. Он просто… Как там вчера выразился Арсений? Очаровывался. Но даже надеяться не смел, что ему что-то обломится. Арсений настолько не вписывался в окружающую картину мира, что казался недоступным. А потом Антона познакомили с сероглазым парнем. Вернее, официально их даже не представили друг другу. Всё вышло абсолютно по-дурацки. Антон курил, когда пришёл Лёня, а вернувшись, он обнаружил какого-то неизвестного типа, общающегося со всеми так, будто знаком с ними уже тысячу лет. Для питерских он был своим, а воронежские просто приняли по факту. Протянув Антону руку, он представился и заговорил с ним ровно так же, как и с остальными, будто бы они уже хорошие приятели. Кто именно это такой Антон понял, только когда Арсений, который тоже куда-то отлучался, вернулся, и они с Лёней как будто бы сцепились друг с другом, даже не коснувшись. Антон тогда ничего не почувствовал, потому что Арсений был по определению недоступным, и тот факт, что у него обнаружился без пяти минут муж, не мог сделать его ещё более недоступным. Просто как-то дополнил картину. А потом, когда первый выпуск на ТНТ уже состоялся, Антон решил, что достаточно взрослый для настоящих отношений. Ему казалось это логичным, а ещё очень хотелось доказать всем и вся, что он точно не сохнет по женатому коллеге. Стас познакомил их с Ринатом. И Антон увяз на три года. При воспоминаниях о разрыве годичной давности он морщится недовольно, но не потому что всё ещё болит, а потому что… Потому что начинать отношения с мотивацией доказать кому-то, что не влюблён в Арсения Попова, — так себе идея изначально. И да, Позов называл Рината «этот твой мудак». Но он не знал, что главным мудаком в этих отношениях был Антон. Причём с первого же дня. Вот так и прошли эти семь лет. Выходит, что если полимеры и были просраны, то явно не по его желанию. Антон прикрывает глаза, выдыхает тихонько и вновь утверждается в мысли, что обо всём этом стоит начать размышлять не раньше чем через пару дней. Но и иллюзиями про всякие там простые уравнения себя не тешит. Всё потом. А пока не думать, жить. Вот, что ему надо. *** В последний город их гастрольного отрезка они приезжают аж за несколько часов до концерта. Поэтому успевают полноценно пообедать в кафе недалеко от площадки. И, сытые и довольные, выдвигаются туда. Далее суета сует затягивает, не даёт лишний раз наедине с дурацкими мыслями оказаться, чему Антон невероятно радуется. Но ещё больше радуется тому, что до тех пор, пока они площадку не покинут, Арсений точно будет рядом. А дальше… Дальше он не заглядывает. Концерт проходит в общем и целом нормально. Антон почти не выпадает, свои функции выполняет, но вперёд не лезет лишний раз. Благо, что Дима с Серёжей с тех пор, как проведали про обстоятельства, отрабатывают, если не за четверых, то за троих, позволяя Арсению и Антону в случае чего вывозить наполовину. Выходило как раз столько, сколько нужно. Единственное, не стоило, конечно, Арсу в предпоследней импровизации набрасываться на Антона со спины, отыгрывая разбойника. Не стоило. Поступок был, очевидно, идиотским. Потому что в этот раз Антон не просто замирает. Нет. На какой-то миг он оказывается не здесь. Каким-то волшебным образом его забрасывает вновь во вчера. Потому что вчера Арс ровно таким же образом обхватил его поперёк груди, чтобы успокоить. И в это мгновение он вновь чувствует дыхание Арсения, которым он касался его вдоль шеи и которое умирало, не достигнув воротника футболки. Арсений отпускает его почти сразу же, видно, сообразив, что натворил. И изворачивается, чтобы оказаться спереди, но вместо того, чтобы что-нибудь брякнуть, отшутиться, перетянуться внимание на себя, только бросает виноватый взгляд. Благо Позов, находящийся с ними в сцене, выступает в роли подстраховки и не даёт повиснуть паузе, вытягивая за собой обоих. Его стараниями вся неловкая ситуация продлилась меньше минуты, но для Антона это была маленькая, его персональная вечность. — Шаст, — нагоняет его Арсений по пути в гримёрку, когда они выходят со сцены. — Подожди… Хватает за локоть, вынуждая остановиться, и пропускает всех остальных вперёд. И только когда за Стасом хлопает дверь, говорит тихо, в лицо заглядывая: — Прости. Я идиот. Я даже не… В общем, я идиот. Не надо было. Ты?.. И озабоченно брови домиком складывает. Видок самый что ни на есть виноватый. Антон только машет головой в ответ, демонстрируя тем самым, что было и было, сейчас-то какой смысл об этом беспокоиться? Но сам думает только о том, что его всё ещё за локоть держат, да не просто держат, а сжимают так, ощутимо. Дело всё в том, что до всей этой истории, до всех этих обстоятельств, Арс его касался, разумеется, но всегда как будто бы… Вполсилы? Очень аккуратно и легко. Антон даже не замечал, насколько лёгкими были те касания. Будто бы всё это время ему боялись навредить или же боялись превратить это касание в слишком долгое? Что-то такое. — Забей. Всё нормально. — Нет, я же обещал… И уже глупо говорить, что этого не повторится, но я виноват. Прости. — Мы договорились не извиняться, — улыбается Антон в ответ. — И тем не менее… Ну и как тут?.. — Ладно, прощаю, — тянет он, но по лицу Арса так и не удаётся понять, понял ли он отсылку, уж слишком оно, лицо то есть, сейчас виноватое. Он отпускает его локоть и только губы поджимает. А Антон открывает было рот, чтобы воспользоваться минутой уединения и спросить, как они сегодня собираются спать, но так и не решается. Пусть Арсений сам решает. Не позовёт, значит, не позовёт. Молчаливый отказ лучше отказа в лоб. А просить сам Антон точно не собирается. После вчерашнего-то. Поэтому лишь молча следует за Арсением в гримёрку. Там дружной толпой собираются, обсуждают дела насущные, в себя приходят. Ну как толпой? Вчетвером. Стас умудряется где-то проебаться и является, только когда они, уже полностью собранные и желающие как можно скорее оказаться в гостинице, сидят в ожидании, словно дети на продлёнке. — Пацаны, — объявляет их всевышний, освещая комнату своим присутствием и лысиной, — там ждуны… И голову на грудь роняет. — Да ну ёбаный, — тянет тут же Матвиенко. — Опять. Ждунами они привыкли между собой называть тех, кто после концерта караулил у выхода. Организаторов предупреждали в каждом городе. Где-то их разгоняли, где-то обманным путём уводили в ложную точку, где-то просто ограждали служебную парковку, а где-то… Где-то хуй забивали. Большой проблемы в этом, конечно, не было, но проходить мимо визжащей толпы — такое себе удовольствие. — Сколько их там хоть? — интересуется Дима. — Не поверишь, не считал, — заявляет Стас, а дальше явно цитирует охранника или какого-то другого работника: — Человек пятнадцать-двадцать. Стоят спокойно. Угрозы не представляют. — Это пока, — продолжает ныть Сережа, поднимаясь с дивана с видом обречённого на казнь. — Интересно, а как угроза, по их мнению, выглядит? Заряженные калаши и распечатанные фотографии Арсения с мишенью на них? — ухмыляется Дима. — Ага, и начинённые тротилом плюшевые мишки, — поддерживает его разгон Антон. От перспективы пробираться через толпу перевозбуждённых, взволнованных, а оттого сильно пахнущих, представителей рода человеческого он, конечно, не восторге. Но это тоже часть работы. Никуда от этого не деться. — Значит, идём быстро, в глаза не заглядываем, на провокации не реагируем и не останавливаемся, — зачем-то наставляет их Стас. — Как будто первый раз, — озвучивает собственные мысли Антон. — Шаст, тебя же в первую очередь касается. Ты у нас самый жалостливый… — Во-во, — поддакивает Серёжа, уже стоящий у двери наизготове. — Ну жалко же… Чё мне, сфоткаться западло? А потом стоим по сорок минут. Возразить им нечего. Потому что Антону по жизни сложно другим людям отказывать. В окружении пацанов он ещё как-то справляется. Но если в одиночестве ловят, то отказать становится практически невыносимо. — Идите вы… — Значит, первые пусть Поз с Матвиенычем идут. Арс, ты за Шастом. Если что, пинай его в сторону автобуса, не жалей. Я последний. Крап уже там. — Да, папа-утка, будет исполнено, — улыбается ему Арсений, застёгивая куртку. — И не маши особо активно… — Это ещё почему? — Чтоб мы не оглохли к хренам. Арс только глаза закатывает. Антон же выходит вслед за Димой, подхихикивая как не в себя. — Так, принимаем любовь фанатов с достоинством, — продолжает вещать Стас у самых дверей. — Улыбаемся и машем… — Но не слишком активно! — доносится из-за спины голос Арсения. — И держим строй, пацаны. Антон, уже не сдерживаясь, ржёт в голос. И в этот момент Дима выдаёт: — Ну, с Богом, — и открывает дверь.