все ли гусеницы превращаются в бабочек?

— Можешь, пожалуйста, засунуть свой палец мне в ноздрю? Ники слишком громко сглатывает слюну. — Что?.. — Что? А какое предложение поступит дальше? «Не мог бы ты, пожалуйста, засунуть в меня свой член?» — вопреки разыгравшейся фантазии Ники, нет, именно такого предложения от Сону не будет, извините (не извиняйте). Сону выглядит весьма буднично, озвучивая что-то настолько бесцеремонное. Не то что бы Нишимура вообще мог ему каким-либо образом отказать. Он протягивает чуть сломанную в линиях (от лёгкой эйфории) ладонь. Сам понятия не имеет, откуда этот шторм в пальцах вообще взялся, как и то, чем они, оба будучи придурковатой парочкой, хотя даже не встречаются, занимаются? А всё же соглашается на просьбу Сону, как на какую-то авантюру типа прыжка с парашютом (по крайней мере, эмоции вызывает не менее сильные), выставляет вперёд указательный, который именно в этот момент почему-то непростительно дрожит, и… Засовывает в ноздрю Сону. Сама Мать Тереза женщина спорная, но было ли её нутро хоть вполовину таким же великодушным, какое оно у Ники, раз он согласился на подобное безумие? Они замирают в столь странном положении, сидя на одной из февральских лавочек. И всё в округе вроде бы абсолютно привычно: по бокам так же, как обычно, орут коты, со стороны доносится плач детей, которые отказываются ложиться спать с закатом, не желающие позволить родителям уединиться хотя бы на пару часов; кто-то ссорится в квартире со второго этажа, при этом оставив окна открытыми, и оповещают о своём семейном положении весь двор. Из не особо типичного — не менее красное лицо Сону в полуметре от собственного, палец, дошедший до упора, и тяжёлое дыхание. Ники чувствует, как при выдохе воздух в одной из ноздрей блокируется его пальцем, туда упираясь. Так странно на что-то влиять в этом мире, особенно когда это чьё-то дыхание. Ещё запоздало приходит и осознание: Боги, Сону же, только что расплакавшись, сморкался! Но не то чтобы это было главным, что способно смутить хулигана. Ники под этот лейтмотив из рутинных звуков и совсем не таких картинок перед глазами вот-вот сойдёт с ума, потому что слышит назальное (неудивительно, нос же перекрыт): — Я не просил тебя устраивать мне симулятор вибратора, почему твой палец так трясётся? Рики хмурится, но палец не вытаскивает, потому что Сону его не просил. А у Нишимуры, как у пацана, всё просто: острое — режь, круглое — кати, а тут ничего острым или круглым вроде не называли. Ким как бы и намекнул на то, что ему что-то не нравится, оставил, так сказать, «отзыв» на чужую услугу ещё в её процессе. Хотя, если так подумать, Сону не говорил «убери» и не бил по рукам (а мог бы, Ники ничего ему бы за это не сделал), а просто заметил особенность, которой хулиган обычно не страдает: руки как у врача, всегда в покое, и тут вдруг на тебе. Затрясло как схватившегося за миксер. И с чего бы это, интересно? Что месить собираемся, а, дорогое сердце? Палец сам по себе вызывает странные ассоциации, или же это просто любое прикосновение к балерине, каким бы незначительным оно бы ни было, вызвало бы такую реакцию? — Но это не так уж страшно, как я думал… — Да. Ничего, на самом деле, особенного, — пытается не выходить из роли просвещённого и опытного, а значит, самого спокойного, поддакивая, Нишимура. — А ты откуда знаешь? — но Сону заходит с козырей. — В тебя тоже что-то кто-то когда-то засовывал? «Как много "то"», — думается несчастному Ники. Он даже слегка оскорбляется. Вопрос, конечно, можно было задать какой угодно, но разве он выглядит как тот, в кого можно засовывать? То есть как… Не наоборот разве? — Вообще-то, Сону-я, это я — тот, кто что-то в кого-то засовывает, — не став ни на один тон светлее в своей красности, которая на этот раз перебралась и на лицо, Ники хмурится, пытаясь всем своим видом показать, что Сону ошибся с направлением мысли. И, мол, давай, салага, по новой, пока тебе на практике не показали, как и что у кого устроено. Господи, лучше бы заткнулись и один, и второй, пока не поздно. — И какие это ощущения? — с глазами, не выражающими заинтересованности, но и с искренней невинностью интересуется Ким, не преследуя цели вроде кого-то унизить или оскорбить; он просто настойчиво хочет знать, что это за ощущения. Пусть добрые люди проспойлерят, раз ему так и не удалось испытать их на себе. — Это очень приятно, но… — Рики вдруг обрывается на полуслове. «Стопэ. Нахера я ему это рассказываю?!» — да, с какой это стати он обсуждает эти вопросы с Ким Сону? Пускай он совершеннолетний, а Рики тоже, но как бы ещё и чуть младше, ставить здесь размытые квадратики или уводить детей от экранов не кстати. Но вот перед балериной обсуждение таких-то вещей превращается в нечто зазорное, как будто Ники рискует испачкать что-то чистое. Вот только это «что-то» оказывается человеком. Ко всему прочему, в какой-то момент Нишимуре становится жутко неловко: открыта очередная новая эмоция, но он пока ещё не решил, можно ли её юзнуть или этим он напугает сидящего подле танцора. Придётся придумывать что-то на смену штуке, которую он чувствует. Ники, всё это время так и продолжавший сидеть с пальцем в чужом довольно влажном носу, резко отстраняется, выдёргивая палец из кимовой ноздри, а тот вздрагивает, аж жмурясь от неожиданности, пока его глаза начинают слезиться. — Давай не будем говорить о таком, это личное. Хах?.. Личное? Простите? — Ты буквально засунул палец мне в нос, — не член, конечно, как мысленно подмечает Ники, но уже ого-го, — как после этого мы можем быть чужими друг другу людьми? — очень кстати подмечает Ким, а хулигану и ответить ему на это толком нечего; попался так легко — на это же Сону и рассчитывал? — Так ты это, значит, специально, леблядь этакий! Решил сократить расстояние, — обвиняет Нишимура хитрого змея, прячущегося в шкуре маленького хорька с пластырем на пол-лица. Это в глазах Нишимуры Сону точно сделал, чтобы потом так же незаметно переступить его границы, а потом обвинить его в том, что Рики сам же их отодвинул? — Да не специально я, честное слово! — но Сону говорит правду; ничего страннее за сегодняшний день найти не получится, но он правда озвучивал то, о чём думал и что чувствовал. — Я просто хотел узнать об этих ощущениях. — Как будто пальца может хватить, чтобы почувствовать. Может, тебе нужна помощь другого уровня? Выражение лица Сону меняется на глазах — в сторону полного отвращения, и тут Ники понимает, что сглупил; он тоже не имел ничего из того, что Ким сейчас подумал, в виду. И кто ещё из них тут испорченный, а?! — Я! Я не это имел в виду! — активно машет руками несчастный гопник, как будто его тут бить собрались. — Я имею в виду… Да, я сказал то, что я сказал, — поправляется он, на деле делая только хуже, потому что лицо Сону продолжает темнеть в своём выражении. — Но речь шла не о моей помощи, — крутит головой Ники. Да, он бы не смог ему в этом помочь. — Тебе надо либо помириться с тем парнем, чтобы вы двое решили эту проблему, закончив начатое, э… Закрыть гештальт то есть! Понимаешь, о чём я? — Рики тщетно, но до последнего старается звучать уверенно. — Раз уже были друг к другу ближе, чем к другим людям. Или найти нового. Если тебя интересует моё мнение, как человека с другой стороны процесса, то есть как того, кто на месте твоего экс, то я тебе уже сказал — да, это приятно. Но если хочешь узнать, как должен ощущать этот процесс ты сам, то тут я тебе не помогу, потому что в этой позиции не был. Не узнаешь, пока не попробуешь, но со слов моих бывших, на практике это совсем иначе: они тоже очень много чувствуют, когда… — И много у тебя было бывших? — перебивает Сону, но не за тем, чтобы не слушать уточнений, а чтобы понять, как много людей было у парня напротив. — Ну, достаточно. А почему Сону выглядит так, будто обижается?.. Почему выглядит так, как будто снова вот-вот зарыдает? Это и происходит. — Боже… — звучит не угнетённо и не устало, а сочувствующе. Насколько же глубока травма? — Ну, хочешь, я не знаю… порадуем тебя как-то? Цветок с грядки сорвём? — Зимой?.. — Тогда, мм… что-то другое сделаем. В садик пойдём? — Опять? — воет Сону сквозь рёв. — Не хочешь — не пойдём. В другое место тогда. В парк… Или на Ханган рванём? Или тебе больше нравятся горы? У нас есть северная гора, Сораксан, неподалёку. Ты же пока плохо знаешь этот район, а я его как свои пять пальцев выучил и тебе покажу. Ну, или… Или можем по туристической классике, если тебе нравится в центре мира, на Намсан поехать. Там ноль второй автобус ходит от самого подножья и до верха, идти ножками не придётся. И почему он так мило обращается с Сону? Даже родители так не возятся со своими истеричными детьми, а он… — Бросьте, — снова переходит Сону на «вы», словно специально обжигает холодом, пытаясь вновь отдалиться, закрывшись после чрезмерной откровенности, как будто с людьми на личные темы он общается по принципу «дальше-ближе». — Зачем вам это? Почему вы так добры ко мне?! — Да что ты «зачем» да «зачем»? Где ты рос вообще? В джунглях? Никогда нормальных людей не видел, что ли? — Нет… — Резонно. В балете их, в принципе, нет. Но не надо смотреть на меня, как на очередного конкурента, ладно? Я скорее умру, чем надену твои пуанты, чтобы подставить и спиздить твою же роль. Не нужна она мне. Что, не просёк ещё, что у меня совсем другой стиль? — тычет пальцем в свой значок адидаса Рики, не отмечая того, насколько же этого холодного стиля бывает сложно придерживаться. — Я вообще левый для обычных людей. — Само… — всхлипывает Сону, прерываясь в речи из-за пауз для набора воздуха, — …кри… тично… — …Я гопник самый настоящий, ты меня видел? Ну, видел? Я хожу по твоим пятам уже больше двух недель, и ты ни разу меня не прогнал, наблюдая мой повседневных стиль жизни, и не только одежды, всё это время. Как я плююсь и общаюсь с другими парнями с помощью свиста. Неужели не успел заметить, что мы из разных вселенных? Речь у него, правда, слишком грамотная и хорошо поставленная. Для гопника-то. — Ещё скажите, что трико для пидоров. — А кто отрицает? Сону нервно сглатывает, потому как Рики ушёл от правды недалеко, на что получает дополнительное: — Расслабься. Пошли, не знаю… за шаурмой?.. Она обычно действует безотказно в поднятии настроения. Многовато Рики ему предлагает, Сону отказывается не реже. Но что он положит у его ног следующим? Начинал с цветка с грядки, а закончит всем миром, тот для него похитив? Да не дай Бог. Зачем им обоим такая ответственность? — Не пойду, — дальше сопит в ладошки Сону. — Впервые вижу, чтобы кто-то отказывался от этой еды Богов… — Я не хочу есть. — Даже после тренировки и такого активного рёва? — Да, — звучит как никогда упёрто. Если бы Сону добавили в шаурму, то подпись «с бараниной» можно было бы оставить на месте, разницы бы не заметили. Потому что такой же упертый, как… — Ты что, на диете? Соврать не получится. — Да. — Так вот почему ты плачешь… Потому что жизнь не та, когда ты голоден, а ты голодаешь, наверное, целыми днями напролёт, да? А я вот ем гренки и счастлив, бери пример. Куда тебе худеть? — Просто замолчите. Сейчас. — Ладно, — Нишимура как бы соглашается с просьбой, но потом всё равно продолжает триггерить Кима, сам не понимая, что на всю ту же тему, которую обещал перелистнуть: — Обычно такое происходит, когда во время близости парни говорят девушкам гадости. Ты, конечно, не девушка, но… у тебя, насколько я знаю, красавец. — Видели в новостях?.. Блин, то Ники гуглил про балерин, а теперь придётся ещё и гуглить про анорексичек. Было бы смешно, если бы не так грустно, но в далёком прошлом он знал людей вроде Сону и немного знаком с их особенностью: с тем, что это профессиональная деформация, и что мальчишка не перестанет взвешиваться ни-ко-гда. Что будет бегать от диет до голодовок и снова объеданий, и это будет идти по кругу. Исключительно порочному. От недовеса скакать к первесу. Но кто именно сделал Сону таким тарвмированным? Он сам? Его профессия? Балет притягивает к себе травмированных людей, или это обычные от него становятся травмированными? Может, всё сразу? Или всё же ни о каком балете речи и не идёт, а виноват человек, которому его мнение было важно и всяко учитывалось? Люди могут влиять на такое куда больше, чем кажется, и даже если ты делаешь вид, что не замечаешь волны ненависти, что игнорируешь весь тот хейт вокруг, мол, он никак тебя не цепляет, возможно, сопротивляться ему реально, пока тебя поддерживает твоё ближнее окружение. Но окружение Сону сыграло над ним настолько же злую шутку, насколько близким к нему было. Последствия подобного «плевка в душу» остаются на подкорке и их невозможно выесть никаким порошком — нет на них ни дауни, ни ваниша. Больше нет. И они будут, скорее всего, влиять на дальнейшую жизнь даже не в профессии. Это вылезает боком везде. Таким людям, которые ежедневно терпят повышенные требования к себе и своему телу в зале, которому отдают всю жизнь на бесконечной длительности тренировках, противопоказано заводить партнёра, возвращаясь домой к которому они получат ещё больше добавки в виде осуждений. Сону понял это не вовремя, а может, и не понял до сих пор, но таким, как он, в противовес нужен человек, который будет успокаивать, даже если ему придётся стать адвокатом дьявола и оправдывать то, что не положено: истерики, моменты слабости, простуды, выбивание из графика, ночные обжорства, на которые Сону, как балерина, не имеет права. И кто знает, возможно, чувствуя, что его примут любым и безусловно, Ким ощутит внутренний покой и даже не станет ни вылетать из режима, ни обжираться от стресса? Конечно, совсем позволять себе расслабляться тоже нельзя, но ведь не может быть нормой то, что тебя попрекают и на работе, и дома. Хоть где-то из двух мест должен быть островок безопасности, чтобы, отдохнув на нём, снова пуститься в бой, выдержать конкуренцию и жестокость, но с новыми силами и мыслями о том, что ты всегда можешь вернуться в тихую гавань, где всё нормально. Иначе самооценка не просто сравняется с землей, а пробьёт дно. Разве не так? — Ага. Неужели это всё из-за того, что он отвесил нелестный комплимент в твой адрес? Только не говори, что и покончить с собой хотел из-за этого?.. — Почти. Но проблема заключается в том, что все замечания в мою сторону, которые делают люди, — объективны. Если бы это было просто одно из мнений, мне бы не было так тяжело. Ники кривится как печёное яблоко, не веря услышанному. Это как вообще? — Объективное мнение? Да что вообще плохого о тебе можно сказать? — да и руками махать начинает, жестикулируя; трудновато поверить в услышанное, поэтому всё это Нишимура говорит не в попытках успокоить, а констатируя факт. — Я тот ещё говнюк, но не могу придумать ничего, что могло бы тебя зацепить. По людям обычно же можно достаточно быстро сказать, в чём, скорее всего, заложен их главный комплекс, но по тебе этого не видно! — Потому что спрятано под курткой, — может, замечание Сону в свою сторону и резонное: Ники же не видел его полностью голым, поэтому сказать точно не может. Но не станет же Нишимура по этому поводу ему говорить, мол, давай, раздевайся, и мы проверим всё глазами неискушённого и незаинтересованного зрителя. Соврёт Ники только по поводу «незаинтересованного». Он всё же уверен и без проверок или каких-либо попыток загнать танцора в угол. Сону балерина (как любит дразниться гопник, именно в женском роде), как он может быть хоть где-то не идеален, раз уже танцует в театре? — Брось. — Я урод. — Боже… Кто вдолбил эти глупости в твою симпатичную головушку? — Она сама справилась. — Да что ты говоришь. Ни одна голова себя так обычно не ведёт, пока ей не помогут, а помощники носят исключительно людские имена. Давай уже признавайся, как зовут справившегося. Их было много или только один? Был же какой-то ещё более великодушный, чем сама мать Тереза и Нишимура Рики, раз решил помочь самооценке Сону в процессе пробива дна. — Сонхун, — долго думать, как и сопротивляться перед признанием, не пришлось. Балерина сознался, пока беззаботно, как-то по-детски мотылял ногами, грустно пялясь в пол. Так Ники и думал. — А, тот самый «парень»? Который так и не смог лишить тебя девственности? А как звучит… вопиюще. Как можно, уже заполучив шанс остаться наедине с этим парнем, имея обоюдное желание, в итоге не довести дело до конца? Не то что бы Ники отличался словарным запасом девятнадцатого века, но если отбросить самые отъявленные маты, то выйдет целая куча: кощунство, безобразие, неслыханно, возмутительно. Как можно не захотеть поделиться любовью с таким, как Сону?.. — Да. — Ублюдочный гусь… Этот Пак Лоххун вообще в курсе, что он натворил и кого он потерял? Вот бы можно было перекачать в бошку Ким Сону оценку о нём же, которую ему дает Ники: «Вот он в чёрной одежде — пЯтИ с ПяТи; вот он с серёжками — пяти сссс пяти; вот он в трико — ПЯТИ С ПЯТИ! ееее». Интересно, почему Пак так не считает? Мнение же объективно. Может, оскорбляет Сону из вредности, или есть какие-то другие причины? Забавно бы было наблюдать за ссорой двух спичек, раз Ким уже прямым текстом говорит, что они с Паком не друзья, не «передрузья» и уже не любовники; наверное, между ними там много распрей в их индюшатнике. Между красотой Сонхуна и Сону невозможно выбрать в вопросе «кто лучше, кто впереди?», потому что их очарование совершенно противоположное, но именно поэтому они и дополняют друг друга. Судя по заставкам в театре и отрывкам их совместных фото в новостях, сложно было сказать, что они могут не ладить: это же ситуация, при которой оба они могут оказаться в выигрыше. Рядом с Паком так же удавшийся на лицо Нишимура был бы не менее мужественным, они бы конкурировали; а вот Сону нежный и тонкий, идеально подходящий на роль лебедя — на фоне друг друга они с Сонхуном контрастируют. — Вы, наверное, его знаете, если гопники смотрят балет, — не шибко мечтательно, а скорее обречённо смотрит в небо Сону. — На меня же вы где-то смотрели. — Знаю, — кривит губами Рики. — И прекрати считать, что быть гопником — приговор; это лишь одна из моих подфункций, но в первую очередь я просто человек и могу любить танцы, — размышляет вслух чуть обиженный Рики, а потом его будто ведёт не туда, и он делает предложение, о котором подумал ещё в самом начале: — Слушай, а я мог бы набить ему морду. Вот он и раскусил себя сам — маргинальные привычки вылезли впереди него. — Себе набейте. Но от Сону такое всегда звучит неожиданно. Вся его личность, лицо, фигура и поведение как бы сочетаются, но в то же время не вызывают ничего, кроме диссонанса. — Я же с тобой по-доброму, — гопник делает лицо грустного хомяка из мема, в шутку сложив бровки домиком. — Диву даюсь, что у тебя метод общения хуже, чем у меня и моих друзей. — То есть вы из серии этих… — впервые Сону тоже интересуется чем-то, что касается Ники, — «Слово пацана», все дела? Не один, а в группировках? — пытается подбирать слова. — Тех самых, которые занимаются мелкими кражами, устраивают драки, спят со всеми подряд… А вот сейчас провзучало обидно. Умеет же этот мелкий подбирать слова в самое яблочко — в балетном классе и такому научат? Или же это один из способов выживания там? — На самом деле не совсем. Какое-то время Ники действительно проводил «в группе», но позже, находясь в поисках себя, понял, что ему лучше и спокойнее одному: всё же не до конца ему подходил жаргон и способ жизни своих «братьев». Они всё делали вместе, а Нишимура почему-то ценил уединение. Тем не менее одиночкам выжить во дворах было почти невозможно, поэтому разумеется, что не меньше времени он мог провести на общих сборах или пойти участвовать в совместной драке, когда надо «пояснить за своих». Но просто так, от нечего делать, с кем попало не ходил. — Тогда почему вы живёте в адидасе и называете себя гопником? — так говорит, будто Рики улитка какая-то, а куртка Adidas — раковина, в которой он пожизненно прячется. Хотя от правды, быть может, не так уж это и далеко ушло. — Ну… потому что я делаю всё, что хочу. Что ж, завидно. Сону тоже так хотел бы, если бы желание остаться балеруном на первых позициях не пересиливало желание стать свободным. Порой в одном людском разуме скрыто много параллельных чаяний, которые противоречат друг другу, и не остаётся выбрать ничего, кроме того, чего хочется больше. Сону не исключение — его выбором навсегда останутся танцы. Балет. Жадные люди никогда не могут оказаться от обоих полюсов, но они всегда плохо заканчивают (гонятся там за какими-то зверями и ни одного не ловят, как в поговорке), а Сону так не хочет. Не нужна ему свобода без любимого дела жизни. — …И хорошее, и плохое, — продолжает Ники, — как самый обыкновенный человек, житель спального района. В таком амплуа вряд ли удастся объяснять людям, что со мной ещё не всё кончено, поэтому я просто позволяю им ошибаться. «Позволяю им ошибаться», — это так странно звучит, но и чем страннее, тем как-то новее для Сону… Он никогда не задумывался о вещах с такой стороны, ему словно открывают глаза. Ники, получается, несколько многогранная личность, раз способен выдавать нечто такое нетипичное. — То есть? — поэтому Сону хочет послушать его ещё, и вместо того, чтобы затыкать рот тому, к кому никогда не прислушиваются из-за социального статуса, он мог бы полезть его открывать. Люди привыкли оценивать других, обращаясь к стереотипам, так что, со стороны Ники — он позволяет ошибаться буквально всем. Однако Сону не хотел бы быть очередным глупцом, который не видит дальше собственных предрассудков. — Как бы… это не моя забота — постоянно проверять, правильного ли мнения обо мне они придерживаются. Те, кому надо, уже всё обо мне узнали сами. «Позволь людям быть не правыми, продолжая при этом оставаться собой» — вот так я живу. — А если всё-таки допустить ошибку? — интересуется Ким, пытаясь понять его позицию лучше; вдруг она не такая уж и поверхностная? Вдруг Рики говорит не просто красивыми цитатами с забора и выученными в своем братстве фразами, а действительно что-то знает и чувствует, как любой честный перед собой человек? А таких людей мало. — Которая со всех сторон объективно — ошибка, а не просто чья-то неправильная оценка? — Это другое. Свои ошибки я хотел бы исправить, конечно, — пожимает плечами Нишимура, — если я правда был неправ. Но ведь я сам назвал их ошибками, честно себе признался. В этом и дело — знать что-то о себе в первую очередь, прежде чем показывать другим. И всё вроде бы хорошо, но, наверное, те ошибки, которые Рики пока ещё не исправил, не воспринимаются им как ошибки в принципе, а это тоже проблема. Они недолго молчат, а затем Сону снова начинает рыдать — не так открыто и абсурдно с кривой физиономией, а пытаясь спрятать лицо в линиях на ладонях. Тихо-тихо, так, что о слезах говорят только едва ли слышные всхлипы и чуть дергающиеся плечи. О чем он постоянно столь упорно думает, к чему возвращается, сам делая себе больно? — Да что опять случилось? Снова мысли о твоём парне? Ты же уже отвлёкся. — Он… — тянет по слогам Сону вместе с плачем, — мне… не па-а-арень… Неправильно об этом сейчас думать, а всё равно у Ники почему-то как гора с плеч после этого заявления, однако. Вот здесь Нишимура не понял. Статьи об их романе врали, что ли? — А кто тогда? — Точнее, был им в прошлом… Ого, что за Санта-Барбара? Глаза Ники всё больше приближаются к аниме-тарелкам, а рот уменьшается от шокового состояния. Словно смотрит сейчас мексиканский сериал, где потрясение на потрясении, кто-то за время отсутствия успел родить пятерых детей, развестись и умереть — вот такое вот сейчас примерно ощущение, а Нишимура только и успел, что моргнуть. Ещё и подкрепляется тем, что Рики, скорее всего, один из первых, если вообще не единственных, кто знает, что заявленные на публику отношения Сону — подставные и никак не настоящие. — Мы давно расстались, но потом случилось кое-что неприятное. Это грозило крупным скандалом, который мог стоить мне карьеры, но, — хоть и икает от долгого плача, взяв для себя минутку на втягивание сопли обратно в нос, Сону пытается разъяснить как можно доходчивее, — мои представители считали, что должны удержать меня в роли прима-балерины любой ценой, поэтому решили перекрыть одну сенсацию другой. Поняв, что про меня будет слит компромат… — Что за компромат? — Видео с нашей… — Ого… — Да нет, блин! Ничего странного. Видео с ссорой. — Ааа, — неловко тянет хулиган, делая вид, что, — я об этом и подумал, да, — часто кивая сам себе же в подтверждение, — потому что видел что-то такое в новостях. Там ещё подписали о том, что у вас даже ссоры пылкие. — Аж тошнит от этого бреда… Я ударил его, и- — Так его… — Ну подожди! Ударил, да, за дело, потому что он меня обижал и даже пытался навредить физически, — на этом моменте рассказа Сону Ники аж садится по-другому, сжав кулаки. — А когда я попытался себя защитить, это сняли на видео, чтобы выставить меня виноватым, когда был виноват он. Мои менеджеры и прочие ответственные решили просто сгладить конфликт тем, что так мы выясняли отношения, и пытались сделать вид, что мы встречаемся. А у парочек, мол, бывают всякие страсти — и это была одна из них. — Жесть… — Играть с ним на публику возлюбленную пару, которой мы были когда-то, невыносимо. — Но знаешь, ты всё равно… молодец, что его ударил. — Да? — Да, но я бы добавил. — Извините, конечно, — снова возвращается в образ порядочного Сону, выпрямившись и подняв подбородок, — но я не хочу, чтобы меня посадили за вооружённое нападение, подстрекательство к драке или заказное убийство, — правильно, мало ли что гопник может сделать с кем-то вроде танцора балета? Сону не то чтобы прям представляет объём чужой силы в драках, но на всякий случай взял разгон пошире. Сону по идее нельзя рассказывать о столь смертельной тайне, от которой зависит его будущее, да ещё и незнакомцу, но ему как-то плевать. Ники не выглядит агрессивным, а ещё он — самый знакомый незнакомец, особенно после тех диалогов и очаровательно трясущегося пальчика в носу; не в жопе, но уже ого-го. Точнее, как сказать… Агрессивным он как раз выглядит, просто не по отношению к самому Сону. К тому же он вытащил его из петли. Если бы Нишимура хотел его падения, поступил бы так? Скорее наоборот, помог довершить начатое. — Получается, что ты фактически тренируешься и выступаешь со своим бывшим? — Получается, так. — А, тогда понятно, в чём дело, — кивает Ники. — Что вам там уже понятно? — не может сдержать лёгкого раздражения Сону, хотя до последнего сохраняет субординацию, дабы не попасть в очередной скандал; и всё равно рядом с представителем маргинального общества чувствует себя парадоксально безопасно, ведь такие, как он, действительно не имеют отношения к балету и не хранят причин быть ему ни врагами, ни конкурентами. Может, что-то глубоко спящее в Сону ещё и находит свою отдушину в жизненных устоях людей вроде Ники: пусть все думают, что хотят, не моя забота это контролировать. Я свободен. В глубине души и Киму хотелось бы так жить. Но главное одно — у них с Рики разное понимание успеха. Как будто не видеть в человеке напротив себя соперника гораздо важнее, чем понимать, что он не угрожает твоей жизни. Да-да, лишь бы не угрожал карьере — вот настолько у Сону из-за конкуренции поехала крыша. — Понятно, что он из себя представляет. Ну, так, примерно. Как же низко притеснять кого-то только потому, что он перестал быть твоим... Буквально самое дебильное и банальное детское поведение! — И я любил этого человека раньше… — не то чтобы Сону как-то отрицал слова Ники или хоть как-то пытался бы защитить Сонхуна. Нечего там защищать. — Как ты вообще влюбился в этого лося? — В далёком прошлом он защитил меня, когда меня обвинили в том, что я подсыпал коллеге размельчённое стекло в пуанты. Понятно-понятно, и о таких приколах Нишимура слыхал — ничего удивительного. На что только не пойдут эти хрупкие и милые с виду танцоры: вроде бы такие безобидные, а дичь творят похлеще и похуже любого хулигана, который всегда ровный как штырь от забора, и ему достаточно просто хорошо драться. В балете, похоже, нужна не только особая смекалка-хитрость, но и способность на совершение подлости, после которой не будешь жалеть или чувствовать себя виноватым. Если слухи о похождениях балерин в период прослушиваний не врали… Да они же бессовестные. Тогда неудивительно, что Сону всех подозревает в смертных грехах, поиске выгоды и в недоверии всюду ищет врагов. Он действительно рос в месте похуже джунглей. Просто самое плохое то, что в его жизни, помимо джунглей, на планете ничего не существует. Но он ошибается. — Будет забавно, если этот твой защитник и был тем, кто его подсыпал, — с лицом скучающего всезнайки подпирает подбородок рукой Нишимура, а Сону сражает наповал внезапным: — Нет, на самом деле правильно обвинили. Это был я, — и всё это звучит со всё тем же спокойным, как у маньяка, лицом, с которым можно было бы убить. А вопреки милой внешности не так уж он и прост — это ещё кого от кого надо защищать? Может, Ники надо было задуматься о защите Сонхуна? — Чо? — Знаю, что поступил неправильно и себя не оправдываю, но просто чтобы ты понимал… — Сону даже не отводит глаз, не выражая ни толики сожаления, хоть и оценивает ситуацию правильно: он говорит это с таким холодным и безэмоциональным лицом, что даже городской суетолог в лице Ники на его фоне меркнет и выглядит менее опасным. — В те времена я верил, что, будучи одной среди миллионов гусениц, должен стать бабочкой первым любой ценой. Всем суждено рано или поздно раскрыться, но в нашей сфере победил тот, кто добежал до этой стадии первее всех. Поэтому, вернувшись в прошлое, признаюсь — я поступил бы так же ещё раз. Потому что ничего не будет дороже места, за которое дрался. Даже человеческое, да? — Меня тронуло то, что Сонхун хотел видеть меня своей парой настолько сильно, что, даже знавший о моём поступке, меня не выдал. Тогда я почувствовал, что влюбился в него. Я такой, какой есть, и дело не в том, что не желаю меняться, просто… Идти к цели несмотря ни на что — мой фундамент, от которого я не смогу отказаться, если не желаю остаться на последних местах, а ни один человек не захочет принять рядом с собой того, кто пойдёт по головам. Не идти по ним — против моей природы. И знаете, прекрасно осознавая эту правду о себе, я нуждался только в том, кто способен это принять, а не оспорить или осудить. В тот момент мне показалось, что даже мои плохие и неидеальные черты Сонхуну не противны, а значит, он сумеет принять и других моих тараканов, не пытаясь вытравить настоящего меня, только потому что я неправильный или не самый белый и пушистый на планете. Он казался «тем самым», потому как что-то ему во мне нравится главным, а минусов он не видит. Оглядываясь назад, я понимаю, что был наивным и верил, что в таких отношениях мне будет удобнее и комфортнее работать, что я добьюсь больших высот, потому что в меня кто-то верил… — Сону прикусывает нижнюю губу, пока нервно перебирает пальцы, наверняка погрязнув в воспоминаниях. — Его взгляды, шутки, то, как мы постепенно сближались, — всё это придавало мне сил. Ох… А так красиво начиналось, оказывается. Видимо, проблема Сону в том, что люди, видя его, приходят, ведясь на невинную и милую внешность, а потом обжигаются, пугаясь того, что он, оказывается, не травоядный, каким выглядит, а самый обычный хищник; что внутри он бывает жёстким и несколько строгим по отношению к чисто человеческому. Сонхун, похоже, взял слишком большую планку и по итоге разочаровался, потому что не потянул — не сумел соответствовать? Но Сону… Он просто такой. Разве нужно что-то менять? Если что-то не нравится, разве не правильнее просто уйти к другому, а не кого-то перевоспитывать? Потому что всё равно обязательно найдётся кто-то, кто примет Кима целиком, без пережимки собственного горла. Так к чему перекрывать дорогу тому, кому всё понравится, оставаясь на месте подле балеруна через силу и занимая собой весь эфир? Похоже, так Сонхун и поступил, решив уйти, — но не столь мягко, как мог бы. — Но разве ты не должен был верить в себя сам? — замечает Нишимура. — Должен, — соглашается Сону, — но никогда не умел. Я хотел моральной помощи от него и обманулся тем, что какое-то время её получал. Мне казалось, что дальше будет только лучше, — мальчишка с обидой в жестах сжимает края своего свитера, торчащего из-под дутой розовой куртки, говоря об ожиданиях, которые не соответствовали действительности, — но я ошибался. Глупо было судить людское расположение только по той ситуации… Пока балерина не знает, но ожидать того, что не соответствует реальности, — дурнейшая из его привычек. А получается, что проигрывается и в ситуации с Ники: о хулигане привычно думать хуже, чем есть на самом деле. Однако не Сону первый, не Сону последний. Все привыкли видеть Ники гораздо хуже, чем он есть на самом деле, приписывать ему грехи, которые на голову не натянешь, и винить в бедах если не всего человечества, то целого района; ну ладно, с районом заслуженно — стычка с Хисыном и его младшими же не начала себя сама. Но даже чуть перепачканный всеми понятными стереотипами, Рики не отстраняется и не сбегает после очередной (не)случайной встречи, пытается слушать Сону, а значит уже действует не по заранее заготовленному сценарию. Поэтому у Кима всё-таки есть шанс узнать, в чём он ошибается. Причём не только о том, что кто-то хуже, чем выглядит. А о неожиданно позитивных чертах в том числе. — А каких ещё тараканов надо было принять, и почему он не справился? — продолжает участвовать гопник, совсем не чувствуя, что это не его дело и пора бы остановиться; демонстрирует полную вовлечённость, хотя с чего бы это? Он сам не понимает, как так получается, не отдаёт себе отчёта. Зато его себе отдаёт Сону: — Хватит с вас на сегодня, мне надо домой, — и с этими словами поднимается с лавочки, отряхнув коленки, хотя ни разу за сегодня не сидел на земле. Отряхивает ли их от этого разговора? Желает ли пойти в душ и хорошенько помыться, чтобы смыть с себя грязь спальников, из которой состоит сидевший напротив хулиган? — Стой! — чуть громче положенного вскрикивает Рики, так же быстро взлетев на ноги. — Что? — переводит на него одни зрачки, но не поворачивает корпуса Сону, чтобы услышать внезапное: — Есть сегодня вообще не будешь? К чему это он вообще? — Нет. — А яблоко? — может показаться, что Рики просто старается ухватиться за очередную тему, даже самую бессмысленную, лишь бы та позволила их разговору продлиться подольше. Даже если придется стоять у подъезда полночи в попытках проводить. Предлагать хотя бы еду. Даже если Сону надоело. Даже если не еда. — Яблоко планировал, — так и стоя на месте, честно отвечает Ким. — Хорошо… Тогда не буду заставлять тебя идти со мной за шавухой, — великодушно кивает Ники. Верно. Главное правило — не провоцировать. Если Сону поест из-за Рики и будет чувствовать себя виноватым за лишние калории, то хулиган тоже автоматически им станет. Виноватым, то есть. Но есть кое-что, всегда служащее ответом. Откуда-то он достаёт яблоко. Это что за такие фокусы? — Среди анорексичек обычно говорят: когда голоден, съешь яблоко, да? А если не хочешь яблоко… — Ты не голоден, — подтверждает Сону, шевеля одними губами, и только на уровне бессознательного задаётся вопросом: откуда кому-то вроде носителя адидаса знать тонкости столь травмированного сообщества? И откуда у него вообще это яблоко? — Хуйня, конечно, полная. Но если тебе так будет спокойнее, сыграем по этим правилам. Сону же так сильно ненавидит себя и своё тело. Он так сильно и много об этом говорит, что Ники становится стыдно при одной мысли: а сколько ещё таких? При том, что со своим увлечением в виде подглядываний Нишимура им совсем не друг и не помощник. Среди, например, тех, кого он снимал незаконно, на кого смотрел… ведь для многих, возможно, куда большим страхом является не сам акт какого-то извращенца за монитором, а тот факт, что их и их «изъяны» были кем-то увидены. Сону он запечатлеть так и не успел, без одежды ни разу не видел, но, если бы в тот день он не пытался повеситься, а Рики, поглядев на него, сделал всё привычно и забыл, никто бы из них так и не узнал, что один из самых больших страхов Сону воплотится в реальность — его кто-то увидит… Нишимура не прогоняет и не отрицает эту мысль, но пока Ким перед ним, ему приходится поскорее вернуться в «здесь» и «сейчас», чтобы подумать о своём дурном поведении и его последствиях чуть позже. — Ну так что… — неловко чешет затылок, стараясь не смотреть Киму в глаза, пока отводит свои, — …яблоко будешь? В этот момент Ники, пускай не прямо, но пытается извиниться. Признаться, что изначально планировал дрочить на его изображение с камеры, как и на все остальные, страшно, и Рики не будет этого делать, потому что уверен: спросит напрямую — Сону ни за что не простит и в дальнейшем вряд ли покажется ему на глаза. Но вот так, когда хулиган делает это заувалированно, ему отвечают долгожданное: — Буду. А Сону принимает его извинения в виде яблока. За съёмку и за всё, чему пришлось его подвергнуть… Балерун соглашается, сам не думая о том, что таким образом принимает извинения (которые бы ни за что не принял, если бы знали, о чём речь). — Вы можете поесть и шаурму, а я посмотрю. Только не предлагайте мне, а то не сдержусь и потом будет тяжело разбираться с последствиями. Хотя Сону явно не видит в яблоке иного подтекста, а извиняться заувалированно, чтобы получить прощение, о котором собеседник не понял сам, — кощунство. Пока что у Рики нет других вариантов загладить вину, он может только быть рядом и выслушивать его жалобы, хоть как-то поддержать; помимо борьбы с собственным чувством стыда он делает это ещё и потому, что действительно хочет. Подставить Киму своё плечо. — Так не пойдёт, — хмурится Нишимура, — потом ты в душе будешь проклинать меня за то, что соблазняю тебя едой. — Вот и славно. Сону не говорил об этом, но ведь это и так очевидно, Нишимура видит издалека. — Спасибо… — Да не за что, — пожимает плечами хулиган. Может, Сону обидится, узнай о том, сколько людей было в жизни Нишимуры; пускай не то чтобы много. Сейчас Рики понимает, что все эти бывшие в его жизни, что были мимо, присутсвовали в ней не зря. Абсолютно каждый человек в его прошлом, о котором хотелось разве что забыть, внёс свой вклад в понимание мира и сделал парня чуть более лучшей версией себя. Той, которая знает, как правильно утешить и пожалеть, даже будучи слишком далеким от какого-то рода проблем. Ники никогда не станет голодать, топящий за мышцы и массу, как настоящий драчун (и дрочун тоже…), но… Но Сону он понять способен. Кажется, Ники примерно догадывается, о каких тараканах (показавшихся гораздо хуже измельчённого стекла в чужих пуантах), которые так и не смог принять Сонхун, говорил Сону. И они его совсем не пугают.

***

На экране всплывает безликое и серое: «У вас есть новые непрочитанные сообщения от пак сонхун». пак сонхун: надеюсь, сегодня ты следишь за своим рационом лучше, потому что второй раз ронять тебя не хочется пак сонхун: что мы будем делать, если ты получишь травму посерьёзнее поцарапанного носа? ким сону: угрожаешь мне? пак сонхун: нет, я просто забочусь, как ты не понимаешь ким сону: о ком же? Разве он умеет заботиться о ком-то, кроме себя самого? пак сонхун: и о тебе, и о себе. не отрицаю пак сонхун: я тоже выгляжу не очень в такой ситуации, знаешь ли И как этот идиот не боится, что терпение Кима однажды закончится и он просто возмьёт да соберёт на старшего компромат, состоящий из банальных оскорбительных сообщений? Всё было бы проще, не будь ответного компромата на Сону у Сонхуна — мальчонка тоже «хорош» собой, когда дело касается взаимных плевков ядом и желчью. Если потонет один — под воду уйдут оба, потому как первый потащит второго за ногу, за руку, за край одежды, за развязанную шнуровку пуантов, да хоть за короткие, но чуть отсрошие волосы; обязательно найдётся, за что ухватиться, было бы желание. От его сообщений по солнечному сплетению расползается отнюдь не тепло в виде золотого света, а что-то, напоминающее собой химикаты (как из тех баночек, на которых нарисован череп и две кости, устрашающе сложенные крест на крест), — отравляющее. Простыми словами: стресс и ощущение, далёкое от безопасности, всячески преследуют Сону подле Сонхуна. Хотя ему он должен доверять в первых рядах, как тому, кто выполняет элементы с поддержкой, но именно это и кажется невозможным; Пак доказал, что даже в моменты полётов на сцене Сону может рассчитывать только на себя или на крайний случай то, что пол сжалится над ним и смягчится (а этого не произойдёт). Но уж точно не на Сонхуна. Его издёвки в виде уколов текстом не располагают к исправлению напряжённой атмосферы в зале тренировок. И ещё хуже делают воспоминания о том, что травмировало Сону сильнее всего. После неудачного опыта со своим «первым», танцор смирился с тем, что мужчины — животные; и да, конечно же, он — в их числе, просто в его случае (как кого-то, кто слишком зациклен на своей карьере и черпает силы и вдохновение через неё) животные повадки проявлены не настолько сильно. Страсть потрачена на балет, а посему в отношениях он более нежный и покладистый, принимающий, а не отдающий заботу. А вот с теми, кто диктует свои правила и в целом активнее, всё гораздо печальнее. И если ты не удовлетворишь их хотелки, удобно названные потребностями, то ты им нафиг не нужен. Он не печалится по этому поводу, а просто принимает как часть реальности, пускай не её ярый фанат. Сону тоже мужчина, но он не назвал бы себя таким же, как все: дело не в поле (женском, мужском, деревянном или ламинированном), а в его личности в целом. Метко — с этим уж Ники угадал с первого раза — названный флегматиком, Ким довольно скуп на эмоции, но речь идёт скорее об их выражении. У него тоже присутствует достигаторство, множество целей и упорный путь к ним по головам, но всё через чёткое планирование и расчёт. Нет той пламенной агрессии, но есть водная изворотливость: течение воды способно меняться, суть разгоняться от штиля до шторма, падать на лицо лёгкой моросью или водопадом, который похоронит ударами об острые камни. Да, ему правда нравятся прикосновения, но самое главное условие для открытости — ощущение комфорта, доверия, той самой близости. Когда вы близко не потому, что телом к телу. Может быть, поэтому он так осторожен, пока другие чересчур рискуют и пытаются его к этому склонить. Пускай после Сонхуна Сону не стремился повторить попытки, да и подходящего человека, по которому было видно, что он способен принять странности Кима, так уж вышло, не встречалось. Мальчику тоже было весьма и весьма сложно поверить, что кто-то сумеет влюбиться в него настоящего. Что сможет желать его до конца. Когда-то балерун был очень наивен и верил, что, если он чувствует к кому-то любовь, это не может работать в одну сторону, а значит, и его любят. Но поняв, что ошибся, заставил лавочку схлопнуться. Ким уверен, что им больше управляет чувствование; пускай не чужды инстинкты, многое осознаёт, а вот другие… Он свыкся с тем, что нуждаться в ежедневном удовлетворении низьменных потребностей, которые вряд ли основаны на чувстве безопасности, любви и восхищения, будет каждый без исключения; да Сону и сам не то чтобы божий одуванчик без желаний и хорни-истерик, на него тоже накатывает, пусть не в той же мере, что на его сверстников. Рецепт успеха кроется не в том, чтобы найти себе тронутого одним только ветром, а только в том, чтобы совпасть в своих графиках и вкусах. Но Сону ненавидит себя достаточно, чтобы не поверить в то, что его кто-то однажды полюбит так же, как мог бы он. Поэтому он больше никого не хочет любить, словно разучился и совершенно не может, самого себя в том числе. К сожалению, с девушками тоже не получается, и Сону не найдёт никакого обьяснения, кроме как: девушки — не моё. Мог бы он решить эту проблему встречашками с какой-нибудь милашкой, проблемой бы она уже не была, потому как претенденток, не знающих всей правды, предостаточно. Не стоит, не стоит, и всё там — ни настроение, ни что-либо ещё. Сону чуть злобно отбрасывает телефон (словно айфон бессмертный, и от удара о пол его спасёт то несчастное защитное стекло), не зная, что с ним, приславшим сообщения Сонхуна, обходится и то добрее, чем с собой. А затем поднимается с кресла, чтобы посмотреть на себя в зеркало, как и привык делать раз в десять минут, с чего-то вдруг решив, что его истерика по мановению волшебной палочки изменит всё меньше чем за день. У Сону как-то был эпизод с таким же припадком (пускай именно с тем, что случился перед самым прослушиванием на роль в театре, мало что сравнится), когда он выпил целую пачку таблеток для похудения, после чего оккупировал весы, залезавший на них раз в пять минут в надежде, что они покажут ему нечто новое; то же самое было и с линейкой-сантиметром для замера талии, от которой он назойливо требовал шестьдесят сантиметров вместо вымученных корсетом шестидесяти трёх. И, не получавший быстрого результата, чуть ли не бился головой о стену. Пару раз ломал весы (а большинство весов из Daiso стеклянные), и то, что было с его руками и пятками после, — жуткое зрелище. Умышленного селфхарма не было, но присутсвовал тот, что совершался по дурости, в припадке злости: тогда и о разбитые весы резался, потому что стекло было повсюду, а не потому, что хотел; тогда и в ванной плакал, пытаясь остановить кровь, но только усиливая кровотечение, потому что не подумал — горячая вода сделает только хуже. Иногда казалось, что все обижали Ким Сону только потому, что он сам ещё толком не понял, как с собой правильно обращаться. Не научился и поэтому же не мог показать на примере, как с собой нельзя, и всячески сам же нарушал невидимые границы, себя обижая, доводя до слёз самостоятельно. Вот и сейчас, очередной раз за день, почувствовав ухудшившееся настроение с подачи коллеги, со всё теми же слезами на краснеющих белках глаз он повторяет свой издевательский марафон. Так и запускается табата таймер, от которого на глазах скоро поселится нервный тик. Сколько бы упражнений за день он ни сделал, как бы ни упахался на кардио тренировке, как бы ни нагрузил себя испытаниями тела куда большего объёма, чем от него требуют в балетном зале, — ничего не помогает почувствовать себя спокойно. Малейшая крошка еды во рту — и бежит сжигать калории как ненормальный. Наверное, чтобы его добить, достаточно только сказать, что воздух тоже имеет калории. Тогда Сону перестанет дышать, чтобы их не потреблять, и просто умрёт от нехватки воздуха. После очередной череды изматывающих упражнений, направленных на сушку тела, с зеркальной поверхности на него смотрит худощавый парень, однако, словно на стёклышке из-под старого фотоаппарата, а то и калейдоскопа, изображение искажается, и вот, знающего (или же полагающего, что знает), как тело должно выглядеть в идеале, в отражении он видит совсем не то, что нужно. Кости вот-вот прорвут кожу в области ключиц, но по нему пока ещё не скажешь, насколько сильно Ким не доедает. Порой хочется стянуть с себя её целиком, разорвать отросшими ногтями, пусть им никогда не хватит на это силы. Дрожащие пальцы хватаются за края футболки, чтобы, приподняв, оголить зону тазобедренных косточек, а затем и выше по животу. Там нет тех самых чуть ли не изогнутых металлических прутьев, которые должны стоять на месте белой кожи, на которой, в принципе, нет ничего, но нужных линий тоже. С каждым новым избавлением от очередного элемента одежды, Сону всхлипывает сильнее. Знает, что глядеть на себя совсем голого — отдельный вид самоунижения, но он, пусть и тщетно, продолжает совершать попытки если не полюбить, то по крайней мере принять свой вид таким, какой он есть. Может, тогда он начнёт видеть себя более совершенным? Сону порой даже забывается, решая, что дело не в лишнем или недостающем весе, а в том, что его тело само по себе кривое, неправильно выросшее. Ушами не услышишь, но при сквозящем проговаривании «несовершенен» глаза сами начинают хотеть плакать, без отдельной команды. Телу обидно, что его обижают, но здесь уже сам Сону… Не желает его слушать, не желает себя жалеть. Сону, видимо, некому было учить, что прежде, чем что-то от себя требовать, с собой нужно подружиться. Он до сих пор только боролся. А потому и ничего, что от себя требовал, не происходит — оскорблённые сантиметры не исчезают, а только ноют напоминанием о той боли, которую в себя поселил; недостающию участки мышц не прирастают, тело не становится лучше просто потому, что ему нагрубили. Зато глаза смотрят в такие же разочарованные и усталые, пустые зрачки, какими они были раньше, а разум снова подкидывает тысячи и один комментарий из тех, которые уже доводилось слышать от Сонхуна. К тому же ещё и нос не зажил, приходится продолжать переклеивать пластырь, но, благо, уже с нормальным узором; а мозг всё равно дорисовывает те самые издевательские со слоником. Сону, у которого больше не осталось никаких сил для кардио (лицо уже зеленее, чем у Шрека; по комнате Сону передвигается на четвереньках из-за износа мышц; сердца бьётся как в последний раз перед вылетом, а воздуха не хватает даже перед настежь открытым окном и в проёме двери, от которой так-то тянет не хилым сквозняком) хочется лечь и зарыдать, но вместо этого он просто ползёт идёт на всё тех же четвереньках — блевать. Он бы не нравился себе никаким: худым или толстым, высоким или низким. Просто потому, что он — это он. Ему не нравится его кожа, потому что на ней будто недостаточно узкие поры, ему не нравятся его ноги и руки, потому что они недостаточно длинные. Ему хочется быть выше, а будь он выше, захотелось бы быть ниже; худее, а похудей в край — стал бы хотеть поправиться. Такое непринятие странно, но у Сону не хватает любви ни на кого, включая себя. Словно любовь сама по себе — это навык, которым он не сумел овладеть лучше, чем балетом. А у других людей он почему-то существовал от рождения. Парень вытирает рот краем рукава и, выползая из туалета чуть ли не лёжа на животе, как потный слизняк, в какой-то момент замечает что-то цветное на сером фоне: это на комоде лежит фрукт, который вчера вечером ему передал кое-кто неравнодушный к чужим страданиям (или же просто хитрый и опытный в плане флирта). Сону оставил угощение на входе и забыл, заснув почти сразу же после диалога с Нишимурой, а теперь вот, видит снова. «Как будто фрукт так и кричит голосом хулигана: будешь яблоко?»

«Ну давай, дурака кусок, обрати на меня внимание!»

«Вспомни о том, кто тебе его отдал. У него это… самое… ещё много таких есть!»

«Так ты будешь яблоко или нет?!»

В яблоке, переданном Сону, на обратной стороне был красный скотч, прикрывавший надпись. Ким заметил его не сразу, а только когда содрал заметил на обратной липкой стороне номер, выведенный маркером. Так и получается, что, находясь на грани выпила в очередной раз, отчего-то Сону решается отвлечься и позвонить ему, как единственному, кто не хлопает в ладошки со словами «какой же ты лох», а умеет слушать и слышать. Ему — в момент слабости. А кому же ещё, как не своему спасителю? И когда же ещё, если не сейчас? Раз у Ники уже вошло в привычку его спасать и это он воспринимает как свою ответственность? Свински звучит, конечно, но Сону старается пользоваться помощью, пока предлагают; другого такого шанса почувствовать, что у тебя есть кто-то хотя бы просто «знакомый», не будет. — Ты что делаешь? — трубку он, как и ожидалось, берёт с поразительной скоростью, словно всё это время только и делал, что сидел над своей разваливающейся нокией в ожидании звонка балерины, как будто голос Сону сумел бы превратить его развалину в новенький телефон, как палочка доброй феи однажды смогла тыкву в карету. — Что за звуки? Да и интересуется чем попало сходу, только бы было, о чём с Кимом поговорить. Это многого стоит по сравнению с тем, что у них было раньше. — Это чайник, — Сону, как и привык, энтузиазмом нараспашку не блещет. Хотя Нишимуру удивило уже то, что он, так и не давший своего номера, позвонил по его; спасибо, мама-удача, что не пришлось долго уговаривать или намекать новыми яблоками. — Так чё это у тебя там так громко, а? — сам орёт в динамик, как полуглухая бабка из соседнего подъезда, гопник. — Ты в грузовом поезде? Ники по-дебилестически спрашивает про какой-то там грузовой поезд (хотя вроде как в курсе, что Сону из города ни ногой, пока у него сезон регулярных тренировок перед началом выступлений и дебюта на большой сцене в целом), когда сам как будто бы на межгалактической войне, если судить по звукам. — Каком грузовом поезде? У меня в контракте чёрным по белому прописано, что из города в период подготовки к выступлениям — ни ногой. — Ну и пожалуйста, значит, мне путешествий больше достанется. Хотя лучше бы у Ники был круглый ноль путешествий, чем такие, как нынешнее. — Не очень-то и хотелось, — поднимая с пола свои покрасневшийся от удара при падении на него же колени, чтобы снова вернуться к группе прямоходящих хомосапиенсов, фыркает Ким, сам не понимая, почему поддерживает эту бессмысленную мини-склоку. Но и спрашивать, что Рики там делает и от кого снова убегает (сам покидая ряды прямоходящих, согнувшись в три погибели, пока пролазит под каким-то ограждением), раз в трубку еле дышит, обрываясь на полуслове, но продолжая при этом задавать дурацкие вопросы, Ким не решается. — Греешь ванну? — зато Ники перехватывает инициативу и задаёт вопрос потупее. В перерывах из трубки слышатся звуки лязганья металла о, кажется, такие же металлические пуговицы на куртке, а может быть, это вообще верещит какая-то отмычка, Нишимура, скорее всего, перелазит через очередной забор. Или же всё куда банальнее: это его пирсинг в ушах бьётся о динамик во время бега. Вот же конь скаковой — всё время куда-то бежит, так ещё и Сону с собой однажды утащил сверкать пятками. — Чай буду пить, — танцор предпочитает более спокойное и плавное времяпрепровождения, пока, вернувшийся к столешнице, стирает со лба остатки воды, которой попытался смыть смесь из пота и слёз (для полной картины не хватает только крови, чтобы получился настоящий blood sweat and tears). — Нужно литр где-то. — Зачем так много? — и гопник делает вид, будто увлечён беседой сильнее, чем погоней на заднем плане. Но если он убегает от кого-то в настоящий момент, на кой чёрт тогда взял трубку, получив звонок от Ким Сону? Разве ему не лучше сосредоточиться на бое или как минимум на перебирании ногами? А он впустую тратит силы на этот телефонный звонок. Хотя Ники бы точно сказал: «Одно другому не мешает», если бы его спросили. — Для водного баланса… — с паузой отвечает Ким, и он как бы понимает, что стоило бы поинтересоваться, в норме ли хулиган и что у него там вообще происходит, но что-то его останавливает: привычка не заботиться ни о ком, включая себя самого, так быстро не вытравливается, поэтому своим обычаям он не изменяет. Словно последний антисоциальный фрик, чужое тяжёлое дыхание решает проигнорировать. Сону придушивает свою любопытство и просто молчит в трубку, ожидая дальнейших сигналов, по которым можно было бы попытаться угадать и понять, дерётся Ники, нападая, или же… Это его бьют. Но для начала: пока его вроде как не поймали. — А почки не отвалятся? — как понимает ливающий от полиции Нишимура: похоже, Сону собирается запихивать в себя столько жидкости, чтобы избавиться от отёков. Иррационально полагать, что проблемы балерины на фоне собственных кажутся менее значимыми, поэтому на этом фоне Ники даже не собирается вешать трубку. — Кхм… — пытается хоть как-то намекнуть Ким, что хулигану лучше сосредоточиться на себе. Но тот эту доброту игнорирует, перекручивая: — Что с голосом? — как будто только заметил. — Только проснулся? Или у тебя снова плохое настроение из-за бывшего парня? Не скажет же Сону вот так прямо, что сначала нагрузил свой пульс тренировками, обещавшими разгон вплоть до двух сотен, а затем и смачно проблевался — причём весь набор случился после диалога с Паком. К тому же чужие проблемы в свете этого кажутся куда серьёзнее. Что там говорили, мужчинам недоступно «мульти»? По этой логике Ники бы уже давно попался, не желающий бросать телефон вместе с Сону по ту сторону провода. Да всё им доступно, этот же как-то ухитряется, судя по всему, спрыгивать с последних пяти ступенек вместо двух, перелезать через очередной забор и перебегать дорогу на красный мимо сигналящих автомобилей, параллельно с этим ещё и умудряясь успокаивать нервную балерину, служа ей психологом, когда в таком же наверняка нуждается сам. Сдаётся, что, даже если Ники заломают обе руки, он до последнего будет кричать в оставшийся поодаль телефон, не размыкая диалога с Кимом. Вот это энтузиазм, да… Сону оценит. — Ага. Он мне написывает, поэтому я решил позвонить вам и отвлечься, — поэтому всё-таки говорит правду, пусть и с голосом, далёким от крайней ступени серьёзности. — Вот и молодец, — понимающе хвалит Рики, спотыкаясь о какой-то камень по дороге и попутно матерясь. Он там что… через лес или какой-то заповедник на горе бежит? А не от дикого животного, случайно? Мало ли что способен придумать гопник, пока не в поле зрения Кима и не притворяется культурным. — А чего он бесится? — Мужчины становятся агрессивными, когда им отказываешь, — пожимает плечами балерун, зная, что его не увидят. — Я уже говорил. Возможно, Сону прав: Ники вот тоже минут семь назад отказал хранителям правопорядка полезать к ним в машину, а они взяли и… разозлились. Беспредел. И откуда у них столь скудный запас терпения? Хорошо хоть, что парень был в маске да толстовке с капюшоном, и никто толком не успел рассмотреть его лица, чтобы поймать позже. Это значило только то, что смысл продолжать бег, чтобы от него отстали, есть; главное, чтобы не повалили на землю и не стянули защитную ткань, а то потом глядишь, и фоторобот составят, даже если Нишимура хитро отвяжется и сбежит снова. Не порядок, да. Главное, что: — Я не становлюсь, — внезапно с темы про Сонхуна переключает курсор на себя хулиган, еле дыша. — Что? — вопросительно. — Что, — излишне утвердительно. — Ты так плохо обо мне думаешь? Всё дело в том, что с мыслями о принятом Сону вчерашнем яблоке Нишимура твёрдо решил, что пора прекращать со своим дурацким хобби и… пока Сону начал свой день с попыток проблеваться и не выпилиться, он начал свой со старания снять камеры из всех туалетов, в которых они были установлены. Приступил, начиная с относительно дальней в районе станции метро (их несколько в округе), понапихивал полные карманы, а когда зашёл в туалет, где, как оказывается, проходил незапланированный рейд (видимо, кто-то обнаружил другую камеру и вызвал полицию для её снятия и обыска других кабинок)… там-то ему и не попёрло. За поворотом, когда парень туда шёл, было не видно, что творится внутри, а потому понял о происходящем Нишимура слишком поздно. Завидев полицейских, которые никого не предупредили о запрете использовать туалет на время обыска, не перекрыли вход в уборную, но окружили одну из кабинок с датчиком после того, как нашли одну камеру «жучок» — Рики, вставший за ними как вкопанный, поспешил развернуться и убежать. Но в тот момент прибор с датчиком, что был в руках у поисковика, засигналил на всю мощь. А карманы Нишимуры, поскольку были переполнены (не стал бы он выбрасывать столь дорогую технику в близлежащую урну), позволили одной из камер-малюток выпасть и проскользить, прокатившись, прямо к ногам одному из ответственных офицеров. «Да, — подумал в тот момент Нишимура, — пизда». Офицер в принципе начал на добром, предложив ему: «пройдите с нами, молодой человек», на что Рики, подняв руки так, будто сдаётся, только вызвав чужую заминку, ломанулся в противоположном направлении. Звёзды сегодня были на его стороне, раз уж Нишимура решил задуматься о своих грехах и начать жить по-честному: хоть, пытаясь всё наладить, он и попал в неприятную ситуацию, Вселенная позволила ему сбежать. Рики даже промелькнул мимо офицера на выходе из метро, того, которого вызвали на подмогу, мужчина сразу не понял, кого надо хватать, потому что, начиная с поворота, Ники просто шёл, замедлившись, а потом опять ломанулся. Благо, что у него хватило ума ходить и снимать свои сталкеро-дрочерские установки, предварительно надев одежду, в которой обычно не ходил, закрыв лицо кепкой, капюшоном и маской, чтобы его не узнали, но вот теперь стояла задача не попасться после, по горячим следам, вот он и бегал кругами, как единственный в стае куриц петух по полю, запутывая гонящихся за ним преследователей. Повезло-повезло, но погоня какое-то время продолжалась. А разговаривая с балериной по телефону он почему-то чувствовал, что у него появляется ещё больше сил, чтобы бежать. Попытки отвертеться от наказания неправильны, но Рики пока ещё рано отсиживаться один-два года в тюряге, как то любил практиковать тот же Хисын; может, даже если ему и суждено ответить за свои поступки с нелегальной съёмкой, сначала он должен закончить начатое: поддержать Сону и во всём ему признаться. Рано или поздно. Сону смотрит на экран телефона, работающего на громкой связи, молча. Номер так и остался не подписан, хотя имя его Ким запомнил: Ришимура Ники, кажется? Или Нишимура? Рики тогда, получается?.. — А что я должен думать о том, чей день заканчивается и начинается с драк и стрелок? — резонно интересуется Сону, потому что о том, чем Рики занимается по ту сторону провода и от кого даёт дёру, остаётся только догадываться. Это будничное занятие для таких, как он? — Ну, — вздыхает Ники, стоит только забежать за угол и чуть отдышаться. Пора бы уже давно было выбросить свой телефон, но завершать диалог с Сону не хочется совершенно, ещё и из-за каких-то мусоров. Размять кости, в конце концов, никогда не будет лишним. — Энергии и правда бывает много, и, нерастраченная, она превращается в агрессию. Но существуют… люди… с головой на плечах, которые отдают себе в этом отчёт и направляют её в правильное русло. В моём случае это драки, но… — снова вдох и выдох в попытке поймать побольше воздуха, — я не дерусь с теми, кто не способен себя защитить. У нас всё по-честному — силы равны. Я никого по сути не обижаю, потому что не хочу этого. А вот твой балерун ведёт себя как обиженный ребёнок. — Он назвал меня утёнком вместо лебедя… — подробностями в виде утёнка-тяжеловеса, что смешно не меньше, чем обидно, Сону решает не делиться — смех Ники, а он по-любому вырвется, добьёт его окончательно. — Ну, значит, он будет у нас… гусём. — А?.. — А что? Всё честно. Если ты не лебедь, то кто он вообще такой? — Ты правда так думаешь? — резко переходит на «ты» Сону, как будто что-то в нём оттаивает. — Считаешь меня подходящим на эту роль? — Конечно. Если тебе не идёт роль лебедя, то кому она вообще идёт? Тебе ведь много кто говорил об этом? — Я легко набираю вес, — пока чайник закипает и заливающаяся в заварник вода зеленеет от заварки в полупрозрачном пакетике, Сону ощупывает рукой отёк на животе, опустив голову. — Вот, снова меня раздуло, поэтому буду пытаться сбросить за счёт воды. — У всех есть периоды, когда поправляешься или худеешь, — вещает по ту сторону провода Нишимура, — это как с характером. Иногда ты более открытый, — словно намекает на беспорядочные переходы в стилях речи, которыми грешит Сону, Ники, — иногда внезапно закрываешься. Значит, норма. — Может, в этом есть смысл… И хоть я ему не верю, мой менеджер тоже как-то говорил, что в целом я создан для своей роли. — Ну, он был почти что прав. — Почти?.. — Потому что это не ты был создан для этой роли, а она для тебя. Так что позволь ей тебя порадовать. Не обращай внимания на своего гуся, а твой номер я сохраню, как номер той самой белой птички. Мило. А как: леблядь или всё-таки лебедь? — А теперь, с твоего позволения… Мне нужно ненадолго отлучиться, — Рики обещает на случай, если «ненадолго», конечно, не растянется на двое суток в обезьяннике, пока полиция не решит, что с ним делать. Если Ники ещё раз предложит, Сону, медленно опускающий голову на целый литр зелёного чая, ждущего его впереди, и разрезанное надвое яблоко поодаль, наверное, примет ещё одно яблоко. Но примет ли он его, когда узнает всю правду о Нишимуре и том, каким образом он оказался в туалетной кабинке? Пока ещё он не задумывался об этом в правильном направлении, но это лишь вопрос времени. Ким начинает медленное и методичное запихивание в себя чая, чтобы «настроить водный баланс в организме» и избавиться от отёков, пока включает телевизор на фон — там как раз показывают свежие новости и запись с камер наблюдения метро. Как какой-то парень в чёрной толстовке убегает от полиции, спотыкаясь на повороте, но всё-таки сохраняет равновесие, стоит только коснуться пола руками и вновь от него оттолкнуться; супер, так сказать, манёвренные гонки получаются с копами, которые за ним не поспевают. Беглец наверняка молод и полон сил, и всё это видно, пока в озвученный заголовках слышится: — Экстренные новости. Впервые правоохранительные органы столкнулись с тем самым правонарушителем, который расставлял камеры в мужских туалетах. Пожалуйста, посмотрите на его очертания повнимательнее: может, это один из ваших знакомых? Если вы увидите в нём кого-то, кого знаете, звоните по номеру, который появился на экране. За помощь и поимку столь крупного установщика камер в общественных туалетах полагается денежная награда. С мыслями о том, что попадание его неидеального тела на запись одной из таких камер могло бы приравняться к его худшему страху, Сону только надрывно вздыхает, заливаясь чаем: — В мире всё-таки полно отвратительных людей… Как же хорошо, что теперь Сону, при виде врученного ему яблока, знает — есть нетакие.