Одеан

      Лигия отвергла путь распрей и войн. Десять прекраснейших лет уже процветала земля мирного королевства под твёрдой, могучей рукой молодого царя Фирра и несравненного его супруга царевича Аристея. Торговля и земледелие были развиты в пример другим государствам — Фирр вёл дела честно и строго, по справедливости, и никогда не оставался в долгу. Искусство и дипломатия расцветали же с лёгкой длани прекрасного Аристея, что снискал себе славу ценителя тонких материй и мудрого слова.       Многие теперь желали стать частью величественного, цветущего королевства: молва о чести, доблести и красоте правителей Лигии шла далеко за пределы песков и садов тех земель. Люди стремились к стабильности и покою, страстно искали приюта под сенью оливковых рощ и пышных угодий.       Но не каждому было дозволено укорениться. Кров получали лишь избранные, доказавшие словом и делом полезность свою и чистоту помыслов. Царь Фирр и небесный царевич его самолично подписывали каждый земельный надел и документ, подтверждающий права на работу. Отбор был суровый, но честный, и даже в случае неодобрения кандидата того одаривали щедро маслами и специями, собирали в дорогу, давая хороший удел для поисков дальше.       Лигия процветала, звенела, искрилась довольством и счастьем. Много столетий земля воинов не знала такого безмятежного благоденствия, и народ Лигии был благодарно сплочён в любви к своему царю и семье его. Быть, стать лигийцем теперь было честью и привилегией.       Верб шагнул в леса на границе Лигии, когда обод на небе едва проступил алым контуром. Он был полон надежд и желания обрести новый дом. Нет, не новый…       У Верба не было дома сколько он себя помнил. Стать лигийцем он выдумал три года назад, когда на очередном корабле услышал рассказ старого морехода о чудесах этих мест, о дивном царевиче, которого украшал венец из рогов, о воинах сильнейших, но не воюющих, а стерегущих покой своих жителей-братьев, об озёрах чистейших, что слеза чада, и ветреных рощах с поющей листвой, о яблоках алых размером с кулак минадира и о свободе!       Свобода и мир! Верб не мог такое представить. Королевство без рабства и битв, без междоусобиц и мора? Не очень-то верил в такое бродяга Верб, но… Ничто не держало его, ничто не мешало проверить. А вдруг царствие счастья на бренной земле существует? Так чем же он хуже всех прочих дерзнувших искать там приюта?       Верб был молод и дерзок, странствиями закалён и заточен: повидал многое, многое испытал, говорил бегло на множестве языков, побывал почти во всех государствах, но нигде не нашёл себе места, нигде не тянуло остаться. Вольный и непокорный стремительный ветер — вот кем был всю недолгую свою жизнь Верб. Один в поле воин. Один на один против света всего. Один, сам себе и совесть, и дозволитель. Натруженные руки, не боявшиеся работы, как карта, исписанная рисунками всех тех мест, где он побывал: цветные и чёрные змеи, иноземные буквы и вязи. На память. Его тело как книга истории жизни, бортовой журнал изысканий.       А что искал? За чем гнался? Что тщетно пытался урвать для себя?.. Верб не знал. Но мятежный, тревожный дух толкал его снова и снова: корабль иль караван, океан и пустыня. Всё дальше и дальше по кругу земли, всё чаще и чаще задаваясь тем самым вопросом — зачем? Куда? И возможно… когда? Когда он отыщет это неведомое для себя что-то? Он верил, что сразу узнает, поймёт, конечно же, не ошибётся!       Но годы летели, как по ветру вишни листва, Верб становился спокойней и старше, циничнее, и почти перестал ждать ответа, почти перестал замирать порой на рассвете, любуясь восходом, и чувствовать это болезненное томление-ожидание важного, главного, неизведанного. Почти перестал.       В тронный зал владыки Лигии Верб ступил гордо и смело, не стыдясь ни штанов своих латаных, ни покрытых песком, сильно отросших, лохматых волос. Если торговый люд не приукрашивал, царь лигийский был прост и любезен со всеми, не глядя на внешность прибывшего и его мутное происхожденье. Верб не знал сам, кто он был от роду, где рождён, кем и даже когда. Возраст свой отмерял очень условно и датировал сам себя примерно лет тридцати. Он всегда был один, сколько помнил, сам по себе: воровал в детстве много, ютился в пещерах, лесах; как немного окреп — работал везде и всегда, не гнушался ничем и многому обучился. Даже в имени своём Верб не был уверен, но во снах ему часто виделись тонкие нежные руки и слышался голос, произносящий ласково-тихо: «Мой Вербум, малыш, моя радость…» И он решил, что это осколок из детства, мелкая дробь далёких нечётких воспоминаний.       Вербум. Верб — представлялся он с малых лет и надеялся, что хотя бы в этом было что-то действительно истинное о нём.       Высокий свод зала отдал эхом шаги, Верб замер посередине, оглядываясь — ему велели чуть-чуть обождать. Чистые, полные солнца, огромные окна, стены, украшенные сердоликом, цветы. На помосте два трона из кедра, искусно украшенные витиеватой резьбой и обитые мягкой медной парчой. Верб отметил, что оба трона стояли вровень друг к другу, а не как в других королевствах — один выше, другой на ступень следом. Обычно выше всегда восседал царь, а его половина — царица или царевич — чуть ниже, тем самым подчёркивая неоспоримый статус-главенство своего государя. В этом зале всё было иначе. Не было слуг, опахал, снующих рабов, не было напряжения и ощущенья, что за тобой тайком наблюдают. Но Верб всё же не был беспечен, он всегда старался быть начеку и, оглядев зал, сделав несколько выводов, не стал больше шарить жадно глазами, а покорно и сдержанно замер в десятке шагов от помоста владыки.       Ждать пришлось совершенно не долго. Спустя пару минут из внутренних покоев раздался приближающийся звонкий, приятный смех, вслед за ним низкий, уверенный голос… Лёгкий занавес сбоку качнулся, и в зал вошли двое. Верб тут же склонил голову, но глаз не опустил, стремясь разглядеть.       В белых тонких одеждах, высокий, жемчужный и гибкий, что лань, впереди шёл прекрасный царевич. Верб знал — Аристей! Он узнал его и по виду, и по главной примете — тонкие золотые рога украшали чудесную голову. Красиво и страшно! Опасно, но не свести глаз. Будто демон, но светлый, воздушный. Аристей весь звенел украшениями и лучезарной улыбкой, он держал крепко за руку рослого, крепкого, очень просто одетого смуглого… воина, решил бы Верб, если б не знал, опять же со слов лигийского люда, что владыка их Фирр — истинный Меч и опора. Царь по крови и стати, но в душе и повадках всё тот же юный, совсем земной ратник. Владыка Фирр был могуч: широкая грудь, сильные руки, скулы-ножи, но взгляд тёплый, приветливый и открытый и абсолютно сосредоточенный на чарующем Аристее.       Царь и царевич, тихо переговариваясь, воссели на свои одинаковые, ничем не различные троны и обратили взоры на стоявшего поодаль Верба.       — Добро пожаловать, путник! — обратился к нему Фирр, и Верб поднял голову и вновь поклонился приветствуя.       — Легка ли дорога твоя? — словно ручей заструилась речь Аристея. — И откуда путь держишь?       — Я недавно сошёл с корабля, следующего из Симаи, а до того был недолго в Ранаре, но начало своё беру с гор Арзаима, — твёрдо, но не громко отвечал Верб и вновь поклонился. — Несколько лет я слушал истории мореходов о Лигии, о её красоте и урожаях, и о том, как щедры владыки этой плодоносной земли, — Верб посмотрел прямо в глаза Фирру.       Тот улыбнулся, всё так же нежно сжимая в крупной ладони руку своего Аристея.       — Я Верб, ваша милость, и я ищу дом и работу, — Верб решил обращаться с речами именно к Фирру, но не потому, что тот царь, а потому, что перед ним Верб не робел, чуя во владыке Фирре, как и в себе, дух-рвань ветра. Аристей же… Слишком слепил! Верб много повидал красавиц, красавцев, но несравненный царевич был краше всех, кого довелось встречать Вербу по обе стороны Азарфата.       Обжигающая красота! Словно лава, жидкое солнце и золото, мёд и сладость до жжения под языком.       — Отчего не глядишь на меня ты, Верб-путник? — вскинул дерзко крылья бровей Аристей. — Ты напуган?       Верб тут же перевёл взгляд на царевича.       — Нет, сиятельный. Это не страх, — спокойно произнес он. — Но ты слишком красив, а красота отвлекает мужей от их цели.       Фирр громко, раскатисто рассмеялся и небрежно похлопал ладонью по тонкому, украшенному золотыми браслетами запястью супруга.       — Моя нега, я говорил тебе: они слепнут и тут же дуреют!       — Только не этот, — нежно улыбнулся царевич и с интересом с ног до головы окинул пытливым взглядом оробевшего Верба.       — Что ты умеешь? Чем можешь полезным быть Лигии, путник? — спокойно, но строго спросил Фирр.       — Я не стану лгать тебе, мой правитель, — усмехнулся Верб. — Одному-единому ремеслу я не обучен. Но тяжёлая работа меня не страшит. В юности я лиходеил немало, а став старше, честно работал руками.       — Ты преступник? — с лёгкой иронией спросил Фирр.       — В некоторых королевствах — пожалуй, — открыто рассмеялся Верб, — но я брал лишь у тех, кто легко мог себе возместить, — слегка поклонился он Фирру, чувствуя, что тот к нему расположен.       — Вор в Лигии нам ни к чему, — шутливо скривил губы в ответ Фирр и посмотрел вопросительно на Аристея, что задумчиво, почти не моргая, взирал на Верба и будто весь ушёл в свои мысли.       — Я сносный кузнец, — громко сказал Верб, боясь поплатиться отказом за свою откровенность, — я хороший пастух и много сезонов работал на пашне. Управляюсь с мечом, знаю с десяток наречий и немного играю на ситаре…       Тут Аристей будто отмер, ресницы его затрепетали, и он неприметно сжал руку Фирра.       — Владыка мой, позволь мне решить судьбу странника? — ласково обратился к супругу царевич.       Все в Лигии знали, от служки до первых советников, что Аристей не знал отказа ни в чём, что вопрос дозволения был лишь формальностью. Аристей правил Лигией равно так же, как Фирр, и вес его голос имел порой даже больший.       Фирр поднял к лицу руку нежную Аристея и любовно коснулся его дивных пальцев губами.       У Верба опасно засосало под ложечкой. Эти двое. Такие разные, но будто одно. И столько тепла между ними, молчаливого соглашения, трепета и восхищенья друг другом. В груди Верба ржавью царапало: «У тебя никогда так не будет. Чернь не создана для любви и услады…»       — Как давно и насколько умело ты играешь на ситаре, юный Верб? — обратился к нему Аристей.       — Играю я с детства, а насколько умело — не знаю. Слушатели мои были в основном как и я — кочевые.       — Сад возделать сумеешь? Собрать яблочный урожай? Помогать по хозяйству? — сыпал вопросами Аристей, а Фирр вдруг изумлённо откинулся на спинку трона и усмехнулся довольно и с интересом.       — Всё, что перечислил ты, солнцеликий, для меня не работа, а удовольствие, — просиял Верб, не веря ушам. Он рассчитывал, может, на кузню, монетный двор и его тяжёлые прессы, горячие горны, меха, жар и копоть. Или от зари до заката погонять вола в поле. Может, разделывать туши на бойне… Но сады?! Яблони?! Помогать по хозяйству? Кому помогать?       — Что ж… — улыбнулся царевич и щёлкнул перстами — вмиг рядом с ним оказался слуга. — Документ на работу, разрешение на проживание в северной части. Пока на год, — он вскинул взгляд на Верба, будто молча давая понять, что будет за ним наблюдать. — И принесите ситар для нашего нового брата, — улыбнулся слуге Аристей, и тот, поклонившись, исчез за позолоченным занавесом.       — Теперь ты — лигиец, Верб, — с гордостью провозгласил Аристей, — не подведи меня, брат мой, и не заставь пожалеть о решенье.       Верб истово приложил руку к сердцу и низко склонился.       — Благодарю тебя, брат мой, — ответил он сча́стливо: — Я клянусь…       — Ступай к северной границе нашего града, там будет яблоневый сад и на краю его — дом с жёлтой крышей. Тот, кто живет в нём, нуждается в сильных и честных руках и заботе, а порой — и в музыкальном сопровождении, — Аристей загадочно улыбнулся. — Слуга укажет дорогу и выдаст тебе все бумаги и инструмент, а также немного серебра на первое время.       Верб снова склонился и, заметив в дверях ожидавшего стражника и появившегося вновь рядом слугу, пошёл к ним.       — Верб! — окликнул уже на середине зала Аристей, и Верб обернулся. — Не обижай его, — глубокий взгляд Аристея был полон заботы, теплоты и надежды, и сердце Верба вдруг тревожно взметнулось, словно в предчувствии бури, так, будто молнию видел, но звук грома ещё не достиг слуха. «Может, это оно?» — восторженно-манко затрепетало в груди, и с этим упоительным чувством Верб вышел из золотого чертога царей Лигии, вышел, полный решимости начать новую жизнь. Здесь. В королевстве свободы!       — Ты уверен? — потянул на себя Аристея Фирр, едва за Вербом захлопнулись двери.       — С Арракисом ни в чём нельзя быть уверенным, — податливо прильнул Аристей. — Но мне показалось, этот бродяга, возможно, именно то, что давно было нужно. Честный, грубый… Огромный, — смеясь добавил он, оплетая руками могучую шею супруга.       — А не боишься, что он?.. — Фирр опустил свои руки Аристею на ягодицы и страстно сжал их.       — Арракис — ирхасец, не забывай, — взметнул дерзкий взгляд Аристей, — и умеет за себя постоять. Он полжизни провёл во дворце моего батюшки, — желчно заметил царевич, резко поворачиваясь к Фирру спиной и притираясь бёдрами к его паху.       Фирр заскользил руками по гибкому стану, чуть распахивая на груди Аристея одежды и жарко целуя нежную шею.       — Арракис одиннадцать лет как свободен, — млея, шептал Аристей, — но сердце и дух его по-прежнему в проклятых браслетах неволи. Ему нужен кто-то… — он томно посмотрел Фирру в глаза, давая понять, что речь идёт не только о бывшем рабе Арракисе, но и о них. — Ему нужен тот, кто запустит его сердце заново, кто покажет, что может быть по-другому, кто посмотрит на него не как на диковинку, вещь или уродца… — Аристей опустил взгляд, и Фирр сжал его в медвежьих объятьях, зашептал сладкий бред бесконечной любви в тут же вспыхнувшие удовольствием уши.       — Я знаю… — шёпотом отвечал, расплавляясь желанием, Аристей. — Мне повезло: боги подарили мне новую жизнь. Боги. И ты! — и он впился в рот Фирра жарким, пылающим поцелуем. — Арракис на богов не надеется, он в них не верит, — отстранившись, сбиваясь с дыхания, шептал Аристей, медленно сбрасывая с себя часть туники. — Ему нужны сталь, медь и горн, ему нужен ветер. Тот, кто сможет носить его на руках…       Он не успел договорить — Фирр подхватил его, уже почти обнажённого, на руки и быстро пошёл прочь из тронного зала.