Одеан

Время придёт и мы снова откроем Книгу на самой последней странице И эпилог станет новым прологом И мы уйдём, чтобы вновь повториться Только бы не разминуться, не заблудиться В круговороте смертей и рождений И в назначенный час вспомним друг друга По первому прикосновению... FLЁUR

      Верб быстро шёл через весь для себя новый город, любуясь его скромным, но крепким убранством, занятыми людьми, чистотой выложенных ровным камнем улиц. Ему нравилось. Лигия пока оправдывала его восторженные ожиданья. Всё складывалось превосходно. Садовник! Помощник по дому. Для Верба это была не работа. Ухаживать за деревьями и плодоносными кустарниками — что было б приятней? А уборка по дому, мытьё полов, заготовка дров, полив огорода… Тоже не труд. Всё это он делал не раз и бесплатно, принимая в оплату стараний своих кров в хлеву и чашку похлёбки. Везение!       В кармане звенели монеты — немного, но Верб отродясь и этого не имел. Ситар лёгкой ношей свисал за плечом. В руках Верб нёс небольшой дорожный мешок — его вечный спутник, наполненный сменой белья, сухофруктами и завёрнутыми в сивое полотенце расчёской, ножом, ложкой и щёткой. Вот и весь его скарб. Всё, что сумел накопить Верб за время скитаний.       Беззаботно и налегке достиг он северной части города, где начались дома поскромнее, чем в центре, где пахло всё гуще скотиной и сладким парным молоком, слышался звон кузен и скрип вертелов. Дома небольшие, опрятные, во дворах — детвора. Мальчишки, сражающиеся на деревянных мечах меж натянутых верёвок с белыми парусами ослепительных простыней и нижних юбок. Живые изгороди, свисающий с них виноград и тёмные, алые пятна от его раздавленных ягод на тёплой земле. Верб сорвал гроздь и впился в неё жадно-сочно. Сок, чуть кислый, немного неспелый, растёкся по нёбу как наслаждение. Солнце грело, дети смеялись, где-то рядом совсем тихо пел мужчина. Проходя мимо, Верб увидел, что то был старик, плетущий корзину.       — Отец, не подскажешь, где яблоневые сады? Иду верно? — встал возле зелёной цветущей ограды Верб и, улыбаясь приветливо, помахал старику.       — А тебе туда для чего? — не враждебно, но строго спросил тот.       — Работать, — бодро ответил Верб. — Я новый садовник и, выходит, сосед ваш теперь.       — Сосед? — вскинул бровь старичок. — К Арракису, что ли, приставлен?       — Не знаю, отец. Не сказали. Так где сады те? — радушно смеялся Верб. «Арракис! Какое звонкое имя!» — подумал он бегло.       Старик тем временем стал разглядывать Верба, бросил взгляд на ситар и мешок.       — Понятно, — хмыкнул он. — Что ж, помощь парнишке не повредит, это верно. Туда иди, — махнул он влево рукой. — До последнего дома. Там будет роща вначале, а дальше сад. Сквозь него пройдёшь и увидишь белый дом с жёлтой крышей, на самом краю.       — Спасибо, отец! — махнул Верб.       — Ты гляди, не обидь его, — крикнул вдогонку старик. — В зуб от наших получишь!       Верб усмехнулся и подумал, что это уже второй человек, кто просит его не обижать этого неизвестного пока соседа-работодателя. Хилый он, что ли? А может, юродивый какой? Верб видел иногда дурачков и блаженных. Грех таких обижать… Что же там за Арракис?       Яблоневый сад сразил Верба. Раскидистый, ровный, яро-зелёный, весь пронзённый лучами золота солнца. Как нестерпимо красиво, наверно, здесь по весне, когда сад бывает в цвету. Лёгкий ветер покачивал яркие листья, чуть клонил траву и многоцветие под ногами. И аромат стоял густо-медовый, пьянящий, хотелось вдыхать его и вдыхать!       Верб разглядел между пышных крон жёлтую крышу — дом стоял совсем рядом. И тут взгляд его уловил колебание, движенье. Под одной из раскидистых яблонь в тени стоял юноша: чёрные шёлковые шаровары, скрывающие длинные босые ноги, голый, лоснящийся, гладкий торс, плоский живот, тонкие, но аккуратно-рельефные руки и короткие чёрные волосы, что блестели как смоль под огнём. Юноша стоял в странной позе: одна нога высоко вскинута вверх и касается низких ветвей яблони, руки изогнуты в изящном жесте. Он стоял неподвижно пару мгновений, а потом вдруг задвигался быстро, красиво, ритмично — зазвенели ножные браслеты, вскинулись ловкие руки, стан изогнулся, в пупке блеснул изумруд. Юноша танцевал в тишине, в шорохе разнотравья, кружился и гнулся лозой, привлекал, очаровывал, упоённо сливался с природой и краешком неба, что виднелось между стволами и шапками яблонь.       «Арракис!» — догадался Верб, абсолютно уверенный, что не ошибся. Это звонкое имя всему подходило в облике дивного юноши, который, будто забыв всё вокруг, плясал ветру, солнцу, и быстрые ноги его ворожили взгляд Верба.       За морем, на востоке Вербу случалось бывать на представлениях, где исполняли пленительный танец телесный и девы, и юноши, но всегда это была скорее демонстрация ловкости иль сладострастный призыв. Юноша же, представший пред Вербом, танцевал так, словно дышал каждым взмахом, сотканный из тонких нитей и сухожилий, парил, отдавался потоку, как птица, что не думает: «Я лечу!» — а просто летит.       Верб бесшумно приблизился и осторожно, боясь спугнуть дивное диво, присел возле яблони неподалеку, снял ситар с плеч и, бегло размяв загрубевшие кисти, примостил инструмент на коленях.       Первый же нежно-печальный аккорд остановил юношу, будто сбил камнем голубку. Он замер испуганно, грудь его вздымалась тревожно. Верб поднял взгляд от струн и небрежно кивнул юноше продолжать. Мелодию Верб завёл тягуче-тоскливую, но нежно-светлую, словно печаль о далёкой любимой. Юноша подхватил звук… и мелодия ожила! Верб увидел рожь, дождь и как двое в середине непогоды и ливня кружа́тся, ласкают друг друга сердцами. Но вот гром! Расставание! Гибель!..       Юноша пал на землю и скорбно воскинул обе руки, словно призывая богов. Верб дрогнул, и пальцы его соскользнули со струн. Воздух замер. Глаза! Подведенные чёрным, как пропасть, как два раскаленных угля, они жгли насквозь Верба, и вдруг стало страшно. Не за себя, а за того, кто мог ТАК смотреть!       Верб, словно очнувшись от волшбы, встал, закинул ситар снова за спину и подошёл к тоже поднявшемуся уже с земли юноше.       — Ты — Арракис? — постарался тепло улыбнуться Верб и сложил приветственно руки ладонями вверх, как делали в Лигии в знак расположения и знакомства, словно протягивали часть себя, но и беря в ответ что-то.       Юноша коротко, резко кивнул, губы его изогнулись совсем очевидным неудовольствием, но он всё же сложил ладони ладьёй, хоть и видимо неохотно.       — Я — Верб. Царевич прислал меня, — Верб достал из-за пазухи документы, подтверждающие его слова, и протянул их Арракису. Тот вскинул бровь, бумаги в руки не взял, но снова кивнул.       — Царевич сказал, тебе нужна помощь в саду, с домом и с инструментом, — Верб дёрнул плечом, на котором висел ситар.       Арракис резко и быстро несколько раз сложил пальцы в ловких фигурах. Глаза его полыхнули и сузились.       — Ты немой?! — ошарашенно понял Верб и даже шатнулся от удивления. Вот так невидаль! Танцовщик — немой. — Ты меня слышишь? — уточнил Верб, и Арракис строго метнул в него полный враждебности взгляд, но утвердительно закивал.       — Ла-а-а-дно… — протянул Верб, чувствуя вдруг неловкость и не зная, что делать и говорить. — Покажешь мне дом? — выдохнул нерешительно, понимая, что он совершенно тут не желанный гость, помощник и компаньон.       Арракис хмыкнул, гордо вскинул острый, гладкий совсем подбородок и, как цапля, пошёл к дому. Весь вид его говорил, что он недоволен, сердит, и навязанный спутник его раздражает сразу, загодя и навсегда.       — М-да, — поджал губы Верб, медленно семеня следом. — Везение на сегодня закончилось, — констатировал сам себе он, и Арракис, явно услышав, хотя Верб и буркнул эти слова очень тихо, зло обернулся и сделал какой-то жест быстро ладонью. Верб не знал языка жестов, но по эмоции понял, что, видимо, Арракис послал его туда, откуда для человека обычно всё начинается, ну, или туда, откуда из него всё выходит.       Следуя за Арракисом, Верб заметил небольшой огородик у дома, чахлый, плохо прополотый, местами — загубленный напрочь. Дорожка, ведущая к дому, была засыпана плохо, кое-где виднелся буйный, разросшийся дёрн. Забор, окружавший периметр участка, оказался кособоким, и плетение его было изодрано или не сделано вовсе и зияло дырами. Шагая неспешно, Верб отмечал там и сям приметы всяческих недоделок, провисов, пробоин, ям и щелей.       Он стал понимать, отчего был прислан сюда, а войдя в дом, уверился совершенно. Едва ступив на крыльцо, Верб провалился ногой в надломленную ступеньку, которую Арракис предусмотрительно, разумеется, перешагнул. Дверь скрипнула несмазанной ржавью. Вербу пришлось склонить голову, чтоб пройти внутрь.       Дом был славный, добротный, из камня и глины, снаружи покрашенный белым, внутри — обшит берёзой. Крепкий дом, но… обитатель его явно не мог поддерживать эту крепость. Внутри было чисто, просторно, хорошая деревянная мебель — не много, но всё необходимое есть, печь-камин, тут же и кухня, и стол для еды, в нише за занавеской — заправленная постель. Лёгкая ткань, открытые окна, не слишком умело начищенная посуда.       Арракис был чистюлей, насколько мог рассудить Верб. Но вот всё, что не относилось к этакому лёгкому домоводству, всё то, где нужна была сила, сноровка — строительство и ремонт — всё было запущено, приделано хлипко и наспех.       «Чистюля, но криворукий» — решил про себя Верб. Оно и понятно… Такими руками не стоит брать кочергу, молоток, да даже секатор. Убьётся ещё!       Верб огляделся и хмыкнул. Работы навалом.       — А где позволишь мне спать? — обернулся он к Арракису, что, сложив руки на груди, наблюдал за ним всё это время. Тот воздел палец вверх и кивнул в сторону небольшой лестницы, ведущей, видимо, на чердак.       Вербу было не привыкать жить в сенях, на сеновалах, на чердаках тоже, да даже нередко в хлеву. Он, не дрогнув, но осторожно, памятуя о сломанном крыльце, поднялся по лестнице и изумлённо застыл. Чердак был обустроен уютной просторной светёлкой. Скошенный потолок, с балок свисают душистые пучки трав, большая постель — не тюфяк и не сено, а именно что постель, да с бельём — Верб уже и не помнил, когда спал в кровати! — на окне лампа с маслом, в углу кресло-качалка, а на стенах несколько полок с книгами и сухими цветами. Был там и умывальник, и зеркало. Верб, поражённый этой всей обстановкой, робко прошёлся по комнате, присел на кровать. Мягкая!       В небольшое окно лился свет, и в луче плясали пылинки. Пахло… домом. Верб себе вот так его, наверно, и представлял.       Снизу донёсся смешной звонкий чих. И Верб рассмеялся, подумав, что грозный смурной Арракис чихает словно котёнок.       Оставив вещи у себя наверху, Верб умылся из кувшина с водой, сменил рубаху на свежую, не дорожную, и спустился вниз. Нужно было осваиваться и… налаживать отношения с хозяином дома.       — Давай я! — предложил Верб, спустившись по лестнице и видя, как Арракис, явно с трудом и пыхтя, вычищает золу из печи, видимо, вознамерившись что-то себе разогреть или сготовить. Огромный совок опасно дрожал в его тонких руках, обнажённые плечи были напряжены. Верб подошёл и ловко перехватил было рукоять, но Арракис дёрнул её резко и нервно, ощерился, словно кот, разве не зашипел, потянул совок на себя и рассыпал золу.       — Ну вот, — свёл брови Верб, — теперь убирать надо больше, — с укором добавил он, глядя на сизую кучу.       Арракис раздражённо зажестикулировал, явно на глазах свирепея — он даже притопнул ногой, блеснул молнией взгляда из-под тёмных ресниц, замельтешил пальцами гневно.       — Полегче! — смеялся Верб. — Я не поспеваю.       Арракис на секунду уставился на него удивлённо, но тут же ехидно, точно зная, что тот всё равно ничего не поймёт, нарочито медленно повторил все те жесты, что делал до этого.       — Ясно, — спокойно кивал Верб, глядя в перепачканное золой, острое, злое лицо. Арракис вскинул бровь, и Верб пояснил: — Ты гордый и вредный, самостоятельный, я тебе совершенно не нужен и точно не нравлюсь.       Арракис, словно птичка, повернул голову изумлённо чуть набок.       — Чтобы это понять, мне не нужно знать твои трепыхания, — усмехнулся ему Верб. — У тебя всё написано на лице, — и он потянул руку к надменному подбородку.       Верб хотел стереть сажу, но Арракис хищно сузил глаза… Верб даже не успел разглядеть как, когда и откуда, но в руках Арракиса мелькнул сталью тонкий кинжал, который он ловко приставил к бьющейся вене на шее Верба.       Воздух замер. Верб затаил дух.       Пламя во взгляде, угроза, решимость.       «Сколько же тебя обижали?» — мелькнула тоскливая мысль.       — И ещё ты опасный, — просипел Верб и улыбнулся. — Убери, — скосил он взгляд на клинок, — я не трону. У тебя зола на лице…       Арракис убрал сталь от шеи и резко обтёр рукой подбородок и щеки.       — Но знай, — вдруг крепко схватил его за запястье Верб и посмотрел во вмиг испуганные глаза, — мне нужна эта работа и нужен дом. Хотя бы пока не наступит весна. Понимаешь?       Арракис, упрямо выкручивая запястье, кивнул.       — Вот и славно, — улыбнулся ему сладко Верб. — Я буду делать свою работу. Помогать тебе. Выправлю дом. Сделаю всё, что ты скажешь, но и ты уж… — Он наконец-то выпустил хрупкую руку, — будь полюбезней.       Арракис нахмурился и огладил запястье. Ноздри его раздувались от гнева, лицо покраснело, он сделал рукой явно пренебрежительный жест и, быстро подняв с пола совок, пихнул его с силой в грудь Вербу.       — Договорились, — покорно принял тот инструмент и стал, насвистывая, убирать золу. — Как-нибудь уживёмся…       Но уже на следующий день Верб понял, что поторопился с таким оптимистичным прогнозом.