Шесть месяцев спустя, после неизмеримо долгого времени, проведенного в полном одиночестве (без единого взгляда, звука или намека от его похитителя), Порпентина Голдштейн освобождает Персиваля Грейвса из его заключения. С ней пара авроров, и, очевидно, никто не ожидал, что Персиваль
действительно найдется запертым в собственной квартире. Несмотря на небольшое замешательство, Голдштейн превосходно берет себя в руки и начинает отдавать приказы своим подчиненным в манере, которая напоминает о ее обучении под руководством самого Персиваля. Если бы он не был таким одуревшим от боли, то чертовски бы ею гордился.
Она развязывает его и проводит первичный медицинский осмотр, — на что должны быть способны все авроры, — пока ожидает прибытия подкрепления, и сталкивается с неприятным осознанием. Ее попытки поделиться этим осознанием остаются неуслышанными, потому что у Персиваля кружится голова и нет сил, чтобы сосредоточиться хоть на чем-то, кроме мыслей о том, что
все наконец закончилось, слава Мерлину, все наконец закончилось. Следующее, что он помнит — ровный белый потолок Лечебницы Магических Недугов и Травм имени Святой Агаты, и все, что он чувствует — приятное тепло.
Раскалывающая голову мигрень, которая мучила его с момента пленения, к счастью, прошла. Колено, наполовину раздробленное Гриндевальдом, залечено в меру возможностей Главной целительницы и отзывается легким покалыванием. Его желудок больше не пытается переварить сам себя, и дрожь во всем теле, вызванная периодами голодания, чередующимися с нечастыми, недостаточными приемами пищи, утихла. Персиваль ни в коем случае не чувствует себя бодрым и здоровым, но он чувствует себя намного лучше, чем раньше. В то время ему даже не приходит в голову, что в палате, пожалуй,
слишком тихо.
Он понимает это примерно час спустя, когда внезапное появление Главной целительницы Курио в изножье его кровати заставляет его вздрогнуть достаточно сильно, чтобы довольно болезненно дернуть поврежденным коленом. Целительница Курио, по-видимому, стоило ей только войти в палату, сразу же пустилась в разглагольствования о выздоровлении Персиваля и его выписке. Но тот факт, что Персиваль не слышал, как она вошла, вызывает беспокойство.
Спустя двадцать минут и несколько трудоемких заклинаний целительница Курио выясняет, что уши Персиваля повреждены куда серьезнее, чем она предполагала, и что, к сожалению, восстанавливать его слух уже слишком поздно. Еще одно неслышимое заклинание над пергаментом, и слова Целительницы сами собой нацарапываются на листе. Персиваль слишком потрясен, чтобы по-настоящему вникнуть в написанное, но суть он улавливает. Он исцелен настолько, насколько это возможно; онемение в колене вызвано заклинанием, которое устраняет сильную боль от сращения мышц. Его выпишут максимум через две недели, в зависимости от того, насколько хорошо он будет питаться и набирать вес. Если он хочет встать на ноги, то придется пользоваться тростью, чтобы уменьшить нагрузку на больное колено, и, вероятно, ходить с ней ему придется в течение нескольких месяцев. Магия сделала всё возможное для настолько уничтоженного сустава, и только время сможет полностью его залечить.
Из всего этого Персиваль делает единственный вывод: он больше не сможет быть аврором. Он не сможет быть аврором, если не слышит, какие заклинания произносит нападающий. Он не сможет быть аврором, если не сможет даже ходить без посторонней помощи. Он не сможет быть аврором.
Персиваль откидывается на подушки и смотрит в потолок. Его жизнь кончена. Он
думал, что его жизнь закончилась в ту ночь, когда на него напал Гриндевальд, причем в его собственном же доме. Тогда темный волшебник не убил его, а оставил в живых, чтобы копаться в воспоминаниях Персиваля, когда ему будет угодно. И теперь… Теперь его жизнь действительно кончена, и он должен как-то пережить это.
Целительница Курио дотрагивается до его ноги, чтобы привлечь внимание, и указывает на бумагу, когда Персиваль смотрит на нее. Теперь на пергаменте написано:
«К вам посетительница, если вы не против ее увидеть».
Ее. Персивалю не нужно спрашивать, кто его посетитель. Они с Серафиной Пиквери вместе учились в Ильверморни. Хотя
«вместе» — это неточный термин, поскольку она старше его на три года. Несмотря на это, они достаточно хорошо знали друг друга в школе, когда их годы пересекались, и стали еще ближе, когда он присоединился к ней в программе подготовки авроров. Несколько неловких поцелуев и немного возни под юбкой, и они оба быстро поняли, что им лучше оставаться друзьями. В наши дни — или, по крайней мере,
в те дни, когда шесть месяцев назад Директор Грейвс, который ходил по коридорам МАКУСА, на самом деле все еще был Директором Грейвсом — Персивалю и Пиквери было бы трудно признать, что они больше, чем просто коллеги. Они всегда были замкнутыми по своему характеру.
Однако с учетом реального положения дел Персиваль не сомневается, что Серафина не стала бы тратить время на отрицание своих чувств.
Персиваль кивает в знак согласия целительнице Курио, и колдомедик поспешно выходит из палаты. Минуту спустя в комнату вплывает Пиквери и наколдовывает себе удобное кресло у его кровати, несмотря на то, что в палате уже было из чего выбирать. По выражению ее лица ясно, что ей уже доложили о недееспособности Персиваля, и она не делает попыток заговорить с ним. Вместо этого она постукивает по пергаменту волшебной палочкой, и ее изящный почерк заполняет страницу.
«Нет таких слов, чтобы передать всю полноту моего горя из-за произошедшего с тобой. Я никак не смогу выразить чувство вины и стыда, которое я испытываю из-за того, что не поняла, что тебя заменили. Я сводила себя с ума, прокручивая в голове эти последние месяцы в поисках зацепки, которую я упустила, или чего-то, что могло бы выдать его, если бы только я была внимательнее. Департамент был так занят, и все, включая меня, были так рассеяны… Но этому нет оправдания. Не такому. Персиваль, мне действительно очень жаль. Восстанавливайся столько, сколько тебе потребуется, и если к тому времени ты все еще не сможешь вернуться на свой пост, я приму твою отставку. Не без протеста, конечно».
Персиваль пристально смотрит на нее. Она же это не всерьез. Серафина, не мигая, встречается с ним взглядом, и в выражении ее лица нет ничего, кроме искренней решимости. Типичная Пиквери. Она снова постукивает по пергаменту, и Персиваль продолжает читать
.
«Ты лучший аврор, которого видел Департамент с тех пор, как я была Директором». Персиваль фыркает; конечно, она бы так и сказала.
«Я не собираюсь тратить время на поиски нового Директора, когда у меня уже есть идеально подходящий в штате».
Идеально подходящий. Ну как же. Персиваль едва не закатывает глаза.
— Я оглох, — хрипит он и вздрагивает, когда попытка заговорить царапает давно не использованное горло; он месяцами не издавал ни одного звука, кроме случайного крика агонии. Он пытается прочистить горло и закашливается. Пиквери кладет прохладную ладонь на его руку и протягивает стакан воды.
— Маленькими глотками, — складываются ее губы, и Персиваль подчиняется. Все равно не смог бы сделать ничего больше. Холодная вода дарит облегчение, стекая по горлу, и он не может сдержать вздоха. Когда он собирается с силами, Пиквери постукивает по пергаменту.
«Может, сейчас ты и глухой, но ты все еще чертовски хороший волшебник. Ты все равно не произнес ни одного заклинания вслух с тех пор, как тебе исполнилось пятнадцать».
Четырнадцать, но Персиваль не заостряет на ошибке внимание. Он качает головой. У него нет волшебной палочки, он понятия не имеет, что этот сумасшедший с ней сделал, и он не чувствует в себе достаточно сил, чтобы пытаться колдовать без нее. Это полное отсутствие коммуникабельности может просто вывести его из себя. К счастью, Пиквери всегда обладала сверхъестественной способностью читать людей и точно знать, какие подобрать слова. Вероятно, именно поэтому из нее получился такой успешный президент. Это заставляет Персиваля задуматься, насколько хорош был самозванец Гриндельвальд, если даже
Пиквери не заметила подмены.
«Есть множество способов работать с инвалидностью. Ты это знаешь. Так что поверь мне на слово, я не допущу никаких твоих попыток уволиться до тех пор, пока ты хотя бы не постараешься вернуться. Как бы то ни было, я также не допущу тебя до оперативной работы, пока мы должным образом не выясним, как обойти твою инвалидность, а до этого времени ты будешь сидеть в кабинете и заниматься канцелярией. Я заглянула в твой офис, там скопилось чертовски много бумажной работы».
Повисает пауза, а затем появляется еще одна строка текста.
«Отдыхай. Я вернусь завтра с полным отчетом обо всем, что ты пропустил».
Персиваль кивает. Он не пытается спорить, потому что у него все равно нет возможности привести аргумент. Но он не может не задаваться вопросом, знает ли она вообще, как долго его не было. Задержали ли МАКУСА Гриндевальда и заставили ли его рассказать им, как долго он подменял Директора? Были ли его травмы достаточно красноречивыми, чтобы целители дали приблизительные сроки? Пока Персиваль был заперт в своей спальне и вынужден был смотреть на заговоренные часы, пока шли минуты, часы и дни.
— Шесть месяцев, — выдыхает он, стараясь не напрягать голосовые связки, но при этом говорить отчетливо.
— Я знаю.
Выражение лица Пиквери на мгновение становится несчастным от чувства вины, прежде чем она берет себя в руки. Она коротко сжимает его ладонь в своей, а затем плавно поднимается и выходит из комнаты. Персиваль наблюдает, как ее наколдованный стул рассеивается, а курсив на пергаменте исчезает. Остаток дня он проводит, прислушиваясь к звенящей тишине и заставляя себя доедать мягкие, легко усваиваемые блюда, которые ему приносят на обед и ужин.
На следующее утро, после того, как Персиваль доел остатки своей слегка сдобренной медом, но все равно ужасно пресной каши, Порпентина Голдштейн входит в его палату. Ее шаги несколько неуверенны, и обеими руками она сжимает толстую коричневую папку. Персиваль лично хотел бы знать, что случилось с уверенным в себе молодым аврором, которого он обучал
Раньше. Голдштейн передает ему папку, толстую от материалов по делам и важных записок за время его отсутствия, и достает из кармана пальто его волшебную палочку.
Палочка нагревается в его руках и на мгновение вспыхивает золотистым светом на кончике. Она определенно так же рада возвращению, как и Персиваль.
— Спасибо, Голдштейн, — хрипит он, не в силах подавить инстинкт ответить словами, несмотря на неспособность слышать собственную речь и несмотря на боль, которую она причиняет. Он прижимает руку к основанию шеи, прочищая горло и морщась от боли.
— Конечно, босс, — говорит Тина и не делает ни малейшего движения, чтобы взять пергамент с прикроватного столика, и, похоже, даже не подозревает о его новоприобретенной глухоте. Она на мгновение замолкает, словно о чем-то споря сама с собой, а затем приходит к очевидному решению и произносит, как уверен Персиваль, проникновенную речь. К сожалению, он ничего не может понять, так как Голдштейн говорит слишком быстро, и, как бы хорошо он ни читал по губам, он не может следить за ее ртом, когда она наклоняет голову. Однако он улавливает несколько извинений и может только предположить, что Голдштейн пытается извиниться за произошедшее с ним, как будто она как-то была причастна.
Он поднимает руку, останавливая ее на полуслове.
— Остановитесь, Голдштейн, — шепчет Персиваль. Он не хочет рисковать раскрытием всех карт, говоря слишком громко, и не хочет еще больше раздражать горло. — Просто остановитесь. За это не нужно извиняться, — она открывает рот, вероятно снова начинает говорить, но Персиваль бросает на нее взгляд, и она замолкает. — Вы не несете никакой ответственности за произошедшее, так что прекратите.
Персивалю правда не хочется думать о том, что
никто не заметил, что его подменили на
шесть месяцев. Действительно ли он был настолько отчужден от своих подчиненных, своих коллег, что его невозможно отличить от темного волшебника, носящего его лицо? Он предпочитает не афишировать свою личную жизнь, не допускает пересечений между работой и домом и предпочитает не слишком тесно общаться со своими сотрудниками ради сохранения профессиональных взаимоотношений. Но действительно ли это делает его похожим на темного волшебника, на того злого и отвратительного человека, от которого он поклялся защищать людей, став аврором?
Голдштейн кивает, мгновение колеблется, а затем придвигает стул к его кровати.
— Если вы хотите, сэр, — говорит она, слава богу, на этот раз медленнее, — я могла бы пройтись по материалам вместе с вами.
Персиваль на минуту задумывается, взвешивая возможности и вероятность того, что она его раскусит. Он мог бы часами напролет листать страницы, исписанные практически неразборчивым почерком, и узнавать только голые факты,
или он мог бы воспользоваться предложением Голдштейн и получить гораздо более подробный отчет. Если ему и нужно кому-то довериться, то Тина Голдштейн — лучший человек, о котором он только мог мечтать.
— Я был бы признателен, — говорит Персиваль, — и еще сильнее, если бы вы могли смотреть мне прямо в лицо, когда будете говорить.
Взгляд, который она бросает на него, одновременно ошеломленный и довольно настороженный. Кажется, она не совсем понимает, на что намекает Персиваль, поэтому он смягчается:
— Я вас не слышу.
Признание Тине в своем новом и, возможно, величайшем недостатке похоже на удар больше, чем признание Пиквери. Возможно потому, что Пиквери уже была в курсе, а вот Тина — нет. Он пристально смотрит на папку, намеренно избегая Тину, потому что вдруг понимает, что на самом деле
беспокоится о ее реакции. Он только что пережил огромный крах и позор — был схвачен, подвергнут пыткам и использован в качестве живого Омута памяти — и теперь ему придется признать, что он необратимо изменился. Он стал слабее, чем был раньше; больше не Директор службы магической безопасности, а пациент лечебницы и сломленная жертва темного волшебника. Пути назад нет, того, что он потерял, не вернуть, и впервые с тех пор, как он очнулся в этой комнате, он чувствует себя жалким. В груди скапливается горе, оно камнем теснит легкие и обхватывает ледяными пальцами сердце.
Он посвятил свою жизнь, все свое
существо своей работе и обязанностям, а теперь… Теперь ничего нет.
Тина привлекает его внимание мягким прикосновением к тыльной стороне его ладони. Он встречается с ней взглядом, а затем следит за ее губами.
— Давайте начнем, хорошо? — она искренне улыбается, и груз на плечах Персиваля уже не давит так сильно.
— — —
Неделю спустя, после выписки из Святой Агаты, Персиваль заселяется в отель и расторгает договор аренды своей квартиры. Тина вызывается упаковать его вещи под предлогом того, что он должен сосредоточиться на своем выздоровлении и не подвергать чрезмерной нагрузке колено. Персиваль безмерно благодарен ей за благоразумие и понимание. Следующие несколько вечеров он проводит в поисках новой квартиры в совершенно другом районе.
В рамках его сделки с Пиквери, заключенной через Тину, которая услужливо и упрямо вмешивалась в жизнь Персиваля (то ли из-за верности, оставшейся от
Раньше, то ли из чувства вины, у него не хватает духу гадать), Персиваль проводит свою первую неделю после выписки на приеме у психотерапевта. Ведьма, с которой он встречается, тучная, краснощекая, само воплощение безобидности. Она также остра на язык и не приемлет никакого негатива. Поначалу Персиваль приходит в ужас от ее прямолинейного характера, так разительно отличающегося от его собственного, но она медленно, но верно изматывает его и завоевывает его расположение.
К концу их первой встречи эта маленькая ведьма, мисс Матильда Мерри, обнаруживает, что Персивалю не нужен зачарованный пергамент для разговора лицом к лицу, и советует ему больше не приносить его в ее кабинет. К концу первой недели она помогает ему обрести уверенность говорить на нормальной громкости, предложив приложить кончики пальцев к основанию горла, чтобы почувствовать вибрацию своего голоса.
В субботу у него наконец-то появляется квартира, в которую он может переехать, и Тина тащит с собой свою сестру, чтобы помочь ему распаковать вещи. Куинни, как он обнаруживает, может составить отличную компанию, и она далеко не такая легкомысленная, какой пытается казаться. Ее природная легилименция позволяет Персивалю быть настолько тихим, насколько ему заблагорассудится, и при этом иметь возможность разговаривать с ней — не нужно выражаться словами и беспокоиться о повышении или понижении громкости голоса, пока он переставляет коробки и вещи, что приносит огромное облегчение.
Следующие две недели Персиваль проводит, встречаясь с Матильдой Мерри каждое утро и медленно, мучительно переживая заново свои пытки, а затем встречаясь с Куинни за тихим обедом. Именно Куинни предложила эти обеды, безмолвно проявляя инициативу, как и ее старшая сестра, с тем лишь преимуществом, что она точно знает, что нужно Персивалю в любой момент времени. Она сообщает официантам о его заказах и бормочет ободрения, когда его мысли мрачнеют, и радостно болтает о своем дне, когда ему нужно сосредоточиться на чем-то светлом.
— Вчера вечером мы получили сову от Ньюта, — взволнованно сообщает Куинни в четверг на второй неделе. — Он говорит, что его книга на завершающей стадии и должна быть готова к публикации к концу месяца! Мы с Тинни в восторге!
«Скамандер?» — задается вопросом Персиваль. Он сразу же представляет себе аврора и героя войны Тесея Скамандера, с которым он мельком встречался несколько лет назад во время проводимой Министерством церемонии в честь павших солдат. Тесей был ярким, шумным и громким, но в его глазах была пустота — та же пустота, которую Персиваль видел в каждом выжившем солдате. Он сказал этому человеку, может быть, слов пять, общих и приятных, и на этом все закончилось. Все остальное, что он знает о Тесее Скамандере, он почерпнул из газет и случайных контактов между Британским Министерством и МАКУСА.
Только из отчетов он знает, что у Тесея есть младший брат по имени Ньют, который недавно был в Нью-Йорке и сыграл ключевую роль в разоблачении самозванца.
— Да, тот самый, — подтверждает Куинни. — Он настоящий симпатяга, очень добрый и просто милейшее создание. Я уверена, вы скоро с ним познакомитесь, он навестит нас, как только выйдет его книга. Он обещал Тине привезти ей копию и все такое.
Когда Персиваль упоминает о предстоящем визите Ньюта Скамандера на следующей сессии, Матильда тут же уговаривает его согласиться на встречу. Это пойдет лишь на пользу, настаивает она, и поможет успокоиться. Персиваль кивает и говорит, что согласится, давая расплывчатое обещание, которое обычно дают на что-то, что слишком далеко, чтобы как следует это обдумать. Матильда, вероятно, понимает, но больше на него не давит. Вместо этого она переходит к следующей теме: возвращению на работу.
— Не вижу причин, по которым ты не можешь вернуться к работе, — как само собой разумеющееся говорит она ему.
Персиваль бросает на нее равнодушный взгляд.
— Думаю, потеря одного из моих пяти органов чувств — достаточно веская причина.
— А
я думаю, мы более чем уверились, что ты вполне способен функционировать и с помощью четырех, — хитро отвечает она. — Мы общаемся уже три недели, и у нас не было никаких недопониманий.
— Что будет, когда меня вызовут на совещание? — коротко спрашивает Персиваль. — Я не смогу следить за разговором или дебатами, в которых участвуют более десяти человек, они будут перекрикивать друг друга, да и чаще одновременно.
— В таком случае, захвати свой зачарованный пергамент и
читай вместе с ними.
— Это будет несколько очевидно, и меня признают глухим перед целым советом чиновников. Далеко от идеала.
Матильда вздыхает и качает головой.
— Нам нужно еще раз пройтись по моим правилам по отношению к пессимизму, Персиваль?
Персиваль хмурится. Он бы предпочел обойтись без этого, но, честно говоря, он не представляет, что сможет благополучно вернуться к работе. Это не только непрактично и безответственно, но и
опасно. Он будет заниматься бумажной работой до конца своей карьеры, обреченный на монотонное подписание приказов и пересмотр законов. Он никогда больше не выйдет на оперативное задание, и если он не сможет принять активное участие в расследовании, то лучше уволиться.
Персиваль уже пытался объяснить это Матильде, но она — по иронии судьбы — не захотела этого слышать. Она просто покачала головой и продолжила настаивать на его дееспособности. Поэтому сейчас он даже не пытается объяснять ей все заново, прекрасно понимая, что ответит она точно так же.
— Президент когда-нибудь намекала, что, по ее мнению, ты не в состоянии вернуться к работе? — спрашивает Матильда, прекрасно зная, что ответ
отрицательный. Персиваль поджимает губы, а Матильда самодовольно продолжает: — Если нет, то я не могу представить, что тебя сдерживает. Только если, возможно, ты боишься?
Персиваль прищуривается.
— — —
Персиваль заговаривает свою новую входную дверь, чтобы она открывалась только от его прикосновения и идентифицировала каждого, кто стучит. Потом добавляет еще несколько заговоров, чтобы свести на нет эффективность отпирающих заклинаний и добавить условие в виде его аналогично заговоренного ключа от квартиры, чтобы отодвинуть засов.
К тому же, он накладывает заклинание незаметности и не-магоотталкивающие чары для дополнительной безопасности. Не сказать, что Персиваль стал параноиком после своего пленения, просто у него возросло чувство личной безопасности. Ирония того, что в квартиру
Директора службы безопасности вломились, жжется у него в животе угольком позора.
Персиваль накладывает похожее заклинание на дверь своей спальни, чтобы она автоматически запиралась снаружи. Ручка теперь поворачивается только под его рукой, и ее всегда —
всегда — можно открыть изнутри. Никогда больше он не окажется запертым в своей собственной спальне.
Сигнализационный заговор даст ему знать, если кто-то приблизится к входной двери на два фута: достаточно малое расстояние, чтобы игнорировать обычные передвижения других жильцов и их гостей, но достаточно близкое, чтобы засечь любого, кто приблизится к двери намеренно. На двери его спальни теперь похожий заговор, который предупреждает его прежде, чем кто-либо постучит или попробует повернуть ручку. Персиваль не оставляет места для сюрпризов.
Вся квартира защищена от незваных гостей и краж; никто не сможет войти, пока Персиваля нет дома, и никто не сможет войти без его ведома, пока он дома. Несмотря на все принятые меры предосторожности, Персиваль по-прежнему не может спать по ночам. Он лежит на спине, сложив руки на животе, и часами смотрит в потолок. Иногда он дремлет, а когда засыпает, его сны заполняются клубящейся тьмой и образами пепельного лица с сальной улыбкой. В свою первую ночь дома он принимает Усыпляющее зелье и оказывается запертым в кошмаре, заново переживая свое пленение и наблюдая, как стены сочатся красным. После этого он переключается на зелье Сна без сновидений, но заставляет себя прекратить, когда Матильда предупреждает его о синдроме зависимости.
Так что теперь он смотрит в потолок и выпивает стаканчик Сна без сновидений, когда больше не может терпеть.
— — —
После месяца ежедневных встреч Матильда и Персиваль договариваются встречаться по вторникам и четвергам. Он добился невероятного прогресса и почти готов вернуться к работе — что Персивалю все еще не нравится, но Матильда продолжает настаивать, что рано или поздно это произойдет. Ему нужно перестать прятаться в своей квартире, из которой он сделал крепость, говорит ему Матильда, нужно вернуть уверенность в себе. Персиваль не верит, что ему не хватает уверенности, но Куинни во время их следующего обеда смеряет его довольно красноречивым взглядом. Куинни продолжает настаивать, чтобы он сопровождал ее на регулярных прогулках по городу, пристает и льстит, пока он не вздыхает и не смягчается, просто чтобы заткнуть ей рот.
В первый свободный от Матильды понедельник Куинни появляется на пороге его квартиры с бумажным пакетом восхитительно пахнущей выпечки и ослепительной улыбкой на розовых губах.
— Я принесла завтрак, — пропевает она, проплывая мимо него в облаке тонких духов, когда он открывает ей дверь. Она направляется прямо на маленькую кухню Персиваля, взмахивает волшебной палочкой, вызывает пару тарелок из шкафчика и накрывает на стол. Затем она раскладывает выпечку по тарелкам и идет варить кофе.
— Пожалуйста, мисс Голдштейн, — говорит он сухо, — чувствуйте себя как дома.
— Спасибо, милый! — бойко отвечает Куинни, ловко поворачиваясь к нему лицом, чтобы он мог читать по губам.
Персиваль тихо усмехается и садится. Выпечка, как он с удивлением замечает, имеет форму существа. Она покрыта золотистой корочкой и посыпана сахарной пудрой с парой крошечных глаз-изюмов. Он не знает, что это за животное, но оно определенно относится к волшебной разновидности. Он поднимает взгляд на свою гостью, приподняв бровь, и видит, что она устраивается напротив с двумя кружками свежего кофе и с нежной улыбкой смотрит в свою тарелку.
— Они из новой пекарни, — весело сообщает она. — Разве не милые?
— Очень, — поддразнивает Персиваль.
Они едят в приятной тишине, наслаждаясь вкусной выпечкой и хорошо сваренным кофе. После этого Куинни сразу же приступает к уборке, а затем подталкивает Персиваля к входной двери. Она не останавливается и не дает допросить себя, и он едва успевает взять свое пальто и обуться, прежде чем она выпроваживает его за дверь. Он мимолетно вспоминает о трости, прислоненной к вешалке для одежды, но так и не успевает схватить ее по пути. Персиваль достаточно хорошо преодолевает три лестничных пролета и думает, что мог бы обойтись и без нее. Только в этот раз.
На крыльце, когда на него падают лучи слабого зимнего солнца, Персиваль невольно останавливается, чтобы подставить лицо солнечному теплу. В последнее время он не заходит дальше ближайшего переулка, чтобы аппарировать в офис Матильды, и не останавливается, чтобы насладиться погодой. Кажется, он почувствовал свежий воздух и солнечное тепло на своей коже впервые за много лет. Он вздыхает, закрывая глаза. Он знает, какую печальную картину, должно быть, представляет. Прекрасно знает, что его кожа приобрела землистый оттенок, что у него мешки под глазами и ввалившиеся щеки. В его волосах седины больше, чем требует возраст, и иногда его руки дрожат от слабости и фантомных болей. Матильда снова и снова твердит ему о прогулках, рассказывая о целительных силах природы, но Персиваль никак не может заставить себя выйти на улицу в одиночку.
Куинни, благослови ее Мерлин, спокойно ждет на вежливом расстоянии, пока Персиваль не будет готов идти дальше.
День прохладный, середина февраля, к календарному концу зимняя суровость все больше смягчается. Свежесть воздуха и тающий снег обещают более теплые дни. И все же, Персивалю пригодился бы шарф, но ему остается довольствоваться лишь воротником пальто, которым он прикрывает шею. Куинни же выглядит как обычно ослепительно в бледно-розовом пальто с воротником на меховой подкладке и шапочке в тон, ютящейся на волосах. Она берет его за локоть и дружески прижимается к нему плечом, пока они идут, бесцельно прогуливаясь. Через несколько кварталов у него начинает болеть колено, непривычное к такой длительной ходьбе и уже побаливающее после спуска по лестнице. Персиваль пытается терпеть молча, но в компании Куинни это всегда бесполезно.
Младшая Голдштейн отводит его в укромный уголок и открывает свою сумочку. Судя по тому, как легко туда помещается все ее предплечье, можно с уверенностью предположить использование заклинания Незримого расширения. Секундой позже Куинни достает неиспользованный карандаш и трансфигурирует его в трость с красивой серебряной ручкой в форме вампуса. Она молча вкладывает ее в руку Персиваля, а затем снова берет его за локоть и выводит обратно на мостовую. Они проходят еще несколько кварталов, прежде чем Куинни начинает тянуть его через улицу уже с конкретной целью.
В конце концов они оказываются в Центральном парке, сидя на уединенной скамейке, расчищенной от снега, и наблюдают за проходящими мимо людьми. Через несколько минут Куинни легонько касается его руки, чтобы привлечь внимание.
— Сегодня у Тины заканчивается испытательный срок, — радостно сообщает она ему. — Она снова официально детектив!
— Это замечательная новость, — искренне отвечает Персиваль. — Поздравляю.
Поскольку понижение Тины в должности инициировал Гриндевальд и, следовательно, необходимую подпись подделал, старшую Голдштейн
теоретически никогда не переводили в Отдел для получения прав на использование волшебной палочки. После всего хаоса, последовавшего за поимкой Гриндевальда, спасением Персиваля и общей зачисткой в Департаменте, ситуация с Тиной в конце концов уладилась. Было решено, что Тина более чем расплатилась за свои долги за инцидент со Вторыми Салемцами, (возможно, наказание все-таки было несоразмерно проступку), но восстановлена она будет только
до известной степени из-за ее участия в событиях, кульминацией которых стал разрушенный туннель метро и наложенное на весь район забвение.
— Она очень взволнована, — не прекращает Куинни. — Служебную записку об окончании ее испытательного срока подписал аврор Абаси, он стал исполняющим обязанности Главы Департамента, пока вы на больничном. Тина говорит, что он отличный руководитель и очень ее поддерживает.
Омар Абаси — один из самых высокопоставленных авроров МАКУСА и, безусловно, он достаточно квалифицирован, чтобы занять пост Директора. На самом деле, Персиваль и мечтать не мог о лучшей замене. Абаси обладает всеми качествами, которые Персиваль ценит в авроре, и более того, разделяет многие черты с самим Персивалем, с единственным существенным отличием в том, что Абаси более дружелюбен и популярен. Если на Омара Абаси нападут и заменят его самозванцем, тот будет разоблачен еще до захода солнца.
— Абаси только ИО? — спрашивает Персиваль. — Почему он не в должности?
У Куинни забавное выражение лица, которое он много раз видел у Матильды.
— С чего бы это? Это
ваша должность, мистер Грейвс.
— Мерси Льюис, — бормочет он себе под нос, недоуменно отводя взгляд. — Мне нужно лично подать заявление об отставке?
Куинни пугает его, хватая за руку и разворачивая лицом к себе. В ее глазах решимость, а в линии подбородка — упрямство, и Персивалю остается только лишь гадать, каким тоном она говорит:
— Послушайте-ка меня, мистер Грейвс, — она делает небольшую паузу, поморщившись от своего выбора слов. — Единственный человек, который мешает вам вернуться на работу — это
вы сами. Пиквери объявила, что вы вернетесь к должности, как только будете готовы, и отказываться от своих слов она не собирается. Все хотят этого. Все, кто
знает, хотят этого. Потому что все мы считаем, что если кто-то и должен занимать этот пост, то это
вы. Вы... — Куинни колеблется, собирается с духом, а затем продолжает: — Вы позволите тому подонку забрать у вас и
это?
Никто вообще не знал, что он забрал у него должность.
Непрошенная, мысль проносится в голове Персиваля прежде, чем он успевает заблокировать ее от Куинни. В последнее время его окклюменция не на высоте из-за недосыпа. Рука младшей Голдштейн мягко ложится на его плечо, в ее глазах появляется сочувствие, и Персивалю нужно сказать хоть что-то, чтобы отвлечь ее, прежде чем она заговорит снова.
— С моей стороны это безответственно, — напряженно говорит он. — Моя... инвалидность делает меня ненадежным в полевых условиях и вызовет лишь бесчисленные ненужные проблемы в офисе. Вы знаете меня, мисс Голдштейн, я не выношу безответственности.
Как бы это ни было по-детски, но Персиваль больше не смотрит на ее рот до конца дня. Он не хочет читать с него никаких аргументов или быстрых решений проблемы, которые она предлагает.
— — —
Веревки врезаются в кожу, оставляют кровоточащие рубцы на запястьях, от них немеют руки. Его спальня еще никогда не казалась ему такой маленькой и пустой, настолько похожей на тюрьму. Клаустрофобия — его новейшее открытие, она высасывает кислород из легких, он задыхается и отчаянно тянет за воротник рубашки. Он не может дышать, не может втянуть воздух в легкие, он раскалывается изнутри. Он умирает, он умирает, он умрет здесь с пустым желудком, сморщенными легкими, раскроенной головой и окровавленными запястьями. Он умрет, и никто не узнает, потому что где-то там есть человек, носящий его лицо. Он медленно, жестоко умирает от рук человека, носящего его лицо и использующего его волшебную палочку. Он умрет, и никто не узнает.
— — —
— Никто
не знал! — кричит Персиваль, уронив голову на руки, упершись локтями в колени.
Сегодня вторник, он развалился в своем любимом кресле в кабинете Матильды, и ему кажется, что он задыхается.
— Никто не знал. Я не могу… Я продолжаю возвращаться к этому.
Никто не знал. Даже Серафина, а мы
учились вместе! Как она могла не?.. Я правда такой равнодушный, такой...
неприятный, что меня невозможно отличить от
темного волшебника?
Тучная ведьма, сидящая перед ним, наклоняется вперед и кладет руку ему на предплечье. Завладев его вниманием, она спрашивает:
— Ты поэтому не хочешь возвращаться? Потому что злишься, что никто не знал?
Его привычная тирада об ответственности и безопасности застревает на языке, и Персиваль застывает, внезапно оказавшись перед лицом правды.
— Ты добился удивительного прогресса, — продолжает Матильда, — и всего за месяц. Ты по-настоящему решительный и очень целеустремленный человек. Я понимаю, почему тебя повысили до Директора в столь юном возрасте. Ты талантливый и опытный волшебник, Персиваль Грейвс. Ты не производишь на меня впечатление человека, которого вообще волнует, что о нем думают
другие, и если они считают тебя равнодушным и неприятным, то так тому и быть. Ты прошел долгий путь, просто оставаясь тем, кто ты есть, слишком долгий, чтобы позволить чему-либо — и я имею в виду
все что угодно — помешать тебе продолжать в том же духе.
— Я глухой, — он шепчет. — Даже если бы я вернулся, даже если бы я мог… Я все равно останусь глухим и все равно подвергну опасности окружающих.
Матильда поджимает губы, всматривается в его лицо проницательными глазами.
— Перестань сдерживать себя, — говорит она наконец. — Если тебя от голодания и пыток до утренних прогулок в парке разделяет промежуток всего в месяц, то найти способ работать с инвалидностью ты сможешь легко. Так скажи мне, почему ты себя сдерживаешь? Почему ты боишься вернуться к работе?
— Потому что никто не знал! — кричит Персиваль. Он чувствует, как громкость его собственного голоса отдается вибрацией в горле и раздражает застарелую боль в голосовых связках. Кашляя, он прижимает руку к основанию горла и позже спокойно продолжает: — Никто. Не знал. И я не могу не задаваться вопросом, не единственная ли причина, по которой мне предлагают вернуться на работу, в том, что они чувствуют себя виноватыми. Я не хочу работать там, где никто не может смотреть мне в глаза из стыда или жалости. Я не хочу занимать пост, потому что мой босс чувствует себя виноватой за то, что она подвела меня. Я не хочу… Я ничего этого не хочу, — Персиваль сухо сглатывает, берет стакан с маленького столика рядом с собой и делает большой глоток. Закончив, он тяжело вздыхает, проводит руками по волосам и ссутуливается в своем кресле.
— Докажи, что они ошибаются, — говорит Матильда.
— Что?
— Докажи, что они ошибаются. Пускай они смотрят на тебя с жалостью и чувством вины, а затем докажи им, что тебе это не нужно. Ты сможешь быть храбрым, Персиваль? Ты сможешь вернуться и доказать, что они ошибаются?
— — —
Тина стучится в его дверь в четверг вечером. Встреча с Матильдой оставила Персиваля без сил даже больше, чем предыдущая, потому что Матильда продолжала приставать насчет
уверенности и различных решений проблемы, решение которой он даже представить себе не мог. Но игнорировать Тину нельзя, как бы сильно ему этого ни хотелось. Она настойчивая, и игнорировать ее — значит, только усугубить ситуацию.
Персиваль открывает дверь и видит застенчивое лицо Тины и маленькую деревянную коробочку, которую она держит перед собой. Не говоря ни слова, он отступает в сторону, чтобы впустить ее. Тина широко улыбается и спешит в его гостиную; он идет за ней более спокойно, задаваясь вопросом, что бы такое могло быть у Тины на уме. Когда Персиваль подходит к ней, она сует коробку ему в руки и пускается в бурные объяснения:
— Сегодня мы с Абаси поймали двух контрабандистов, — говорит она, явно сосредоточенная на том, чтобы смотреть ему в лицо и говорить не слишком быстро. — Мы нашли шкаф под заклинанием Незримого расширения, который использовался как инкубатор для яиц окками. Большинство из них были разбиты — один из контрабандистов пытался уничтожить их, прежде чем Абаси оглушил его, но. Одно осталось целым.
На этом она останавливается, чтобы Персиваль мог открыть коробку и увидеть, как он и подозревал, бледно-голубоватое яйцо. Оно кажется простым, очень безобидным, но он знает, что под этой маскировкой невероятно ценное яйцо из чистого серебра. Он не знает, что Тина хочет, чтобы он с ним сделал, потому оглядывается на нее и приподнимает бровь, ожидая дальнейших объяснений.
— Понимаете, я писала Ньюту, и он предложил купить вам низля, — Персиваль хмурится, и она спешит оправдаться: — Я спрашивала его о существах-компаньонах, которые могли бы помочь вам, когда кто-то попытается вербально привлечь ваше внимание. Если кто-то подойдет к вам сзади и позовет, вы его не услышите. Но если бы у вас было существо, оно могло бы толкнуть вас или незаметно привлечь ваше внимание, чтобы вы не испугались внезапного появления человека рядом или случайно не проигнорировали его.
Персиваль издает тихое «ах» и кивает. Интересно, Куинни тоже в этом замешана, или сестры всегда в такой гармонии друг с другом? Похоже, они объединились, чтобы наставить его на путь истинный. Мерлин упаси, если они когда-нибудь познакомятся с Матильдой, и благослови человека, который придумал врачебную тайну.
Как бы то ни было, заботливость Тины трогательна, и Персиваль обнаруживает, что весьма впечатлен ее инициативой и изобретательностью. Навряд ли ему когда-нибудь пришло бы в голову использовать магическое существо в качестве вспомогательного средства при глухоте, во всяком случае, не в его сфере деятельности. Заинтригованный, он жестом просит Тину продолжать.
Просияв, она говорит:
— Ну, я сказала Ньюту, что низль вам не подойдет, но если бы мы могли найти лечурку или что-то такое, что могло бы поместиться у вас в кармане, это был бы идеальный вариант. Только проблема с лечурками в том, что они живут большими группами на деревьях. Пикетт — единственное исключение.
Персиваль не знает, кто такой Пикетт, но рискует предположить, что лечурка.
Тина продолжает:
— Ньют говорит, что, возможно, подойдет любое маленькое существо, если мы познакомим его с вами в раннем возрасте. Тогда оно вырастет, видя в вас опекуна или вожака, и будет легко приспосабливаться к вашим потребностям и... Ну. Потом мы нашли это яйцо окками, и я сказала Подразделению зверей, что знаю, куда его можно пристроить... Ньют говорит, что импринтинг окками происходит на первом живом существе, которое они видят сразу после вылупления, и они очень ревностно защищают членов своей семьи.
Персиваль смотрит на яйцо, уютно устроенное в коробке на подстилке из соломы. Размером, пожалуй, с его кулак, из-за бледного цвета оно кажется хрупким. Он осторожно поднимает его и баюкает в ладонях; яйцо теплое, тяжелее, чем он ожидал. И внезапно Персиваль не может отказать.
— Спасибо, — отвечает он, не в силах отвести взгляд от этого великолепного маленького яйца. — Это очень заботливо, Тина. Я… — прочищает горло. — Спасибо.
Он поднимает голову, чтобы она могла ответить.
— Конечно, сэр, — она сияет, по праву гордясь собой, но в опущенных плечах чувствуется явное облегчение. — Я попрошу Ньюта прислать вам его заметки по окками, но пока просто держите его в тепле и ждите, когда оно вылупится.
— И, надеюсь, это произойдет только
после того, как я узнаю, как за ним ухаживать, — иронично добавляет Персиваль.
— Скрестим пальцы, босс, — говорит Тина. — Не буду вам больше мешать.
Она вежливо кивает ему и уходит. Персиваль остается с яйцом и чем-то почти оптимистичным, зарождающимся в груди.
— — —
Он ударяется спиной о стену. Его голова трескается
о штукатурку, перед глазами все плывет. Сквозь туман он видит, как стены сочатся красным, и ему требуется время, чтобы понять, что красный цвет только в его глазах. Рваная рана, которая тянется вдоль линии роста волос, снова открылась, ей так и не дали полностью зажить. Мужчина перед ним, ухмыляясь всем ртом и сверкая глазами, сильнее прижимается к его груди.
Словно издалека он слышит свой собственный голос, обращающийся к нему:
— У тебя такие забавные коллеги. Эта Голдштейн, она как оголенный провод, та еще штучка, согласен? Жаль, что она мне не нужна.
Кончик его собственной палочки крутится у его виска, усиливая непрекращающуюся головную боль и заставляя кричать. Вытягиваемая из него серебристая нить сияющая и прекрасная в сравнении с унылой тюрьмой вокруг.
— — —
Персиваль постоянно носит яйцо с собой, спрятав его в специально зачарованный карман, где тепло и безопасно. Пусть лучше оно вылупится, пока его не будет (что случается нечасто), и ему придется бежать домой, чем в одиночестве в коробке. Спустя два дня яйцо не проявляет никаких признаков жизни, и Персиваль иногда забывает, что оно у него есть. Оно стало привычным и комфортным весом, на который он больше не обращает особого внимания.
— Скоро у нас появятся еще шесть младших авроров, — делится Тина за обедом, совсем не женственно откусывая от бутерброда. Рядом с ней Куинни, полная противоположность своей сестре, быстро и деликатно доедает салат. — Так много сотрудников уволили после того, как… — Тина замолкает и заканчивает предложение многозначительным поднятием бровей. Они обедают в популярной закусочной в одном из наиболее магических уголков города, так что опасается Тина явно не не-магов. — Многие были заменены
его людьми, так что теперь нам нужно еще раз заменить
его людей нашими собственными.
— Разумеется, — нейтрально отвечает Персиваль. Он не настолько чувствительный, чтобы срываться из-за имени Гриндевальда или его упоминания вскользь, но от этой темы у него по спине бегут мурашки и начинает болеть голова.
У Тины такое выражение лица, словно она хочет сказать что-то еще, но не уверена, что должна. Куинни тоже выглядит так, словно ее распирает от пикантной информации.
Персиваль вздыхает.
— Говорите уже, Голдштейн.
— Абаси, возможно, что-то говорил о том, что Пиквери говорила что-то о надежде вернуть вас, когда прибудут новобранцы, — выпаливает Тина.
— Начнете с чистого листа! — вставляет Куинни.
— И я подумала, — продолжает другая Голдштейн, — я могла бы как-нибудь поговорить о вас с ними.
Персиваль приподнимает бровь и делает осторожный глоток воды.
— О хорошем, — заверяет его Куинни. — О том, что помогло бы им общаться с вами, но не посвящая их в подробности.
— Например, если они разговаривают с вами не лицом к лицу, то вы не будете их слушать, потому что вы цените уважение и прямолинейность, — говорит Тина.
Это разумный вариант, главным образом потому, что это правда и об этом знают все старшие сотрудники.
— Вам не нравится повышать голос, — говорит Куинни, — поэтому им лучше замолчать и прислушаться, когда вы говорите.
Поскольку Персиваль не слышит сам себя, он склонен говорить тише, чем считается «нормальной громкостью». Он никак не может найти этот средний диапазон, и Персиваль скорее выколет себе глаза, чем будет кричать как идиот перед, ну,
кем угодно.
— Все это замечательно, — говорит он им, — но как насчет яйца, которое рано или поздно превратится в окками и будет жить в кармане моего пальто?
Тина хмурится и напускает суровый вид, смотрит
пристальным взглядом.
— Мистер Грейвс не отвечает на личные вопросы, — серьезно сообщает Куинни.
— Так вот какое у вас обо мне мнение? — он спрашивает Тину, которая все еще выразительно хмурится. Персиваль оглядывается на Куинни, когда старшая Голдштейн не отвечает. Куинни
тоже делается суровой и хмурит брови.
Он без обиняков признает:
— Жутковато.
И сестры хихикают.
— Вы вернетесь на работу, босс? — спрашивает Тина, отсмеявшись. — Пожалуйста?
— — —
— Думаю, на данный момент выбор не в моих руках, — говорит Персиваль Матильде во вторник. — Если я не вернусь на работу, женщины в моей жизни никогда не оставят меня в покое.
Персивалю требуется мгновение, чтобы осознать, что все его друзья — да,
друзья, и когда это случилось? — волевые и отчаянно независимые женщины. Еще мгновение ему требуется, чтобы осознать, насколько же его это
устраивает.
— — —
Яйцо окками вылупляется в то же утро, когда на его подоконник садится сова с толстым свертком, перевязанным бечевкой. Персиваль впускает птицу и листает кипу бумаг, которую она ему принесла, когда его набедренный карман начинает вибрировать. Какое совпадение, что бумаги пестрят рукописными заметками об уходе за окками, начиная с момента их вылупления и далее.
«Как раз вовремя», — думает Персиваль, обхватывая треснувшее яйцо обеими руками и с удивлением наблюдая, как изнутри начинает пробиваться кончик клюва. Крошечное существо откалывает скорлупу, и сквозь образовавшееся отверстие Персиваль видит пару огромных бронзовых глаз. Их взгляды встречаются, и зрачки птенца превращаются в огромные черные дыры. Крошечное существо пищит — для него это беззвучное открывание и закрывание миниатюрного клюва — и просовывает свою маленькую голову в щель в скорлупе.
У Персиваля сжимается сердце.
