Одеан

Танцующий на лезвии клинка, поющий на забытых языках, ты незаметно в плоть мою врастаешь и вытравляешь всё, что было до тебя... Ёсими

      В последний день перед выступлением Арракис отдыхал. Не упражнялся даже с утра, необычно долго спал, сытно поел, искупался, собрал в огромный сундук-саквояж все наряды и украшения, наелся ягод почти до икоты, много читал, снова спал. И едва реагировал на присутствие Верба, который занимался привычными будничными делами, но поглядывал то и дело на Арракиса, отмечая в нём едва уловимые перемены — напряжённые скулы, быстрый взгляд, тревожно стучащие по подлокотникам пальцы. Он нервничал! Верб был удивлён, ему-то казалось, что с таким опытом выступлений Арракис должен быть спокоен как нежить! И внешне, пожалуй, он и был спокоен, если не брать во внимание частую дрожь ресниц, ещё большую, чем обычно, отрешённость и нервное покусывание краешка губ. Верб, как мог, старался не досаждать Арракису в этот день, делал всё как обычно, но с удвоенным тактом и тише, будто в доме завёлся болезный, и лишний шум — это гибель.       К вечеру Арракис исходил взад-вперёд кухню и дворик, объелся малины до алых губ и подушечек пальцев — Верб даже забеспокоился, не станет ли ему плохо.       — Может, выйдем в сад? — предложил уже ближе к сумеркам Верб. — Подышишь. Угомонишься, — мягко улыбнулся он и получил молнию-взгляд, недовольство, упрёк.       «Я спокоен!» — резко вывел ему Арракис.       — Да, я вижу, — хмыкнул Верб и не стал спорить. — Просто прогулка до сна очень полезна.       Арракис фыркнул, но подошёл к крыльцу.       — Накинь, — набросил сзади ему на плечи свою рубашку Верб. — Там стрекотник и влажно.       Арракис вначале резко дёрнул плечом, словно хотел сбросить рубаху, но осёкся и сдержанно-благодарно кивнул и запахнул мягкие полы себе на груди.       Вечер был свежий, приятный, над горизонтом алела последняя полоса заходящего солнца. В саду было сумеречно и душисто. Завели нежный хор цикады, сверчки, цветы скрыли свои лепестки, листья отдохновенно скрутились — дышалось привольно и сладко. Верб хотел взять Арракиса под руку, но не решился, а тот медленно шёл рядом, но смотрел перед собой, устало, но уже не тревожно.       — Всё будет хорошо, — тихо сказал Верб. — Ты безупречен…       Арракис удивлённо скосил взгляд и вывел: «Я знаю», — вышло почти саркастично.       Верб вообще часто был поражён, как Арракис даже молча, одним порой жестом и изгибом губ, бровей мог передать интонацию.       — Почему тогда переживаешь? — посмотрел вкрадчиво Верб.       Арракис вздохнул, будто обречённо, устало и медленно показал: «Люди. Много людей».       Верб застыл, поражённый этим ответом.       — Серьёзно? — искренне изумился он. — Ты — артист, и тебя беспокоит толпа почитателей? Я думал, это, напротив, приятно.       «Я не люблю людей, — осторожно, будто через силу показал Арракис. — Они злые. И хотят не искусства, а зрелища и красивое тело. Не все, но большинство приходят не за историей, музыкой, совершенством, а поглазеть и насытить свои глупые, чёрствые сердца формой, не сутью».       Верб был очень далёк от таких рассуждений, ему казалось, что он любит и то, и это. То, что делает Арракис, о чём он танцует, но и как — тоже. Именно он, а не кто-то иной. Разве обязательно одно без другого? Разве нельзя восхищаться и содержанием, и его формой?       — Я пытаюсь понять… — улыбнулся он. — Но, по-моему, я не согласен, — как можно мягче добавил Верб и вдруг замер, услышав негромкий хруст вдалеке. Сад уже был совсем в полумраке, но Верб заметил мелькнувшие тени, вгляделся.       — Тш-ш-ш… — шикнул он. — Смотри, у нас гости, — прижал он палец к губам, а потом указал им в глубь сада, где отчётливо промелькнула пара фигур.       Арракис тут же сменился в лице, словно упало невидимое забрало, он весь будто ощерился и медленно, плавно присел, как хищник перед прыжком, нашёл на земле камень и сжал его с силой в руке.       — Стой, стой, — зашептал Верб. — Это просто мальчишки, — улыбнулся он. — Яблоки собирают. Не злись, — он мягко коснулся руки Арракиса, в которой до побелевших костяшек был зажат камень. — Покалечишь ещё кого. Дай я разберусь, — и Верб, не дожидаясь ответа, наигранно грозно закричал в сторону несносных воришек. Сколько раз он сам так же живился в чужих садах, сараях, амбарах.       — Эй, босота! — гаркнул Верб и тут же услышал оглушительный свист, хруст, тени судорожно заметались. — В следующий раз сделаю из вас расстегай! — хохотал Верб, видя, что это были и правда трое мальчишек, причём ему даже вроде знакомые — значит, даже не воровство, а просто детская шалость.       — Ну, вот и всё. И обошлось без крови, — возвращаясь к Арракису, говорил Верб. Тот стоял хмурый, заточенный, камень всё так же опасно был сжат в его руке. — Это всего лишь соседские дети, — вкрадчиво подходил Верб, видя, что Арракис в странной оторопи. — Не стоит бросаться камнями в детей, да? — и он осторожно и плавно взял руку с зажатым камнем, мягко раскрыл хрупкие-злые пальцы — камень выпал, но Верб задержал ненадолго ладонь Арракиса в своей. — Они не навредят тебе, слышишь? — тихо успокаивал Верб. — Просто мальчишки решили, может быть, на спор, проникнуть в чужой сад.       Ледяная ладонь Арракиса резко выскользнула из тёплой руки Верба.       «Они злее всех! — замельтешил он. — Смеются, орут, обзывают меня дохлой рыбой, грязь кидают и овечий помёт!» — он толкнул Верба в плечо.       — Стой, стой, — перехватил его Верб. — Не эти! Не эти мальчишки! — смотрел он прямо в глаза, понимая, что Арракис сейчас выдал ему часть своего прошлого, события, ранившие его когда-то давно, след от которых тянулся и по сей день. — Я обещаю, — сжал Верб дрожащую от гнева руку Арракиса, — обещаю, никто тебя не обидит. Я не позволю…       «Я в состоянии сам за себя постоять!» — оттолкнул его Арракис и быстрым шагом пошёл в дом.       Верб вздохнул, усмехнулся и, воздев глаза к небу, тихо и шутливо сказал в тёмный свод:       — Боги, дайте мне силы!.. — и пошёл следом за рассерженным Арракисом.       И вот тот самый день настал!       Арракис встал рано, долго умывался, сделал обычную свою разминку, а потом, надев синий шёлк, серебро, вуаль, мягкие туфли, сел в кресло и, будто неподвижный идол, стал ждать. Верб не спрашивал, не задавал вопросов. В воздухе так и витало напряжение, тревога, и он не стал добавлять Арракису ещё и раздражения.       Сразу после полудня в дверь негромко постучали. Арракис не шелохнулся; Верб пошёл открывать. На пороге стояли двое юношей — дворцовая стража. Вежливо поприветствовав Верба, они, ни слова не говоря, прошли в дом и взяли нагруженный нарядами и украшениями сундук. Следом за ними встал и вышел Арракис. Всё это случилось быстро, согласно, тихо, очевидно — по многоразовому слаженному обычаю.       Верб остался один. И ему было не по себе. Он думал как раз накануне, что оплошал и не купил билет, не озаботился тем, чтобы присутствовать на выступлении, а спросить не смел — не хотелось навязываться. Вот и остался ни с чем. Что ж… Он уже стал планировать большую уборку, вытряхнуть все покрывала, помыть пол с полынью — заняться было чем. В дверь вновь быстро вошёл стражник — юное бесстрастное лицо, широкие плечи, стать воина.       — Сиятельнейший Икарр просит своего помощника проследовать к нему в повозку, — отчеканил стражник, и Верб обрадованно просиял. Арракис берёт его с собой!       У границы сада на дороге ожидала запряженная лошадьми повозка, плотно занавешенная, на дверцах — царский герб. Верб неплохо ездил верхом, но вот в повозке сидел впервые. Внутреннее убранство было роскошным — тёмный мягкий плюш, полумрак, букет цветов лежал на небольшой скамеечке напротив Арракиса. Лилии, отметил Верб. Восторг, непорочность и чистота. Почему-то Верб был абсолютно уверен, что букет этот от Аристея.       Арракис сидел, откинув голову на мягкий подголовник, глаза его, густо подведённые сурьмой, были плотно закрыты.       — Никогда ещё не ездил так, — восторженно погладил Верб обивку. — Спасибо, что ты взял меня с собой.       Арракис, не раскрывая глаз, показал:       «Ты можешь мне понадобиться».       Верб мысленно хмыкнул: «Ну и пусть!»       Пусть он помощник и слуга. В конце концов, это его работа — быть полезным Арракису. Хотя, конечно, было бы приятней, возьми его тот с собой как друга или как соседа, а не вместо мальчика на побегушках. Но как есть.       Дорога была лёгкой, быстрой, плавной. Возница правил бережно и умело. Арракис будто задремал, Верб, осторожно отодвинув шторку, глазел на быстро проносящийся пейзаж. Соседские дома, пастбища, холмы, городские стены, люди — всё мелькало. Вербу понравилось кататься, и вообще он был в приподнятом настроении, хотя и бегло посетовал на то, что не успел переодеться, и теперь, по всему, и правда выглядел не лучше, чем слуга-садовник.       Они подъехали к театру, как понял Верб, с чёрного хода. Едва повозка остановилась, Арракис открыл глаза и словно птица выпорхнул наружу. В сопровождении двух стражников он тут же скрылся за неприметной деревянной дверью, а Верб остался у повозки маяться, совершенно не представляя, что поделать и куда идти. К счастью, спустя пару минут из той же двери появился невысокий бородатый мужчина в пурпурной мантии и громким сильным голосом спросил:       — Ты Верб? — И когда Верб кивнул: — Следуй за мной.       Тёмный коридор, несколько лестниц, Верб расслышал гул толпы, как рой пчёл — зрители уже собирались.       — А где Арракис? — не выдержав, спросил Верб.       — Божественный Икарр готовится, а тебе сюда, — галантно повёл в воздухе рукой мужчина и откинул плотный тёмный полог.       Верб обомлел. Яркий свет резанул глаза. Гвалт сражал, как океанский шторм. На балконе, куда ему было предложено пройти, стояли стулья, два из которых были уже заняты… Верб смутился, оробел — перед ним предстали царь Фирр и царевич Аристей, оба в белых одеждах, они переговаривались и пили вино.       — Владыка, — попятился и поклонился Верб и тут же замер. Он подумал, что старик в мантии ошибся, но теперь было неловко и поздно отступать.       — О, вот и он, — обернулся Аристей, и его рога сверкнули серебром. — Здравствуй, брат мой, — сложил царевич руки лодочкой. — Не робей, садись, — он указал на стул подле себя.       — Это не ошибка, солнцеликий? — опуская взгляд, уточнил Верб.       — Что ты, что ты, — улыбнулся Аристей. — Друг Арракиса — друг нашей семьи, — приложил он руку к сердцу.       — Я — его садовник, — поклонился Верб.       — Уверяю, — лукаво улыбнулся Аристей, — за простого садовника Арракис не стал бы просить. В амфитеатре мест не сыщешь. Билеты раскупают за пару месяцев до представления, — пояснял он, при этом небрежно-нежно гладя руку царя Фирра. — Но в нашей ложе места хватит, — Аристей посмотрел с приязнью, и Верб, весь холодея, сел слева от него. Ему было так стыдно за свой внешний вид, за нечёсаные волосы, мозолистые руки, перепачканные соком малины и травой, и наверняка от него разило сидром.       Но, несмотря на очевидную свою неуместность в этой ложе, Вербу стало так отрадно. Арракис за него похлопотал! И не абы как, а усадил его с царями. Выдумщик! Нащёлкать бы ему по носу за такие проделки. Ни полусловом не предупредил — подлец! Впрочем, тут же Верб подумал, что, возможно, то была воля Аристея. Может, он хотел порасспросить Верба об успехах, о том, уживается ли он с его любезным другом детства, всё ли хорошо?       Верб не знал, как было, и предпочитал не думать вхолостую, а стал рассматривать театр, сцену. Зрелище впечатляло. Весь амфитеатр внизу был заполнен, зрители не только сидели на своих местах, но и стояли вдоль стен и у колонн, ютились, мялись, но терпели неудобства. Яркий свет, большой полукруг сцены, тяжёлый занавес, у края музыканты — Верб нескольких разглядел с интересом.       — Налить тебе вина, Верб-садовник? — прозвучал приятный хриплый голос царя Фирра, и Верб вздрогнул, поклонился и принял кубок — не откажешь владыке Лигии.       — За тебя, железный Верб! — поднял свою чашу Фирр. — Я восхищён твоею стойкостью, — рассмеялся он, а Верб удивлённо вскинул брови, пригубив вина, слаще которого не пробовал доныне. — Ты — первый, кто не сдался и не скрылся, — пояснил Фирр. — Арракису сложно найти компаньона, и мой ласковый супруг многие годы был о нём в тревоге. Я благодарен тебе, драгоценный садовник. Твоё терпение и сила духа — благо для меня, мир моему дому, — он приложил руку к груди и медленно отвёл ладонь в сторону Верба — благодарность.       Верб зарделся. Знали бы они… что он как волк в овине.       Свет стал меркнуть. Аристей похлопал Верба по ладони.       — Начинают.       Занавес поднялся, гомон стих мгновенно, как по волшебству сменяясь беспримерной тишиною. На сцене запестрили декорации, строения, статуи, а в середине в луче света замер Арракис. Божественный Икарр. Весь золотой! Пыльца глазировала его тело и сливалась с золотым костюмом, цепочками, и даже волосы были приглажены и запорошены тем же золотым песком. Он весь сиял! Застывший, неподвижный, тонкий. Идол! По залу прокатился слитный выдох. Заиграл рожок.       — О, это чудесная история, — склонился Аристей к уху Верба. — Об Иштар и её принце-лотосе. Он обожает начинать с неё, — опалил царевич кожу Верба шёпотом, и тот подался всем телом к перилам ложи, вцепился в бархатистый бортик и не отрываясь стал смотреть на сцену.       Музыка полилась — рожок, струнные, ситар, свирель, треугольник, колокольцы… Музыка струилась, и прекрасный золотой танцовщик шевельнулся! Медленно, будто постепенно, оживал он, словно правда то была грозная богиня Иштар, очнувшаяся в храме, сбросившая вечный сон и теперь желающая покарать любого, алчно жаждущая крови, преклоненья. Арракис изогнул кисти, вскинул ногу, снова замер, испепеляя зал своим свирепым взглядом.       Барабаны!       Представленье началось, и Верб на этот час забыл дышать и чувствовать, ощущать реальность.       Декорации менялись, музыка гремела, зал восхищённо стал единым целым, прикованным к чарующему волшебству, творящемуся на помосте.       Арракис летал, парил, кружил, гнулся, дрожал, звенел, искрился. Был птицами, капелью, зверем, богом, воином! Исчезал на миг и возвращался тут же совершенно иным — раз за разом менялся облик, образ и костюм, и танец. Верб многие из них видел, узнавал, но в то же время всё было другое. Знакомые движения, но совершенно разный окрас. В их саду, под яблоней — это было красиво, вдумчиво, изящно, бесподобно, но здесь! Здесь его танец — сама жизнь! И смерть! И кровь! И Арракис был богом, громом, лавой и самой любовью! Огненный, прекрасный, он отдавался всем. И все его желали!       Верб вдруг с болью понял, какая пропасть разделяет их. Он — волк, пропитанный морскою солью, испещрённый буквами дорог по грубой коже, бесприютный, глупый. И Арракис — равных ему нет на свете, теперь Верб видел это очень ясно. Он — огонь. Стихия. Капля янтаря в простой земле. Что Верб мог предложить такому? Что мог дать ему, чем удивить, увлечь? Весь мир у вострых ног прекрасного Икарра.       Музыка взревела напоследок, Арракис, кружащийся до этого момента, вдруг рухнул, как подстреленная птица. Это был последний номер. Зал, что единая волна, пришёл в движение, зрители вскочили со своих мест, оглушительный рёв оваций полетел под купол к сцене. Из-за занавеси вышел мужчина с бородой и в мантии, которого Верб уже видел перед представлением. Тот подошёл степенно к Арракису, протянул ему ладонь, помог подняться. Даже с высоты балкона Верб увидел, как горят глаза танцовщика, как алеют его губы, и как сквозь мягкие туфли проступают бурые пятна крови. Сердце Верба сжалось. Знали ли все эти люди какова цена?..       Мужчина в мантии вывел Арракиса для поклонов. Тот изящно и с достоинством принимал овации. На сцену полетели тысячи цветов, букеты — розы, розы, розы, лилии и маки, розы, розы, розы! Уже весь передний край помоста был засыпан цветами. Верб смотрел на это буйство и с досадой думал о своих жалких букетиках, цветах, ворованных из сада. Разве впечатлить ромашкой и васильком того, кто купается в цветах и преклонении?       Пока Арракис кланялся и рассыпал улыбки, мужчина в мантии заговорил о том, как благодарен публике Божественный Икарр, как с нетерпением он будет ждать следующей встречи и как признателен всем за их немеркнущую любовь. Цветы летели, крики и овации всё не стихали, но стоило мужчине в мантии объявить, что все желающие могут подойти поближе к сцене и получить амаэ — зал сотряс слитный крик восторга. Безудержным селем хлынули к помосту девушки и юноши, они вопили, Верб видел собственными глазами, что даже плакали, кричали и тянули руки к Арракису. А тот стал медленно крутиться и на каждом повороте снимал с себя небольшую часть костюма — в алчущих зрителей полетели шарфы, платки, браслеты, украшенья с шеи, пояс, даже серьги. И всё это рвали на куски, на части, лоскутки, дрались, ревели. Настоящее безумие. Верб был ошарашен!       Под этот гвалт толпы в середину вышел мужчина в мантии и громким голосом попросил внимания. Арракис, к этому моменту оставшийся в одной повязке, скрылся тут же за занавесом, а мужчина проговорил:       — Сегодня наш Божественный Икарр приготовил для вас сюрприз, дорогие гости! Новый, ещё ни разу не исполнявшийся танец! История, которую, мы надеемся, вы так же страстно полюбите, как и все другие.       Зал вновь пришёл в движение, разгорячённые зрители стали шумно занимать снова места. Магия подчинения: одно слово — и тысячи людей покорно замолкли и в ожидании затаили дух.       — Божественный Икарр сегодня напоследок, — громко вещал мужчина в мантии, — исполнит для вас поучительный рассказ. Историю о небывалой любви и верности. И о разлуке, — он сделал эффектную паузу. — Этот номер Божественный хочет посвятить особенному человеку в этом зале. В знак благодарности.       Мужчина в мантии галантно поклонился. Занавес на несколько минут упал. Зрители в томлении застыли.       На балконе к Вербу склонился Аристей.       — Сдаётся, речь идёт о тебе, Верб-садовник, — ласково улыбнулся он.       — Или о вас, — вскинул брови тот, испытывая в этот миг совершенно неуместно злую ревность.       Аристей вдруг тихо рассмеялся, наверняка приметив во взгляде Верба молнию, увы, не скрытую даже уважением.       — Это вряд ли, — струился голос-нежность. — Арракис не удостаивал меня такою честью лет с пятнадцати. Не исполняет для меня, — лукаво улыбнулся сказочный царевич.       — Но исполнял, — резче, чем пристало, вырвалось у Верба.       — Бывало, — чуть повёл шёлковым плечом Аристей.       — И о чём? О чём были те танцы? — дерзко вскинул взгляд-кинжал Верб.       Аристей небрежно, словно с покровительственным пониманием, похлопал Верба по ладони.       — О свободе, — сказал он, и Верб осёкся. — Всегда лишь о свободе, дорогой мой брат. Сердце Арракиса — камень, — выдохнул царевич. — Но… — он ласково скосился в сторону супруга. — Даже камень точит, например, вода, — улыбка его ослепляла, голос ворожил. — Или слово, — брови озорно взметнулись. — Ведь твоё имя означает «слово» на ирхасском. Вербум.       Верб удивлённо отстранился, отпрянул и оторопел.       — Я не знаю ирхасский, мой владыка, — уязвлённо и покорно склонил он голову, выжженные волосы укрыли часть лица.       — Очень жаль, — улыбнулся Аристей и ласково дотронулся до иссушённых солнцем прядей. — Полезно знать язык любимого, — почти прошептал он, и Верб вспыхнул алым. — Арракис внутри себя говорит на ирхасском, будь уверен, — добавил Аристей, но тут занавес поднялся, и оба замолчали, устремляя взгляды на сцену.       Декорации сменились и теперь изображали морской пейзаж. Свет чуть приглушён. Нарисованные чайки, альбатросы, волны. В середине, словно часть прибоя, её пена, ломко лежал Арракис — весь в жемчуге и серебре — костюм переливался, словно чешуя и перламутр дивных раковин. Печальные первые аккорды ситара, и Верб встрепенулся, вздрогнул… Он узнал! Узнал эту мелодию и песню. Это был тот самый мотив, что он сыграл Арракису впервые. И потом ещё не раз играл эту незамысловатую, знакомую всем морякам балладу. Сказание о бродяге-мореходе и морской деве, чья любовь его пленила, красота сразила, но кротость девы, её немота и страсть к океану не позволили ей быть с любимым. Мореход покинул порт и воды, вновь отправился в далёкие края, а морская дева от печали сердца растворилась на закате в пене, обращая свои слёзы в жемчуг, а покинутое сердце — в тину.       Музыка печально покрывала воздух, Арракис — прекрасная отчаявшаяся русалка — погибал.       Верб не знал что думать. Он не был дураком… и понимал, что это… что Аристей был прав, и этот танец — для него, для Верба. Плавные движения, тишина, только ситар и шорох жемчуга с наряда Арракиса, его взгляд-скорбь, его воздетые к горизонту руки.       Верб коротко посмотрел на Аристея, у того были поджаты губы, он едва не плакал. Это волшебство воздействия на сердца Арракиса — он задевал внутри что-то живое, настоящее, искусно ранил цель. Верб был тронут, впечатлён, растерян.       Неужели?! Неужели правда?! Неужели Арракис вот так отвечал ему. Ведь он только так и мог, так и умел, да? И… Что он говорил? У Верба затянулись виски, сердце колотилось часто-часто. Зал, толпа, всё-всё исчезло. Были только Арракис и он! Глаза в глаза через всё пространство.       «Я не верю тебе. Ты уйдёшь, оставишь меня, ты обманешь, — кричали руки, пальцы, ступни, стан, ресницы, жемчуг. — Ты обманешь! Покинешь Лигию, а я останусь. Я всегда один. Я — волна, прибой, я — океан страданий, а ты — ветер, ты посеешь бурю, я пожну — крушенье».       Вот что говорили эти руки, глаза, тело, вот о чём была та песня, вот что посвятил Вербу Арракис.       Под последний аккорд прекрасная русалка рассыпалась на миллион жемчужин — бусины градом спали с Арракиса, разлетаясь искрами по сцене, а он упал почти нагой, занавес укрыл его стремительно и тихо.       Доли мгновений зал молчал, сраженный красотой и грустью трагического финала, но потом взревел аплодисментами и криками восторга. Арракис больше не вышел на поклоны, но цветы всё равно летели и летели на уже пустую сцену.       Владыка Фирр встал первый.       — Моя нега, ты сходишь повидать его? — обратился он к супругу.       — Не думаю, что он ждёт меня, — улыбнулся Аристей и многозначительно посмотрел на Верба. — Ступай, — кивнул он на полог ложи. — Будь терпелив и не ищи угрозы там, где её никогда не было, — тепло улыбнулся он.       Владыка Лигии и его неземной царевич вышли из ложи, а Верб стал искать дорогу к покоям Арракиса, к костюмерной, гримёрной или как это там всё называлось — он не имел представления.       Коридоры, ложи, коридоры. Верб надеялся встретить мужчину с бородой, того, что провожал его, а после объявлял со сцены, но попадались лишь работники, которые носили декорации, ящики, фонари. Верб уже решил, что заблудился, но тут за очередным поворотом он увидел небольшой тупик и дверь, возле которой, загораживая собой чью-то фигуру, стоял высокий статный мужчина в дорогих одеждах. За ним по ногам и ступням Верб угадал присутствие Арракиса. Сердце радостно метнулось, но тут же и опало. Мужчина, что вжимал Арракиса в стену, скользил по его почти обнажённому бедру, и Верб услышал его страстный шепот:       — Всё, у тебя будет всё, что пожелаешь! Деньги, лошади, дворец и украшения…       Арракис, видимо, пытался что-то ответить, его руки резко взметнулись, а у Верба перед взором опустилась алая пелена, он одним прыжком оказался рядом и отбросил разохотившегося поклонника в угол тупика, словно щенка.       — Ты ещё кто такой?! — взревел мужчина. — Телохранитель? — почти выплюнул он в Верба злые клочки гнева.       — Садовник, — хмыкнул тот, загораживая собой Арракиса.       — Передай хозяину, я буду ждать ответа, — прошипел мужчина, но Верб его уже не слушал, он обернулся к Арракису и забегал по бесстрастному лицу глазами. Словно кукла. Воск, безжизненный фарфор.       — Идём, — толкнул плечом Верб дверь позади, и Арракис послушно вошёл внутрь. Видимо, это и были его покои здесь. Цветы, цветы, фрукты, куча тряпок, грим, огромные зеркала, с десяток пар мягких танцевальных туфель. Арракис устало сел, почти упал на козетку и сверкнул глазами в Верба.       — Знаю, знаю… — улыбнулся тот, прекрасно понимая значение этого огня во взгляде. — Ты можешь постоять за себя сам, — Арракис кивнул и скривил губы. — Но позволь сегодня мне, ладно? — робко улыбнулся Верб. — Ты устал, и твои ноги… — он с тревогой посмотрел на пропитавшиеся кровью туфли. — У тебя такой день! Выступление было великолепно!       Арракис выдохнул и, соглашаясь, кивнул, потянулся к хлопку на столе и стал бережно стирать с лица сурьму, пыльцу, румяна, капли пота. Чуть прихрамывая встал и пошёл к умывальнику.       — Я подожду снаружи, — деликатно вышел Верб, искренне надеясь, что Арракис отправится домой, а не на какой-нибудь пир или бал, что было бы понятно после такого триумфа. Но, хвала богам, спустя час Арракис вышел в том же тёмном шёлке, в котором прибыл днём, накинул шаль и, кивнув Вербу, медленно направился к чёрному выходу из театра. Верб шёл рядом и видел, как обычно лёгкая походка сейчас мучительно отяжелена хромотой и болью. Гордая спина, аромат благовоний…       — Позволь, я помогу, — осторожно подошёл Верб и, не дожидаясь ответа, подхватил Арракиса на руки. — Так будет быстрее, да? — улыбнулся он, а Арракис отвернулся, пряча возмущённые глаза, но и благодарные — идти сейчас ему было всё равно что по стеклу. Верб нёс его по коридорам, млел и думал: «Счастье мое, счастье, мой грачонок…» — и всё сильнее прижимал к своей груди.       После шумного театра, всех переживаний и дороги Верб ступил в их сад, испытывая то приятное, недоступное ему прежде чувство — возвращения домой! Уже стемнело, сад был полон свежей ночной жизни. Светляки мигали над цветами, в лунном свете по-родному мрела жёлтая крыша. Верб впервые за день расслабился и выдохнул, перестал ожидать чего-то непонятного и неприятного. Он нёс Арракиса через сад и думал об их доме. Они дома! Здесь ничто им не грозит. Это было так приятно! Думать так. Вот так вернуться — быть усталыми, разбитыми, утомлёнными дорогой, шумом, но вернуться и ощущать, что всё… всё хорошо. Стены утешали, уже сами собой дарили отдых. Запах кухни. Их запах! Верб втянул ноздрями. Травы, ткани, тмин, полынь и его собственный запах, он теперь был тоже здесь, Верб его учуял — он стал тоже частью дома, его духом.       — Я разогрею хлеб и чай, — усаживая Арракиса в кресло, сказал Верб. — Хочешь что-нибудь ещё? — он обернулся к очагу, Арракис качнул головой и, вытянув ноги, запрокинул голову на подголовник. Бледный, хрупкий, заострившиеся скулы, под глазами тени. Устал. Обессилен. Видимо, едва держался.       Верб развёл огонь, поставил чайник, принёс небольшой флакончик с маслом.       — Ты позволишь мне позаботиться о твоих ступнях? — тихо спросил Верб, усевшись подле Арракиса на пол и едва касаясь его туфель.       Арракис открыл глаза и посмотрел на Верба изумлённо, но тепло, и медленно, нерешительно кивнул.       Верб бережно снял с него туфли и с испугом замер. В кровь! Пальцы были сбиты в кровь, уже корочкой запеклись на костяшках ссадины и синяки, сбоку припухлость. Месиво почти. Верб сглотнул, потупился. Ему было ощутимо больно самому. Как можно аккуратней он провёл смоченной в отваре тряпкой по сбитым пальцам. Арракис вздрогнул, но терпел. Верб медленно и поэтапно омыл палец за пальцем, пятки, своды стоп, щиколотки. Глаз не поднимал, не знал, что ожидать за свою дерзость-жалость и касанья. А касался он с беспримерной нежностью, так, словно впервые трогал бы младенца или хрупкого птенца. Растерев себе руки маслом, Верб легонько стал массировать правую ступню Арракиса, тот издал какой-то странный звук, коротко-утробный, хриплый — стон удовольствия, и Верб старательно глушил в себе навязчивые мысли, тут же возникшие при этих томных звуках. Нет, он не повторит ошибки, не преступит черты, не предаст доверья.       Верб очень мягко и легко массировал истерзанные ступни — каждый палец, каждый изгиб, стараясь не задеть ссадины и раны, проходился чуть выше вдоль ноги, захватив и голень, закатал холодный шёлк Арракису до колен и стал массировать и икры, растирать уже сильнее, там не было видных повреждений, но они были напряжены, тверды как камень. Раз за разом смачивал ладони маслом Верб и растирал, мял, поглаживал ноги Арракиса от ступней до колен, при этом он старался не смотреть на разрумянившееся лицо, не вслушиваться в повторяющиеся стоны, вздохи, хрипы, что всё чаще вылетали из смеженных побелевших губ.       Верб ненадолго отвлёкся, чтобы снять чайник с огня и сходить за исцеляющим бальзамом, а вернувшись к Арракису, застал того стоящим возле кресла, замершим, тяжело дышащим, решительным во взгляде. Арракис смотрел ему в глаза не отрываясь и вдруг медленно стянул с плеч шёлк, тот, соскользнув, упал к ногам, обнажая дивный, гибкий стан. Арракис взял руку Верба и приложил к своему паху — плоть его была тверда, и он прижался ею к тёплой большой ладони, содрогаясь, прикрыл глаза, прильнул всем телом к Вербу. У того из руки выпал тюбик с мазью, он страстно выдохнул, прижался, обнял Арракиса, чувствуя его дыхание на шее, его чувственное напряжение у бёдер, его быстро бьющееся сердце. Руки сами шало погладили спину, бёдра, сжали, замирая от восторга, налитую плоть и маленькую ягодицу. О, небо! В голове плыло.       Верб уткнулся носом в тёмную макушку, вдохнул с неё терпкий, тёплый, драгоценный запах и будто отрезвел.       — Нет, — тихо прошептал он в ухо Арракису. — Так я не хочу.       Всё ещё льнувший к нему телом и руками Арракис вздрогнул, будто от удара, отстранился, глаза его сверкнули недовольством, гневом, неприкрытой уязвлённостью. Руки резко взметнулись.       «Ты отказываешь мне?!» — полыхнуло пламя обиды, горечи, досады.       Верб кивнул и потянулся было к лицу Арракиса, но тот резко дёрнул головой, оттолкнул Верба от себя, ноздри его раздувались яростью, глаза горели, по рукам шла мелкая дрожь, он развернулся и быстрыми шагами пошёл к своему пологу.       — Стой! Постой же… — закричал, опомнившись, Верб. — Арракис, прошу! — он зацепил его запястье, развернул к себе. — Ты не понимаешь, — заметался взглядом Верб по раздражённому лицу. — Я хочу тебя! — он схватил руку Арракиса и уложил её себе на пах.       Даже от этого принудительного и небрежного касанья всё внутри у Верба рассыпалось. Он почти взрывался. Только боги знали, чего ему стоило сейчас сдержать себя и не разложить этого возбуждённого грачонка прямо здесь, на полу, терзать его всю ночь, любить, целовать, насаживать на себя до искр из глаз, объездить, вылизать, замучить нежностью так, чтоб тот не смог пошевелиться сутки!       — Я хочу! Чувствуешь? Я умираю от желания. У меня сейчас порвутся брюки.       Арракис вскинул подбородок и изогнул недоверчиво бровь, легонько сжал член Верба, и тот застонал так громко, сладко, так истошно, что Арракис убрал ладонь и часто заморгал.       — Я хочу, — шептал Верб, оглаживая плечи Арракиса. — Клянусь, я никогда так не желал! Но я… — он поджал губы и взглянул так пылко. — Я люблю тебя. Люблю. И я хочу, чтобы ты тоже полюбил. А так… — он отступил на шаг, из груди рвалось сердцем, криком, дрожью, рисунки извивались змеями по воспалённой коже. Как же он хотел! Хотел его! Всё бы отдал, чтоб поддаться, чтоб взять, чтобы ласкать сейчас. Сейчас! Сейчас!       Арракис уронил руки вдоль тела. Он смотрел на Верба, блуждал тревожно взглядом по его лицу и телу, облизал поспешно губы и вдруг робко улыбнулся, глаза его потеплели, в них мелькнула робость, радость, удивление и совсем тихое что-то… Арракис потянулся к Вербу и, перед тем, как быстро скрыться за своим покровом, поцеловал его ласково в щёку, чуть коснувшись напоследок с нежностью его груди ладонью.