Во вторник аврор Коллинз совершает ужасную ошибку. Младший аврор Верити Квейлфут чуть не плачет, потому что Коллинз, который должен был учить ее, оставил ее разбираться с артефактом, к которому, как он должен был
знать, опасно прикасаться. Как только Персиваль получает оригами крыску-записку о том, что Квейлфут в лазарете с волдырями на руках и что во всем виноват Коллинз, он в гневе покидает свой кабинет. Персиваль не спускал с него глаз с тех самых пор, как Тина рассказала ему о распускаемых Коллинзом сплетнях. Он несколько раз ловил аврора на выдвижении мерзких обвинений в коридорах, в кафетерии, в общем офисе, в уши всем, кто готов был слушать.
Коллинз в шаге от нарушения субординации. Он выполняет каждый приказ Персиваля, но делает это с кислой миной и прищуренными глазами. Персиваль только и ждал повода, чтобы устроить ему разнос.
В лазарете состояние Квейлфут еще хуже, чем он ожидал. Ее руки распухли до размеров бейсбольных перчаток и покрыты мокнущими гнойниками. К ее чести, она сохраняет мужество, и если бы не выразительные припухлости вокруг глаз, Персиваль ни за что бы не догадался, что она испытывает сильную боль.
Коллинз не сподобился выглядеть даже чуточку пристыженным. Он топчется у двери, пока целительница занимается руками Квейлфут, в ожидании засунув свои собственные в карманы брюк. Когда Персиваль входит в палату, тот лениво выпрямляется и открывает рот, чтобы произнести, предположительно, очень убедительную речь о том, что это
не его вина.
Персиваль бросает на него пронзительный взгляд, и тот замолкает. Сначала он подходит к Квейлфут:
— Расскажите мне, что произошло, — просит спокойно.
— Рейд на черный рынок в Квинсе, — начинает она, сглатывает, и он видит, как на секунду напрягается ее горло, прежде чем она продолжает: — Мы с аврором Коллинзом проводили последнюю проверку, чтобы убедиться, что все чисто. В одном из последних ларьков я нашла волшебный предмет и позвала аврора Коллинза, потому что не была уверена, что это такое. Он не был похож ни на что, что я видела раньше, но от него исходила какая-то странная энергия. Ко… Аврор Коллинз сказал, что все в порядке, и приказал подобрать его… Мне очень жаль, Директор Грейвс, сэр. Я должна была левитировать…
Персиваль мягко ее останавливает:
— Не нужно извиняться, — успокаивающе говорит он ей. — Вы не сделали ничего плохого. Чего нельзя сказать о Коллинзе, — Персиваль разворачивается на пятках и надвигается на аврора, о котором идет речь. — В чем дело? Ты должен был
обучать Квейлфут, должен был быть ее
наставником. Почему, во имя Морганы, ты приказал ей
просто подобрать неизвестный магический артефакт? Ты же знаешь протокол. Знаешь, как поступать в подобных случаях. Тебе чертовски
повезло, что она не
умерла!
— Да, но, Грейвс… — пытается вмешаться Коллинз.
Персиваль не позволяет.
— Может, если бы ты меньше шлялся по офису, подвергая сомнению мою преданность, и действительно
выполнял свою работу, ты бы вспомнил, как быть достойным аврором. Ты проявил халатность, Коллинз. Ты обленился и сам же выставляешь себя на посмешище. Я подумываю немедленно уволить тебя, но сейчас у нас не хватает кадров, так что придется довольствоваться разжалованием.
— Так, подождите! Это несправедливо! — разевает рот Коллинз.
— О, но справедливо, что
младший аврор получил травму на работе, в то время как ты мог без труда предотвратить ее?
Справедливо, что ты останешься безнаказанным за уклонение от выполнения своих обязанностей? Скажи, Коллинз, что,
по-твоему, справедливо?
Коллинз вперивает в него гневный взгляд. В его глазах полыхает черная ярость, и у Персиваля на долю секунды возникает
предчувствие, что этот человек вот-вот скажет что-то непростительное.
— Знаешь, иногда я почти скучаю по Гриндевальду. Из него Директор был лучше, чем из тебя.
Персивалю не нужно слышать, чтобы понять, что в комнате воцарилась тишина. Она ощущается кожей так же, как растущее напряжение и шок остальных присутствующих, не только Квейлфут и ее целительницы, но и нескольких других колдомедиков, которые также работают в палате.
— Повтори, — ледяным тоном требует Персиваль.
Коллинз, как ни странно, отвечает с готовностью:
— Гриндевальд был Директором лучше тебя, — огрызается он. — И знаешь, я все еще не уверен, что ты не был замешан. Ты очень легко отделался, а, Грейвс?
— Правда? — рычит Персиваль. — Хочешь знать, как
легко я отделался? Я мог бы рассказать тебе, но сомневаясь, что рассказ возымеет нужный эффект. Вместо этого, давай я запру тебя в комнате и буду вырывать воспоминания из твоей головы, как мне заблагорассудится? Как насчет того, что я буду расхаживать с твоим лицом и использую твою волшебную палочку, чтобы раздробить твои кости? Как насчет того, что я уничтожу твои основные органы чувств и оставлю тебя голодать? По-твоему, это
легко, Коллинз?
Запуганный, Коллинз молчит.
— Освободи свой стол, — приказывает Персиваль. — Ты уволен.
Когда Коллинз остается стоять на месте как вкопанный, Персиваль рявкает:
—
Живо!
Коллинз подскакивает и убирается из лазарета. Персиваль гневно смотрит ему вслед, затем с усилием успокаивает себя долгим глубоким вздохом. Он оборачивается и видит, что Квейлфут, целительница и все остальные в палате смотрят на него широко раскрытыми глазами. Под его взглядом колдомедики спешно возвращаются к своим обязанностям, и Персиваль уверен, что уже к обеду о произошедшем будет знать каждая живая душа в этом чертовом здании.
Руки Квейлфут стали вдвое меньше, чем были несколько минут назад, а гнойники на них больше не сочатся. Боль, похоже, немного утихла, ее заплаканные красные глаза теперь широко раскрыты от восхищения. Персиваль утешает себя мыслью о том, что он явно впечатлил ее, а не напугал.
— Квейлфут, зайдите ко мне в кабинет, когда освободитесь, — говорит он.
— Да, сэр, — быстро отвечает она.
Вернувшись в свой кабинет, Персиваль тяжело опускается за стол и на минуту закрывает лицо руками. Он не должен был терять самообладание, особенно перед посторонними. Но Коллинз
вывел его из себя, потыкал в каждый синяк, поковырялся в каждой ране… И теперь Персиваль раскрыл подробности своего пленения целой
палате. Через считанные
минуты все на этаже узнают об этом.
Персиваль пытается занять себя составлением необходимых документов, чтобы официально оформить увольнение Коллинза, но его рука дрожит и не перестает даже после того, как он пытается ее помассировать.
Дафна, которая только начинает вырастать из своего привычного укрытия под его воротником, выползает из-под лацкана и обвивается вокруг его руки. Теперь она растягивается на всю длину предплечья и кладет голову ему на тыльную сторону ладони, обеспокоенно щелкая клювом. То, что на его правую руку намотан окками, никак не помогает ему писать отчет и не ослабляет дрожь, но Персиваль благодарен за ее старания.
Каменное пресс-папье вспыхивает — Персиваль взмахивает ладонью, открывая дверь. В кабинет осторожно входит Квейлфут, и он понимает, что она — первый человек, которого он пригласил к себе после возвращения. Куинни и Пиквери, ворвавшиеся в его кабинет в первый же день, конечно, не в счет. А вот волнение Квейлфут понятно, но неоправданно.
— Присаживайтесь, — он предлагает спокойно.
Дверь остается открытой настежь, на случай, если это поможет Квейлфут чувствовать себя увереннее. Она осторожно опускается на свободное место для посетителей и смотрит на него широко раскрытыми глазами. Ей требуется всего мгновение, чтобы заметить Дафну, эту бесцеремонную бестию, и ее брови взлетают до линии роста волос.
— Это окками? — спрашивает она, сначала взволнованная, а потом озадаченная. — Почему у вас окками?
— Отлично подмечено. Ее зовут Дафна, — хвалит, вежливо игнорируя последний вопрос, и спрашивает сам: — Мисс Квейлфут, как ваши руки?
Квейлфут моргает, затем вздрагивает и поднимает руки. Они вернулись к своему нормальному размеру и лишь слегка порозовели.
— Уже лучше, сэр.
— Хорошо. А теперь скажите мне, это первый раз, когда Коллинз был так небрежен?
— М-м, — она на мгновение прикусывает губу, морща лицо, пока думает, решается.
— Если вам от этого легче, — добавляет Персиваль, — то он уже уволен, не стоит беспокоиться о его карьере или репутации.
Плечи девушки опускаются, и она признается:
— Это первый раз, когда я получила травму, сэр. В основном он был просто придурком и говорил много… Много грубостей, сэр, о вас.
— Я осведомлен, — отвечает он сухо, морщась. — Надеюсь, его поведение не отбило у вас желание продолжать работу аврором.
— Честно говоря, отбило, — признается она. — Но раз его отстранили, я готова остаться и попробовать еще раз.
— Рад это слышать. Предлагаю вам поговорить с Голдштейн, думаю, вы отлично сработаетесь.
Квейлфут улыбается:
— Спасибо, сэр, — она встает, собирается повернуться, но останавливается и снова указывает на Дафну. — В самом деле, сэр. Зачем вам окками?
Персиваль приподнимает бровь и демонстративно молчит в ответ. После хлопка двери он обнаруживает, что дрожь в руке прошла, и принимается за работу над документами об увольнении.
— — —
К концу дня Персиваль на грани нервного срыва. Вести разошлись быстро, и жалостливых взглядов прибавилось вдвойне. Те, кто раньше сомневался в нем, теперь пополнили ряды сочувствующих, но с еще большим чувством вины за то, что не распознали подмену. Персиваль подозревает, что именно заметное теперь присутствие Дафны удерживает самых смелых из его коллег от попыток приблизится к нему с соболезнованиями, извинениями или чем-то еще. Его и без того глубокая ей благодарность удваивается.
Тина осторожно сообщает, что Ньют остановился у них и что Персиваль в любой момент может аппарировать к их входной двери. Персиваль ничего ей не отвечает, только кивает коротко, но в душе он готов расплакаться от облегчения. Мерлин, благослови интуитивность Голдштейнов.
Персиваль заходит в квартиру, с легкостью минуя запертую дверь, и быстро отыскивает потрепанный коричневый чемодан Ньюта. Тот находится в углу гостиной. Он опускается перед ним на колени и замирает. Несмотря на все, что он слышал о зверинце Ньюта, лично он его еще не видел. Существует ли какой-то протокол, которому должно следовать? Но его рука снова начинает дрожать, и Персиваль мужается.
Защелки легко открываются под его пальцами, и крышка поднимается от легкого прикосновения. Персиваль подумывает окликнуть, но сомневается, что от этого будет какой-то толк, поскольку ответа он все равно не услышит. Он спускается внутрь по лестнице и забирается в крошечную, захламленную времянку. Потолок здесь сводчатый, что делает пространство намного больше в высоту, чем в ширину, а стеллажи заставлены почти до самого верха. Пахнет сладостью и землей с оттенком меди — Персиваль находит множество подвешенных пучков трав и кусок сырого розового мяса, выложенный на разделочную доску.
Дафна вытягивается с его плеча так далеко, как только может, и не сводит глаз с жужжащего ярко-синего насекомого с крыльями на макушке — муховертки. Персиваль осторожно оттаскивает ее назад, не желая рисковать
ни своим маленьким компаньоном,
ни обитателями чемодана Ньюта.
По дороге к двери, с осторожностью минуя полузакрытые ящики и висящее на стенах снаряжение, он не может не заметить весьма заполненную банку с надписью
«Яд акромантула», что в Америке в высшей степени незаконно. Он сжимает губы в тонкую линию и делает мысленную пометку упомянуть об этом Ньюту, когда его найдет.
Конечно, все дальнейшие мысли вылетают из головы, когда он выходит из времянки и оказывается в совершенно другом мире. Персиваль застывает на месте, разинув рот от восхищения размерами вселенной, которую Ньют создал для своих животных. Биотопы разделены обычными, казалось бы, полотнищами брезента, где детально нарисованы горизонты, но на самом деле они простираются немыслимо
далеко. Это колдовство не похоже ни на что, что Персиваль когда-либо видел в своей жизни; а уровень мастерства и силы, которые, должно быть, потребовались для создания такой стабильной и функционирующей природной среды… Дух захватывает.
Персиваль медленно поворачивается, впитывая в себя все вокруг, и с каждым новым пейзажем его охватывает все больший трепет. Холмистая пустыня, травянистая равнина, каньон с красными скалами, бамбуковый лес, хвойные деревья, необъятная гладь океана… А высоко над всем этим — звезды, облака и бесчисленное множество ослепительных, мерцающих существ. Там, дальше, золотистый солнечный свет, а здесь — успокаивающее сияние Луны. И повсюду бурлит жизнь.
В воздухе витает столько магии, той, что оседает на волшебных существах и оставляет после себя землистый привкус, что Персиваль ощущает ее кожей. Она почти осязаема, почти чувствуется на вкус — петрикор, воплощение природных магических способностей в их первозданном, чистом виде. Персиваль прослеживает, как гигантский навозный жук строит нехитрую башню; замечает пару угробов, резвящихся на песке; останавливается, чтобы понаблюдать за стадом лунтелят, счастливо покачивающихся под растущим месяцем.
Кажется, что Ньюта нигде нет, и он решает задержаться в этой маленькой «прихожей» зоне; рано или поздно Ньют появится. Персиваль предпочел бы не бродить среди зверей, которые, вероятно, используют голосовые сигналы, и, кроме того, он вполне доволен тем, где находится. От вида занимающихся своими делами навозников и угробов ему намного спокойнее. Трудно испытывать стресс и тревогу, когда тебя только что перенесли в иную вселенную. МАКУСА и Департамент? Они теперь за тридевять земель.
Дафна свисает с его плеча, вцепившись лапками в воротник рубашки, а ее полураскрытые крылья бьют его по затылку, когда она пытается удержать равновесие. Интересно, чувствует ли она присутствие других окками? Они должны быть не очень далеко, и Персиваль знает, что их шестеро. Он пытается представить, как Дафна знакомится с другими представителями своего вида, но начинает беспокоиться, что она не сможет с ними поладить. Будучи воспитанной человеком, Дафна стала полностью одомашненной и не очень хорошо социализированной. Она никогда не встречала другого существа, которое не было бы насекомым, годным ей на обед.
Дафна внезапно рвется влево, и Персивалю приходится быстро поднять руки, чтобы удержать ее. Он замечает приближающегося Ньюта прежде, чем успевает задуматься о причине волнения своего окками, и одаривает магозоолога слабой улыбкой.
— Здравствуй, Ньют.
Ньют широко улыбается и машет в ответ, складывая губы в приветствии. Персиваль запоздало понимает, что не взял с собой блокнот; значит, сегодня будет ускоренный курс чтения британского акцента по губам.
— Решил, что стоит воспользоваться твоим предложением об игре, — говорит он. Дафна лишь слегка успокаивается, прижимаясь к голове Персиваля и время от времени подрагивая. Он может только догадываться, какой звук она издает, эта паршивка.
Ньют смеется и жестом приглашает Персиваля следовать за ним. Маленький зеленый друг магозоолога высовывается из его нагрудного кармана, чтобы выяснить причину шума, и при виде Дафны немедленно начинает махать своими похожими на прутики ручками. Персиваль видит, как Ньют протягивает руку, чтобы взять лечурку, и, судя по тому, как двигается его голова и челюсть, успокаивающе говорит с Пикеттом.
Как только в поле зрения появляется гнездо окками, возня Дафны усиливается, и через несколько секунд она отталкивается от плеча Персиваля и устремляется к гнезду. Шесть гладких голов цвета индиго появляются в широкой пасти бамбукового гнезда и начинают возбужденно шевелить челюстями. Дафна неуклюже приземляется среди них и уменьшается, чтобы соответствовать их размерам. Персиваль ускоряет шаг, но мягкая рука Ньюта, легшая на его локоть, его замедляет.
Он не сводит глаз с губ Ньюта и ждет объяснений.
— Ей ничего не угрожает, — заверяет его Ньют. — Они очень дружелюбные.
Персиваль морщится:
— Ты говоришь так обо всех своих тварях.
— И для всех это правда, — настаивает Ньют с негодованием на лице.
Персиваль качает головой и возвращается к наблюдению за Дафной. Его окками запутался в клубке других, но они, похоже, играют — по крайней мере, явно не дерутся. Они часто машут крыльями, кувыркаются и приподнимаются, чтобы наброситься друг на друга. Крови нет, и ни одного из окками не загоняют в угол, так что Персиваль заставляет себя расслабиться. Если специалист по магическим тварям не беспокоится, то и ему не стоит.
Засунув руки в карманы, Персиваль немного наблюдает за ними, теряя ощущение времени и самого себя, пока любуется переливчатыми перьями и блеском ярких бронзовых глаз. Дафна почти неотличима от выводка Ньюта, он не всегда может выделить ее из общего пучка, но Персиваль знает, что если позовет, она вернется к нему в мгновение ока.
Его внимание от окками отвлекает прикосновение к руке.
— Тебе больше ничего не нужно? — спрашивает Ньют, в очередной раз доказывая, что он гораздо более проницателен, чем о нем думают.
Персиваль задумывается, а затем вздыхает.
— У меня был ужасный день, — признается он, — и я уверен, что из-за этого у меня будет ужасная неделя.
— Почему?
Персиваль поджимает губы.
— Ты не обязан рассказывать, — быстро отвечает Ньют. — Это не мое дело, я прошу прощения.
— Не извиняйся, — говорит Персиваль чуть резче, чем намеревался. Поразительно, как быстро он может вспылить; Матильде будет что сказать по этому поводу на следующей сессии. Он прерывисто вздыхает и проводит рукой по лицу.
Ньют поджимает губы, окидывает Персиваля оценивающим взглядом, а затем, очевидно, принимает решение. Он наклоняет голову, приглашая пойти вместе с ним, и уходит тем же путем, каким они пришли. Персивалю не остается другого выбора, кроме как последовать. Когда Ньют останавливается, то оказывается на краю пустого биотопа, заросшего высокой желтой травой и редкими низкорослыми деревьями.
— Что это? — спрашивает Персиваль, пытаясь смягчить тон, но оценить свои старания все равно не может.
— Здесь жил мой… — Персиваль не понимает названия этого существа. — До того, как я вернулся сюда, в Нью-Йорк, я был в Намибии, где мне и нескольким местным волшебникам удалось интегрировать ее в стадо. Африканские ведьмы и волшебники очень почитают… —
С-что-то, это все, что Персивалю удается различить, — … я уверен, что в заповеднике Намибии о ней прекрасно позаботятся. Прежде чем я уехал, мне показалось, что один из самцов проявил к ней интерес, и я попросил моего друга… — Персиваль предполагает, что незнакомые очертания рта Ньюта складываются в имя, — … связаться со мной, если они будут спариваться и размножаться.
Персиваль машет рукой, останавливая Ньюта:
— Извини, я не совсем понимаю. Что за существо здесь раньше жило?
— Ах, да, — щеки Ньюта приобретают розоватый оттенок.
Он повторяет слово, которое, как Персиваль может понять, начинается с буквы «С». Персиваль качает головой; все равно не понимает.
— Неважно, — говорит Ньют. — Главное — этот биотоп пустует, и мне пора его снести. Обычно я просто использую магию, но я считаю, что немного физической работы — это отличный способ снять раздражение.
Он убегает и возвращается с парой лопат.
Персиваль снимает пиджак и закатывает рукава рубашки. Следующие полтора часа он проводит, вскапывая почву, рыхля валуны и выкапывая корни деревьев. Ньют неутомимо работает рядом, время от времени используя свою волшебную палочку, чтобы левитировать в сторону камни и превратить деревья в бамбук или сосны для других биотопов. К концу Персиваль весь взмок от пота, а его колено вот-вот взорвется от боли. Каждое движение, которое он совершает, вызывает жжение в мышцах и жгучую боль в спине. Рубашка прилипает к коже, волосы растрепаны, а ладони покрыты новыми мозолями. Его дыхание тяжелое, хриплое и… Он уже давно не чувствовал себя таким
живым.
Ньют забирает из его рук лопату и уговаривает сесть на наколдованный стул. В ладонь впихивает стакан холодной воды, и Персиваль с удовольствием пьет. Он едва успевает поставить стакан, как на плечи опускается что-то тяжелое и теплое; Дафна обвивается вокруг него, возвращаясь к своей привычной двухфутовой длине. Она цыкает и воркует — нервные движения клювом — и трется головой о его челюсть, как кошка.
Ньют возвращается с двумя дымящимися тарелками рагу, как он говорит,
любезно приготовленного Куинни, напоминая Персивалю о мире за пределами чемодана. Магозоолог призывает низкий складной столик и еще один стул и упрямо смотрит на Персиваля, пока тот не уступает и не принимается за еду. После первой ложки опустошить тарелку не составляет особого труда. Он зачерпывает ложкой остатки, когда замечает, что Ньют не сводит с него взгляда.
— Что? — спрашивает Персиваль грубовато.
Ньют эту грубость беспечно игнорирует:
— Пожалуй, я мог бы посвятить Дафне целую главу, — спокойно улыбается он. — Она просто великолепна. Обычно окками не поддаются одомашниванию, они слишком агрессивны и легко пугаются, но вот твоя Дафна, и она послушна, как низль. Ты знал, что иногда она не издает ни звука, когда, э-э, обращается к тебе?
Брови Персиваля взлетают вверх:
— Правда?
— Да, — с энтузиазмом отвечает Ньют. — Поразительно, как она общается с тобой. Она явно знает, что ты ее не слышишь, и когда она, ну, как бы это сказать,
обращается непосредственно к тебе, она только делает вид, что издает звуки. Это потрясающе.
Персиваль опускает взгляд на Дафну, что свисла с его плеч, словно пушистый шарф, уткнувшись носом в пояс его брюк у бедра.
— Потрясающая — это не то слово, которым я бы сейчас ее описал, — сухо замечает он, а после поднимает взгляд и видит, что Ньют смеется с широко раскрытым ртом, в уголках его глаз собираются морщинки.
У Персиваля щемит в груди, когда он понимает, что никогда не узнает, как звучит смех Ньюта.
— — —
Персиваль делает то, чего никогда раньше не делал: назначает встречу с Матильдой раньше их обычной сессии.
В середине среды Персиваль больше не выдерживает и уходит в обеденный перерыв. Все смотрят ему вслед, провожая взглядами и беззвучно шевеля губами. Теперь они примерно знают о мучениях, которые он перенес во время своего отсутствия, и многие, похоже, считают, что это дает им право выразить свои соболезнования. Что это дает им повод так явно жалеть его. Персиваль видит, как они шепчутся и бормочут что-то друг другу, явно стараясь держаться вне пределов его слышимости и не подозревая, что эти усилия напрасны.
Окружающая его тишина еще никогда не казалась такой гнетущей.
Матильда даже не выглядит удивленной, когда Персиваль входит в ее кабинет и садится на свое обычное место. Тем не менее, она терпеливо и с пониманием ждет, пока он пытается объяснить причину своего срыва, и сочувственно кивает, когда все, наконец, сводится к потере слуха.
— Я все гадала, когда же это произойдет, — говорит она. — Мы так толком и не обсудили твою инвалидность после первой нашей недели вместе. Казалось, ты смирился с ней, но только в смысле ограничения некоторых твоих возможностей. Я беспокоилась, что ты так и не смог по-настоящему смириться со своей глухотой.
— Что ж, по-видимому, опасения были не напрасны, — кисло отвечает Персиваль.
— Персиваль, — начинает Матильда.
Но он не дает ей продолжить:
— Я познакомился с Ньютом Скамандером, — рассказывает он, не сводя глаз с Дафны, уютно свернувшейся у него на коленях, чтобы Матильда не смогла его перебить. Да и навряд ли он сможет проговорить все это, если будет смотреть куда-то еще. — Он… Он не такой, как я ожидал. Не знаю,
чего я ожидал, но точно не этого, — Персиваль проводит рукой по крыльям Дафны; она ерзает и прижимается головой к его ладони. — Я все жду, что он начнет меня сторониться. Гриндевальд напал на него в моем обличье, перед этим приговорил к смертной казни, но. Он все равно добр ко мне и я… Хочу проводить с ним больше времени.
Гомосексуальность не является таким табу в волшебном мире, как в обществе не-магов, и Персиваль никогда не стеснялся своих предпочтений. Но обсуждать свои чувства ему всегда было нелегко; признание в своей симпатии ощущается как признание в слабости и зависимости. Быть
зависимым Персиваль ненавидит
.
— Вчера, — говорит он, выдавливая из себя слова, — я понял… Я понял, что не знаю, как звучит его голос, и никогда не смогу узнать.
Мир безмолвен, гнетущ и мрачен. Персиваль не может вспомнить, как звучит голос Тины, или Куинни, или Серафины. Он начинает забывать, как звучит его собственный голос. Он не знает, как звучит голос Дафны или любой другой твари Ньюта. Постепенно он забудет звуки пения и музыки, стук туфель по танцполу, шум проезжающих автомобилей, цокот копыт лошадей, запряженных в экипажи. Шумная глубина его
жизни стала плоской, и даже после всех этих шумных лет он скоро забудет, как все было
Раньше.
В глазах начинает щипать, и Персиваль с ужасом понимает, что вот-вот расплачется. Он проводит руками по лицу. От их обычной сессии с Матильдой прошла только половина, но оставаться здесь хоть минутой дольше он больше не сможет. Он торопливо бормочет извинения и уходит, одной рукой придерживая Дафну, а другой сжимая рукоять своей трости. Оказавшись за дверью, он резко поворачивается на пятках и аппарирует в переулок за своим многоквартирным домом.
Мышцы все еще болят после вчерашней нагрузки, а ноги горят в знак протеста, когда Персиваль поднимается по лестнице так быстро, как только может. Он запирает за собой дверь, накладывает еще один слой заклинаний, просто потому что, и — с вырвавшимся маниакальным смехом — накладывает заглушающие чары.
Он скидывает Дафну на диван, а сам, пошатываясь, идет на кухню. Хватает стакан, несет его к раковине, но рука так сильно дрожит, что стакан выскальзывает и разбивается вдребезги о деревянный пол. Персиваль пялится на него. Затем призывает еще один стакан и позволяет тому упасть.
Он видит, как стекло соприкасается с полом, как оно трескается и разлетается во все стороны, как рассыпаются блестящие осколки. Его разум стопорится, когда за картинкой не следует звуковое сопровождение.
Он бестолково призывает еще один стакан, потом еще, а когда они заканчиваются, то берется за тарелки, миски, чашки, вазочки, кружки, блюдца. Все, что можно разбить. Он — слон, а это — посудная лавка. Все разлетается на миллионы беззвучных осколков.
К моменту, когда у Персиваля заканчивается посуда, которую можно разбить, его сердце бешено колотится в груди, а пульс отдается в его бесполезных ушах.
Он просто его
не слышит.
— — —
Остаток дня Персиваль проводит, сидя на краешке дивана и тупо глядя на беспорядок, в который он превратил свой дом. Дафна свернулась калачиком на другом конце дивана и наблюдает за ним печальными глазами. В конце концов, он проваливается в беспокойный, наполненный туманными видениями сон, в котором ему снятся насмешливые, безмолвные лица и разноцветные глаза. Вокруг него вырастают четыре стены его старой спальни, они медленно сближаются, пока не начинают
давить на него со всех сторон и не сжимают его тело вокруг его задыхающихся легких. Здесь нет ни дверей, ни окон, ни мебели, ничего; только высокие голые стены, давящая тишина и бездна, которая оказывает совершенно иное давление на его внутреннее ухо. Голова пульсирует.
Что-то теплое и твердое толкается ему под руки.
Персиваль пытается развернуться, чтобы найти какой-нибудь способ спастись, но все, что ему удается — это только вывихнуть колено, которое раздробил Гриндевальд. Он кричит и чувствует, как звуковые волны разрывают ему горло. Стена позади поддается, он неуклюже валится на спину, и его старая спальня возвращается к своему прежнему виду. Несмотря на внезапное увеличение пространства, Персивалю все еще трудно дышать.
Твердое что-то у него на коленях прижимается к его груди, и прохладный клюв касается его челюсти.
Бледное лицо смотрит на него сверху вниз, глаза безумные, губы кривятся в усмешке…
Острая боль приводит Персиваля в чувство. Дафна пристально смотрит на него, прижав клюв к его носу; она снова щиплет его за ноздрю и смотрит на дверь. Персиваль обводит взглядом свою квартиру, слегка сбитый с толку, и замечает ковер из битого фарфора и случайные вспышки света. Слабый солнечный свет просачивается сквозь занавески, отбрасывая причудливые тени на пол и резко очерчивая беспорядок. Ему требуется минута, чтобы осмыслить увиденное.
Кто-то стоит у двери, и его магия подсказывает, что это Ньют Скамандер.
Персиваль встает, пошатываясь на давно онемевших ногах. Он оглядывается в поисках волшебной палочки или трости, но не видит поблизости ни того, ни другого. Тогда он хромает к двери и открывает ее вручную, не задумываясь о том, как выглядит, пока не видит, как широко распахиваются глаза Ньюта. Персиваль все еще во вчерашней одежде, но теперь она помята со сна и слегка на нем перекручена, а на лице, должно быть, изрядная щетина.
Персиваль отходит в сторону, пропуская Ньюта внутрь.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.
— Ко мне обратилась Тина, — объясняет Ньют. — Она забеспокоилась, когда ты не появился на работе… — Ньют замолкает, увидев, в каком плачевном состоянии находится квартира Персиваля. — Мерлинова борода. Что произошло?
Персиваль смотрит на часы. Четверть одиннадцатого. Дракл побери. Стоит ли вообще идти сегодня в офис? Учитывая драматические события вторника и вчерашний ранний уход с работы, такое серьезное опоздание сегодня только подольет масла в огонь.
Дракл побери. Он знал, что эта неделя будет ужасной.
Ньют обхватывает его за предплечье, привлекая его внимание.
— Персиваль, — зовет он. — Что здесь произошло?
Новый приступ тоски пронзает грудь Персиваля. Как ни странно, его глаза начинает щипать во второй раз за столько дней, и ему приходится поспешно отвернуться, прежде чем Ньют заметит. Он замирает, не зная, куда идти, просто понимая, что должен оказаться как можно дальше от этого очаровательного молодого человека. Дафна все еще сидит на диване и смотрит на него огромными встревоженными глазами, и Персиваль спешит к ней. Она бросается к нему, как только он оказывается в пределах досягаемости, Персиваль пошатывается от резко обрушившегося веса. Она выворачивается в его руках, извиваясь, суетясь и хлопая крыльями, потому что беспокоится о нем.
Это его и ломает. Звериная невинность Дафны и ее безумная забота становятся последней каплей, и Персиваль валится на диван. Он тяжело садится и склоняется над окками, крепко обхватывая ее свернувшееся тельце, пока из него не вырывается первый резкий всхлип. Боковым зрением он смутно улавливает движение, знает, что это, должно быть, Ньют, но думать о нем не может. Во лбу у него медленно нарастает пульсация, а прерывистое дыхание мучает легкие, но Дафна теплая и неизменная, а этот срыв назревал уже довольно давно.
Кожей Персиваль чувствует вибрацию магии. Он поднимает голову, протирает глаза и смотрит, как Ньют с волшебной палочкой в руке устраняет ущерб, нанесенный кухне. Персиваль икает, воздух застревает в горле, и он наклоняет голову, чтобы прижаться лбом к изящному изгибу шеи Дафны. Он остается в таком положении до тех пор, пока вновь не начинает дышать ровно, без случайных приступов горечи, и пока его глаза не начинают чесаться от сухости, а не от слез. Прижимается к Дафне до тех пор, пока фигура в синем пальто не приседает перед ним на корточки и робкая рука не накрывает его руку на боку окками.
Он поднимает голову, встречается взглядом с Ньютом и смотрит на его рот.
— Я представить не могу, каково тебе сейчас, — говорит Ньют, и в этом человеке столько мучительного сочувствия и доброты, что у Персиваля
щемит в груди. — Но,
пожалуйста, — Персиваль видит, с каким ударением Ньют произносит это слово,
«пожалуйста», по тому, как на мгновение напрягается выражение его лица. — Пожалуйста, не замыкайся. У тебя есть друзья, которые беспокоятся о тебе и хотят только одного — помочь тебе. Пожалуйста, позволь им помочь тебе, — Ньют поднимает вторую руку, и Персивалю на мгновение кажется, что тот хочет дотронуться до его щеки, но сдерживается из-за своего характера. — Позволь мне помочь тебе.
Персиваль качает головой. Его невозможно спасти. Он бесполезен как аврор и постыден как личность. Он, по всей видимости, так же холоден и ужасен, как и темный волшебник. Все, что у него осталось — это накрахмаленные рубашки и трясущиеся руки.
— Почему ты хочешь помочь мне? — в отчаянии спрашивает он. Почему такой светлый и чудесный человек хочет увязнуть в такой трясине, как Персиваль Грейвз?
— Потому что ты хороший человек, — отвечает Ньют так просто и искренне, что Персивалю остается только уронить голову в ладони и разрыдаться. Ньют остается стоять перед ним на коленях, обхватив другой рукой теплое тело Дафны и наклонившись вперед, чтобы нежно прижаться лбом ко лбу Персиваля.
Персиваль не знает, как долго они находятся в этой позе, но Ньют ни разу не дрогнул, и боль в его груди начинает медленно — очень медленно — утихать.
— — —
Персиваль просыпается на диване. Он укрыт одеялом, а Дафна уютно свернулась у него на груди, обдавая его шею своим теплым дыханием. Окно над ним залито тусклым светом, и он думает, что, должно быть, проспал весь день. Здесь ли еще Ньют? Или он ушел после того, как Персиваль заснул? Он не станет его винить, если так.
Он поворачивает голову. Со своего места на диване Персиваль может заглянуть на кухню и видит, что там пусто. Ньюта нет, и это ранит сильнее, чем он думал. Он уже собирается закрыть глаза и попытаться поспать еще немного, когда замечает знакомый коричневый чемодан, неприметно стоящий у стены. При виде его сердце, ранее сжавшееся, попускает, и Персиваль расслабляется, откидываясь на подушки. Ньют все еще здесь; он просто проверяет свой зверинец.
Персиваль некоторое время дремлет, балансируя на грани сна и реальности. Проходит время, и в конце концов голод заставляет его проснуться. Одной рукой он прижимает Дафну к груди и садится, а другой откидывает одеяло. Дафна обвивается вокруг всей его руки, но полностью не просыпается; ее клюв соскальзывает и утыкается ему в рубашку.
Перенеся вес тела на здоровую ногу, Персиваль, наконец, утруждает себя призывом трости, и направляется на кухню. Ньют прекрасно восстановил посуду и стеклянные приборы, даже залатал царапины на деревянном полу. Также Персиваль находит большой коричневый бумажный пакет, от которого исходит божественный аромат. Он открывает его и обнаруживает там венские булочки в форме окками и хрустящие золотистые нюхлеры с черничными глазками. Удивленный, Персиваль выбирает себе окками в глазури с ежевичным джемом. Потом выбирает сдобного нюхлера и левитирует его за собой, пока идет к чемодану и открывает крышку.
Внутри Ньют сидит на земле в заросшем травой африканском биотопе с головой огромного, похожего на кошку зверя на коленях. Пока Персиваль наблюдает, Ньют нежно проводит пальцем от широкого носа твари вверх, между глаз, к макушке. Одна только его голова больше туловища Ньюта, а массивные лапы увенчаны когтями размером с пальцы человека. И все же, зверь лежит с полуприкрытыми веками, обмякший от удовольствия под нежными руками. Персиваль настолько очарован выдержкой и спокойной уверенностью этого невероятного человека, что ему требуется несколько минут, чтобы узнать вышеупомянутого зверя.
— Мерси Льюис, Ньют, — говорит он скорее раздраженно, чем встревоженно. — Я точно знаю, что в этой стране нет разрешений, позволяющих держать
нунду.
Глаза зверюги распахиваются, но она не двигается с колен магозоолога. Поглаживающая рука Ньюта не дрогает, когда тот поднимает глаза на Персиваля и широко улыбается. Виноватым Ньют не выглядит ни капельки.
— Если бы ты действительно не хотел, чтобы она была у меня, — дерзко замечает он, — ты бы ужесточил правила таможни.
Персиваль сжимает губы в тонкую, суровую линию. Ньют бросает взгляд на сдобу и меняет тему разговора прежде, чем Персиваль успевает заговорить о нунду.
— О, хорошо, что ты их нашел.
Персиваль прищуривает глаза, но позволяет себя отвлечь.
— Да, — говорит он, левитируя черничного нюхлера Ньюту, который радостно ловит его в воздухе. — Ты сходил и купил их?
— Их принесла Куинни около часа назад, — отвечает Ньют. — Она очень неравнодушна к мужчине, который их печет, и, полагаю, он тоже в нее влюблен.
— Гм, — Персиваль откусывает еще один большой кусок от своей венгерки и с беспокойством смотрит на нунду. Ньют усмехается и осторожно высвобождается из-под зверя. Оказавшись на свободе, он неторопливо подходит и выводит Персиваля из биотопа, походя слегка коснувшись его руки. Они оказываются перед гнездом окками, и Персиваль будит Дафну и подталкивает ее к сородичам. Повернувшись к Ньюту, он опускает трость и вместо нее кладет руку на край гнезда. Он с минуту наблюдает, как Дафна общается со своими друзьями, а затем переводит взгляд на магозоолога. Они уютно стоят бок о бок и едят свою выпечку, наблюдая за ленивой игрой окками.
— Я тут подумал, — наконец произносит Ньют, его пальцы рассеянно находят руку Персиваля и проводят легкими, как перышко, касаниями линии от костяшки до кончика пальца. Персиваль сглатывает и пытается сосредоточиться на словах Ньюта, а не на мягком изгибе арки купидона его губ. — Тебе следует снова начать драться на дуэлях. Тина сказала, что когда-то ты был лучшим в своем классе, и я думаю, если ты вернешься к практике, тебе станет легче… Я не хочу делать никаких предположений, но, похоже, ты не очень хорошо справляешься и… — Ньют замолкает, неловко проводит рукой по затылку и коротко наклоняет голову. Секунду спустя он снова поднимает подбородок и говорит: — Официальные дуэли проводятся лицом к лицу, так что тебе не придется беспокоиться о неуслышанных заклинаниях. Мы могли бы постепенно перейти к более сложным, менее официальным дуэлям и разработать приемы, чтобы компенсировать твою глухоту.
Персиваль смотрит на него, разинув рот и приподняв брови.
Взволнованный, Ньют продолжает:
— Не вижу причин, почему ты все еще не можешь сражаться, и я не могу представить, что тебе нравится торчать за своим столом весь день. И даже если Пиквери не позволит тебе вернуться к полевой работе, по крайней мере, ты все еще сможешь сражаться и защищаться, а физические упражнения отлично снимают стресс…
Персиваль обхватывает подбородок Ньюта ладонью, останавливая его на полуслове и заставляя слегка покраснеть. Он проводит большим пальцем по высокому изгибу скулы Ньюта, и магозоолог подается навстречу прикосновению. Сердце Персиваля
колотится в груди.
— Я все еще не понимаю, почему ты хочешь мне помочь, — признается он. Он очарован этим человеком и совершенно сбит с толку,
почему Ньют уделяет ему столько своего времени. Персиваль хочет понять, он так
отчаянно хочет понять, — это желание физически отдается в груди, — но в то же время… Он боится вглядываться, задавать слишком много вопросов, чтобы не потушить единственную чуточку света в своей жизни.
Ньют нежно улыбается. Он накрывает своей ладонью руку Персиваля, а затем опускает ее, чтобы обхватить теплыми, расслабленными пальцами его запястье.
— Я уже говорил, — напоминает ему Ньют, — что ты хороший человек, — в его глазах появляется озорной огонек, и он добавляет: — Конечно, помогает и то, что ты очень привлекательный.
Персиваль зажмуривает глаза, с измученным выражением лица он
стонет — хотя и не осознает этого, не слышит, слишком занятый утопанием в нежности Ньюта. Он наклоняется и прижимается лбом к его лбу; другая его рука покидает бамбуковое гнездо и ложится на изящный изгиб шеи Ньюта.
— Я тебя не заслуживаю, — шепчет Персиваль.
Их лица так близко, что он чувствует дыхание на своих губах и подбородке, чувствует призрачное прикосновение губ Ньюта, произносящих неуслышанный ответ. Затем свободная рука Ньюта обхватывает его за талию, губы Ньюта прижимаются к его губам, и все вокруг тает.
